Текст книги "Китай: страницы прошлого"
Автор книги: Василий Сидихменов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
При входе в ямынь бросались в глаза две большие картонные фигуры, одетые в доспехи древних китайских полководцев с алебардами в руках и искаженными от гнева лицами. Это были духи ворот, охранявшие вход в судебную палату от вторжения нечистой силы; одновременно они считались официальной эмблемой власти.
Обычно ямынь представлял собой целый ансамбль строений, изолированных друг от друга двориками и обнесенных общей квадратной стеной. В каждое строение вели массивные двери, украшенные красными фонарями. Дворики отделялись друг от друга большими воротами из прочного дерева. Чем богаче был чиновник – глава ямыня, – тем больше было таких ворот. Последние имели причудливые портики и карнизы, углы которых украшались фигурками животных и духов.
В центральной части этого комплекса находились жилые комнаты главы ямыня, его жен и наложниц, рядом были расположены служебные помещения для подчиненных ему чиновников, гостиная и приемная, а также нечто вроде карцера для преступников. В боковых отсеках ямыня размещались прислуга и охрана.
Суд проходил примерно так. Судья восседал за большим красным столом. На столе лежали кисточки для писания иероглифов, тушечница с черной и красной тушью, небольшой деревянный брусок и пустотелый цилиндрической формы сосуд, наполненный деревянными бирками. Деревянный брусок считался непременным атрибутом судопроизводства – судья с силой ударял им по столу, если хотел произвести устрашающее впечатление на обвиняемого.
По обе стороны судейского стола располагалась стража – несколько рослых служителей в высоких остроконечных шапочках. В руках они держали бамбуковые палки – самое распространенное и чаще других употреблявшееся средство воздействия на обвиняемого. Бамбуковая палка напоминала небольшое весло для гребли на каноэ. Верхняя часть палки имела круглую форму (чтобы удобнее держать) и была окрашена в черный цвет, а нижняя часть походила на лопасть весла и была выкрашена в красный цвет – это в какой-то мере помогало скрыть следы крови, если обвиняемого долго избивали. Такими палками забивали людей до смерти или, во всяком случае, наносили им тяжелые увечья.
Местный сатрап считал для себя унизительным разговаривать со стражей: приказания отдавались посредством деревянных бирок. Допросив обвиняемого, судья бросал бирки на пол. По числу брошенных бирок стражники определяли, какое именно наказание ждет несчастного: каждая бирка означала пять ударов бамбуковыми палками. Приговор приводился в исполнение тотчас же, в присутственном месте.
О том, с какой легкостью на суде прибегали к бамбуковым палкам, можно судить по сатирическому рассказу «Уездный начальник рисует тигра».
«Жил когда-то начальник уезда, и очень любил он рисовать тигров. Да только рисовал плохо, вместо тигров получались у него какие-то кошки – ничего в них не было от тигров.
Однажды нарисовал он такого „тигра“, вызвал посыльного, что служил у него в ямыне, чтобы тот поглядел и похвалил его работу, а потом разнес весть о таланте своего начальника по всей округе. Посыльный пришел. Начальник развернул свою картину и спрашивает:
– Вэй! Что это, по-твоему?
Посыльный взглянул, сообразил, что это черное животное очень напоминает кошку, и сказал напрямик:
– Это кошка, мой начальник.
Начальник уезда вышел из себя:
– Паршивая кость! Зрачков у тебя в глазах нет, что ли? Тигра, нарисованного господином, принять за кошку! Поистине твоему нахальству нет предела! – И, обернувшись назад, крикнул: – Слуги, возьмите эту паршивую кость и дайте ему сорок палок.
И бедного посыльного избили до полусмерти.
Чиновник вызвал другого посыльного и стал спрашивать о том же.
Увидел посыльный нарисованного черной тушью „тигра“, который был удивительно похож на черного кота, но сказать что-либо не осмелился. Он ведь знал, что его приятель уже пострадал за то, что назвал этого „тигра“ кошкой.
Он стоял и молчал, придумывая, как выйти из положения.
– Скажи-ка, что это? – спросил уездный начальник.
– Господин, я не смею сказать, – ответил посыльный.
– Кого ты боишься?
– Я боюсь господина.
– А тогда кого боюсь я? – рассердившись, спросил чиновник.
– Господин боится начальника.
– А начальство кого боится?
– Начальство боится неба.
– А небо кого боится?
– Небо только туч боится.
– А тучи кого боятся?
– Тучи больше всего боятся ветра.
– А ветер?
– Ветер боится стены.
– А стена боится чего?
– Стена боится мышей.
– А мыши чего боятся?
– Мыши ничего не боятся, кроме нарисованной вами картины, – набравшись духу, выпалил посыльный.
Чиновник только уставился на него гневными глазами, но не мог вымолвить ни слова».
Служащие и стража ямыня, как правило, ничего не получали за свою работу. Источником их доходов были все те, кто так или иначе от них зависел. Вымогательства, взятки, угрозы, прикрываемые «законом», – с помощью подобных средств служители ямыня обеспечивали себе заработок. Судопроизводство в феодальном Китае не знало состязательного процесса: местный чиновник, начальник уезда или губернатор провинции в одном лице совмещали судью, адвоката и прокурора.
Обличение вымогательства и взяточничества – одна из важнейших тем китайской литературы и фольклора. Вот, например, как высмеивается продажный судья в народной сказке «Сокровище».
«Некогда в одном ямыне разбиралось дело о краже драгоценностей. Воры знали, что начальник этого ямыня очень жаден, и они нашли способ передать, что хотят поднести ему сокровища и просят только, чтобы он проявил снисходительность и простил их. Начальник дал понять, что согласен.
– Господин, – сказали перед уходом воры, – сокровища, спрятанные в этой шкатулке, имеют одну особенность: человек, который будет владеть ими, должен быть честным и справедливым, если же на душе у него нечисто, то сокровища тотчас же исчезнут.
Чиновник-то знал себя – при таком условии он ни в коем случае не смел открыть шкатулку и взглянуть на драгоценности. Но однажды он не выдержал, приготовил угощение и пригласил чиновников, которые были у него в подчинении. Когда все трижды выпили, начальник достал красную резную шкатулку и сказал:
– Господа! В этой шкатулке спрятаны сокровища, но открыть ее может только справедливый человек, совесть которого совершенно чиста. Если шкатулку откроет человек с нечистой совестью, сокровища мгновенно исчезнут. Сегодня я специально пригласил вас затем, чтобы самый честный из вас открыл шкатулку.
Сказав это, начальник сел. Прошло много времени, чиновники смотрели друг на друга, не решаясь заговорить, а уж тем более приблизиться к шкатулке.
Начальник ямыня совсем расстроился. Тогда один из слуг, разливавший вино, сказал:
– Господин, разрешите мне открыть.
„Разрешить открыть шкатулку с такими сокровищами слуге – не очень-то подходящее дело“, – подумал начальник, но, делать нечего, пришлось согласиться. Гости заволновались, поднялись с мест и окружили шкатулку. Они толкали друг друга и ждали, вытянув шеи.
Наконец крышку подняли, и тотчас раздался крик начальника ямыня – шкатулка была пуста».
Гессе-Вартег оставил свои впечатления о суде и исполнении приговора, вынесенного в ямыне. «Мне в первый же день пребывания в городе Гуанчжоу пришлось быть свидетелем публичного наказания осужденного. Вблизи ямыня внимание мое было привлечено громкими ударами в гонг. Я осмотрелся и увидел странное шествие, какого не увидишь, пожалуй, ни в какой другой стране. За стражником, бившим в гонг, следовал человек со связанными за спиной руками. В окровавленные мочки его ушей были продеты палочки около 30 сантиметров длиной, на которых прикреплены бумажки с письменами. За ним шли двое солдат-стражников. На мои вопросы сопровождавший меня переводчик ответил, что это вор. „На бумажках, – продолжал он, – указаны имя преступника, его вина и род наказания. Он присужден к пятидесяти ударам палками. Вероятно, его ведут к мандарину. Хотите поглядеть?“
Мы примкнули к толпе народа, сопровождавшей шествие, и скоро достигли ямыня. Благодаря чаевым в несколько мелких монет было приобретено право входа. Едва стража ощутила в руках деньги, все двери для нас были открыты. Мы очутились на первом дворе ямыня, по трем сторонам которого тянулись темницы; затем через другие ворота прошли на второй двор, в глубине которого находился открытый со стороны двора судебный зал.
Сюда-то и привели вора. В глубине зала за длинным столом сидел мандарин с огромными круглыми очками на носу, в китайской чиновничьей шапке с пуговкой и конским хвостом. За маленькими столиками по обе стороны от него сидели чиновники, выводившие длинными кисточками разные знаки на листках бумаги. Исполнители наказания с палками вроде весел стояли позади. У входа вору развязали руки, и он бросился на колени перед мандарином, стукнувшись лбом оземь. Затем по сигналу мандарина стражники распластали вора на длинной низенькой скамье, спустили ему шаровары до колен, и один из них схватил его за косу, а другой за ноги. Мандарин подал знак, вышел стражник и принялся бить распростертого преступника тонкой бамбуковой тростью…
Удары сыпались чрезвычайно часто, – закончил свой рассказ Гессе-Вартег, – и шум этих коротких, сухих ударов, своеобразное бормотание отсчитывавшего их и стоны извивавшегося под ударами преступника скоро заставили нас покинуть душное помещение».
Чтобы принудить подданных Срединного государства беспрекословно повиноваться Сыну неба и тем, кто управлял страной от его имени, их подвергали всевозможным жестоким наказаниям.
Одним из обычных наказаний считались шейные колодки, представлявшие собой две доски с полукруглыми вырезами для шеи. Доски скреплялись вместе болтами или цепями и весили от 15 до 20 килограммов. Их носили от одного до трех месяцев.
С таким деревянным ошейником преступника выводили на рыночную площадь или в другие общественные места: пусть все видят, что ждет нарушителя закона. С виду это могло показаться довольно безобидным наказанием, на самом же деле человек испытывал постоянные страдания. Доски были настолько широкими, что несчастный с большим трудом мог дотронуться рукой до лица. Чтобы поднести пищу ко рту, ему приходилось прилагать невероятные усилия, требовавшие почти акробатического искусства. Летом назойливые насекомые облепляли его лицо и голову, а он не мог защититься от них. В таком состоянии несчастный целый день стоял под палящим солнцем, а когда наступала ночь, его уводили в «тюрьму» – зловонную землянку. Он садился на гнилую, вонючую солому, кишащую насекомыми, и для него наступало новое испытание. Колодки мешали ему лежать, а от неосторожного движения их острые края впивались в шею. С наступлением рассвета несчастного вновь выводили наружу. И это считалось «обычным» наказанием!
Срединное государство по изощренности и жестокости применяемых пыток могло соперничать разве что со средневековой испанской инквизицией. Одно из таких истязаний называлось «стоять в бочке». Человека со связанными руками ставили в высокую бочку, ее верхняя крышка имела отверстие, куда вталкивали голову обреченного. На дно бочки насыпали толстый слой негашеной извести и клали несколько черепиц, которых приговоренный едва касался подошвами. В таком состоянии несчастный должен был не двигаясь простоять целые сутки. Но это была только прелюдия к истязанию. На следующий день из-под его ног убирали одну черепицу. Лишившись опоры, он постепенно повисал на шее. В это же время на дно бочки в известь наливали воду, и вредные испарения обволакивали все тело несчастного. Так повторялось несколько дней, и наконец убиралась последняя черепица. Ноги обреченного оказывались в бурлящей извести, которая разъедала живую плоть, причиняя жертве боль во много раз сильнее, чем ожог от огня. Шея под тяжестью тела сдавливалась, и наступало медленное удушение.
Одним из орудий мучительной казни была бамбуковая клетка. Она представляла собой усеченную пирамиду из четырех толстых шестов в рост человека, в верхней и нижней части скрепленных перекладинами. На верхнюю перекладину набивалось несколько узких бамбуковых дощечек с отверстием для головы обреченного, которого ставили в такую клетку со связанными за спиной руками. Шея упиралась в перекладину, что могло сразу же привести к удушению. А чтобы смерть не наступила так быстро, под ноги подкладывали несколько черепиц, которых он едва касался подошвами ног. Затем черепицы одну за другой постепенно убирали. Стараясь хоть немного продлить себе жизнь, человек напрягал мышцы, чтобы устоять на цыпочках, а когда силы иссякали или из-под ног убирали последнюю черепицу, наступала медленная, мучительная смерть.
Так расправлялись с людьми в ямынях, и никого не смущало, что на стене висело изречение: «Распространим высокие моральные качества на весь народ».
Иной раз в ямынь попадали и представители имущих классов. И если им угрожала «потеря лица», они шли на любые уловки, лишь бы сохранить свою репутацию. Например, когда богач совершал какое-нибудь преступление и его приводили в ямынь для допроса, он понимал, что ему не избежать ударов бамбуковой палкой, а следовательно, «потери лица». Оставался единственный выход: за деньги купить освобождение и увильнуть от наказания. В присутственные часы около ямыня всегда можно было найти бедняка, который за определенную плату соглашался быть наказанным за другого. Этот человек менее всего размышлял о «потере лица»: ведь он зарабатывал себе на хлеб. Богач заключал сделку с одним из таких обездоленных, и тот «добровольно» подставлял спину под удары. На практике это выглядело так.
Явившись в ямынь, богач становился на колени перед судьей, и тот начинал его допрашивать. Так как улики были налицо, то после короткого допроса судья отдавал приказание служителям наказать обвиняемого бамбуковыми палками, но не успевала стража приблизиться к нему, как он вскакивал на ноги и отбегал в сторону, а на его место вставал нанятый им человек. Привыкшие к подобным уловкам служители ямыня делали вид, что ничего не заметили, и принимались бить «преступника» так сильно, что тот начинал истошно кричать. Судья, конечно же, знал, что кричит не настоящий преступник, а подставное лицо, но и его это не удивляло. Виновный избегал телесного наказания, но считалось, что он страдает материально – ведь ему пришлось заплатить и своему «спасителю», и судье, и служителям ямыня.
Таким путем богатый человек мог избавиться не только от экзекуции, но и от тюрьмы и даже от смертной казни. Отчаяние и страшная нужда толкали бедняков на все. Были случаи, когда вместо настоящих виновников какого-либо преступления на смерть шли дети бедняков – лишь бы на какое-то время избавить семью от нищеты и голода, – и это не вызывало возражений блюстителей закона.
Одной из форм протеста против притеснений со стороны сильных мира сего в феодальном Китае было самоубийство. Доведенный до отчаяния человек, желая отомстить за нанесенное ему оскорбление, совершал самоубийство в доме или возле дома обидчика, что доставляло последнему много неприятностей: вмешательство властей, обязанность похоронить самоубийцу за свой счет и т. п. Главное, однако, состояло в том, что, по древним верованиям, душа самоубийцы не могла подняться на небо и навсегда оставалась в доме обидчика, навлекая на его семью несчастья.
Пытаясь разобраться в причинах частых самоубийств в феодальном Китае, английский миссионер Д. Харди писал: «В большинстве случаев их мотивом была месть, так как существовало убеждение, что дух покойника будет преследовать того человека, который был причиной самоубийства, и вредить ему. Мне говорили об одном кули, который пытался покончить с собой, потому что получил на 10 монет меньше, чем ему обещали. Другой кули разместился у двери дома человека, который его обманул, и довел себя до голодной смерти». Считалось, что самый лучший способ заставить кого-нибудь пойти на уступки – пригрозить ему покончить с собой у двери его жилища.
Самоубийство из мести часто было связано с суевериями: человек после смерти, обратившись в духа, мог с большей легкостью, чем при жизни, отомстить врагу. Способу самоубийства тоже придавали большое значение. Китаец не мог прыгнуть со скалы или высокого здания, ибо должен был сохранить свое тело для «того света», поэтому он, если уж решался на самоубийство, предпочитал яд, голодную смерть или удушение.
* * *
Наряду с административными функциями чиновник исполнял обязанности религиозного, жреческого характера. В определенные дни он обязан был совершать жертвоприношения и поклонения в местных храмах. Не говоря уже о храмах Конфуция, чиновник весной и осенью приносил жертвы в храмах, построенных в честь местных божеств и святых, в храмах неба, земледелия, а также бога войны и покровителя города.
В 1835 г. правитель города Гуанчжоу по имени Бань по случаю ужасной засухи, продолжавшейся более восьми месяцев, обнародовал обращение, в котором говорилось: «Мои молитвы по поводу того, что в течение длительного времени не было дождей и продолжается засуха, остались безответными. Посему сердце мое преисполнено горя. Неужели нет во всей провинции Гуандун ни одного необычного человека, который смог бы принудить дракона ниспослать дождь? Пусть все знают: если среди солдат и народа, монахов и им подобных нашей провинции или любой другой провинции найдется такой, который своим искусством сможет вызвать обильный дождь, я убедительно прошу его взойти на алтарь и произнести искреннюю и почтительную молитву. А после того как пойдет дождь, я охотно вознагражу его деньгами и табличкой, на которой будет записана его заслуга».
На это обращение отозвались буддийские монахи, считавшие себя «специалистами по вызову дождя». Напротив канцелярии главы города Гуанчжоу был сооружен алтарь. Монах, вооруженный бамбуковыми палочками, в течение трех дней напрасно бил в цимбалы и повторял свои заклинания с утра до вечера, подставляя обнаженную голову под горячие солнечные лучи и вызывая насмешки толпы.
Усилия монаха ничуть не ослабили тяжести стихийного бедствия, но местные власти с еще большим рвением принуждали население исполнять различные ритуалы, лишь бы побудить богов ниспослать дождь. Власти запретили убивать скот, приказали соблюдать пост и, чтобы изгнать горячие ветры из города, плотно закрыли южные городские ворота. Огромная толпа народа была собрана в одном месте. Предполагалось, что если 20 тысяч человек, среди которых были губернатор провинции и глава города со своими свитами, обратятся с мольбой к божеству милосердия, то дождь все-таки пойдет.
Правитель одного из южных городов Китая в засушливое лето 1835 г. несколько раз посетил Храм бога дождя. В один из таких визитов, надев на себя несколько теплых халатов (несмотря на тропическую жару), он остановился возле идола и произнес: «Бог предполагает, что я лгу, когда обращаюсь к нему с мольбами о помощи. Как он может знать об этом, если находится в прохладной нише храма, в то время когда земля высохла и небо раскалено?» Правитель города приказал прислужникам накинуть веревку на шею идола и вытащить его из храма на улицу, чтобы тот смог увидеть и почувствовать, как люди мучаются от жары. После этого хлынул обильный ливень, что, конечно, приписывалось решительным действиям правителя города.
В 1909 г. был назначен новый губернатор провинции Шаньдун, и тут же на провинцию обрушилась страшная засуха. Это бедствие подорвало репутацию нового губернатора, его даже стали называть «губернатор-засуха».
Все чиновники и монахи должны были участвовать в особых жертвоприношениях и ритуальных заклинаниях при затмениях солнца и луны, по случаю засухи, наводнения и других стихийных бедствий. Во время засухи процессия монахов, предводительствуемая чиновниками, отправлялась к ближайшей реке или колодцу и молилась дракону, хранителю и подателю влаги, о ниспослании дождя. Роль мифического дракона исполняла обыкновенная ящерица или змея. Церемония сопровождалась взрывами хлопушек, курением сандаловых палочек, музыкой и челобитием. Иногда ящерицу или змею торжественно доставляли в храм, водворяли на алтарь, перед которым затем происходил ритуал поклонения дракону.
В книге «В старом Китае», где описано путешествие по стране в 1907 г., В. М. Алексеев рассказывает, как он наблюдал за поведением китайского чиновника во время исполнения религиозного обряда (это произошло в городке Цюйфу, на родине Конфуция, 27 июня 1907 г.): «В городке тревога и угрюмое празднество: просят у царя драконов дождя. Весь город на улице. Мальчишки у порога храма равнодушно бьют в барабаны и цимбалы. Чжисянь (уездный начальник) производит приятное впечатление. Моложавый человек, пекинец. Рад случаю поговорить с европейцами.
Под окнами грохот барабана. Чжисянь, извинившись, прерывает прием (что совершенно противоречит китайскому этикету) и поспешно выходит. Потом возвращается и говорит: „Извините, ничего не поделаешь! Пришлось выйти и поклониться царю драконов. Понимаете, надо успокоить народ, а то как бы чего не вышло!“».
Далее В. М. Алексеев описывает процессию: «Впереди идут музыканты. Барабаны, свирели, цимбалы, медные тазообразные инструменты – рев, грохот, треск, шум, в котором можно разобрать только очень сложный и частый ритм барабана… Лун-ван (царь драконов) любит музыку, и моления ему всегда сопровождаются подобным аккомпанементом.
Толпа, в которой много рыбаков (из-за сильной засухи пересохла речка), несет знамена со знаками инь-ян и ба гуа (заклинательные и молитвенные символы), бумажные флажки с надписями вроде: „Змея, которая задерживает дождь, дай ему хлынуть!“
Почти у всех в руках ивовые ветки. Это – принадлежность Гуаньинь, которая кропит веткой чудотворную воду из своего кувшина и оживляет умершее, засохшее. Мальчишки с веточками и венками на головах составляют особую процессию. Но основная масса толпы – это женщины с цветами, вплетенными в косы, исступленно бряцающие бамбуковыми планками на манер кастаньет.
Вот, наконец, паланкин, где восседают бородатый чиновник Лун-ван и вездесущий воевода Гуань Юй. Перед паланкином идут музыканты, играющие в том же частом темпе, как и впереди процессии».
Существовала глубокая вера в карающую силу неба. Все, начиная с чиновника самого низшего ранга и кончая высшим сановником, ощущали свою ответственность перед небом, которому впоследствии должны будут дать отчет о всем содеянном. Об этом свидетельствует следующий эпизод. В конце XIX в. в одном из городов Южного Китая вспыхнула эпидемия. На узких улицах со скученным населением, жившим в антисанитарных условиях, тысячами умирали мужчины, женщины и дети. Врачи были не способны бороться с охватившей город эпидемией. Плач и стон слышались повсюду. Смерть была беспощадной: под ее ударами падали и юноши, полные здоровья и сил, и цветущие девушки, и грудные дети, и убеленные сединой старцы. Город охватила паника. Страх смерти овладел всеми. Отчаяние жителей города усиливалось слухами о гневе неба, обрушившемся на город. Раскаленный солнечный диск зловеще сверкал огненным блеском, и горячие, палящие лучи его увеличивали страдания людей.
Понимая, что бедствия приняли угрожающий характер, правитель города решил обратиться к небу. Ранним утром он отправился за город и здесь, на открытой поляне, опустившись на колени, взмолился перед небом о прекращении бедствий, ниспосланных на город. «Я знаю, что я повинен в этом, – молился чиновник, – ибо я дурно управлял городом. Несчастья, постигшие его теперь, служат возмездием за мои грехи. Сердце мое разрывается от печали, и я молю небо послать наказание мне, но пусть невинные будут спасены». Небо отнюдь не избавило несчастных горожан от страданий, но начальник счел свой долг исполненным.
Возложенные на местного чиновника обязанности жреца и «официального представителя населения» перед божеством и духами позволяли ему в случае какого-либо неблагоприятного события сослаться на вмешательство силы небесной и свалить на духов вину за беспорядки и различные злоупотребления.
И все же среди правителей Срединного государства и конфуциански воспитанной интеллигенции находились люди, которые искренне стремились облегчить страдания китайского народа.
В китайском народе большой популярностью пользовался высокопоставленный чиновник Хай Жуй, который жил в годы правления императора Шицзуня при Минской династии (1522–1566). Он был известен как защитник народа, покровитель угнетенных и обиженных. Вступив в должность военного губернатора области Интянь в 1569 г., Хай Жуй хотел справедливо решить вопрос о земельных наделах крестьян и отторгнуть те земли помещиков, которые они захватили у бедняков.
В феодальном Китае обычной формой взаимоотношений между императором и чиновниками было письменное обращение, поэтому Хай Жуй направил императору Шицзуню послание, в котором осмелился высказать резкие упреки. Он писал, что государь запустил дела страны, тратит время на бессмысленные мечтания о том, как обрести эликсир бессмертия. «Вы стали несправедливы, – писал Хай Жуй императору. – Только себя считаете правым, не прислушиваетесь к наставлениям, ваших ошибок слишком много».
Хай Жуй знал, что его прямота вызовет гнев императора, и, предвидя свою участь, заранее приобрел гроб. Император действительно рассвирепел и повелел немедленно догнать и казнить дерзкого человека. Когда же ему доложили, что Хай Жуй не помышляет о бегстве, император смертный приговор заменил пожизненным заключением. Легенда о честном и принципиальном чиновнике Хай Жуе получила широкое распространение в народе.
В первой половине XIX в. другой видный представитель прогрессивной части китайского чиновничества, Линь Цзэсюй, возглавил борьбу против распространения опиума в Китае. В 1757 г. английская Ост-Индская компания захватила в Индии районы, производящие опиум, и стала продавать его в Китае. В обмен на опиум английские купцы скупали у китайцев шелк-сырец, чайный лист и серебро. Строгие указы маньчжурского правительства о запрете ввоза опиума не возымели действия. В одном лишь 1835 году было зарегистрировано два миллиона человек, куривших опиум, ввезенный иностранцами. К этой отраве пристрастились различные слои населения: маньчжурская знать, чиновники, евнухи, военнослужащие маньчжурских войск, помещики и даже монахи. Жизнь курильщиков опиума целиком и полностью оказалась во власти английских торговцев наркотиком.
В 1838 г., будучи наместником провинций Хунань и Хубэй, а затем высокопоставленным чиновником в провинции Гуандун, Линь Цзэсюй развернул кампанию по обнаружению и конфискации опиума: было изъято 5500 опиекурильных трубок и 12 000 лянов сырого опиума.
В обращении к населению Линь Цзэсюй писал:
«Английские варвары очень хитры и лживы, они губят жизнь нашего народа опиумом, обманом пытаясь захватить богатства нашей страны, они вызвали гнев и ненависть нашего народа».
В истории борьбы против распространения опиума в Китае имя Линь Цззсюя занимает одно из первых мест. Решительные действия против торговцев этим ядом снискали ему уважение китайского народа.
Беспощадным обличителем антинародного маньчжурского господства был Тань Сытун, видный участник реформаторского движения в Китае (1898 г.), способный и образованный чиновник, назначенный секретарем Верховного императорского совета в Пекине. Его политические взгляды были изложены в книге «Жэнь сюэ» («Учение о гуманности»), в которой разоблачалась антинародная политика маньчжурских правителей. Последних он называл самыми грубыми и свирепыми иноземными завоевателями, когда-либо вторгавшимися в пределы Китая.
* * *
Мы показали, к каким жестоким мерам прибегали чиновники, чтобы держать в повиновении обездоленных людей.
Продажность, лицемерие, цинизм, жестокость, презрение к трудящимся правящая верхушка прикрывала бесконечными рассуждениями о долге, человеколюбии и высокой нравственности, о честности и неподкупности. Чиновник мог приказать до смерти забить палками невинного человека и одновременно разглагольствовать о справедливости и братстве, цитируя конфуцианские изречения. Он мог присвоить деньги, предназначенные для голодающих, и тут же с сокрушенным видом рассказывать о несчастье, вызванном опустошительным наводнением, сокрушаться о горькой доле бездомных, пострадавших от необузданной стихии. Такими были большинство чиновников династии Цин, составляющих опору режима и костяк всего административного аппарата.
