Текст книги "Бородинское знамение"

Автор книги: Васса Царенкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– А ведь нас ищут! – осенило Киру.

– Ищут, точно! – захохотал Павел.

– Мы же в прятки играем!

– И правила нарушаем!

– Какие правила?

– Вместе не прятаться!

– А давай… давай скажем… что я тебя нашла?

– Еще чего! Это я тебя нашел!

– Ты это скажи моей бабушке! Ох, мне и попадет!

– А меня дед выпорет! Он все время обещает!

– А ты ему… ты ему скажи, чтобы он тебя сначала нашел!

Они смеялись, не в силах остановиться – сказывались усталость и пережитое потрясение. Внезапно Павел оборвал смех и предостерегающе поднял руку. Кира прислушалась. В саду кто-то был!

Фаддей Иванович

Мишка не собирался ни за кем следить. Он по очереди смотрел на всех, стоящих в кругу в ожидании конца считалки. Когда его взгляд упал на Киру, Мишка мгновенно догадался, что она намерена следить за ним, поэтому, чуток отбежав, затаился в кустах. Он видел, как бросились врассыпную ребята. Видел, как Пал Палыч, в нарушение всех правил, потащил внучку-Кроль к лесу, что было на руку Мишке, так как освобождало его от Кириной слежки. Из его поля зрения пропала Зойка, но Мишка решил, что девчонка устремилась за Павлом и Кирой. Отсидевшись, Мишка вынырнул из кустов и бесшумно побежал к Усадьбе. Там у мальчишки был тайник, а в тайнике – то, чем он не собирался делиться ни с кем, кроме разве что деда.

По весне тетя Дуня отправила Мишку сажать картошку на отдаленном участке. Целину нужно было раскопать как можно раньше, пока не поднялась трава. Мишка лентяйничал, но у тети Дуни не побалуешь! И они на пару с дедом отправились «на работы» в воскресенье. Дед был слегка под мухой, а потому опять сбивался на французский. Дед весьма гордился тем, что он – потомок француза, раненого под Бородиным почти сто лет назад, в 1812 году. Отсюда, собственно, и их фамилия, внушал он Мишке. Тот француз носил фамилию Ренар, что означает «лисица». Дед немного знал по-французски, и выпив, начинал величать Мишку «мон шер Мишман», поминать «ле гран Напольен»22
  Великого Наполеона (испорченный франц. Le Grand Napoléon)


[Закрыть], сморкаться, сокрушаться и путать события двух Отечественных войн.

Мишка приступил к работе с другого конца делянки, подальше от деда, чтобы не слушать бессвязного двуязычного бормотания. Внезапно лопата звякнула. Повернувшись спиной к деду, Мишка присел на корточки и стал разрывать землю руками вокруг найденного предмета. Им оказалась железная коробка, внутрь которой Мишка не мог заглянуть тотчас же. Он крикнул деду, что сбегает «по нужде», и опрометью помчался к своему излюбленному тайнику, где у него были припрятаны две удочки, пять банок для червей, обломок серпа и разные мелочи, которые тетя Дуня не позволяла держать дома.

Свои сокровища Мишка прятал не где-нибудь, а в сарайчике за Усадьбой. Он любил бывать один в заброшенном саду, чувствуя себя совершенно свободным. Повозившись, с трудом приподнял ржавую крышку коробки. В жестянке лежала граната! Настоящая, как в военных фильмах! Мишка с восторгом разглядывал находку: вот это да! Говорят, они и теперь иногда взрываются! Но эта показалась ему безопасной. Мишка знал, что старшие пацаны находили такие штуки в лесу, «выжаривали» в костре, а потом приносили в школу «рубашки» и хвастались. Отдавая себе отчет в том, что его могут застукать и отобрать найденное, Мишка решил как-нибудь выбрать подходящий момент и воспользоваться камином в усадьбе. И проделать свой опыт он решил как раз во время игры в «ночные прятки».

Воодушевившись новой идеей, под покровом темноты Мишка потрусил в Усадьбу. Ему показалось, что он слышит за собой негромкий топоток. Он настороженно повертел головой, но никого не заметил.

А между тем, поостеречься не мешало. Через три поворота Зойка просекла, что Мишка направляется в Усадьбу. Чтобы не столкнуться с ним, она выбрала другую дорожку, в обход, но, проникнув в дом, услышала голоса наверху. Не распознав среди них Мишкиного голоса, Зойка решила, что это переговариваются духи прежних хозяев Усадьбы, о которых ей в свое время рассказывала покойная прабабушка Зоя Панкратовна. Надеясь увидеть призраков воочию, но не решаясь подняться на второй этаж, Зойка забралась в огромный старинный гардероб. Духи наверху что-то выкрикивали, швырялись мебелью. «Очень странно, – подумала девочка и на всякий случай перекрестилась, – привидения должны летать и завывать, они не могут так шуметь!» Зойка решила, что это чудят домовые. Наконец, нечистая сила зашлепала по лестнице вниз, и оказалась не домовым и кикиморой, а Пал Палычем и внучкой-Кроль. Никакого желания показываться им на глаза у Зойки не было. Мишка же все не появлялся…

***

Дед Лисицын разругался с женой. Такое случалось нечасто – Ксения Харитоновна отличалась наредкость покладистым нравом. Супруга она уважала, жили они душа в душу, но только до тех пор, пока дело не касалось выпивки. Пьяных Ксения Харитоновна не переваривала. Подвыпившего мужа она никогда не впускала в избу, даже в лютый мороз ему приходилось выбирать для ночлега между баней и сеновалом. Вот и на сей раз дед Лисицын был бы обречен ночевать под открытым небом, если бы не то обстоятельство, что он «не добрал». Фаддей Иванович жаждал продлить свой кутеж. Его яблочные запасы были вполне значительны, и старый греховодник, прихватив «пузырь», потопал в Усадьбу. Пролезая в сад, дед споткнулся, чуть не уронил бутыль и громко заохал. Это-то оханье одновременно и услышали Мишка и Павел. Мишку, опознавшего дедовское кряхтенье, страх пригвоздил к полу в сарае. Павел подал знак Кире и поманил ее в платяной шкаф.

Ребята потянули на себя скрипучую створку. Павел, присев на корточки, приник к замочной скважине, наблюдая за происходящим в комнате. Кира затаилась позади него, прижимая к себе старый дневник.

В дом, путаясь в ногах, вошел дед Лисицын. Он что-то удовлетворенно пробурчал, увидев разожженный огонь и не задумываясь о том, что его кто-то разжег, и этот кто-то не мог уйти далеко. Дед с грохотом потащил к огню кресло, с которого только что вскочила Кира, поэтому не услышал возни в гардеробе.

А там в этот момент Павел и Кира обнаружили Зойку. Препираясь шепотом, они кое-как уселись, согнув ноги и прижавшись спинами к деревянным стенкам. «Подождем, пока он свалит отсюда!» – шикнул Павел на девчонок, готовых спорить до посинения. Но ждать пришлось долго. Дед Лисицын запасся выпивкой и куревом, а идти ему было некуда. Под шебуршание и бурчание деда, под треск дров в камине, а еще и от усталости ребята по очереди начали зевать. Первым задремал Павел. Зойка притулилась к Кире, пристроив рыжий хвостик у нее на плече. Киру сморило немногим позже.

Фаддей Иванович, подтащив плетеное кресло к камину, уселся и начал прикладываться к горлышку бутылки. Он удовлетворенно покрякивал, отирал губы, наслаждался покоем. Спешить было некуда. Часа через два он практически прикончил и бутылку, и пачку папирос. Папироса оставалась всего одна, а спички, как назло, закончились. Пьяный дед потянулся к недогоревшему камину за головешкой. Рука отяжелела, тлеющая деревяшка скатилась на коврик, совсем недавно служивший сиденьем для Павла. Дед захрапел…

Того, что произошло буквально через четверть часа, Мишка не мог толком описать ни тете Дуне, ни спасателям, ни журналистам. Он не сумел восстановить последовательность событий. Только помнил, как подбежал к дому и распахнул дверь, за которой ревело пламя. Помнил, как оттаскивал с порога безжизненное тело деда. Помнил несущийся к сараю огонь. Помнил, как раздался страшный удар – это рванула граната. Сарай содрогнулся, разваливаясь на глазах, а Мишка, оглохший, до смерти перепуганный, потерял сознание…

Татьяна

Никто и никогда не называл ее Таней. Ни Танюшкой, ни Танькой, ни Танечкой. Мать настояла на этом сразу же после крещения: ребенка следует называть полным именем. Саму мамашу звали для этих целей очень удобно – Нина. Тут уж ни убавить, как говорится, ни прибавить. В детстве Татьяна была злостной врединой. К тридцати годам она вполне могла считаться законченной стервой. В детский сад Татьяна, естественно, никогда не ходила. Детей сторонилась. Постоянные разбирательства матери со знакомыми и незнакомыми людьми по поводу инвариантности ее имени привили Татьяне ощущение собственной исключительности.

Так продолжалось до семи лет, пока не пришлось пойти в школу. Естественно, школа была элитарной. То ли гимназия, то ли лицей, то ли с углубленным изучением, то ли под чьей-то эгидой. Татьяна сменила столько средних учебных заведений, что ни номера, ни специфики своей начальной школы уже не помнила.

Одноклассников было немного, человек пятнадцать, от силы двадцать. Среди их имен обнаружились такие изысканные варианты как Афанасий и Скарлетт. Но детский коллектив, каким бы элитарным он ни был и под чьей бы эгидой ни состоял, живет по собственным логическим законам. Татьяну Кроль, не желавшую запросто зваться Танькой, перекрестили в Кролика. Что характерно, так поступали в каждой элитарной средней школе, куда Татьяну переводили чуть ли не по два раза за учебный год.

Наконец, Татьяне пришла пора получать паспорт, и она наотрез отказалась вписывать в удостоверение личности ненавистную фамилию. Семен Егорович был, мягко говоря, удивлен, когда дочь перебила в доме дорогую посуду, насылая при этом проклятия на весь «кроличий» род до седьмого колена.

Измотанный медик позвонил знакомой чиновнице из попечительского комитета РОНО. Данная дама немедленно нашла выход из положения, предложив записать Татьяну на девичью фамилию матери – Мурова. Против того, чтобы отныне зваться Муровой, Татьяна ничего не имела. Благополучно распростившись со всеми детскими кружками, Татьяна оканчивала школу экстерном, получая программные знания от репетиторов, которых подбирала лично Нина Вадимовна. Стоит ли уточнять основное требование к приходившим в дом педагогам?

Одним из самых ненавистных кружков в памяти Татьяны осталась злополучная театральная студия, руководитель которой, некто Антон Викторович, любил подшучивать над фамилиями ребят. Он предложил Татьяне на предновогоднем утреннике сыграть зайчиху-маму, которая потеряла зайчонка, пока пекла блины. Идею свою театральный гений Антона Викторовича обрел, проверяя платежную ведомость кружковцев и обнаружив в ней Анфису Ладушкину, Соню Блинкову, Диму Зайцева и, разумеется, Татьяну Кроль. Антона Викторовича с того Нового года никто в студии более не видал.

Окончив школу экстерном, Татьяна поступила в университет на факультет журналистики, и к тридцати годам освоила не только методику новостных репортажей, но и сделалась беспощадным театральным критиком. Особенно удавались ей разгромные статьи о кружках самодеятельности и любительских студиях.

Внешность Татьяны оставляла желать лучшего. Невысокая, худая и бледная, с выпуклыми глазами и вострым носиком – она не привлекала внимания «принцев на белых конях». В день своего двадцатипятилетия Татьяна углядела в зеркале один седой волосок и прямым ходом направилась в парикмахерскую. Там ее русые волосы остригли и перекрасили в насыщенный красный оттенок, который она неизменно обновляла раз в месяц. Огненная шевелюра стала своего рода визитной карточкой Татьяны: актеры на сцене вздрагивали, завидев в зале госпожу Мурову, от которой они ожидали только отрицательных рецензий.

Но и в жизни Татьяны имелась тайна: старичок-профессор с кафедры журналистики культуры, целый семестр звал ее Таточкой. «Нет, Таточка, – шелестел Борис Борисович, – здесь требуется более емкая метафора, деточка, давайте посмотрим на вещи поширше!» Профессор и сам не знал, насколько «ширше» пришлось, благодаря его заботам, посмотреть Татьяне на саму себя. Бориса Борисовича уже пару лет не было в живых. Но Татьяна, бывало, как будто слышала его шелестящий шепоток в своей высокомерной голове: «Тише, Таточка, не спешите так, деточка, я не поспеваю за вами!». Татьяна, не знавшая глубоких душевных привязанностей, не плакала, но что-то сжималось в ее груди, и очередная статья выходила не слишком разгромной.

***

В роковой вечер, когда дед Лисицын вспугнул ребят в Усадьбе, Татьяна засиделась у телевизора. Мать отправилась слушать Вагнера, отцу пришлось ее сопровождать. Опера была длинной, возвращения родителей до двух часов ночи можно было не ждать. Татьяна наготовила себе бутербродов, забралась с ногами на диван и совершила святотатство: щелкнув пультом, переключила телевещание с канала «Культура» (единственного, признанного в семье «смотрибельным») на один из развлекательных каналов. Там шел глупейший сериал, но в главной роли выступал известный театральный актер. Татьяна нацелилась вставить в очередную рецензию иронический намек на эту его сериальную роль, а потому ей требовался отсмотр хотя бы пары эпизодов.

Неожиданно для себя Татьяна увлеклась незамысловатым сюжетом. В нужных местах она даже хихикала в унисон с закадровым смехом, рискуя подавиться бутербродом. Начали крутить рекламу. Татьяна отнесла на кухню тарелку, налила в стакан томатного сока, вернулась к дивану и только хотела усесться, как у нее в сумочке ожил мобильник.

Звонил Никита Сизов – ее коллега-телеоператор. Никита обладал массой достоинств и одним недостатком, который эту массу перевешивал. Достоинства Никиты заключались в способности добывать подробнейшие сплетни, умении заводить нужные связи и редком чутье на сенсации. Недостатком его была полная профессиональная непригодность. Сизов обходился студии недорого в финансовом отношении, но снимал он отвратительно. К тому же Никитушка любил иногда заложить за воротник, после чего начинал называть Татьяну «Мурихой». Но если он звонил – трубку следовало хватать немедленно: жареные факты были обеспечены.

– Алло! – выкрикнула Татьяна, наконец, откопавшая мобильник в сумочке.

– Муриха, слышь, Муриха!

– Слушаю! Говори!

– Тут такое дело, – в трубке затрещало.

– Что случилось?

– Муриха, дуй сюда немедленно!

– Сизов! – визгливо тявкнула Татьяна. – Куда «сюда»? Ты вообще где? Ты что, опять нажрался?

– Слушай, Муриха! Я в Горках! Тут пацаны дом подорвали! Историческую ценность, промежду прочим! Жуткий пожар устроили! Есть жертвы! Прыгай за баранку и рули сюда! Утром первыми дадим репортаж!

– Еду! – Татьяна швырнула мобильник обратно на дно ридикюля, наскоро черкнула записку родителям, придавила ее стаканом недопитого сока, натянула спортивный костюм, подхватила ветровку и ключи от машины и поспешила на место событий.

Никита

Ночью сделалось холодно. Рядовые солдаты-срочники Сизов и Шеломков залегли в двухстах метрах от охранного поста. Дует ветер, приносящий с собой кусочки сухой земли, норовящие залететь то в глаз, то за шиворот. Никита пытается увернуться, прикрывая лицо капюшоном «горника». Со стороны врага – ни звука, ни света. Кроме одиноко мелькающего огонька: верно от лампочки, которую оставили включенной в глубине здания. Немного успокоившись, солдатики потихоньку перекидываются обычными, «гражданскими» фразами: о доме, о девках, о нормальной еде. Антон жалуется Никите, что вот он таки собирался написать письмо маме, захватил с собой листок, но в такой кромешной тьме ни черта не видать – даже кончика карандаша. Никита шепотом подшучивает над товарищем. Время идет. Парни начинают клевать носом. Никита смотрит на лампочку – лампочка раскачивается на ветру как во время гипнотического сеанса. Никиту клонит в сон. Внезапно его мозг пронзает догадка: это не лампочка, это вражеский сигнал! Сон как рукой сняло: Никита считает вспышки. Конечно! Как это он раньше не понял?! Это же азбука Морзе! «Ночник» мигает в определенной последовательности, но в какой? Никита осторожно трясет Антона за плечо: «Эй, ты азбуку Морзе учил?» – «Не-а!» – зевает Шеломков. – «Быстро! – командует Сизов. – Дай сюда бумагу и карандаш!» В темноте, пристроив листок на колене, Никита вслепую выводит точки-тире. Враг все «стучит». На рассвете, усталые и продрогшие солдаты возвращаются на пост. Рядовой Сизов требует немедленно пропустить его с докладом к командиру роты. Тот вызывает радиста: переданное послание оказывается шифровкой. В качестве неофициального поощрения за проявленную бдительность рядовым Сизову и Шеломкову выдают по поллитра водки.

***

Никита Сизов заехал в Горки поздно вечером в поисках самогона. Битые «жигули» безропотно прикатили в одну сторону, но обратно ехать не пожелали: аккумулятор сел. Никита погрузил в багажник раздобытую у Тарасенко пятилитровую канистру с мутноватой жидкостью и собрался поискать место для ночлега. Но поиски завершились, не успев начаться, потому что вся деревня с криками бежала на пожар. Никита порысил за селянами с камерой.

Спасатели еще вечером доставили в Москву обгоревшего Фаддея Ивановича, Ксению Харитоновну с сердечным приступом, контуженного Мишку и сопровождавшую их Евдокию Фаддеевну с Лизой на руках. Всю процедуру погрузки пострадавших Никита снимал прыгающей в руках камерой. Он запечатлел и рвущую на себе волосы Серафиму Саввичну, выкликающую имя внука, и рыдающую Варвару Нефедовну. Ему удалось заснять застывших от шока Устина Тимофеевича и Ольгу Федоровну, судорожно вцепившихся друг в друга. А также получить эффектные кадры того момента, когда отчаянно призывающий дочь Игорь Швец пытался в одиночку растащить обгорелые бревна.

Подъехали сразу три кареты скорой помощи. В две из них санитары затолкали всех родственников, кроме деда Лукьянова, наотрез отказавшегося покидать свой дом, и повезли на растерзание психологам в столичную больницу. Третья осталась ждать, когда найдут тела пострадавших или погибших ребят. Спасательные работы велись уже несколько часов. Тел пока не нашли.

Дед Лукьянов зазвал Никиту к себе пить самогон. Сизов позвонил Татьяне именно из дома Лукьяновых, где она вскоре и обнаружила его в полувменяемом состоянии. Он предлагал Мурихе вечную дружбу, обдавая ее запахом перегара, и поминутно спрашивал: «Ты меня уважаешь?». Татьяна забаррикадировалась в нетопленой бане, взгромоздилась на полок, подпихнула под голову завернутый в ветровку веник и забылась беспокойным сном.

Прохладным утром осовевший Никитушка и помятая Татьяна потащились на место катастрофы. К этому времени туда подтянулись другие журналисты и несколько телевизионных автобусов, в том числе и машина их новостного канала. Татьяна поздоровалась с техниками, заняла позицию перед подрагивающей камерой, Никита дал отмашку, и она заверещала:

«Мы находимся в Московской области. Заброшенная деревянная купеческая усадьба вспыхнула этой ночью в деревне Горки. Как сообщают в главном управлении МЧС, причиной пожара могло быть неосторожное обращение подростков с огнем. Крыша и надворные постройки разгорелись настолько сильно, что пламя и столб дыма были видны издалека. Очевидцы слышали также взрыв. Есть пострадавшие. Возможно, есть погибшие. Спасательные работы продолжаются. Следите за нашими новостями. И не позволяйте детям играть со спичками! С вами была Татьяна Мурова, оператор – Никита Сизов».

Вернувшись, Татьяна с Никитой не застали деда Лукьянова. Зато с порога услышали бодрую джазовую мелодию Глена Миллера, летевшую из забытого на столе Татьяниного мобильника. Звонила Нина Вадимовна.

– Да, мама, в чем дело? Я же оставила вам с папой запи… – раздраженно начала Татьяна, но осеклась, потому что мать выкрикивала в трубку:

– Татьяна! Я только что видела тебя по телевизору! Как ты могла так спокойно делать репортаж?!

– Мама, в чем дело?

– Наша Кира погибла в этом пожаре! Алло! Татьяна! Ты меня слышишь? Нам позвонила из больницы Анна Лукьянова, она дежурила в ночь! Там сгорел ее сын! К ним привезли Варвару Нефедовну! Семен помчался к матери, хотя сегодня у него выходной! И он никак не может дозвониться до Петра! Алло! Татьяна! Немедленно приезжай домой! Алло! Алло!

Татьяна выронила мобильник. Легкий корпус разлетелся. Никита, расслышавший вопли Нины Вадимовны и хорошо знавший семейные перипетии Муровых-Кроль, шагнул вперед и крепко обнял Татьяну, прижав ее перекосившееся лицо к колючему, пропахшему табаком джемперу.

Часть вторая

Видите ли, я тут недавно умер и попал в другой мир. А там умер снова. Вы мне скажете, что такого не может быть, и вы будете правы, и я знаю, что вы, безусловно, правы, но в то же время я знаю, что вы ошибаетесь. Так оно все и было. Я умер. Действительно умер.

Стивен Кинг, «Темная башня»

Павел

Истошный вопль деда Лисицына вывел Павла из полудремотного состояния. Он вывалился из шкафа на горячий пол. В дыму разглядеть хоть что-либо было совершенно невозможно. Павел немедленно раскашлялся. Он слышал, как рядом девочки заходятся кашлем и плачем, но едва различал их силуэты. Кто-то из них упал. Павел пошарил руками наугад, разгоняя дым. С третьего раза ему удалось встать, но он тут же споткнулся о чье-то тело. Зойка! Заливаясь слезами от едкого дыма, Павел приподнял за плечи бездыханную девочку. Попытался определить, где дверь. Бесполезно. Он развернулся спиной вперед и потащил по полу Зойку. Хотел позвать Киру, но вместо крика издал слабое сипение. Павел продвигался рывками, отплевываясь, задыхаясь, теряя сознание. Зойка не шевелилась, Кира не отзывалась. И где дед Лисицын? Легким стало невыносимо больно. Вдохнуть невозможно, он задыхается, вокруг дым, в голове тоже дым! Павел не заметил, как выпустил Зойку. Глаза его закатились, он упал навзничь, и в этот момент старая усадьба затрещала и рухнула, складываясь горящими бревнами внутрь…

***

«Что со мной? Я умираю? Почему тогда мне не больно? Вот только нечем дышать. Терпеть не могу карусели, голова сейчас оторвется! Что со мной? Что это было? Какой жуткий пожар! Почему я не выбрался из дома? Не смог помочь девчонкам? Я же читал, как себя надо вести при пожаре! Почему я все забыл? Если они погибли, то в этом виноват я!.. Да что со мной такое?! Ничего не вижу, от этого вращения тошнит даже с закрытыми глазами! Говорил же маме, что ненавижу карусели! Мама! О, господи, мама! Она с ума сойдет, когда узнает, что со мной случилось! Надо ее предупредить! Но как? Мама! Прости меня! Я больше так не буду! Честно! Пожалуйста, прости меня! Я не умер! Я живой! Мама, я вернусь! Узнаю правду и вернусь домой! Обещаю!»

***

Павел открыл глаза. Дымом больше не пахло. Вокруг клубился белый неплотный туман, какой иногда скапливается зимой во влажном морозном воздухе. Но холодно не было. Тепло тоже не было. Было… никак. Именно никак. Никак и нигде. Павел даже не мог определить, лежит он, стоит или сидит – тела он не чувствовал. Совсем.

Сейчас он дышал – медленно, спокойно, глубоко. Дышал и видел. Видел туман. И мог думать. Павел подумал, что парит в облаках – вот на что было похоже окружающее. Запахов Павел не чувствовал, звуков не слышал. Либо кругом была полная тишина, либо он утратил не только осязание, но и слух с обонянием. Павел открыл рот, чтобы проверить, может ли он говорить. Вдохнул и выкрикнул: «Эй!». Он ожидал, что звук будет громким, но получилось так тихо, как если бы он крикнул в подушку. Зато теперь он убедился, что может слышать!

Павел сосредоточился, чтобы определить свои ощущения. Он не чувствовал страха или боли, не чувствовал голода или жажды, не чувствовал позывов естественных надобностей. Он начал считать вслух, чтобы приблизительно определить время своего бесцельного парения. На сто девятнадцатой минуте он, наконец, ощутил свое тело, вернее, покалывание во всем теле, какое бывает, когда затекает рука или нога. Одновременно Павел услышал новые звуки – кто-то разговаривал.

– Машенька, не суетись! – раздался властный мужской голос. – Не суетись! Перемещение требует времени, юноша еще не вернулся в исходное состояние.

Покалывание в теле усилилось, разрослось, превратилось в боль. Павел застонал.

– Терпите, терпите, молодой человек! Еще несколько секунд, а потом – освежающий сон!

Кто-то поднес к губам Павла стакан. Павел отпил глоток, другой. От питья пахло мятой. Ага! Вернулись запахи! Павел чихнул.

– Будьте здоровы, юноша! Машенька, таблеточку!

Старик в очках, видимо врач, а Машенька – скорее всего, медсестра. Кто-то из них сунул в рот Павлу таблетку и дал запить ее из того же стакана.

Скоро стало легче, боль отпустила. Туман рассеялся. Павел осознал, что лежит на кровати у белой стены. Ну конечно, больница!

– А теперь спать, юноша! Как проснетесь, выйдете вот в эту дверь. Пройдете в библиотеку, поговорим.

Костлявый палец указывал влево. Павел хотел увидеть дверь, но глаза его сами собой закрылись, и он заснул тем самым освежающим сном, который обещал ему доктор.