Текст книги "Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»"

Автор книги: Василий Журавлёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

 – А! Русский корреспондент! «Комсомольская правда»?

 – «Правды» больше нет, а «Комсомольская правда» – теперь бульварная газетенка. А откуда вы знаете про наши газеты?

 – Я из Сенегала, ваши корабли часто раньше к нам заходили…

 – А я думал, испанец…

 – Почти угадал. Мама моя – португалка, отец – сенегалец. Но для ваших я все равно – негр!.. – и снова засмеялся, лукаво блеснув черными глазами.

Тогда я изобразил возмущение на лице и выпалил скороговоркой, как принято реагировать на такое замечание в интеллигентном французском обществе:

 – Да вы – расист, месье.

Легионеры оценивают мой ернический «подтекст» и гогочут в ответ.

 – Нет! Вовсе я не расист, но арабов не выношу. Ну, кроме тех, что у нас в легионе служат. И кстати, Ганс, немцев – тоже. Разумеется, кроме тебя. Ты ж мой друг – легионер.

Глава третья
ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СТАТЬ ФРАНЦУЗОМ

 
А он, судьбу свою кляня,
Не тихой жизни жаждал,
И все просил: «Огня! Огня!»,
Забыв, что он бумажный.
 

Булат Окуджава. Бумажный солдатик

Каждый день в восемь тридцать утра, после положенного мне «пети дежене», то есть «маленького завтрака» в виде половины свежего багета с конфитюром, большой чашки кофе с молоком и обязательного «Доброе утро, мадам! Са ва?» хозяйке маленькой, пожалуй, самой дешевой в Обане гостинички, проделываю моцион: полчаса быстрой ходьбы по обочине шоссе до расположения Первого полка. В этот ранний час солнце Прованса уже начинает припекать, поэтому я стараюсь укрыться под кронами деревьев во время своего марш-броска в три километра.

«Укладываюсь», прибывая каждый раз в «нуль-нуль», то есть в назначенные «неф ер», и тем самым зарабатываю «очки» в глазах майора Дагийона: он привык иметь дело с журналистами, но с такой армейской четкостью, по его признанию, сталкивается впервые. Отделываюсь от комплимента с французской легкостью: «Точность – это вежливость королей!» – а сам вспоминаю, как сыпались мы ротой с лестницы, грохоча сапогами, на построение на ноябрьском морозце в своем легком «хабэ».

Но я опять не первый – на лавочке возле КПП уже сидит пятерка «волонтеров»: коротко стриженные и лохматые, черные, желтые и белые. Всем – до тридцати. Под ногами: рюкзачки, дорожные сумки и чемоданчики с колесиками сугубо гражданских расцветок. Есть с виду взрослые и накачанные «дядьки», а рядом – совсем «пацанчики». Кого же из них выберут? По напряженно-отрешенным лицам кандидатов в «суперсолдаты» видно, что все они волнуются, как перед главным экзаменом в своей жизни. Разница в жизненном опыте и возрасте здесь вовсе ни к чему… Все твое прошлое, как и в любой армии, остается на этой скамейке. Как говорил мой сержант по кличке «Кот Леопольд»: «А меня не е… (волнует), кем ты был на «гражданке» и сколько тебе лет!» Мне было 25, ему – 18. У меня была докторская степень старейшего европейского университета, у него – аттестат зрелости школы в Подольске. Он был старшим сержантом, я – рядовым. Ему было немного стыдно «гонять» меня на плацу, а мне нет, потому что я пришел в армию добровольно. Или почти добровольно – не стал «косить» в силу семейной традиции. В результате наших совместных упражнений спустя полтора года, при предъявлении мной на КПП «дембельской» подорожной, притормозит «уазик». Комбат выскочит, приобнимет и скажет: «Есть в тебе «военная косточка». Молодец, сынок!»

Такие слова на прощанье стоят любых «железок» – солдатских значков, что украшают «дембельскую парадку».

Майор Дагийон сегодня в камуфляже. На ногах – походные ботинки. А вчера еще был в парадной форме…

 – Я не читал утром газет… Что, война началась, мон коммандан?

 – Да нет, просто мне нечего надеть, как любит говорить моя жена. А ваша вам такое говорит?

 – Говорит. Потом бросила говорить. И меня тоже.

Мы оба смеемся, довольные своими «бон мо».

Скамейка возле КПП действительно никогда не пустеет. На мое тонкое наблюдение Фредерик замечает все в том же легком стиле: «Мы не занимаемся агитацией. За нас это делает «сарафанное радио». Кандидатов много всегда. Наше предприятие не подвержено никаким кризисам – на нас всегда есть спрос».

Действительно, Иностранный легион не занимается саморекламой. Даже пункт информации, расположенный на вокзале в Марселе, закрывается раньше, чем все гражданские конторы во Франции: не в шесть, а в пять!

Легион вообще никак не рекламирует себя. Не зазывает к себе, это не армия США с ее рекрутскими пунктами в каждом городке и кричащими плакатами: «Вступай в армию: встретишь интересных людей!» Или: «Вступай во флот – увидишь мир!» Да и тыкающего в тебя пальцем «дяди Сэма» французы так и не удосужились придумать… Ну а если использовать для побуждения к патриотизму образ Марианны во фригийском колпаке с тем самым оттопыренным пальчиком и надписью «Ты мне нужен!», то это будет совсем уже другое кино.

Из шести тысяч желающих вступить в Иностранный легион берут тысячу. Те времена, когда по тюрьмам и лагерям военнопленных после обеих мировых войн рыскали «наборщики» и предлагали побежденным немцам и мелким французским уголовникам вступить в легион, где все-таки лучше, чем в камере или в бараке, давно уже в прошлом.

За всю историю легиона система рекрутского набора совершенствовалась в соответствии с событиями мировой истории. Статистика призыва в легион – это лучший сейсмограф потрясений европейской истории. Приток новых кандидатов всегда шел волнами – как результат политических, экономических или социальных «цунами». Никогда не менялся принцип подхода к набору пополнения: не давить, не заманивать. Кандидатов скорее отговаривать, чем убеждать. Не пугать, но говорить правду о том, что их ждет.

Раньше функция набора была возложена на командование легиона, то есть штаб, а с 2007-го набором в легион занимается отдельная структура. По-нашему, «мобилизационный отдел», по-французски – «Groupement de recrutement de la Legion etrangere» ( GRLE).

Голод толкает к приключениям. После первой войны, особенно в годы Великой депрессии, в легион старались попасть из-за безработицы, голода, нищеты и полной безысходности, если ты не научился «крутиться» в новой жизни, возникшей на обломках старых европейских империй. Но, отслужив первый срок, многие понимали, что легионер – это самый свободный человек на свете! Он свободен от тех проблем, что изводят людей на «гражданке»: он платит по счетам один раз и в одно окошко. К тому же дисциплина легиона и защищенность от конкуренции в человеческом муравейнике многим больше по душе, чем жестокая реальность внешнего мира.

И сегодня я слышал от легионеров разного цвета кожи и возраста одну и ту же фразу. Произносили они ее все по-разному: кто с застенчивой улыбкой, кто пожимал плечами, кто-то бросал взгляд куда-то вдаль, но все, совершенно не заученно, повторяли: «Мы – самые свободные люди». Может, самообман? Попытка убедить себя в правильности некогда сделанного выбора? Но за все время, проведенное в легионе, у меня ни разу не возникло ощущения того, что я снова в армии. Все это больше походило на команду корабля в плавании, где у каждого своя судовая роль, и каждый знает, что от того, как он ее станет исполнять, зависит в конечном счете, доберется ли их судно до порта назначения.

О причинах вступления в легион спрашивают только те, кто не имеет к нему отношения, люди «извне», пусть даже и военные. Для легионера – это промах, «фо па». Но чего еще ждать от чужаков? Каждый настоящий легионер знает, что этот вопрос находится вне этики взаимоотношений.

В каждой армии в казарме встречаются люди самых разных взглядов и происхождения, но в легионе – еще и люди разных национальностей и вероисповедания. Здесь и те, кто пытается забыть свою личную трагедию в семье, и жертвы войны, чей дом был разрушен, а близкие убиты врагом. И нередко им приходится служить со своими же соотечественниками, что лишили тебя всего. Есть здесь и те, от кого отказалась семья из-за проступка или преступления. И те, кому ничего не досталось при дележе отцовского наследства. И те, кто не приемлет политических перемен в своей стране и спасает свои воспоминания о прежней жизни в легионе. Но всех объединяет одно: нежелание гнуться под тяжестью жизни, чтобы не опуститься, не оскотиниться и не кануть в небытие. Здесь все верят, что служба – это новая жизнь, и легион действительно предоставляет тебе второй шанс. Как поется в старой легионерской песне: «Здесь и адвокаты, и врачи, судьи и маркизы, скрипачи и бывшие стряпчие, и даже священники, которые именем Господа благословляют легионеров».

В прошлом все желающие вступить в Иностранный легион добирались в форт Сен-Жан, а потом в форт Сен-Никола в Марселе или форт Де-Ноге в Фонтене-су-Буа под Парижем. Но никогда ни одного кандидата не принуждали силой или заманивали посулами, как в других армиях и флоте Ее Величества. Всякий, кто переступал порог призывного пункта, делал это по собственной воле и с полным соблюдением законности.

Пуркуа? Зачем?

Что приводит людей на вербовочный пункт? Лучше всего на этот непростой вопрос ответил много лет тому назад генерал Голтье (Gaultier): «На этот вопрос есть столько же ответов, сколько кандидатов на вступление в легион».

«Мужчина, который из всех сил старается вступить в легион, часто обладает ненормальной психикой: это дегенерированный субъект, находящийся под дурным влиянием, неудачник» – к такому неутешительному выводу в 1912 году пришел врач военно-медицинской комиссии Жан Робалья, о чем пишет своему коллеге доктору Полю Шавиньи. Похоже, врачи не очень-то понимали, что легионер относится к особому, редко встречающемуся, психологическому типу личности.

Впрочем, такой вопрос никогда и не задают: это этика легиона. Однако если кто-то решил разоткровенничаться во время собеседования или позже, то в легионе хранят молчание. В Российской армии «писарь знает все» и не скрывает этого, становясь, таким образом, самым нужным человеком. В легионе любой, кто по долгу службы имеет дело с личной тайной человеческой души, держит рот на замке – это тоже этика, а не результат подписки «о неразглашении». Однажды у стойки бара один из офицеров поинтересовался моим мнением об одном из русских легионеров: его удивляли необщительность этого молодого человека и неумение поддерживать легкий разговор в «галльском» стиле. Я дал своему земляку отличную характеристику и пояснил, что французам его манера общения непонятна, потому что он – трудяга. А русские мужики, «les vrais moujiks», когда работают, не очень-то привыкли языками чесать. И тут краем глаза заметил, что бармен слишком долго протирает стакан, прислушиваясь к нашему разговору Когда он, наконец, водрузил чистый стакан на полку и отошел, я тихо поинтересовался у своего собеседника:

 – Бармен – русский?

 – Украинец. Но вас это не должно волновать. Бармен в легионе – могила. У стойки бара много чего наговорят… но всё, что он слышит, остается здесь. А других сюда не берут!

Кандидатов на вступление в Иностранный легион не спрашивают о мотивации по нескольким причинам. Во-первых, из уважения к человеку и его прошлому, во-вторых, потому что служить под знаменами можно под вымышленными именем и биографией. И твоя неизвестность остается тайной, которую оберегает легион. А в-третьих, чтобы не слушать в ответ ложь, банальную чушь или дежурные фразы, как это бывало во время приема завзятых карьеристов в комсомол. Всё вскоре и так станет ясным: кто ты на самом деле и на что способен. Не легион меняет человека, а человек меняется в легионе.

И все же, что заставляет мужчину сделать такой важный жизненный шаг – вступить в легион? Жажда приключений? Риск? Несчастная любовь? Усталость от мира людей, где действуют правила, которые тебе не подходят? В любом случае, деньги играют здесь последнюю роль.

В XIX веке и до начала Первой мировой войны в легионе служило очень много немцев. Многие из них были из Эльзаса и Лотарингии, которые после поражения во Франко-прусской войне отошли Германии, но были и другие – не «приграничные» немцы. Дело в том, что в Германии существовал «майорат», то есть после смерти отца все имущество переходило старшему брату. Средний – шел в армию, младший – в священники. Кстати, такая же ситуация была и в среде французской аристократии и буржуазии. Разумеется, младшие братья могли меняться выбором жизненного пути в зависимости от пристрастий… Иной карьеры для многоимущих не было – в противном случае их не станут принимать в «обществе». А что же было делать крестьянским сыновьям в «фатерлянде»? Ферма и всё семейное добро остается старшему брату. А младшие? На успешную «духовную» карьеру без хорошего образования, к тому же с таким крестьянским «бэкграундом» рассчитывать не приходится. Армия? Если годами выносить на себе всю спесь имперских офицеров, вечный «ортунг» и тупую муштру, можно рассчитывать только на скромную должность унтера. Батрачить на брата? Идти в город, на завод до конца дней своих? Нет, уж лучше во Французский легион! Там – другая жизнь, путешествия и приключения! А если убьют? Мы все умрем однажды, к тому же нам, немцам, фатализм – как французам их «амур-тужур»! Французские фермерские дети рассуждали примерно так же, но, в отличие от немцев, в своем «родном», пусть и Иностранном легионе вырасти в чинах можно было гораздо быстрее, чем в обычном пехотном полку. Главное – быть исполнительным и не совать свой нос в чужие дела… О судьбе такого «самородка» из деревни, легионера «из простых» снят фильм «Форт Саган». Легионера играет Жерар Депардьё – с его грубым лицом и руками-«лапищами» на такую роль лучшего актера не сыскать…

«Золотой век» легиона – это короткий период между двумя мировыми войнами двадцатого века. Именно тогда и родился «миф о легионе», как средоточии искателей приключений – интеллектуалов, головорезов и конкистадоров… Однако и в нашу эпоху взаимного потребления в легионе можно встретить самых разных «персонажей», то есть людей неординарных…

О том, кто ты, как и почему здесь оказался, никто никого не спрашивает. Зачем? Настанет час, расскажет сам, если того потребует его душа. А может и никогда ничего и не сказать…

А стоит ли вообще пытаться угадать о прошлом тех, кто тебе в легионе симпатичен? Здесь жизнь возвращается к нулевой точке отсчета, поэтому-то и не принято изливать душу и «грузить своими подробностями» окружающих… Пока однажды, сам собой, в нужное время и в нужный момент не настанет тот самый «час истины».

Лейтенант Пятого полка Елисеев, полковник русской императорской армии, в своих воспоминаниях, составленных в лучших традициях записок русских офицеров о кавказских войнах позапрошлого века, упоминает об одном из своих товарищей. Всё происходит в Индокитае, при отступлении легионеров перед наседающими со всех сторон японцами, что больше похоже на бегство.

«Хардувалис – грек из Константинополя. Там окончил французский лицей. Молодой, классически красивый, культурный – надо было удивляться, почему он пошел в «бесправный Легион»?…Вчера я видел его у дороги. Стоя на одном колене и опершись на карабин – зорко всматривался он вперед, откуда могли появиться японцы. Его красивое молодое лицо с умными ясными глазами всегда веселого человека было очень печально. Из одного дырявого ботинка выглядывали голые пальцы, что нисколько не уменьшало его воинской красоты.

Всегда веселый, всегда почтительный ко мне, как к единоверцу православному и как к старому офицеру Российской армии, он, бросив короткий взгляд на меня, произнес грустно:

 – Адью, мон льетенант! (прощайте, господин лейтенант).

Мне и невдомек было тогда, что он произнес «прощайте» вместо принятого «о ревуар» (до свидания). Его богатая душа, видимо, интуитивно предчувствовала свою гибель.Больше его я не видел».

И всё.

За всю долгую историю мотивы вступления в легион мало изменились. Они либо материальные: безработица и хроническое безденежье. Попытка вырваться из «гетто» и трущоб перенаселенных городов.

Либо моральные: разрыв со своей социальной средой или семьей. Нонконформизм или бунт против морали общества, которая тебя не устраивает. Недовольство собой, когда ты сам себе надоел, и для того, чтобы найти силы жить, нужно резко изменить привычный уклад. И, разумеется, разлад в душе из-за женщин. Как однажды тонко подметил майор легиона – датский принц Ааге: «Без женщин не было бы и легиона!»

Кто сегодня приходит в Иностранный легион? Кому он теперь дает «второй шанс» в жизни?

Вот четыре судьбы современных легионеров: Бангура, Изабегович, Бабицкий и Пономарев.

Бангура – «афрофранцуз», а попросту – араб. Мусульманин. Вырос в одном из пригородов Лиона, где еще не поджигают машины и автобусы. Но, как и повсюду во Франции, все обитатели пригорода с французскими паспортами уже требуют от коренных французов одного: «Вы нам тут позволили жить? Дакор, а теперь платите за наше содержание здесь, но мы все равно к «вам ходить» не станем!» Рэп, торговля наркотиками, мелкий рэкет, пьяные ночные гонки на угнанных «тачках», приводы в районный комиссариат и бесконечные воспитательные беседы. Впереди – тюрьма. Но случайно разговорился в центре по работе с «трудными» подростками со старым легионером… Сегодня – водитель грузовика.

Бабицкий – еврей. Иудей. Сын советских эмигрантов – «отказников» семидесятых годов прошлого века. Вырос в секторе Газа в Израиле. Родители отпустили мальчика поучиться чему-нибудь путному в Париж. Там, на параде 14 июля, он увидел легионеров. И вместо того чтобы стать приличным человеком – юристом или врачом, через пару дней вместо занятий отправился на призывный пункт в форт Де-Ноге под Парижем. Служил во Втором парашютном полку. Во время высадки на Берег Слоновой Кости был ранен. Теперь занимается призывниками в парижском округе.

Изабегович – боснийский серб. Православный. Во время гражданской войны на Балканах хорватский снайпер «завалил» его младшую сестренку. Если бы не своевременная помощь легионеров-медиков, девочка бы умерла. После этого, как по обету, вступил в легион. Служил в разных «горячих точках», а сейчас работает фельдшером в одном из гарнизонов.

Пономарев – русский. Православный. Образование среднее, художественное. Отслужил в российском десанте два года. Вернулся домой в провинцию. Перспектива? Мелкий бизнес «купи-продай», ОМОН или ЧОП – с палкой стоять, а в выходные валяться на диване и смотреть телик… Работал на стройке. Со второй попытки вступил в легион. Направлен во Второй парашютный. Служил хорошо. Сегодня – главный художник журнала легиона.

И так весь список в семь тысяч человек…

Современные легионеры делятся на две категории: одни – это те, кто использует службу как трамплин в гражданскую жизнь. Это – прагматики, если не сказать циники. Но их – меньшинство. Интересно, но, по мнению французских офицеров, – это в основном их соотечественники-французы. Обычно такие уходят сразу по истечении пятилетнего срока первого контракта. Или дезертируют еще раньше.

Вторая категория – это те, кто считает легион своей новой семьей. Таких – большинство. Это – иностранцы. Хотя, казалось бы, должно быть все наоборот. Человеку из России, СНГ и прочих, оставленных без «десерта» в виде членства в Евросоюзе, не говоря о выходцах с Ближнего Востока, из Африки, Латинской Америки или Азии, так проще стать настоящими «европейцами», получить «папье» – документы на право проживания в «цивилизованном мире» и пользование его привилегиями. И не нужно будет давать взятки чиновникам, врачам, полицейским, а на выборах не задействуют «административный ресурс». Богатые за свою красивую жизнь платят такие налоги, что это дает бедным возможность вполне сносно существовать и не очень сильно роптать. Обеспечены свобода передвижений, качественное медобслуживание, экологически чистые продукты питания, уважение к личности, презумпция невиновности и так далее, то есть все то, что удерживает наших соотечественников от возвращения в Россию, несмотря на ностальгические всхлипы из-за «отсутствия березок» и душевного общения, когда и поговорить «тут» не с кем…

И все же по «зову сердца», а не подзаработать, в Иностранный легион сегодня приходят именно те, кому дома живется несладко. И остаются в нем надолго. А поселившись на этом «острове», вовсе не спешат покидать его, потому что легион – это свой мир, весьма отличающийся от того, что мы называем Западом. Раньше все было иначе. В легион вступали, например, из-за вопросов чести – понятия, окончательно исчезнувшего в наше время. Легионер, впоследствии советский писатель Виктор Финк, в книге «Иностранный Легион (Роман в 13 новеллах)», описывает один из обычных окопных будней, когда был убит его сослуживец: случайный снаряд вырвал сержанту Борегару живот.

««Длинного сержанта», как его прозвали в роте, любили… Правда, он ни с кем не был близок в роте. Правда, создавалось иногда впечатление, будто он смотрит на всех свысока. Но он никогда ни на кого не кричал. Он не только не придирался, но даже умел относиться к солдату внимательно и снисходительно. Однажды во время длительного перехода он увидел, что Рабиновичу тяжело, и сам понес его ранец. Никакой сержант не сделал бы этого…» На груди мертвого сержанта товарищи нашли кожаный мешочек, в котором лежали алюминиевая пластинка с порядковым номером, воинская книжка и письмо в конверте, завернутое в бумагу с надписью: «Отправить по адресу после моей смерти». Письмо предназначено графине Марии Терезе фон Эрлангебург. Конверт был плохо запечатан. Особо не церемонясь, один из легионеров зачитывает его товарищам, переводя с немецкого: «Я понял, что не застрахован от неприятных неожиданностей, и ушел в Иностранный легион. Для людей чести, которые хотят похоронить свое прошлое, нет лучшего кладбища, чем Легион, его суровая дисциплина военной каторги и его жизнь, исполненная трудностей, лишений и военных опасностей. Я пришел сюда в поисках смерти или успокоения…»

Немецкий аристократ поступает матросом на грузовой пароход в Киле. «…По пути в Сидней на корабле скончался матрос, бездомный бродяга. У берегов Тасмании мы бросили в море его труп. Документы покойного подлежали передаче консулу его страны. Младший помощник капитана отдал их мне взамен на мои и согласился за бутылку рома сделать подчистку в судовой роли…»

За десять лет до описываемых событий мать получает извещение от немецкого консула в Сиднее, что ее сын Фридрих Иоганн Лоренц Альберт, граф фон Эрлангебург скончался от тропической лихорадки на корабле «Вести» и тело его, по морскому обычаю, брошено в море. В действительности, матрос Борегар бороздит море от Сиднея до Саутгемптона, ходит на невольничьих шхунах из Джибути в Йемен, на фелюгах контрабандистов из Трапезунда в Батум.

А затем вступает в Иностранный легион. Уход из общества молодого графа был вызван отнюдь не несчастной любовью, а вопросом чести. Посмертное письмо было, оказывается, адресовано матери:

«…Я не мог сказать отцу, что моя мать взяла любовника, что она выбрала для этой роли товарища моих детских игр и что она оплачивает его услуги фамильными драгоценностями. Я не мог сказать ему этого. Я ушел из дому. Я ушел из жизни, из нашей жизни и, главным образом, из Вашей…»

Легионеры начинают скучать: мама, пусть и графиня, но все-таки это не интрига с женщиной… И оживляются лишь тогда, когда узнают, что любовника матери покойный сержант встречает в легионе.

«…B форт Аман-Ислам, где стояла моя рота, стали прибывать из штаба полка казенные пакеты, написанные мучительно знакомым почерком. Случайно я узнал, что почерк принадлежал новому сержанту-мажору Планьоли. Через три месяца, захватив полковую кассу, сержант-мажор исчез».

Фамилия Планьоли была вымышленной. В действительности, это был немец-аристократ. Он бежал к туарегам и стал организовывать их налеты на форты и обозы легиона. За ним начинается охота. Однажды автор письма встречается с ним один на один. В момент чтения этого эпизода ветераны марокканской кампании вспоминают ту стычку: «Борегар вложил этому молодчику Планьоли штык в живот, как в ножны, а Планьоли поместил в него шесть пуль, как на призовой стрельбе». Оба заклятых врага выживают. Командир полка в Сиди-Бель-Аббесе приговаривает перебежчика к расстрелу, но предатель обращается с помилованием к президенту Республики. Срок истекает, и казнь назначают на утро. Честь расстрелять предателя предоставляют Борегару и его полувзводу. Приговоренный ведет себя трусливо: плачет и извивается в ногах расстрельной команды. Молит о пощаде, даже допускает, чтобы ему завязали глаза, это уж совсем нонсенс…

Но «…когда лейтенант поднял шпагу, чтобы скомандовать залп, конный ординарец подал командиру полка, пожелавшему присутствовать при казни, срочную телеграмму из Парижа. В ней содержалось помилование. Командир положил телеграмму в карман, не читая».

Планьоли-Энгельберт падает после залпа. Но автор письма знает, что это всего лишь испуг – он сознательно зарядил винтовки своих солдат холостыми патронами!

«…По французскому уставу на мне, как на дежурном унтер-офицере, лежала обязанность добить его выстрелом из револьвера. У французов это называется coup de grace – «выстрел милосердия». Я благодарю бога мести, владыку страданий и радостей человеческих за эту минуту. Она была единственной счастливой за целые десять лет жизни».

Но не всегда столь «высокие отношения» становились мотивом для поступления в легион. Однополчане вчерашнего студента Сорбонны Финка – это самые разные люди. «…Люди менее ярких страстей. Было пять-шесть евреев-портняжек, выходцев из румынских гетто и российских местечек. Они бежали в свое время от солдатчины, от нужды, от погромов. Они засели в кварталах Бастилии и Тампль и шили жилеты и брюки. И вот в один душный июльский день распоролось все их шитье. Это было в тот день, когда слово «война» забегало по улицам Парижа. Был один люксембуржец – приказчик из галантерейного магазина на бульваре Сен-Мишель. Он торговал галстуками. Но его клиенты перестали носить галстуки и он пошел сражаться за Францию… пять итальянцев из Пьемонта и Ломбардии. Они мостили улицы Парижа в тот день, когда газетчики забегали по этим улицам с криком: «Война!»

Каменотесам больше нечего было делать в Париже. Им больше нечего было делать, как переменить инструмент и взять в руки ружья вместо молотков. Война была великим приключением».

Но все это: патриотический порыв, желание покарать немецких варваров и дать отпор этим новым гуннам, спасти ценности цивилизации и т. д. и т. п., то есть все то, что писали в газетных статьях той эпохи журналисты. Иностранцы во Франции добровольно лезли в мясорубку, французы – по призыву.

Вторая мировая война за одно столетие – совсем другое дело. Это была война мировоззрений, а не ссора между диктаторами, что можно сегодня прочесть в трудах модных авторов. И статистика легиона показывает, что именно в дни паники и смятения, когда немцы молниеносно захватили Бельгию и так легко, без всяких боев, обошли «неприступную линию Мажино», которая, как уверяли население, надежно прикрывает Францию, в легион вступило рекордное количество иностранцев, проживающих на территории страны.

Декретом французского правительства от июля 1939 года, еще до начала «странной войны», сообщалось, что «…в случае войны все офицеры союзных стран по войне 1914–1918 годов имеют право поступить во Французскую армию на следующих началах: подпоручики – сержантами, поручики – су-лейтенантами (подпоручиками), капитаны – лейтенантами, полковники и генералы – капитанами. Все должны пройти медицинский осмотр и сдать экзамен по французскому языку».

В своих воспоминаниях кубанский казак, полковник Федор Елисеев, ставший капитаном Иностранного легиона, так объясняет свое вступление в легион, притом что был уже в пенсионном возрасте: «Считая, что союз Германии Гитлера с красной Россией есть ненормальность – я дал согласие. Долгожданная «весна» похода на красную Москву, кажется, пришла…»

Увы, мечты белогвардейского полковника о «белом» реванше снова не сбылись: «…германская армия заняла Париж, французское правительство эвакуировалось в Бордо и мое досье, как уведомили меня – «диспарю», то есть пропало без вести». И все же Елисеев не собирается мириться с ситуацией: «Как кадровый офицер Российской конницы, я подал заявление служить в одном из кавалерийских полков Иностранного Легиона, которые квартировали в Сирии и Алжире (2 REC. – В. Ж)».Волонтер вновь вызван в штаб. Успешно проходит оба экзамена, но «…ввиду недостаточного знания французского языка был назначен лейтенантом в Пятый пехотный полк Иностранного Легиона, расквартированный на севере Индокитая, в Тонкине» – единственной территории Франции, свободной от немецкой оккупации. «Я не был огорчен, что вместо чина капитана переименован в лейтенанты. Во французской армии капитан должен командовать ротой. Я – конник. Пехотного строя не знал. Не знал и уставов строевой службы их армии. Естественно – я не мог командовать ротой».

А в мирное время? В книге «Иностранный Легион в Марокко» генерал Пешков приводит любопытный разговор с легионером, немцем по происхождению:

«– Вы были офицером?

 – Да, служил в армии Кайзера.

 – Что же вас привело во Французский Легион?

 – Потому что я ненавижу республиканцев и немецкую республику! Мне ненавистны демократы, они полны коварства и предатели. И страшные лицемеры. Демократия вообще противоречит человеческой натуре.

 – Что вы этим хотите сказать? Все люди разве не равны перед Богом и все мы не дети одного Отца?

 – Нет, даже на небе нет равенства, нет его и в Царстве Божьем, ни среди ангелов».

А вот у русских – совсем иная мотивация. «После эвакуации из Новороссийска и Севастополя, – пишет Пешков, – воины Белой Армии оказались в ужасном положении. Русские вступали в Легион тысячами». В основном это были профессиональные военные: донские и кубанские казаки. «…Отслужив свои пять лет, получали французское гражданство и уходили. Некоторые, но таких было немного, возвращались в Красную Россию». Почему же немного?

«…Они боялись преследований со стороны правительства Советов, да и семьи их не очень-то были рады их возвращению.

Мой ординарец – казак с Кубани. Однажды он мне признался с горечью:

 – Написал своему брату, спрашивал, что там у них происходит, и могу ли я вернуться… и вот получил ответ…

В руке он держал письмо.

 – Брат мне пишет: «Не возвращайся». Я его девять лет не видел и был уверен, что он будет рад меня видеть после стольких лет разлуки. А он мне говорит: «Не возвращайся». Знаю, что времена тяжелые. Но брат не хочет, чтобы я возвращался, потому что я захочу получить свою долю от нашего семейного хозяйства, кусок земли. Я не вернусь.