355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Шульгин » 1920 год » Текст книги (страница 8)
1920 год
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 02:54

Текст книги "1920 год"


Автор книги: Василий Шульгин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Страхи

Ирина Васильевна поступила в театр. Объявила v себя «балетную студию», что по большевистским законам давало ей право на лишнюю комнату большевики покровительствуют искусствам. Вот именно эту комнату заместо балерин после Пасхи заняли бывший редактор «Киевлянина» и поручик инженерных войск В. А. Л.

Отвыкшие от всякого комфорта, мы умели ценить то, что обыкновенно в прежние времена даже не замечалось.

* * *

Удобная кровать ... чистые простыни ... одеяла .. подушки ... два мягких кресла .. диванчик... даже маленький письменный стол... на дверях портьеры... из хорошей старорежимной серой парусины...

Я помню, сколько раз, просыпаясь по утрам, я мечтательно смотрел на эти портьеры и думал:

"Вот рубашка, вот гм... гм ... а, впрочем, вышел бы и верхний, летний костюм ...".

Пол был паркетный. Я тщательно выметал его по утрам и мечтал хоть один раз "ополотериться", как сказал бы Игорь Северянин, то есть натереть его воском.

И потом... ведь в этой квартире можно было прилично вымыться ... Правда, при социалистическом режиме вода в водопроводе не всегда идет и никогда не идет в верхние этажи. В этом доме воду можно было получить только во дворе. И это была моя обязанность. Я отправлялся в маленький садик, где среди цветов был не фонтан, но кран, или, как говорят в Одессе, "крант", и таскал ведрами воду. Норма была восемь ведер, которые я вливал в ванну, и было всем благо.

Иногда я пилил дрова, но это, так сказать, по большим праздникам.

Но кроме всех этих благ в этой квартире оказалась еще... гитара ...

Да, смейтесь ...

Нужда пляшет, нужда скачет...

Я решил, что пора "песенки петь".

* * *

Дело в том, что деньги быстро таяли...

Все мое состояние заключалось в двадцати английских фунтах и остатке от тех "колокольчиков" (доникинские тысячерублевки), которые тогда в лесу были розданы Стесселем...

Кстати, должен сказать, что "колокольчики", несмотря на официальное запрещение под страхом расстрела, котировались на подпольной бирже Одессы. Стоимость их, кажется, не падала ниже трехсот советских рублей, но порою подымалась до "al pari".

Огромное количество людей в Одессе занималось спекуляцией на деньгах. Да могло ли это быть иначе? Куда же могли деваться эти "кошмарические" стада всевозможных биржевиков, которые наполняли Фанкони и Робина и густой толпой стояли на углу Дерибасовской и Екатерининской, торгуя кокаином, сахаром и валютой?

Одесская чрезвычайка вела с ними борьбу, многих расстреляла, но остальные продолжали работать.

Но, разумеется, теперь работа шла в самом строгом подпольи. Итак, деньги таяли. Служить у большевиков я не мог и не хотел. Пристраиваться к каким-нибудь кооперативам было трудно: незнакомые меня не приняли бы, а знакомые, боясь не столько за себя, сколько за меня, всячески отговаривали. Что делать?

И вот выходом из положения явилась гитара.

Старик с седой бородой... Ясно, что человек знал лучшие времена ... какое-нибудь небольшое кафе ... разбитый, надтреснутый голос ... такой же разбитый, как и безвозвратное прошлое... старинные романсы... исключительно старинные, такие забытые и такие незабываемые ... Жалобный звон струн ... очень тонко ...

И вот я, действительно, подготовлял себе такое местечко. Составил себе уже целый репертуар, мобилизовал голос...

Помню, мне когда-то П. Н. Милюков сделал комплимент. Я жаловался, что совсем не могу говорить в Думе из-за крайней слабости голоса. Он мне ответил:

– Да, голос у вас очень слабый... Но он поставлен, как у певца. Вы не поете?..

И вот на старости лет оказалось, что я пою... для развлечения пролетариата...

Нужда песенка поет ...

"Кто не трудится, тот да не ест...".

* * *

Ирина Васильевна (настоящее ее имя другое) в этот день очень беспокоилась...

Ей почудилось, что кто-то следит не то за ней, не то за мной, – вообще что-то жуткое. Я кое-как ее успокоил. Но к вечеру "инцидент" всплыл снова, в форме категорического "предчувствия" у Ирины Васильевны, что ночью придет чрезвычайка, а потому мне совершенно невозможно оставаться в квартире. И это предчувствие росло в такой угрожающей форме, что мы с поручиком Л. решили уйти, ибо совершенно было ясно, что все равно в эту ночь оно никому спать не даст.

И мы ушли...

Но это легко уйти, когда знаешь, куда пойти. А ведь мы отлично понимали, что во всякой квартире нам, быть может, и не откажут, но особого счастия не ощутят: ведь везде каждую ночь может быть обыск, и тогда хозяин квартиры будет отвечать за укрывательство контрреволюционеров.

Поэтому мы решили ночевать на улице. Но опять-таки это удобно можно было сделать "под игом самодержавия". Но в свободном социалистическом государстве всякого человека, который осмелится показаться па улице позже известного часа, ловят, как преступника, и тащат в участок. Почему при социализме нельзя ходить по ночам, никак не могу понять.

Мы решили ночевать где-нибудь в подъезде.

* * *

Нет, это слишком холодно. Эти камни обладают удивительной способностью быстро остывать. И притом эта ниша, куда мы залезли, плохо защищает от взоров патрулей. А сейчас патрули пойдут. На улицах уже ни одного человека. Идет тихий, мирный дождь. Удивительно, как быстро большевики покончили с грабителями, налетчиками и всякими уголовными.

Надо пройтись. Ну, в конце концов, наскочим на патруль, как-нибудь вывернемся. И потом – блестящая мысль: пусть патруль нас забирает. В конце концов, не расстреляют же за это, за позднее хождение, переночуем в участке, где, во всяком случае, теплее ...

Пошли... На одном из перекрестков:

– Стой!..

Мы остановились.

– Откуда так поздно, товарищи?..

– Да разве ж поздно?.. Вот беда, часов нет!.. Что, будете забирать нас, товарищи, в район?

– А вы кто такие?.. Далеко вам?

– Да нет, не далеко нам... Тут на Канатной.

Патруль, собравшись вокруг нас кучкой, раздумывал.

– Ну, идите... домой ... все равно ...

Вот неудача...

* * *[лдн-книги1]

Идем дальше. Дождик перестал, – работает луна. Это большое подспорье социалистическому хозяйству. При социализме как общее правило, – электричество не горит. Совершенно тихо. Вдруг снова наткнулись на патруль.

Эти нас взяли. Мы едва успели условиться, что сочинять, как нас разделили.

Старший подошел в Вовке и о чем-то с ним беседовал на ходу. Потом подошел ко мне.

– Откуда вы идете товарищ?

– С Ришельевской.

– А номер?

Я сказал условленный номер.

– У кого же там были?

Я сделал застенчивое лицо.

– Да это... его знакомые... он молодой... я там в первый раз и был...

– Ну да, а фамилия как?

Я сказал нарочно исковерканную фамилию, но похожую на ту, которую должен был сказать Вовка, При этом прибавил, что, может быть, и не так, потому что я этих барышень не знаю, мне старому неинтересно...

– Значит, выпивали, товарищ?

– А что же я пьяный, что ли? Я дунул ему в нос.

– А чем занимаетесь?

– Артист... музыкант... Раньше на рояле и на скрипке давал уроки, а теперь на гитаре. Специальность "старые романсы" ... Ученики ко мне ходят... Сам голос я уже потерял, не выступаю ... После тифа ...

Заинтересовавшись, подошел другой патрулист.

Так вы, товарищ, гитарист?.. Я тоже на гитаре играю. Хорошая у вас гитара?

– Ничего себе... Только раньше я привык играть на одиннадцатиструнной, а это обыкновенная – семиструнная ... Ничего, сходит ...

– А какие романсы, товарищ?

– Исключительно самые старинные. Ну вот, например, "Тигренок", "А из рощи, рощи темной", "Три создания небес", – вот тоже замечательный романс ... Это не то, товарищ, что теперь пошло – Вертинский-Вертинский ... "Лиловый негр ей подает манто" ... ну, какой смысл!.. Почему он "лиловый", когда все негры черные?

Тут я решил остановить поток своего красноречия: кажется, было довольно. Патруль явно убедился в нашей невинности и подлинности. Старший сказал дружелюбно:

– Ну, если, товарищи, у вас документы в порядке, то вам ничего не будет... Сейчас и отпустят...

Район... Темень полная. Патруль, ругаясь, поднимается по лестнице на ощупь. Вводят нас в какое-то помещение. Тут тоже абсолютно темно. В темноте ставший кому-то докладывает про нас. Происходит ругань в виду того, что нет ни света ни спичек. Наконец, с трудом находят. Зажигают какую-то коптилку, которая считается лампой. Участок. За перегородкой начальство, в виде какого-то еврея. Нотабена: патруль, как, по-видимому, вся низшая милиция,-из русских. А начальство, так, приблизительно с чина околоточного надзирателя, евреи.

Начальство спрашивает, кто мы, где живем, документы. Предъявляем...

Комиссар занялся тем, что вызвал по телефону адресный стол: проверить, живет ли такой-то по указанному мною адресу. Но, видимо, с ответом что-то не ладилось...

– Что? Нет света в адресном столе?.. Не можете дать справки? Что? Разбили себе голову?.. Обо что?.. О шкаф?.. Что за безобразие ...

В конце концов, проэкзаменовав нас еще о роде наших занятий, при чем снова на сцену выплыла гитара и старинные романсы, нам объявили что мы свободны. Но это совсем не входило в мои планы.

Прежде всего, я рассудил, что прятаться от чрезвычайки выгоднее всего в районе, ибо карающей руке советской власти не придет в голову искать контрреволюционеров в своей собственной полиции. А, во-вторых, куда же нам идти?.. Опять на улицу? .. Но первый патруль схватит нас снова.

Поэтому я попросил разрешения переночевать здесь в районе, каковое милостиво получил.

Мы улеглись на широком подоконнике. Начальство "дормировало" на деревянных скамейках.

Утром мы были разбужены довольно странным инцидентом.

Начальство хотя и грозно, но довольно беспомощно взывало :

– Вестовой!.. Что вы не слышите, вестовой!..

Да, у них есть "вестовые"... В этом государстве социалистов, тех самых социалистов, которые чуть ли не краеугольным камнем своей программы ставили борьбу против "денщиков" ...

– Вестовой ...

В ответ на последний отчаянный призыв неожиданно раскрылся ... шкаф ... Большой шкаф для дел .. И с верхней полки раздалось:

– Чого?

Потом свесились громадные сапоги, которые вместе с нечесаной головой н прыгнули в комнату.

Посмотрев на нас, "вестовой Украинской Советской Социалистической Республики" добродушно изрек:

– Такая наша квартира...

* * *

Было уже совсем светло. Мы пошли. Но так как в пять часов утра возвращаться не приходилось, решили пройтись по базару, благо он под боком.

Какая красота, этот базар ...

Правда, ничего, кроме редиски... Но зато ее-то уже вдоволь. Она собрана в большие корзины, которые напоминают огромные чудовища с сотнями усиков, – это хвостики редисок. Чудовища розовые, красные и лиловатые всех оттенков, впрочем, есть желтые и белые.

Мы купили по пучку (50 рублей пучок) и лазали по базару, аппетитно закусывая ... Захотелось бубликов. Торговка долго почему-то смотрела на Вовку. Наконец, сказала:

– Извиняюсь, вы русский?

– Русский ...

Она перекрестилась ...

– Вот, поверите, первый раз, как ушли деникинцы, на русском человеке студенческую фуражку вижу... Ах, жиды проклятые...

В это утро была суббота.

А потому, пробродив изрядное количество времени по улицам, мы сподобились увидеть "субботник"...

Субботник – это последнее слово социалистической изобретательности.

Субботник – это значит, что каждую субботу, в таком-то часу, все истинные сыны Советской Республики должны собираться на такую-то улицу... Сегодня они собрались здесь...

Впереди – колоссальный красный плакат с золотой надписью: "Кто не трудится, да не ест"... За плакатом оркестр военной музыки. За оркестром небольшая военная часть, которой командует товарищ командир, расписанный, как картинка. Красные чакчиры, гусарские сапоги, голубой доломан ... Без погон, но на рукаве роскошно вышитая золотом и серебром звезда. На голове кубанка, ноги пружинят, голос звенит... Смотря на него, вспоминаешь песню:

Я возьму воровскую дубину

И разграблю я сто городов.

Разукрашу себя, как картину ...

Сам же "субботник" стоит вдоль улицы, в некотором роде поротно. Вглядываюсь в лица – почти сплошь евреи ... Вглядываюсь подробнее – вижу массу студентов или, во всяком случае, еврейчиков в студенческих фуражках ... Стараюсь сообразить, почему бы это, – и догадываюсь: ведь это цвет нации, это "партийные коммунисты", для которых участие в субботниках – обязательно ...

Впереди плакат, посредине плакат, сзади плакат...

Музыка играет марш, товарищ командир в красных штанах командует с непередаваемой интонацией наглости и презрения, и субботник дефилирует...

Куда? Зачем?

Совершать "пресловутое русское дело"... В завтрашней официальной газете в отделе известий можно прочесть, что сегодняшний субботник прошел с громадным успехом и что собравшиеся "истинные граждане Советской Республики" без всякого вознаграждения : "перенесли с места на место столько-то десятков шпал, вымели столько-то квадратных аршин такого-то двора, перетолкали без помощи паровоза целых пять ужасно тяжелых нагруженных вагонов"...

* * *

Лиловый ирис стоял на балконе ... Это был знак, что можно безопасно входить в квартиру.

Никого, конечно, ночью не было, все это были только призраки.

Но что такое "факт"?.. Когда он светит из прошедшего, тогда его называют воспоминанием. Когда же его луч пробивается сквозь "туман будущего", – это предчувствие ...

"Беспричинные страхи" Ирины, конечно, были предчувствием факта. Она только не могла справиться с четвертой координатой,– с временем.

То, чего она боялась теперь, случилось несколько позже.



Курьер

Мы знали к концу апреля, что Крым держится, что борьба возобновилась, что во главе армии стал генерал Врангель. Однако, меня удивляло, почему наши крымские друзья не подают никаких известий.

Правда, несколько раз бываю так, что по Одессе бежал слух – высадилось столько-то человек. Но это, обыкновенно, сопровождалось через некоторое время разъяснением, что все они или часть попали в чрезвычайку и расстреляны ...

Я получил приглашение от своего родственника Ф. А. М. увидеться с ним по важному делу. Я пришел к нему кочевать. Он жил далеко, на Молдаванке.

Был май месяц, на улицах было много цветов и много жизни. Правда, особенной жизни... Веселящегося, жизнерадостного русского типа здесь нельзя было встретить. Но еврейская молодежь "фетировала" весну...

Я добрался до Молдаванки. Научились мы, контрреволюционеры, ходить необычайно. Ведь лучшее средство, если существует опасность, что за вами следят, -это бешеная быстрота ходьбы Ибо те, которые следят, тоже должны будут неистово нестись, обгоняя всех, и вам скоро это станет ясно.

* * *

У Ф. А. я застал ошарашивающую новость: курьер из Севастополя. Он был туг же в комнате, этот человек, и мало того – он был одним из тех людей... словом, Ф. М. его хорошо знал Его инициалы Н. Л. Б.

Вот, наконец, первые, более или менее достоверные известия о Крыме.

Да, армия существует ... Перешейки держат крепко и не думают уступать. Армию нельзя узнать, – дисциплина восстановлена, грабежи и всякие мерзости прекращены беспощадными, но умелыми действиями генерала Слащева.

Был бунт капитана Орлова, но он подавлен. Теперь положение прочное. Намечаются реформы – земельная, волостная ... С рабочими отношения урегулировались в Севастополе. Вообще, в Крыму полны надежд...

Он приехал за информацией, просит дать ему всякие письменные сообщения обо всем, что мы знаем.

На днях он едет обратно, тем же путем – через Тендру ...

Было решено, что Ф. А. М. поедет с ним ...

* * *

Ф. М. пришел ко мне перед отъездом проститься. Выяснилось, что Н. Л. Б. ехать еще не может. Но взамен себя он предложил одного из своих товарищей. Они, оказывается, вчетвером приехали из Крыма. Один из этих четырех, совершенно верный человек, должен был сопровождать Ф. М.

* * *

Ф. М, или Эфем, как он иногда подписывался, был мне близким человеком. Я любил его, как младшего брата. Поэтому больно мне было, что он такой грустный и даже совсем как-то «не в себе» был при нашем расставании...

Я вышел провожать его на лестницу ... Он, спускаясь, смотрел на меня своими красивыми глазами, и были они полны чего-то прощального и обреченно-смирившегося, и вся его удаляющаяся, слегка согнутая, фигура сжала мое сердце тоской ...

* * *

Я приписывал его состояние, «не в себе», тому настроению, которое было для него характерно последнее время...

* * *

Это подготовлялось в нем давно. Но окончательно утвердилось в последнее время.

Он пришел к богу. В особенности к Христу ... Он был необычайно талантлив, но очень непостоянен. Он бросил политехникум для живописи, живопись для беллетристики, беллетристику для скульптуры, скульптуру для Красного Креста, Крест ради изобретения какого-то нового мотора и, наконец, во время революции принял участие в политической борьбе. И вот тут и сформировалось это...

Он разуверился в силе разума. Он понял, что идут верно только те, кто имеет бога в сердце. Он стал искать веры. И она пришла, к нему, пережившему и передумавшему все ухищрения ума, – простая и бесхитростная ...

На этой почве у него родилась мысль... Чисто христианская ... Он все мечтал о создании, как он говорил. "Политического Красного Креста" ... Чтобы было такое учреждение в гражданской войне, которое при красной власти имело бы право "печаловаться" о белых, а при белой – о красных ... Такое учреждение, которое признавали бы обе стороны... Это учреждение он мечтал назвать "Обществом имени св. Николая Мерликийского" ... Чтобы это понять, надо вспомнить картину Репина, где св. Николай останавливает меч, занесенный над головой осужденного...

На следующий день мне сообщили, что он ушел со своей квартиры, – так было условленно – вместе с приятелем Н. Л. Б. Они должны были добраться до знакомых рыбаков, которые переправят нас на Тендру. На Тендре уже наши – генерал Врангель... Переход морем верст семьдесят... может-быть, бог поможет...

* * *

Если бы Эфем добрался благополучно и оттуда, из Крыма, прислал бы деньги и инструкции можно было бы кое-что сделать. Хотя из Одессы бежали все, кто мог, но все же кое-кто остался, волей или неволей. Мы могли бы работать ... Этот курьер из Крыма подбодрил всех нас ...

Появился просвет... Ведь этот курьер значит, что есть еще земля обетованная, клочок русской земли, где нет этих проклятых красных знамен, где не слышно гнусного Интернационала, где люди вольно и легко дышат.

Надо работать для них, для тех, кто борется, кто идет нам на помощь...



«Котик»

Я помню хорошо этот день. Это было начало мая, кажется, 6-ое число. Я, по обыкновению, сидел около раскрытого окна и пробовал набросать на бумагу то, что было очень давно. В окошко мне виделась часть города с садиками и двориками.

В этих садиках всюду шевелились работающие на земле люди. Можно было без всякого колебания сказать, кто они. Это, конечно, были буржуи, контрреволюционеры, парии советского режима. В социалистической республике почему-то устроено так, что чиновники, профессора, писатели, адвокаты, торговцы, офицеры, словом, люди интеллигентных профессий, должны работать физическим трудом. А люди мускульного труда должны работать головой.

Что же делают эти "буржуи" на хорошеньком квадратике, где зеленые узоры на желто-коричневом фоне раскалившейся одесской земли?.. Кажется, ухаживают за розами ... Неужели розы есть в Советской Республике?.. Представьте себе, есть... Не только розы, – масса цветов на улице. Просто удивительно, – почему нет декретов об уничтожении всех цветочных заведений и запрещении продажи цветов на улице. Что может быть буржуазное цветов... Есть, пить, – это ведь, во всяком случае, и пролетарское занятие. Но цветы? Ленин и нарциссы... Троцкий и фиалка...

Глупые люди... Я бы на их месте этого не потерпел ... Как они не понимают, что, пройдя по городу, в котором там и здесь на углах огромные, яркие пятна массированных в одном месте этих чудных существ – цветов, самый жалкий, самый забитый, самый загнанный в щель буржуй вздохнет полной грудью и станет напевать:

Ще не вмерла Украина .. .

Итак, был чудный майский день... В окошко, кроме мыслей о буржуях, трудящихся над розами, врывались звуки военной музыки.

Удивительно, как большевики полюбили военный оркестр. Бедна все-таки человеческая изобретательность. Для того, чтобы поддерживать бодрость духа в армии, гимн которой "Отречемся от старого мира", – не нашли иного средства, кроме средства старого, как мир, – медь бряцающую.

Против моей квартиры за квадратиками с розами – большое красивое здание. То есть оно, собственно, потому кажется красивым, что оно свежо оштукатурено. В социалистическом раю не моются не только люди, но и дома. Это подлинное царство "неумытых рыл", и по весьма простым причинам ... нет воды для лица, нет денег для ремонта домов. Кто будет ремонтировать? Частная собственность уничтожена. Дома вправляются "домкомами", т. е. комиссиями, избранными населением дома. "Избранный" домком, разумеется, не может потребовать с "избирателей" такой платы за квартиру, которая дала бы возможность ремонтировать дом. И потому дома постепенно разрушаются, и уже, конечно, не до того, чтобы штукатурить фасады...

И вот посреди этих угрюмых, постаревших, покрывшихся преждевременными морщинами домов нарядное, чуть голубоватой свежей штукатурочкой кокетничает это большое здание ...

Что это такое?.. Ну, разумеется, это то, чем только интересуются в царстве "трудящихся" ... Это – штаб, т. е. место, где разрабатываются способы, как принудить 150 миллионов народа трудиться, не покладая рук, для того, чтобы 150 тысяч бездельников, именующих себя "пролетариатом", могли бы ничего не делать. (Это строй, как известно, называется "диктатурой пролетариата" ...).

Так вот, против нарядного советского штаба, влезшего в здание которое было построено до революции для Военного Округа, всегда происходят какие-то парады.

Парадомания у большевиков ничуть не меньше, чем в эпоху

Павла I. Вот играют "встречу". Кого это встречают?.. Ах, да... наш город посетил высокий гость, – товарищ Луначарский ... Питомец киевской императорской Александровской гимназии, ныне нечто вроде министра искусств Социалистической Республики. Почему ему устраивают военную встречу, понять трудно: это пахнет Гоголем ...

Музыка замолкает. Слышны какие-то отдельные нечленораздельные звуки, как испорченного, поставленного на чердаке, граммофона. Очевидно, товарищ Луначарский говорит речь. Затем,... ах, что это такое? Да, – это оно ... Знакомое, могучее, непобедимое ... Ах, глупые, глупые люди, несчастное русское стадо.. Кричат "ура"... Волной перекатываясь, затихая и снова взмывая, волнующее, щемящее...

Есть ли предел русской дури...

Кому кричат "ура", заветное русское "ура", прокатившееся по всему миру, от Парижа до Пекина, от Швеции до Персии... Кому? Одному из тех негодяев, которые заставили русскую громаду резать друг друга и в награду за море крови подарили им голод, холод и темноту...

И кричат "ура" ...

Значит, еще не конец... Значит, дурацкие головы, судьба будет еще хлестать вас по щекам до тех пор, дока не поумнеете ...

* * *

– Вас желает видеть какая-то дама...

Следует продолжительное совещание Общее правило в Социалистической Республике, что каждый незнакомый человек может быть шпион. Я вдруг начинаю понимать, почему образовался этот обычай при встречах протягивать открытую руку ...

Это вот почему... В век звериный, когда, во мрачной земле бродили люди, видевшие за каждым стволом дерева смертельную опасность, – люди свирепее скифов, – они все же иногда встречались... И если у них не было враждебных намерений, что бывало не часто, они показывали друг другу открытую ладонь, в доказательство того, что в руке нет камня. Затем тихонько, с опаской подходили друг к другу, ближе и ближе и, наконец, чтобы убедиться окончательно, ощупывали друг другу руки. И с течением времени это превратилось в дружественное рукопожатие

Так и сейчас... В этом царстве ХХ века, нео-зверином, люди опять ощущают справедливость старинной поговорки. homo homini lupus est.

И они не смеют прямо и просто подойти друг к другу. Подозрительно и долго по разным, неуловимым дня свежего человека, но явственным для истого контрреволюционера признакам, определяется – не из чрезвычайки ли этот человек, в данном случае – эта дама.

Но скоро я понял, что это просто Вера Михайловна...

* * *

Когда я с ней познакомился, мы очень быстро сблизились... как это бывает только у большевиков, – на почве общей опасности и взаимопомощи. Оттенки ведь в Совдепии не в моде. Наказание, например, одно – «к стенке» ... Так и в человеческих отношениях ...

Вчера вы не были знакомы... сегодня у вас дружба в буквальном смысле слова не на жизнь, а на смерть... ибо завтра вы спасли ее или она вас... а послезавтра вас вместе расстреляют...

И вот она сказала мне

– Вы знаете, что, кажется из всех людей на свете, я больше всего ненавидела вас...

– За что?

– За ваши речи в Государственной Думе... Ведь я – убежденная эсерка... то есть была...

– А теперь

– И теперь тоже... то есть, нет... то есть не знаю ... во всяком случае ...

Я не стал расспрашивать об этом "всяком случае"... Дело было и так ясно ...

Как много теперь таких на свете ... сознавшихся ... не сознавшихся... и полу-сознавшихся, как Вера Михайловна ...

* * *

Вера Михайловна была очень взволнована. Вот что произошло.

В кафе, куда она случайно зашла, пришел какой-то субъект. Он обратился к прислуживающей в этом кафе даме. Известно, что революция произвела в России революцию также и в кафе. Образовался целый ряд предприятий, содержимых так называемыми "дамами из общества". Поэтому вы никогда не можете быть уверенным, что барышня, которая подает вам кофе или пирожок, не какая-нибудь звонкая русская фамилия или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, профессия, именуемая на Западе кельнершами, почти целиком перешла к интеллигентным русским женщинам.

Это кафе было в этом роде. Между столиками бродили придымленной походкой "бывшие дамы".

Этот субъект пил кофе и говорил непонятные вещи Он, мол, приехал из Крыма и имеет важное поручение. От кого?.. От "Слова"? К кому?.. К "Веди"?.. Усталые дамы с придымленной походкой ничего не поняли в этой таинственности. Они не знают никакого "Слова" в никакого "Веди"...

Тогда субъект стал говорить прямее. Он прислан к В. В. Шульгину, и в Крыму ему сказали, что он доберется до него через это кафе ...

На бледных лицах бывших дам отразилось изумление и страх. Конечно, они слыхали мою фамилию и очень понимали, что вести со мною знакомство в настоящую минуту не безопасно. Но ведь они по-настоящему никакого понятия обо мне не имели!. А вдруг этот человек провокатор...

Вера Михайловна слушала все это, не подавая виду.

И вот прибежала сообщить мне. Субъект говорил, о том, что он имеет очень важное поручение из Крыма, что ему совершенно необходимо меня повидать, что он привез деньги для меня. Он будет ожидать завтра целый день в такой-то квартире. Он называет себя "Котиком".

Вера Михайловна сидела на подоконнике. Обвивая ее с двух сторон, врывались желтые звуки медных инструментов. Какому еще великому человеку играли встречу?..

В эту минуту, несмотря на запрещение, в комнату вошла Ирина. У нее был румянец на щеках, и голубые глаза явственно доказывали, что она или скажет дерзость, или будет плакать. За ней с виноватым и хмурым видом вошел Вовка – поручик Л. Очевидно, ему не удалось ее удержать, как ему было приказано. Я понял, что ничего не поделаешь, и познакомил этих дам.

Обсуждение положения началось вчетвером. Ирина сразу приняла агрессивное положение. – Ясно, что этот "Котик" провокатор... От "Слова" к "Веди... Ведь это прямо очевидно ... Ваши письма были озаглавлены от "Веди" к "Слову" ... Естественно, что провокатор, чтобы заслужить доверие, употребит те же выражения в обратном порядке... И потом этот рассказ ...

Она запнулась, потому что этот рассказ обозначал, что Эфема схватили... Рассказ был такой. Будто в день, когда он должен был уехать с товарищем того курьера, который был прислан из Крыма, его видели на улице на извозчике с какими-то вооруженными красноармейцами. Этот рассказ страшно взволновал меня, и я сделал сейчас же ордер по всей линии узнать через наши связи, – не попал ли Эфем в одно из мест заключения, которых было несколько. Главное было на Маразлиевской, огромный дом, который одной стороной выходил на Канатную 29. Потом была еще чрезвычайка на Екатерининской, потом была тюрьма и еще несколько мест... Всюду были наведены точные справки, ибо списки во всех этих местах ведутся. Но нигде его не было обнаружено. Это меня успокоило, и мы объяснили то, что его видели на извозчике с красноармейцами так, что его спутник переоделся красноармейцем для безопасности. Ирина В. утверждали, что субъект, появившийся в кафе, – провокатор ... Но ведь можно было предположить и другое... Именно, что Эфем благополучно доехал и действительно передал письма "Веди" – "Слову" и что "Котик" привез ответ.

Расчет времени, правда, плохо выходил. Прошла ведь только одна неделя со дня отъезда Эфема. За это время ему доехать до Севастополя, а "Котику" приехать из Севастополя в Одессу было почти невозможно. Но "почти" не есть полная уверенность... А вдруг Эфем все же доехал, там мои друзья переполошились и в тот же день послали в Одессу мне на помощь ...

Мы долго обсуждали этот вопрос. Шансы почти уравнивались. Может-быть, и настоящий курьер, может-быть, и провокатор.

В конце концов, я решил пойти на свидание с этим "Котиком" ... Благо он устроил это очень удобно – завтра он будет ждать меня целый день.

* * *

«Завтра» с утра собиралась гроза. И разрешилась она тогда, когда Ирина с Вовкой ушли.

План кампании был таков. Вовке было поручено войти в ту квартиру, которая была указана, под предлогом, что он отыскивает комнату. Сделать рекогносцировку, так сказать, на взгляд, насколько квартира подозрительна и, если возможно, не спрашивая ничего, а только "ловкостью рук" повидать этого "Котика", как он себя назвал. Сделав рекогносцировку, прийти в одну квартиру, где я его буду ждать.

Ирине было приказано (именно приказано, – она только что вступила в "организацию" и психологически душа ее жаждала приказания) неотступно следить за Вовкой, когда он будет выходить из той квартиры, и вообще на всякий случай. Самому человеку очень трудно определить, следят ли за ним. Для этого случая обязательно должен быть сопровождающий, который легко выследит следящих. Это слежка за слежкой.

Они ушли, и пошел дождь, как говорится в каком-то глупом каламбуре. Этот дождь сыграл роль во всей этой истории.

Я слушал в продолжение часа, как он барабанил по крыше, потом надел какое-то непромокаемое пальто, которое я случайно нащупал в полутемной передней, свою черную фетровую шляпу и вышел.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю