Текст книги "Ухо, горло, нож. Монолог одной вагины"

Автор книги: Ведрана Рудан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Я не рассказала вам о деталях. По сути дела я вообще ничего вам не рассказала. Например, как он снимал с меня колготки. Помогала ли я ему. Снял ли он свои трусы-боксеры или просто просунул член через ширинку, «ширинка» – вот уж дурацкое слово; как он с меня снимал трусики, как вошел в меня сзади, повернул лицом к себе, а потом мы добрались до дивана, и я сидела на диване, а он стоял на коленях на полу приемной, пол там выложен плиткой, и… Да. Не рассказала я вам о деталях. И не расскажу. Мне не хотелось бы, чтобы вы дрочили, пока я рассказываю вам свою историю. Мне мешало бы ваше учащенное дыхание.

Да и вообще людей уже просто достала вся эта ебля. Ебля и воспоминания о войне. Вы только посмотрите на экран: или они там трахаются, или у них на горизонте взрыв атомной бомбы, или разрыв какой-то другой бомбы освещает их прыжок в какой-то окоп. Меня просто воротит от всех этих историй о войне. С бомбами, гранатами, окопами, танками, разрывами, закопченными лицами, самолетами, вертолетами. Все эти ваши военные истории я уже давно лопатой из ушей выгребаю. А документальные фильмы о войне люблю. Настоящие, из жизни. Но все эти вещи вообще-то очень редко, да, очень редко трогают по-настоящему. Настоящих, подлинных военных историй больше нет. Самое лучшее, что мы с Аки видели, это были похороны той новорожденной, это было просто супер. Ну вы же помните… Наверняка помните. Этого ребенка то ли убили, то ли зарезали, то ли бросили в холодную воду. Четники. Ближайшие соседи. Это всегда самое страшное дело – пострадать от руки ближайшего соседа. Такое всегда имеет особый вес. Особый смысл. Понимаете, ты с ним уже тридцать лет вместе пьешь кофе, вместе ведешь первого сентября детей в школу, вместе смотришь спортивные передачи по телевизору, а потом начинается война и он, сосед, убивает твою мать. Или бросает в колодец твоего только что родившегося ребенка. Это действительно имеет особый вес. Мы с Аки смотрели трансляцию похорон этого новорожденного. Это было супер. Мы обе ревели. Хорошее чувство, очень хорошее, когда можешь выплакаться из-за чужого горя. Вы представить себе не можете, как я рыдала, когда погибла Ледиди. В голос ревела, захлебывалась в слезах. Потратила целую большую коробку бумажных платков. Двадцать упаковок. И тут мы тоже плакали, да что там – мы рыдали. Гробик был белого цвета, маленький, трогательный. Его несли четверо гвардейцев в камуфляжной форме. Представляете? Выглядело достойно. Гвардейцы с трудом удерживали влагу в глазах. И они бы заплакали, не будь они героями и гвардейцами, а не обычными гражданами, как все обычные граждане, которых к сдержанности не обязывает ни чин, ни военная форма. И которые могут плакать, рыдать, голосить. Молодую маму почти несли под руки. Она шла за гробиком неверной походкой. Мы с Аки просто захлебывались в слезах. И молодого папу тоже поддерживали под руки. Он был в камуфляже. Прямо с фронта. И попал на похороны своего только что родившегося ребенка. У папы были свои помощники, с двух сторон. И бабулю тоже почти несли. Вероятно, все-таки это была не бабуля, а прабабуля. Потому что бабуля такого маленького ребенка, мать такой молодой матери, не может быть старше меня. Только моложе. Так, короче, дальше почти несли прабабулю. Священник шел самостоятельно, без посторонней помощи, но выглядел заметно потрясенным. Хотя священники похороны переносят довольно легко, ведь они знают, что покойники не превращаются в прах, или пепел, или червей, а отправляются на небо. И все-таки священник выглядел печальным. Ведь попасть на небо человеку никогда не поздно, время для этого всегда есть, совсем не обязательно в таком нежном возрасте – так, наверное, думал он, и это его опечалило. У всех сельских жителей, которые колонной шли сзади, глаза тоже были на мокром месте. Женщины рыдали практически все, мужчины их поддерживали под руки. Некоторые искоса бросали взгляд в камеру, но оператор тут же ее отводил. Репортерша комментировала эти похороны в прямом эфире. Насколько это позволяли ей тоже полные слез глаза и искривленные плачем накрашенные светло-розовой помадой губы. Края губ были более темными. Это она прорисовала губным карандашом. На экране мы видели, где именно ребенка зарезали или бросили в колодец. Я помню и сад, и колодец, но без деталей. Нам показали фотографии с крещения ребенка, ну, знаете, святую водичку льют на головку, ребеночек в белом платьице, вокруг все улыбаются, толстенькие ручки. Потом этот ребеночек на дне рождения своего братика. Его третьем дне рождения. Да. И братика тоже четники зарезали или бросили в колодец, это было еще шесть месяцев назад. Мы с Аки все это смотрели. И рыдали, и плакали, и обливались слезами, и сморкались, и плакали, и всхлипывали, и рыдали… Кто больше! Ах вы свиньи бездушные! Вы, вы! Я тогда, пока мы с Аки обливались слезами, и знать не знала, что все эти похороны с белым гробиком – фальсификация. Понятия не имела. А недавно в эфире нарисовалась какая-то дама с телевидения и рассказала всю правду. Телевидение оплатило все: и маленький белый гробик, и цветы, и венки с белыми лентами; они заплатили и маме, и папе, и бабуле, и горюющим односельчанам, и четырем гвардейцам. Да, и священнику тоже. Дама с телевидения сказала, что больше всего ее возмутило то, как четыре мускулистых, пестрых орангутанга несли маленький гробик. «Как будто он пустой». И дама сказала, что, по ее мнению, это было неубедительно. Что до вас или до нас с Аки, когда мы смотрели эти похороны, могло допереть, что все это сплошной пиздёж и беспардонное вранье. Из-за того, что гвардейцы несут гробик без всякого напряжения. Ну что за дурная бабища! Как будто для хорватских героев проблема нести семь килограммов неживого веса! Знаете что? Если вас интересует мое мнение, то наше телевидение могло бы напрямую транслировать убийство новорожденных и веселых дошкольников. Во мне это не пробудило бы гнева и желания отомстить. Я после просмотра такой трансляции не ломанулась бы на переднюю линию фронта искать алтарь, на который можно принести свою жизнь в жертву за Родину. Мне бы такое и в голову не пришло. И моему Кики тоже. Мы во время войны были готовы умирать за то, чтобы не погибнуть, а не за то, чтобы принести в жертву свои жизни. Я не говорю, что многие парни погибли за хрен знает что. Не говорю. И не говорю, что они стремились погибнуть за хрен знает что. Они погибли. И это большое счастье, что они уже никогда не узнают за что. Они не успели это узнать. Вспомните газеты времен войны. Говнюки, гады! Они никогда не публиковали списки погибших, пока не заканчивалась та или иная операция или сражение. Всегда только потом. И никогда сразу пятьдесят фотографий погибших парней в одном выпуске. Всегда по две в двух разных выпусках или по десять в десяти. По десять в десяти, это уже когда действительно горы трупов. Я повторяю: фотографии погибших публиковали только после окончания операции, чтобы живые не пришли в ужас. Чтобы будущие герои не наложили полные штаны. Мы с Кики наложили полные штаны сразу на старте. Нам было безразлично, сколько портретов погибших покажут в выпуске новостей, пять или сто. Мы с Кики не сомневались, что Родину будет защищать кто-нибудь другой. И этот другой отдаст за нее свою жизнь и положит ее на алтарь. Пусть она там сияет во все времена. Без нас. Сколько бы это ни стоило. Спрашиваете, сколько это стоило? Сами знаете. Я еще не вполне уверена, что с войной покончено. Слишком рано говорить о том, сколько заплатил Кики, чтобы не попасть в Лику^[18] или в какой-нибудь другой уголок любимой Родины. Я вам не очень-то доверяю. А что если вы начнете болтать, сколько Кики заплатил да кому заплатил? Почему я должна быть уверена, что вы голова без языка?

Расслабьтесь

Борис, это муж Эллы и наш друг, я вам про них уже говорила, он всегда, когда надо проявить хоть какую-то ловкость, ведет себя как полный мудак. Он получил повестку. Сосед позвонил в дверь, Борис его увидел в глазок, Борис открыл дверь, старый гад сунул ему повестку и сказал: «Спокойной ночи». Когда мы об этом услышали, мы с Кики, это было в один из военных сочельников, я почувствовала облегчение. Вообще-то я всегда чувствую облегчение, когда у кого-нибудь из друзей проблемы. Понимаете, получается, что не ты, а они по уши в дерьме и ты можешь им помочь и от этого чувствуешь облегчение. Практически в любой ситуации. За исключением той, когда твой друг получает повестку. Тут ничем не поможешь. Остается просто почувствовать облегчение. Оттого что повестку получил не ты. У Бориса была идея фикс, что это ему специально подгадил начальник городского комитета обороны. Какой-то Виктор. Жену его зовут Мирьяна. Она сербка, но выглядит совершенно нормально. Блондинка. На голове у нее как настоящая грива, я ее видела на Корзо. Прекрасные волосы. Пряди не меньше чем ста оттенков. А стоит такое не меньше ста евро. Высокая. Просто оглобля. Борис встретил ее однажды вечером на Корзо, когда был карнавал, ну, шествие масок, и он ее вылизал. Откуда я знаю? Мне Элла рассказала. Как он ее вылизал? Ну что вы за козлы такие! Пожалели бы человека, он же повестку получил. Жена его полные штаны наложила – да, Элла сразу представила себе, что он вернется обратно в черном пластиковом мешке. И я тоже наложила полные штаны, потому что испугалась, что моей приятельнице Рене, она патологоанатом, придется Бориса резать, а потом зашивать… Вместо того чтобы расстроиться, вы расспрашиваете о таких деталях, как Борис лизал Мирьяну, пока по Корзо таскались ряженые. Вы просто извращенцы! Говнюки! Говнюки бесчувственные! Спрашиваете, когда точно он ее лизал? До войны, дамы и господа. Во время войны ряженые сидели по домам. Согласитесь, было бы некрасиво, если бы толпа в костюмах и масках орала и скалилась на Корзо, пока нормальные люди погибают и приносят в жертву свои молодые жизни везде, где это нужно Родине, на всех ее просторах. Я сейчас чуть не сказала «от Вардара и до Триглава»^[19], но вы не думайте, я знаю, что границы теперь другие, считайте, что я ничего такого и не думала. Я знаю, что так было до войны. Когда война началась? Я ведь знала. Знала, знала, говнюки вонючие, что вы меня про это спросите! Просто была уверена. А вот вы мне скажите, когда началась война! Скажите вы, когда началась война. Ну когда началась война? Когда началась война, ну-ка, головы без языка! Скажите, и тогда я вам скажу, когда Борис вылизал Мирьяну. Когда началась война?! Молчите. Я знаю только насчет той войны. Та война началась, когда выстрелило первое ружье в маленькой, совсем маленькой деревеньке Рудо^[20]. Где она находится, эта деревенька Рудо? Издеваетесь?! Вы же знаете, что я ни хрена не смыслю в географии! А вот вы знаете, где находится деревенька Рудо? Как же, хрена лысого вы знаете! Может, ее вообще нет! Может, ее выдумали, эту деревеньку Рудо! Знаете что, я даже не знаю, когда закончилась эта война. «Без понятия», – как сказала бы моя Аки. Но я знаю, когда закончилась та война. Партизанская конница вступила в Загреб. Кони были белыми и коричневыми. Девушки бросали им в морды цветы. Партизаны хватали девушек под мышки и поднимали к себе на коней. Белых и коричневых. Я видела фотографии, в учебнике истории. Когда закончилась эта война? Когда?! Ну, головы без языка, давайте! Тоже не знаете! Может быть, конница еще только должна войти в Загреб? Может быть, нам еще только предстоит бросать коням в морды цветы?!

Корзо. Дивный конец дня. Почти стемнело. Кончается последний кусочек дня. Жуткий холод. На трибунах ни одного зрителя. Что за трибуны? Какой такой день кончается? Что происходит на Корзо? Почему ты перескакиваешь с темы на тему, как взбесившаяся дикая коза? Успокойтесь. Я говорю вам о жутко холодном конце дня, говорю о том дне, когда на Корзо был маскарад, то есть о шествии ряженых. Когда по Корзо таскаются ряженые, то по обе стороны кто-то, ну, наверное, какие-то рабочие, ставят сборно-разборные трибуны. Чтобы отцы города и матери города, а также гости города из далеких стран могли смотреть на парад масок сидя. Тогда они смогут с комфортом скалиться и махать ряженым, а ноги у них не затекут и позвоночник не устанет. Ведь отцы и матери города и гости города в основном люди в возрасте. Были гости даже из Японии. Короче, я хочу сказать, что этот маскарад не просто какой-то пиздёж местного значения. Я уже сказала, было жутко холодно. На трибунах – никого. С сиденья на сиденье скакала детвора. Куда подевались матери, отцы и гости? Вы слишком много от меня хотите. Может, они в какой-нибудь кофейне сидели. Хрен их знает. Колонна разукрашенных машин двигалась очень медленно. Все они – и большие грузовики, и маленькие грузовики, и автобусы, и легковые машины, – каждое транспортное средство представляло собой какой-то сюжет, какой-то отдельный образ. Сюжет? Какой сюжет? Да, именно сюжет, мать вашу. Сюжет. Вы что, никогда не видели маскарад? Не видели маскарад, известный на весь мир?! Так это же третий из самых главных маскарадов мира! Первый в Риоде, второй в Венеции, а третий здесь. В нашем городе. У этого маскарада своя многолетняя традиция. Своя история. Например, в историю маскарада нашего города несомненно войдет один огромный автомобиль – это был здоровенный грузовик в хрен знает сколько брутто регистровых тонн, который изображал унитаз. Жалко, что вы не видели. У зрителей буквально колики начались от смеха, когда они увидели этот толчок. И у гостей из далеких стран. И конкретно у японцев. И у отцов города, и у матерей города. Вот, все говорят о сексе, а никто еще не сказал, какую огромную роль в жизни человека играет тот факт, что ему приходится срать. Если бы это было не так, то люди не хохотали бы и не аплодировали как сумасшедшие, а этот здоровенный грузовик не получил бы первую премию и не вошел бы в историю. Короче, грузовик представлял собой толчок, а на выходное отверстие толчка была надета выпускная труба – огромная, широкая, серебряная… Почему серебряная? Зачем вы задаете глупые вопросы? Я не знаю. Хотите, чтобы я вам наврала? Или труба желтого цвета кажется вам более подходящей? Дрочилы несчастные! На этот толчок через определенные промежутки времени садился великан, думаю, не надо отдельно пояснять, что он был огромный, раз я уже сказала, что это был великан, и этот великан тянул за толстую цепь, ну, значит, спускал воду, а из серебряной трубы появлялось говно в натуральный человеческий рост. То есть появлялись люди, наряженные так, что выглядели как огромные округлые светло-желтые куски говна. Народ рыдал от смеха. Почему? Не знаю. Это было нужно видеть. Наука еще не дала ответа, почему огромного размера говно в жутко холодный вечер может вызвать массовую истерику. В тот вечер, когда Борис вылизал ту женщину, Мирьяну, колонна двигалась медленно. Вообще-то она всегда медленно двигается. ОК. Колонна двигалась за лентами… Какими лентами? Господи боже мой! Вы что, действительно никогда не смотрели наш маскарад? Внутри пространства, отгороженного лентами. Существует лента, которая отделяет ряженых от обычных людей. От зрителей. От тех, кто без масок. От серьезных. Нет, я вовсе не хочу сказать, что эти серьезные задумчиво смотрели в далекие дали, нет, просто они не двигались в колонне, они же по другую сторону ленты, и на них нет масок и костюмов… Вы следите за моими объяснениями? Матерь божия! Там были тысячи зрителей. Тысячи! И все это в прямом эфире передавала радиостанция «Город». Знаете, два этих радиорепортера… Какие два радиорепортера? Вы что, не слушаете радио «Город»? Только время от времени. Понятно. Как вам тогда объяснить? Ладно. Просто два репортера. Их все знают. Кроме вас. Один с волосами, другой без. Люди их обожают. Люди по ним с ума сходят. Потому что они создают вокруг себя атмосферу радости, веселья и оптимизма. Разумеется, пьяными они не были. Были ли они трезвыми? Что за идиотский вопрос! Разумеется, они не были трезвыми. Участники маскарада со своих машин время от времени бросали им бутылки с домашним вином, пластиковые бутылки, из-под кока-колы. И оба они время от времени потягивали из этих бутылок. Но это совершенно разные вещи – быть пьяным и время от времени потягивать. И вам следует иметь в виду еще кое-что. На Корзо во время маскарада всегда настоящее светопреставление. Репортерам приходится буквально пупки себе надрывать… Слышите! Это просто супер! Можете мне поверить! А можете и не верить. Мне вдруг сейчас стукнуло в голову, что значит надрывать пупок. Это значит орать из самой глубины своего тела, из того места, где у нас пупок завязан. Когда орешь, надрывая пупок, это значит, что ты прямо весь орешь, всем своим организмом… Да оставь ты этот организм! А что это вы так разнервничались? ОК. В основном они орали: «Это безууууумие, безууууумие!» Или: «Это же сууууупееерр! Просто сууууууупееееер!» Или: «Вот, ко мне подходит маленькая мышка. Эээй, мыыышка, пусти меня в свою норку! Ха-ха-ха, дорогие слушатели! Ха-ха-ха!» Или: «Нет, вру, это же не мышка, это большой мышь! Ну-ка, господин мышь, скажите что-нибудь слушателям радио „Город“!» И тут репортер протягивает микрофон к огромной морде огромного мыша, который стоит на огромной машине с подъемным краном, видимо, замаскированной под мышиную нору. «Мышь вас забодай! – говорит мышь в микрофон. – Вы почему дома сидите? Почему не идете на Корзо?!» «Сууууупер! – заорал тот, что без волос. – Слышали мыша, ха-ха-ха, дорогие слушатели, вы его слышали?!» «Ко мне направляется маленькая балерина! – заорал тот, что с волосами. – Маленькая балерина, покажи-ка, где твоя мандо… лина, ха-ха-ха, дорогие слушатели». Борис следил за тем, как медленно ползет колонна. Паучьи гнезда, огромные каторжники в полосатых костюмах и на ходулях, довоенные политики противоестественно большого роста, публичный дом, полуголые бляди, их клиенты в трусах-боксерах, испанки, танцовщицы, исполняющие танец живота, змей высотой четыре метра, Мисс Город с замерзшей задницей, ведущий парада во фраке… Борис почувствовал на своем бедре чью-то руку. Вы, конечно, сразу решили, что это какой-нибудь педрила? И Борис так подумал. Борис красавец. Высокий, стройный, с круглым задом, живот, ну не буду упоминать гладильную доску, скажу просто – как доска, а вы сами добавьте любое подходящее определение, темные волосы, синие глаза… Не воняй! Ну что у вас за лексика, граждане? Зачем так вульгарно! Вы думаете, что я над вами издеваюсь, что таких мужчин на свете нет. Что все люди такие, как мы с вами, слегка увядшие, вместо доски подушка. Но Борис действительно похож на танцора риверданса. Что такое риверданс? Шутите, да? Ну вы просто ненормальные. Как он был одет? Кому это интересно? Когда вокруг столько костюмированного народа! Понятия не имею. Да. Короче, он почувствовал на своем бедре руку и медленно повернул свою красивую голову. Не спешите. Нервы у Бориса как канаты. Это у меня они как паутина. Да, у меня нервы тонкие как паутина. И тут он увидел карие глаза Мирьяны. Как он в темноте разобрал, что они карие? Почему карие? Голубые красивее! Еще красивее зеленые! Серые красивее! Стоп, не спешите. Тихо. Не орите. Борис знал, что у Мирьяны карие глаза. Он видел ее не в первый раз. Они когда-то вместе ходили в школу. В какой-то ЦПОСО. Что такое ЦПОСО? Найдите себе переводчика. Ладно, не сердитесь, это Центр профессионально ориентированного среднего образования. Мирьяна сербка. Это не существенно. Это абсолютно несущественно. Кому какое дело. На этот факт можете насрать. Это вам просто для информации. А не для того, чтобы делать выводы. Знаете, что сейчас происходит на экране? Молодые будущие семейные пары прыгают и пытаются большими иглами проткнуть воздушные шары, которые гроздьями развешаны у них над головами. У каждой пары на спине номер. Кто продырявит больше шариков, получит приз. У телевидения города всегда была потрясающая фантазия. Редакторы там просто чума. У них юмор прямо мирового класса. Победители выиграют ужин для двоих в дорогом ресторане в Опатии. На экране стол. У самого моря. Мы как-то сидели за тем столом. Хозяин ресторана задолжал Кики сто шестьдесят евро и поэтому решил пригласить нас поужинать. Официант подвез к нам столик на колесах, с мертвыми рыбами. Я выбрала небольшую ораду. Кики заказал жареные кальмары. Кики любит жареные кальмары. Может трескать их до полного умопомрачения. Словно это последняя в его жизни жратва. Эти бедняги на экране скачут как обезьяны и прокалывают, прокалывают, прокалывают шарики. Самая преуспевшая пара сядет за тот стол. Они не знают того, что знаю я. Там так воняет, что хоть святых выноси. Как раз под тем столом выходит в море канализационная труба, через которую в воду сливают все говно из целой Опатии. Там реально невыносимо. За тот столик сажают только тех, кто не должен платить, или чехов, которые в первый раз приехали в Опатию… Нехорошо так говорить о чехах? Вы считаете, это свинство – так говорить про чехов? Выходит, я – свинья? Я, а не хозяин, который для них держит этот стол с табличкой «Стол заказан»? Лицемеры! Говнюки! Мы с Кики тогда не ели. Из-за вони мы просто сожрали все как можно скорее и свалили. Скажите, вам когда-нибудь случалось быть при смерти? Ну, типа, в таком состоянии, словно ты уже готов отдать Богу свою душу, мать ее. А Он не хочет принимать, ему насрать на тебя. Он вообще в это время отвернулся в другую сторону. А вы Его молите, упрашиваете: прими душу, прими мою душу, мать твою так. Вот она, моя душа, возьми ее. Приблизительно так я себя чувствовала, когда вернулась домой. Во-первых, мне было жутко холодно, мурашки бегали по спине вверх-вниз, вверх-вниз… Почему это покороче? Я включила три электрических обогревателя. «У тебя наверняка вирус», – сказал Кики. Сейчас вирусы в моде. Все только и пердят про них: «Это какой-то вирус гуляет». А на самом деле только на мраморном столе моей подруги Рене… Рене, я вам говорила, режет трупы. Так вот, только на ее столе можно узнать, вирус это был или нет. Ледяные мурашки. Головная боль. Потолок кружится перед глазами. Свет пронзает мозг. Хорошо, сказала я Кики, дай мне большую миску, я имела в виду пластмассовую миску, в которой я раньше делала салат оливье, рецепта сейчас не вспомню, хоть убейте, оливье мы теперь покупаем в ашане, готовый, короче, я имела в виду именно ту миску. Кики принес мне большую, типа, миску из муранского стекла, за которую мы в Венеции выложили кучу денег, и я уселась на толчок с муранским стеклом в руках. ОК. Я наблевала полную миску и насрала полный толчок. Кики поднял меня с унитаза, вытер мне задницу, брак очень сближает людей, подмыл меня теплой водой, вытер, потом теплым полотенцем обтер мне рот… Нет-нет, рот он обтер другим полотенцем, не тем, что вытирал задницу. Не пердите. И отвел на диван. Губы мне намазал, кстати, не знаю зачем, это вам придется у него спросить, да, намазал мазью уайт петролеумджели Ю. Эс. Пи. Упаковка в сто грамм. Канадская. Ее можно купить в конце Корзо за семнадцать кун. Отличная мазь – и для растрескавшихся губ, и при геморрое. Если он у вас есть. Если нет, то задницу не мажьте, потому что останется жирное пятно на трусиках. Вот так я пролежала на диване восемь дней. И целыми днями читала газеты. Недалеко от нашего города есть небольшой городок. В нем жили сербы. Трубочисты, судьи, прокуроры, служащие, учительницы… А что они с нами делали?! Ладно, ладно, успокойтесь. Они жили в многоквартирном доме. И тут наступила темная ночь, и люди в масках вошли в дом, а потом раз, два, три… А сербы их ждали. За закрытыми дверями. Как Анна Франк. Да, Анна Франк! Нет, мне не надо лечиться! И я никакая не старая корова! Это вам лечиться надо! Онанисты! Люди в масках выломали двери, вытащили сербов из квартир, отвезли их в какую-то казарму, потом затолкали в грузовики, потом на луг, потом их переубивали, свалили в кучу и подожгли… А что они с нами делали?! Да. Что они с нами делали. Может, вы и правы. Война – это особый случай. Смягчающее обстоятельство. Это так. Если хотите знать мое мнение, я бы всех военных преступников и тех, кто себя ими чувствует, выпустила на свободу. Это разные вещи – выебать девочку когда война или когда мир. Или бросить в колодец старушку. Убить мальчика. И потом этот пиздёж насчет молодежи на войне. Да, пиздёж. Война для молодых и существует. Десятилетний пацан на войне уже не пацан. Кто может знать, сколько минимум лет может быть врагу? Кто? Никто. Почему пятилетний мальчик не может быть четницким говном? Дети сегодня умны. А вспомним Бошко Буху… А Мирко и Славко^[21]? Да. И? Сколько им лет было? А какие это были бойцы!

Эти бедняги. Эти молодые супружеские пары на экране. Знай себе прыгают. Знай себе дырявят шарики. Ведущая верещит. Платье с разрезом до пояса. Сверкает юное бедро. Победители продырявили двадцать три шарика. По экрану пролетают номера телефонов телевидения «Город». Кто позвонит, получит в подарок гель для волос. Парочка победителей выглядит как двое детей, каждый из которых жил со своей мачехой. Аленушка и Иванушка, но не родственники. Не буду туда звонить. В гробу я этот гель видала. У меня от него на голове аллергия.

Да. Так на чем я остановилась? Борис посмотрел в глаза Мирьяны. А может, и нет. Может, он посмотрел на ее сиськи. Или в направлении ее сисек. Кто это может знать? Ведь было темно, а Мирьяна была в пальто. Мирьяна сказала «хей». Почему «хей»? А что она должна была сказать? «Бог в помощь»? Она сказала «хей». И отвяжитесь от меня. И Борис сказал «хей». Побыстрее? Сдается, что и у вас нервы не канаты. «Что ты здесь делаешь?» – спросил Борис. Какой пиздёж! Что она там делает? Вяжет крючком перчатки из черной шерсти? Она там смотрит на мужчин. Но ведь разговор всегда с чего-то нужно начать. И вы, и я знаем, что через несколько минут или через час он ее вылижет, но это никак, ни в коем случае не означает, что Борис должен сказать этой женщине: слушай, давай я тебя поскорее вылижу и пойду домой. Это было бы абсолютно дико и не по-людски. Просто как-то по-сербски. А Борис хорват. Культурный человек. И образованный. С дипломом судостроительного факультета. Когда закончил? Вы задаете слишком много вопросов. «А ты отгадай», – сказала Мирьяна, но совсем не издевательски. Чтобы Борис не обиделся. Мужчины очень чувствительны. Если мужчина почувствует, что женщина над ним подшучивает, у него сразу повисает. А Мирьяна не хотела, чтобы у Бориса повисло. Но у Бориса до этого момента и не стояло! Ха, вижу, вы действительно в хорошем настроении. Борис не дрочит с пятнадцати лет. Мирьяна рассчитывала на то, что у него встанет, что у него должно встать, она хотела, чтобы у него встало, поэтому она это «а ты отгадай» сказала обольстительно, а не издевательски. Не так, как это сказала бы ему я. Потому что мне уже давно по хую все эти хуи. Да еще когда такой пронизывающий холод и на Корзо орут пьяные ряженые. Это определенно не моя чашка чаю, как сказали бы англичане и знатоки английского языка. Да. Борис и Мирьяна стояли рядом в толпе, а к ним приближалось судно огромных размеров. Судно? Рыболовное судно огромных размеров. Разумеется, это не было настоящее китобойное судно. Просто грузовик, замаскированный под судно. Почему рыбак в тельняшке бросил с борта сеть в сторону Мирьяны? Кто может знать? Почему в сеть попалась женщина моего возраста? Кто может знать.

– Пошли, – сказал Борис Мирьяне, – чтобы тебя у меня не увели.

Как вам это нравится? Вот ведь говнюк! Живет в счастливом браке и боится, как бы у него не увели Мирьяну. У него?! Мужчины действительно говнюки.

– Я должна помахать Виктору, – сказала Мирьяна и кивнула в сторону проползавшей мимо них машины. Это была огромная клетка. Через верхние прутья торчала длиннющая шея жирафа. Три огромные курицы противоестественного размера клевали гранулированный корм противоестественного размера. Рычал лев. Тигр почему-то издавал лающие звуки. Страус, видимо, все-таки в натуральную величину, зачем увеличивать страуса, страусы и так огромные животные, идеальные для маскарада… На чем я остановилась? Да, у огромного страуса в том месте, где его большое толстое тело соединяется с длинной тонкой шеей, было маленькое окошко. Почему вы считаете, что это профанация? Это же маскарад! Ряженые! Те животные вовсе не были увеличенными копиями животных из энциклопедии животного мира, если такая вообще существует. Это были люди, участники маскарада. А в страусе имелось окошко, потому что внутри страуса был Виктор. Виктор через это окошко смотрел по сторонам и пытался найти Мирьяну. В страусе ему, должно быть, было жарко. Мирьяна весело махала страусу. Обеими руками. И кричала. «Виктор, Виктор…» Вот блядина. Виктор тщетно напрягал свои глаза влюбленного супруга. Тщетно. Потому что кто его знает. Если бы Виктор через окошко увидел Мирьяну, если бы Мирьяна встретилась с ним взглядом, если бы… Вылизал бы тогда Борис Мирьяну? Если бы… да кабы… Глупо пытаться что-либо предположить. Дело сделано. Возврата нет.

Они отправились в отель, который находится совсем рядом с Корзо. Тогда этот отель был тем, старым, отелем. Сейчас его отремонтировали. Он теперь совсем не такой, каким был в тот вечер, когда Борис и Мирьяна вошли в него. Нет. Он не там ее лизал. То, что они вошли в отель, это был пролог. Предыгра. Как краткий поцелуй с языком во рту партнера. Легкое покусывание левого уха. Улыбки. Взгляды. Ну, в конце концов, добавьте еще что-нибудь, что вы делаете перед тем, как расставить ноги или засунуть. Не морочьте мне голову. Отель. Старый отель. Отель до ремонта. Здесь у довоенных политиков были комнаты для «послеполуденного отдыха». Вы думаете, что я вешаю вам лапшу на уши, а это чистая правда. В рабочее время они заскакивали в номер, трахали свою шлюху, или секретаршу, или любовницу, а потом возвращались к трудовой деятельности. А когда день подходил к концу, спешили домой, обедали, а после обеда отправлялись отдыхать по-настоящему, в свою брачную постель. Они говнюки? Посмотрите на нынешних! А тогда, там, в том отеле, номер для послеполуденного отдыха был и у известной в городе женщины-судьи. Она время от времени привозила туда прямо из камеры одного уголовника. Трахала его в своем номере для послеобеденного отдыха и возвращала в кутузку. Можно ли представить себе что-нибудь подобное сегодня?! Сегодня несчастную женщину на мелкие клочки разодрали бы журналисты. Эти стервятники. Сегодня такое невозможно. Сегодня женщины-судьи не трахаются по отелям. Сегодня и отели другие. Мирьяна и Борис вошли в отель, полный многолетнего тепла, воспоминаний, кратких, сладких полуденных мгновений в комнатах для послеобеденного отдыха. Мирьяна дула на заледеневшие пальцы, у нее, должно быть, была плохая циркуляция крови. Борис взял ее пальцы в свои ладони, он грел их собственным дыханием и смотрел ей в глаза. Короче, этот фильм вы видели сто раз. Подошла официантка. Ей тут же стало ясно, что за маленьким стеклянным столиком сидят двое людей, состоящих в браке, точнее, в разных браках. Мужья своим женам не дуют на пальцы. Они заказали пунш или глинтвейн, пожалуйста, не надо ловить меня на мелочах. Наверняка это было что-то горячее. Когда Элла мне все это рассказывала, она вдруг заявила, что мне следует кое-что знать. Что эта информация мне поможет. Что так я легче пойму. Как будто для того, чтобы понять мужчину, который вылизал женщину, которая ему не жена, нужна специальная подготовка. Как будто такое в состоянии понять только доктор психологии. Или психиатр со стажем. Как будто сейчас, прямо в этот момент, миллионы мужчин, у которых за спиной не одна только их первая брачная ночь, не вылизывают чужих жен. Понимаете? Элла преувеличивает. Ладно, не важно. Элла рассказала мне все, что, по ее мнению, мне следовало знать. Борис и Мирьяна вместе учились в школе, точнее, в четырех последних классах гимназии. Борису она тогда нравилась, но они не успели трахнуться, потому что четыре класса – это слишком мало времени. Если не оставаться на второй год. Быстро подходят выпускные, потом надо сразу готовиться к вступительным, если у твоих стариков нет денег на платное… Одним словом, поезд ушел. Но потребность кого-нибудь трахнуть то ли в гимназии, то ли в техникуме, если не сделать этого вовремя, эта потребность остается. Как сказала Элла, «покуда ты жив». Когда дрочишь, думаешь об этой первой любви из школы, когда спишь с женой, думаешь о гимназической любви, потому что без этого у тебя не стоит, и когда трахаешься с любовницей – тоже… Разумеется, мы сейчас говорим о нормальных людях. Элла сказала, что Борис сказал, что это называется «неосуществленная мечта». И у всех у нас это было. Об этом написано много книг, исследований, стихов, сняты художественные и документальные фильмы, документальные я просто обожаю, а еще фильмы на основе подлинных событий. Да вы тот фильм наверняка видели. По телевизору показывали. Снят на основе реальных событий. Большая гостиная в доме престарелых. В углу старик в инвалидной коляске. В другом углу старуха, тоже в коляске. Входит медсестра. Везет старуху на обед. В это время входит другая медсестра. Везет на обед старика. Коляски сталкиваются. Старуха почти ничего не видит, но у нее хорошо развито обоняние. Это называется компенсация. Она принюхивается. Принюхивается. В воздухе витает запах свежевыглаженной рубашки. В воздухе, в гостиной этого дома престарелых, в момент столкновения их колясок. Запах свежевыглаженной рубашки. Так пахло от Джона в гимназии, в тридцать пятом году.