Текст книги "Повесть о бедных влюбленных"

Автор книги: Васко Пратолини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Почему она не закричала? Почему молча позволила целовать себя? Ведь Нези отпустил ее, когда стал расстилать угольные мешки на полу, но она не крикнула, а только сказала:

– Вернется мама и будет меня искать.

– А мы живо, – сказал Нези.

Ты помнишь это, Аурора? Он так и сказал: «Мы живо». Или он сказал «А мы наскоро»? А когда ты все-таки не удержалась и закричала, что он сказал? Он сказал: «Это в мою программу не входило!» Видишь, Аурора, ты все помнишь!

И в следующий вечер, и в третий раз ты тайком вставала с постели, осторожно отстраняя Музетту, которая обнимала тебя во сне; ты одевалась с бьющимся сердцем и выходила из дому, оставив наружную дверь приоткрытой. Как холодно было на улице! Нужно было на четвереньках проползать под едва приподнятой железной шторой угольной лавки: поднимать и опускать эту штору Нези не смел – проснулась бы вся виа дель Корно. А позднее он водил тебя под вечер в гостиницу на виа дель Аморино. На той улице много публичных домов, и тебе казалось, что и ты стала такой же, как те женщины, что живут за этими занавесками. И все-таки ты не умела отказаться. Потом обнаружилось, что ты беременна. А он хотел, чтобы ты сделала аборт.

С тех пор как любовник нанял для нее квартиру на Борго Пинти, Аурора ни разу не была больше на виа дель Корно. Она всегда одна с ребенком, и казалось, время идет только для того, чтобы наступило восемь часов вечера. Нези приходил ровно в восемь, минута в минуту. Каждый день, чтобы ни делала Аурора – а ей только и дела, что смотреть за ребенком, – она томительно ждет вечера. Проходят минуты, текут часы, и ее охватывает какая-то тоска: уже с шести часов Аурора усаживается у окна, ждет того мгновения, когда Нези появится из-под сводов арки Сан-Пьеро, Любовник – единственный человек, с которым Аурора может разговаривать, не чувствуя в нем ни судьи, ни врага.

Она говорит самой себе: «Я ненавижу его, он меня мучает, но теперь, кроме него, у меня никого нет. Мы одной веревочкой связаны!»

Так прошли первые месяцы. При свете дня Аурора забывает, как она страдала вечером. От близости с любовником у нее остается чувство отвращения, в котором она винит себя; ей даже хочется, чтобы скорее настал вечер, пришел бы Нези, и тогда она окончательно убедится, так ли все это на самом деле. Уж это будет «в последний раз». «Я такой муки больше не выдержу. Лучше пойду на улицу», – так думает она каждое утро и каждый день, вплоть до вечера. До восьми часов.

Время от времени к ней заходила мать – посмотреть на внучонка, как она говорит. Аурора угощала ее кофе; ей гик хотелось высказать матери все, что накипело на душе, но Луиза всегда отвечала: «Не хочу ничего слышать. Молчи! Вы живете хорошо – этого с меня достаточно. Нези тебе только то, что обязан давать. Он ничего тебе не дарит».

Действительно, любовник ничего не дарил Ауроре, но жила она, ни в чем не нуждаясь. Каждый вечер Нези оставлял ей двадцать пять лир. На следующий день Аурора должна была представлять ему отчет в расходах вплоть до чентезимо. Если ей предстояли крупные покупки, он и (ютился об этом сам. По утрам к Ауроре приходила женщина постирать пеленки. Это был соглядатай, подосланный Нези. Когда Аурора гуляла с ребенком в городком саду, эта женщина ходила за ней по пятам.

– Как полицейский, понимаешь, мама?

– Зачем ты мне рассказываешь такие вещи? У меня и без того сердце болит!

В саду Аурора встречалась с отцом Бьянки; он всегда торговал здесь. Его имя Иларионе, но на виа дель Корно псе называли его просто Ривуар! (Прежде в городе был известный француз-кондитер по фамилии Ривуар.) Поставив и корзину со своим товаром на раскладные козлы, Ривуаp садился на скамеечке рядом с Ауророй. Он рассказывал ей, какие новости на виа дель Корно. Каждый день Аурора покупала у него две палочки засахаренного миндаля и просила Ривуара передать привет Бьянке; разносчик отвечал: «Обязательно», – но Аурора была уверена, что он ничего не передаст. Теперь отец Бьянки называл Аурору на «вы».

Своего отца Аурора видела раз в неделю. Он заявил: «К ней я не пойду, черт побери! Но если она хочет показать мне мальчика, так ей известно, на каких улицах я работаю». Во второй половине дня отец Ауроры убирал виа де’Пилястри, сваливая мусор в тележку. По четвергам Аурора приходила туда и проводила с ним четверть часа улице. Отец никогда ни о чем не говорил с ней. Обтерев руки о блузу, он брал на руки малыша и прикладывался своими большими усами к его щечкам. Ребенок улыбался, и мусорщик говорил ему: «Щекочет тебя дедушка, а, малыш?»

Отец запретил младшим ребятам ходить к Ауроре, но они то и дело потихоньку забегали к сестре. Музетта восхищенно взирала на содержимое бельевого шкафа, а Джордано и Палле ждали, когда Аурора даст им хлеба с инжирным вареньем. Однажды вечером Нези заметил, что за сутки съедена почти целая банка. «Ты заболеешь, глупая», – сказал он. Аурора призналась, что угостила братьев. Тогда Нези сказал: «Давай договоримся: я содержу тебя, а не твою семью!» С того дня он, как только входил, тотчас же осматривал буфет. Это унизительное положение в конце концов стало для Ауроры невыносимым. Теперь она ждала вечера, как заключенный – часа пыток. Близость с любовником еще доставляла ей наслаждение, потому что в эти минуты было какое-то наваждение в его ласках, в его голосе. Но ничто больше не связывало ее со стариком Нези, кроме расчета и страха, нет – ужаса! – ведь он мог узнать, что она ему изменила. Да еще с кем!

В январе мешком угля, свалившимся с кучи, Нези придавило ногу. Наступил вечер, пробило восемь часов, и Аурора подумала, что его задержало какое-нибудь дело. Около девяти раздался звонок у дверей, У Нези был свой ключ, и, услышав звонок, Аурора решила, что случилось какое-то несчастье. Пришел Отелло, сын Нези. Остановившись у порога и не глядя на Аурору, он сказал:

– Отец ушиб ногу. Он прислал тебе денег. Придет завтра вечером.

Он протянул Ауроре двадцать пять лир.

– Ты разве не зайдешь? – спросила она.

– Нет. У меня дела. Пока! – И он уже был на лестнице.

И тогда Аурора впервые по-настоящему поняла свое? положение: существовали люди, которых она оскорбила. Да, но разве сама она не была оскорблена? Разве любовник не оскорблял ее каждый вечер? Разве Нези не заставлял ее жить, как пленницу? С тех пор как его шпионку донесла ему, что Аурора разговаривает в городском саду с Ривуаром, любовник запретил ей гулять одной. Теперь ее всегда сопровождала старуха – соглядатай Нези – и она докладывала угольщику даже о мыслях Ауроры.

И все же на свете были люди, страдавшие по вине Ауроры: люди, для которых и она и ее ребенок составляв ли угрозу одним уж своим существованием. Этими людьми были Отелло и его мать. Синьора Нези была так потрясена «связью» мужа, что слегла и не вставала с постели уже седьмой месяц.

В те времена, когда «ангелы-хранители» еще жили в раю детства, они покровительствовали всем обитателям виа дель Корно. Они заступились бы перед господом богом даже за Нанни – самого настоящего уголовника, даже за Карлино, который устроил нападение на Мачисте, даже за Нези, который смачивал уголь водой и подсовывал под чашку весов кусок свинца; они бы посадили всю улицу одесную всемогущего бога отца, сотворившего небо и землю, рядом с Иисусом Христом, богочеловеком. Но синьору Нези они бы низвергли в ад – ногами в кипящую смолу, а головой в горячий пепел.

На виа дель Корно жену угольщика называли «зазнайка Креция». Когда-то она была совсем простая женщина, но богатство мужа вскружило ей голову. Она ни с кем не здоровалась, глядела на всех презрительно и, выходя на улицу, прикрывала нос и рот платком до самой площади Синьории. «Ангелы-хранители» часто играли на лестнице дома номер один, а жена Нези выскакивала и кричала им: «Рано вы начинаете по улице шляться! Прочь с моего подъезда, пошли вон!» Неприязнь, зародившуюся еще и детстве, забыть всего труднее. Как ни была несчастна Аурора, она почти радовалась, что столкнулась именно с Крецией Нези. «Если уж мне суждено иметь врага, пусть лучше моим врагом будет Креция, чем кто-нибудь другой», – думала она. И даже сейчас, когда Аурора знала, что Креция больна и страдает, она не находила в своем сердце ни капли жалости.

С Отелло было по-другому. Еще мальчиком, когда мать повсюду таскала его за собой, он смотрел на «ангелов-хранителей» ласково, словно хотел сказать: «Я вас не гоню. Очень рад, что вы играете у нас в подъезде!» С Отелло девочки всегда оставались друзьями. Когда они стали постарше, Аурора поняла, что нравится ему; это ей было приятно, и она даже подзадоривала его. Но Отелло рос каким-то хмурым, видимо, к женщинам он был пока еще равнодушен.

Став любовницей его отца, Аурора пыталась поговорить с Отелло, но юноша избегал ее. Мысль о том, что на причинила горе Отелло, вызвала у Ауроры угрызения совести. Ей захотелось все объяснить ему, но как это сделать? Между виа дель Корно и Ауророй теперь пролегал целый океан.

Однажды она спросила Нези:

– А что говорит Отелло?

– Говорит, что ты шлюха.

– Он не так уж не прав, – сказала она и закусила губу, боясь расплакаться при Нези.

Она надеялась, что после рождения ребенка Отелло придет хотя бы из любопытства. «Ведь это все-таки ез брат!»

– Ты не звал Отелло посмотреть на ребенка, – спросила она любовника. – Что он сказал?

– Сказал, что шлюхины дети его не интересуют.

«Неужели он так сказал? Нет, нет, не может быть! Отелло не должен был говорить так», – подумала Аурора.

Когда Отелло был еще мальчиком, мать решила, что он станет врачом, но отец требовал, чтобы он торговал углем и унаследовал дело Нези. Мать хотела отдать Отелло в лицей, а отец – в коммерческое училище. Впрочем, мальчик учился лениво, и когда он окончил три класса гимназии, отец забрал его в лавку, сказав жене: «Можешь чваниться, сколько тебе угодно, я, Нези, плачу за все. Но делами занимаюсь я! И сын для меня тоже коммерческое дело!»

Отелло дружил с девочками; он набивал себе карманы углем и потихоньку дарил его «ангелам-хранителям». Если он не годился в доктора, то и торговать углем не имел никакой охоты. Худенький и печальный подросток стоял на пороге лавки, смотрел на небо или развлекался игрой в плевки: учился плевать все дальше, до стены противоположного дома. Отца он боялся и слушался его беспрекословно, как повинуются тирану, стараясь угодить повелителю и попасть к нему в милость. Но угольная лавка ему опротивела. В восемнадцать лет он стал подумывать, что после смерти отца надо все продать и отправиться путешествовать. Это был робкий, нелюдимый, раздражительный юноша с рассеянным взглядом и вечно недовольным видом. Но он остался другом «ангелов-хранителей». Когда Милена обручилась, Отелло сделал ей подарок. Клара советовалась с ним, прежде чем сказать «да» Бруно. На Аурору он поглядывал иначе: она казалась ему вызывающей, смущала его своей высокой грудью и глазами, которые «так тебя насквозь и пронизывают». Но это все-таки была все та же Аурора, которую он знал с детских лет, – веселая, живая, вечно с песней на устах, и Отелло в конце концов влюбился в нее. Однако он все не решался объясниться: отец никогда бы не позволил ему жениться на дочери мусорщика.

Узнав, что старый Нези соблазнил Аурору, Отелло был потрясен больше, чем его мать и Луиза. В тот день, когда Луиза устроила «сцену» и кричала на всю улицу, так что все жители виа дель Корно высунулись из окон, Отелло ездил получать партию угля. Вечером Нези-отец пришел к нему в комнату и сказал:

– Слыхал? Ну что ж, такие истории случаются с теми, кто штаны носит! К тому же девочка мне нравится. Не моя вина, что твоя мать состарилась раньше меня. – И он спросил: – Согласен?

– Нет, не согласен, – ответил Отелло.

Нези не стал слушать дальше; он дал сыну пощечину и заорал:

– Я, Эджисто Нези, хозяин в своем доме! А тебе, щенку, дозволяется говорить «нет», только когда я разрешу! Я пришел поговорить с тобой, как с мужчиной, но вижу, что ты еще мальчишка, привыкший перечить родителям… Ну-ка, послушаем теперь твое мнение.

– Ты – Нези и знаешь, что делаешь, – смиренно сказал Отелло, словно разговор внезапно перестал интересовать его. Про себя он подумал: «Завтра я убегу! Уйду с углежогами в Апеннины».

Но он остался дома, и больше они с отцом об Ауроре никогда не говорили. Старик Нези солгал своей любовнице, для того чтобы она почувствовала себя еще более одинокой.

В тот вечер, когда на Нези свалился мешок с углем, нога у него распухла, и ему пришлось лечь. Он сказал Отелло:

– Я не могу двинуться. Аурора без гроша. Снеси ей двадцать пять лир.

– Почему ты не пошлешь подручного?

– Я, Нези, о своих делах никому не докладываю. Сейчас же иди, куда посылаю.

После неприязненного чувства, охватившего Отелло в первую минуту, он даже ощутил удовольствие оттого, что будет полезен Ауроре. «Живо, туда и обратно, – сказал ему отец, – я замечу время».

«Он ревнует, – думал Отелло по дороге. – Ко мне ревнует!» И нелюбовь к отцу (это еще не было ненавистью) приняла в его душе оттенок презрения. Сердце у Отелло билось так сильно, что он слышал его удары. Он не хотел признаться себе в том, что уже забыл об отце и думает лишь об Ауроре. Это Аурора стучалась в его сердце.

На следующий день отец снова дал Отелло двадцать пять лир.

– Сходи туда, – сказал он. – Я все еще не могу двинуться. – Затем он добавил: – Все вы меня клянете. А сколько мне стоит «вторая семья»? Всего двадцать пять лир! Да еще всегда сдача остается.

Несмотря на компрессы, нога у Нези еще больше распухла, от щиколотки до колена.

– Я пошлю подручного, – сказал Отелло.

– Посылай кого хочешь, – завопил Нези. – Кругом одни мошенники – и ты первый! Мучаюсь, как в аду!

– Мало еще тебе, греховодник! Мало! – крикнула больная жена, лежавшая в постели за стеной.

Но и во второй вечер Отелло сам отнес деньги. Он позвонил, Аурора отворила дверь и сказала:

– Я ждала тебя. Сегодня уж ты от меня не убежишь! Войди.

Она взяла его за руку и заперла дверь.

– Садись. Будь как дома.

Она прикусила губу. Ей хотелось быть любезной, а, наверно, она с первых же слов обидела Отелло.

– – Ребенок спит, – продолжала она. – Пойдем в гостиную.

(«Если Отелло придет, я должна поговорить с ним», – рассуждала Аурора сама с собой. Ребенок спал, насосавшись, как обычно по вечерам, макового отвара.)

Аурора усадила гостя в кресло с подлокотниками, покрытыми кружевными салфетками, и сама присела на краешек дивана. Перед приходом Отелло она привела себя в порядок, причесалась, как обычно по вечерам, – нет, тщательнее обычного. Окно гостиной приходилось на уровне уличного фонаря, и в комнате было двойное освещение. Сердце у Отелло колотилось, трудно было дышать, в горле пересохло, он не находил слов, внутри как будто все горело, и в висках стучало. Такое напряжение он испытал только однажды в жизни, когда принимал участие в состязании в беге без предварительной тренировки. Ему вспомнилось, как он бежал по аллеям с номером на груди, а публика осыпала его шутками, потому что он намного отстал от всех. «Нажми – и будешь первым», – кричали ему. А ему казалось, что у него вот-вот разорвется сердце и он упадет мертвым, но все-таки он продолжал бежать…

– Ну, так как ты меня находишь?

Отелло вздрогнул от неожиданности. Прошло лишь мгновение, а ему показалось, что миновало уже много лет с тех пор, как он принес Ауроре двадцать пять лир. Он посмотрен ей в лицо. Накануне он избегал ее взгляда, желая показать ей свою неприязнь. Сейчас у него было такое чувство, словно он наконец оборвал ленточку финиша и отдыхает, сидя на тротуаре. Дышать стало легче.

Так это Аурора? Она больше не причесывается на косой пробор, не носит длинных локонов. Волосы коротко острижены – до половины уха, – словно у девчонки, только что побывавшей у парикмахера. Взгляд как будто потускнел, стал равнодушным. А прежде – горящие глаза словно вбирали в себя все, на что смотрели. И все-таки это прежняя Аурора. Она пополнела, весь ее облик стал более спокойным, более мягким. Более женственным.

Ты меня боишься? – спрашивает она. Отелло уже в состоянии был улыбнуться.

– Право, у тебя какой-то испуганный вид, – добавляет Аурора.

– Ну что ты! Это твое воображение.

– Я затащила тебя, чтобы поговорить. Удели мне пять минут.

– Если это тебе доставит удовольствие!

– Не знаю, с чего начать… Впрочем, достаточно и того, что я здесь, в этом доме… Но прежде всего мне хотелось бы знать, ненавидишь ты меня или презираешь, или… Это правда, что ты не хотел посмотреть на ребенка?

– Раз уж я пришел, то с удовольствием погляжу на него.

– Пойдем… Нет, сначала поговорим. Я теперь стала… Хорошим словом меня не назовешь, это ясно. Но ты когда-нибудь думал о моем положении?

– Ты считаешь, что необходимо говорить об этом?

– Да! До остальных людей мне дела нет, но мне важно, как ты обо мне думаешь. Конечно, ты имеешь право ненавидеть меня.

– Мне кажется, дело зашло очень далеко… Теперь уж не вернешь…

– Да, теперь уж не вернешь! (Боже, как он похож на отца!)

– И поэтому…

– Что – и поэтому? (Вылитый отец! Даже нос так же морщит!)

– Теперь уж ни ты, ни я не можем изменить положение. (Какие у нее белые руки! Никогда раньше они не ныли такими белыми! Видно, этой зимой она не бегает по холоду без перчаток. Первый раз в жизни!)

– Сам понимаешь, у меня ведь теперь ребенок. (Нези, наверно, был такой же в молодости.)

– Конечно, я понимаю. (Неужели ей не холодно с расстегнутым воротом? Может быть, она кормила, когда и пришел?)

– Так, значит, это неправда, что ты меня ненавидишь? (Скажи, Отелло, что это неправда! Скажи!)

– Нет. Я тебя нисколько не виню. (Почему она не застегнется? Сейчас я встану и попрощаюсь.)

– Вот увидишь – скоро я все улажу.

– Что ты хочешь сделать?

– Уж я знаю, что! (Отелло! Отелло!)

– Объясни! (Что она хочет сделать? Покончить с собой?)

– Придет время – узнаешь. (Отелло!)

– Мне пора. (С тобой рядом Аурора, Отелло, – Аурора!)

– Уже? Так быстро? (Нет, нет останься!)

– Аурора!

– Да, да, Отелло! Любовь моя! – шепнула она, когда Отелло сжал ее в объятиях.

В третий и в четвертый вечер деньги Ауроре отнес подручный. Он рассказал об этом сапожнику Стадерини:

– Нези дает своей любовнице двадцать пять лир в день! А я работаю с утра до ночи и получаю семь лир. Да еще хозяин с таким видом платит мне деньги, словно милость дает!

Стадерини положил ботинок и дратву на столик, перешел через улицу и рассказал новость Мачисте. Вреда от этого немного: Мачисте умеет держать язык за зубами. Он ответил; «Гм-гм» – и снова повернулся к мехам. Тогда Стадерини ушел из кузницы и по дороге встретил Нанни, который, как обычно, шел к нему, чтобы поболтать и погреться у жаровни. Нанни все рассказал Элизе, своей сожительнице, а Элиза передала жильцам из гостиницы «Червиа». Явилась домой Фидальма Стадерини, замерзшая, закутанная в шаль и с грелкой в руках; сапожник рассказал новость жене, и Фидальма отправилась сообщить ее Клоринде, мачехе Бьянки, а та поделилась вестью со своим мужем Ривуаром. Ривуар, который в этот вечер решил постричься, передал известие парикмахеру Оресте. Так от сапожника до парикмахера не осталось на улице ни одного человека, который не услышал бы новости! Синьоре об этом рассказала Джезуина, почерпнув сведения из первоначального источника: подручный принес мерку угля и побеседовал с Джезуиной в сторонке, чтобы не услышала Луиза.

– Аурора стоит и побольше, – заметила Синьора. И в звуке ее голоса, вернее в ее интонации – ибо голос Синьоры больше не может передавать оттенков звука, – слышалась злоба обманутой любви.

Леонтине, матери Клары, рассказала обо всем Клоринда в присутствии маленькой Аделе. И, встретив в булочной Музетту, девочка сказала ей: «Нези дает двадцать пять лир в день твоей сестре. Почему Аурора тебе никогда ничего не подарит?»

Вечером, уписывая за столом свою долю хлеба и шпината, Музетта сказала:

– Аурора настоящая скупердяйка! Куда она девает двадцать пять лир в день? Хоть бы подарила мне и Джордано баночку варенья!

Так известие пришло в дом Чекки. Мать хлопнула Музетту по губам; однако попозже, перед полицейским обходом, который зимой совершается на несколько часов раньше, чем летом, Луиза сказала мужу:

– Аурора привыкает к достатку. А что, если в один прекрасный день Нези ее бросит? Он вполне способен это сделать.

– Не напоминай ты мне, ради бога, обо всем этом, – ответил мусорщик. – Такой проклятой жизни она не заслужила!

А Нези страдал, лежа в постели. Он не желал никого видеть, кроме доктора и старой глухой служанки, которая ставила ему компрессы. Молва, не дойдя до изголовья Нези, на какое-то время задержалась на полдороге, не завершив своего круга. Врач говорил, что болезнь идет своим чередом, но она причиняла Нези «такие боли, что можно рассудка лишиться», и надолго приковала его к постели.

Подручный принес деньги Ауроре и на четвертый и на пятый день. Поджидая посланца, она стояла у окна и дрожала от холода. Увидев приказчика, появлявшегося из тьмы в светлом круге от фонаря, она закрывала окно и шла отпирать дверь.

На шестой вечер она сказала:

– Передай синьору Нези, что завтра утром я навещу его.

При этих словах парень весь съежился, как будто его хватили палкой.

– Обязательно передам! – сказал он весело. Обратно он бежал бегом, чтобы поскорее сообщить новость. Прежде чем подняться к Нези, он просунул нос в дверь тесной каморки Стадерини:

– Завтра семейный праздник! Красотка придет в гости!

За несколько часов новость облетела всю улицу. Но на этот раз Музетта не встретилась с Аделе, и семейство Чекки не разделяло треволнений улицы, которая с нетерпением ждала потрясающего события.

Нези позвал сына и сказал ему:

– Если ты еще хоть сколько-нибудь меня любишь, избавь меня от этого скандала. В конце концов здесь замешано и твое доброе имя. Беги к этой несчастной, скажи ей, что если завтра она заявится на нашу улицу, то уж навсегда тут и останется! Пусть тогда живет у родителей! Ребенка я отдам кормилице, а сама Аурора для меня будет все равно что мертвая!

– Напиши ей записку, а малый отнесет, – сказал Отелло.

– Какого черта! – заорал старик. – Она же упрямая! Сам сходи и постарайся ее уговорить.

Отелло отправился. Аурора открыла дверь и кинулась к нему на шею.

– Видишь, я заставила тебя вернуться! – сказала она. Прошло две недели, Нези выздоровел и снова был в состоянии каждый вечер навещать свою вторую семью.

По утрам, когда он просыпался, сына теперь никогда не было дома. Прежде чем уйти, Отелло все же успевал отпереть лавку и подмести у входа.

В апреле Аурора сообщила Нези, что она снова беременна. Нези закатил ей две оплеухи.

– Мерзавка! – орал он. – Но на этот раз (тут он грубо выругался) ты от него избавишься.

Аурора от аборта отказалась.

– Лучше расстанемся. Как-нибудь я и без тебя проживу.

Нези прибегал то к ругани, то к уговорам, то к побоям, то к ласкам. Потянулись тревожные для него дни; он сидел в темной лавке, весь перемазанный углем, черный, и на душе у него было так же черно. Но однажды вечером, когда он уж и не знал, какое средство употребить, чтобы убедить любовницу, Аурора первая сказала:

– Я подумала хорошенько и вижу, что ты прав!

Это стоило Нези двести лир и сошло гладко; у Ауроры даже температура не повысилась.

И теперь, направляясь к Синьоре, Нези думал, что она пронюхала об этом деле: либо Аурора рассказала матери, либо та женщина, к услугам которой прибегли (старухи все друг друга знают), сама насплетничала Синьоре.

Но дело– то, оказывается, обстояло куда хуже. На кого опереться, чтобы сдержать тот поток вымогательств, который угрожал захлестнуть Нези? Пятьдесят тысяч! С ума они сошли! Не дай бог уступить в первый же раз -тогда его обдерут как липку. Ничего не скажешь, Джулио отдал в хорошие руки охрану интересов своей шайки, думал Нези.

На следующий день с утра Нези снова отправился к Синьоре. Он скорчил кислую мину и заявил, что согласен заплатить, но просит неделю отсрочки, чтобы собрать требуемую сумму. Синьора согласилась на отсрочку при условии, что Нези выдаст ей векселя. И Нези дал ей векселя. Правда, он был уверен, что через неделю выручит их обратно, не заплатив ни гроша. Но, как коммерсант, он знал, что значит подписывать векселя. Поэтому, прежде чем вручить их Синьоре, он сделал последнюю попытку добиться отсрочки на честное слово, но старуха оказалась непоколебимой. Она показала ему уже написанный ею донос в полицию. Несомненно, она его пошлет: такие мерзавки готовы голышом на снегу плясать, лишь бы оказать услугу полиции! За ними всегда водятся, если не в настоящем, так в недавнем прошлом, грехи, за которые они стараются заслужить прощение. Погоди, старая шлюха, ты еще попляшешь под мою дудку, Нези тоже умеет держать слово, не хуже Синьоры. Может быть, Синьора совершила серьезную ошибку, согласившись на отсрочку, даже получив за это векселя?

Может быть.