Текст книги "Последний очевидец"

Автор книги: Василий Шульгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

4. Кровавый навет

Ритуальные убийства… Ритуальные убийства совершались с незапамятных времен. Самое слово «жертвоприношение» обозначает принесение каких-нибудь даров, например цветов или пищи, богам или Богу. Но чаще всего приносят в жертву животных, закалываемых в честь божества. Эти ритуальные убийства покоились на мысли, для нашего понимания дикой, что Богу или богам, бесплотным духам, приятен дым, исходящий от сжигаемой жертвы, то есть можно думать, что просто им приятно самое убийство.

Нам кажется непонятным, почему Бог или боги, сотворившие жизнь, наслаждаются уничтожением жизни. Однако в умах первобытных людей это было именно так, и, веря в это, разгорячаясь в своей страстности, стали освящать убийства не только животных, но и людей. Начались человеческие жертвоприношения, широко применяемые в некоторых религиях, например, в культе Ваала и Астарты.

Не являлась исключением и древнееврейская религия. Это ясно из Библии, которая повествует, что Бог, желая испытать Авраама, испытать его любовью к Нему, повелел ему принести в жертву своего первенца, сына Исаака. Но когда Авраам положил на жертвенный камень отрока и занес над ним нож, ангел остановил руку верующего еврея и указал ему на ягненка, запутавшегося в кустарнике, приказав принести этого ягненка в жертву вместо Исаака.

Этот эпизод, рассказанный Библией, можно считать изображением той эпохи, когда кончились у евреев человеческие жертвоприношения. Со времени Авраама этого больше не делалось.

Но самая мысль о том, что Бог требует и любит жертвоприношения, хотя бы и животных, осталась в еврейском законе в полной силе. Когда был построен храм в Иерусалиме и совершалось его освящение, то это событие ознаменовалось бесчисленным количеством убитых животных. Библия говорит, если не ошибаюсь, о семидесяти тысячах убитых быков и еще большем количестве убитых баранов. Картинно описывает Библия, как жрецы, убившие по известным правилам животных, покрылись кровью, и даже земля в преддвериях храма, где это происходило, совершенно напиталась ею. Но хотя количество жертвоприношений со временем уменьшилось, однако они продолжали совершаться до тех пор, пока стоял Иерусалимский храм.

С тех пор как в августе 70 года он был разрушен Титом Веспасианом и пало Иудейское царство, остались только синагоги по всему миру рассеянных евреев. Жертвоприношения в виде убийства животных уже не совершались. Но по вере евреев, сохранивших ее в полной чистоте, жертвоприношения возобновятся, как только будет восстановлен храм в Иерусалиме.

Израильское правительство наших дней не занимается восстановлением Иерусалимского храма, и потому правоверными евреями оно не признается. Если же Иерусалим когда-нибудь попадет в руки правоверных евреев, то жертвоприношения в виде убийства животных возобновятся. Все это надо принять во внимание, чтобы дать себе ясный отчет в том, что ритуальные убийства как мысль, как идея никогда не умирали совсем в умах людей.

Больше того, эта мысль об убийстве Агнца во имя Бога перекочевала и в христианскую религию, которая является производной от старой еврейской религии.

Христос постоянно именуется в религиозных писаниях как Агнец Божий, отданный на заклание за грехи человечества. Самая литургия христианская заключает в себе очень ярко эту мысль. Центральное место литургии, так называемой обедни, – это тот момент, когда произносятся слова:

«Приимите, ядите: сие есть тело Мое. И прием чашу и хвалу воздав, даде им, глаголя: пийте от нея вси, сия бо есть Кровь Моя Новаго Завета, иже за многия изливаемая во оставление грехов».

Разумеется, это только символ. Христос был распят на кресте, и таким образом тело Его было принесено в жертву так же, как и кровь. На самом деле при совершении таинства причастия причащающимся предлагается хлеб и вино, однако с верою, что они получают истинное тело и истинную кровь Спасителя. Поэтому человеческие жертвы в христианской религии не совершаются, они заменены так называемой жертвою бескровной.

Но самая мысль о том, что жертва нужна, осталась. И это есть самое трудное в догматике христианской религии для понимания. Почему Богу, который есть величайшая любовь, нужны жертвы, нужна кровь? Во всяком случае, обе религии, как древнееврейская, так и новоеврейская, то есть христианская, как бы залиты кровью, постоянно упоминаемой при совершении таинств. Поэтому мысль о ритуальном убийстве не замирает и через века и тысячелетия трепещет над умами.

Вот почему, когда обнаружили тело Андрюши Ющинского, исколотого как бы с намерением при жизни источить кровь из ребенка, призрак ритуального убийства, названный уже давно «кровавый навет», с силою смерча поднялся над умами христиан и ужаснул евреев.

В течение двух тысячелетий этот кровавый навет тяготел над евреями. Навет – значит клевета. За эти две тысячи лет прошло очень много судебных процессов, которые в разные века разбирали этот вопрос – употребляют ли действительно евреи христианскую кровь с ритуальными целями? Постановления судов были очень разнообразны и разноречивы. То ритуал признавался судом, то отвергался. И этой извилистой тропой он докатился до наших дней.

Когда в 1913 году, как продолжение исторических судилищ, в Киеве стали судить еврея за убийство Андрея Ющинского, то в здание суда была привезена на ломовике, то есть тяжеловозе, целая библиотека, трактовавшая об этом предмете. Тома, доказывавшие первое, то есть что действительно ритуальные убийства существовали, и фолианты, утверждающие противное. Поэтому к этому вопросу не рекомендуется подходить с кондачка, не зная всего того, что об этом писалось. Однако это не исключает того, что каждый по своим силам может иметь свое мнение о ритуальных убийствах. И я, не имевший возможности изучить эту ритуальную премудрость, все же позволю себе предложить гипотезу о том, как возник кровавый навет, иначе сказать – кровавая клевета.

Я думаю, что он возник в те самые минуты, когда еврейские старшины, а за ними и народ иерусалимский потребовали от римского наместника Пилата, чтобы он распял Христа на кресте. Пилат был человек просвещенный и гуманный, хотя его и очернили впоследствии. Он не верил в виновность Иисуса Христа в тех деяниях, которые ему приписывали разъяренные его единомышленники, и стремился его спасти. В конце концов, когда это ему не удалось, он, как известно, велел подать себе чашу воды и публично перед народом вымыл руки, сказав:

«Не виновен я в крови Праведника Сего».

В чем же обвиняли Христа, какую клевету возвели на него? Это был эпизод чисто политический. Тогдашнее еврейское правительство, состоявшее из первосвященников и фарисеев, обвинило Христа в том, что он желает поднять бунт против римского правительства, против Цезаря. Поэтому-то на кресте над головой Христа было написано: «Царь Иудейский», что обозначало, будто бы он желал освободить Иудею от римского владычества и стать иудейским царем.

Это и был, по моему мнению, тот первый навет или та первая клевета, которая предрешила все дальнейшее. Христос не имел никаких политических планов. Он сказал Пилату:

«Царство Мое не от мира сего».

Пилат счел Его одним из бесчисленных философов того времени, и совершенно безобидным. Но он побоялся того, что евреи донесут в Рим, будто он пощадил мятежника и бунтовщика. Клевета возымела свои действия и покрылась кровью. Христос был распят.

Рим, говоря вообще, был терпимым ко всяким религиям. В этом городе было множество храмов всевозможных вероучений. Все это разрешалось и даже охранялось законом, но за одним исключением. Рим не допускал, чтобы под видом религиозных культов совершались преступления.

Несмотря на смерть Христа, христианство стало распространяться, и правоверные евреи продолжали с ним бороться. И продолжали бороться испытанным оружием. Они возвели перед римскими властями обвинение в том, что некая секта еврейская, последователи Христа, употребляют в пищу тело и кровь человеческую. Для проверки они, вероятно, привели римских следователей или сыщиков на тайные христианские собрания.

Христиане собирались тайно именно ввиду того, что их преследовали евреи. Но эти собрания, совершавшиеся в катакомбах, то есть в глубоких и обширных пещерах, имевшихся в Риме, были многолюдны, и скоро из них выработался известный культ, известное ритуальное служение. Культ этот был очень своеобразный, потому что он соединялся с вкушением пищи.

На эти вечерние и ночные собрания приходили христиане и устраивали трапезы, на которых богатые угощали бедных и совместно, так сказать, попросту ужинали. Для руководства этими ужинами требовался известный порядок, так как не все были воздержаны в употреблении вина, почему и образовалось некое сословие, которое и до сих пор называется дьяконами. Дьяконы первоначально были служителями, которые распоряжались во время этих подземных трапез. Перед началом вкушения пищи произносились сакраментальные слова, впоследствии записанные в евангелиях:

«Приимите, ядите: сие есть тело Мое… пийте от нея вси, сия бо есть Кровь Моя…»

Теперь представим себе римского сыщика, попавшего на таинственное собрание под землю, совершавшееся при слабо мерцающих светильниках. Он слышал собственными ушами приглашение есть человеческое тело и пить человеческую кровь. Такой сыщик мог, добросовестно заблуждаясь, донести претору, то есть судье, что христиане действительно едят человеческое тело и пьют человеческую кровь. Это и было причиной преследования христиан, на которых стали смотреть как на самых тяжелых преступников. Их начали убивать всякими способами, в том числе отдавали в цирках на растерзание диких зверей, что приводило в восторг кровожадную толпу.

* * *

Потекли столетия, и кровавый навет стал нечто вроде футбольного мяча. Первоначально, как мы видели, евреи возвели кровавый навет на христиан, а затем в ответ на это христиане стали возводить кровавый навет на евреев, утверждая, что они освящают мацу кровью христиан.

Как бы там ни было, но сначала заволновался Киев, а потом это пошло шире. Люди требовали расследования: что же именно произошло с Андрюшей Ющинским?

Разумеется, власть не могла остаться безучастной к этому делу. Убийство есть убийство. Найден труп в высшей степени странно убитого мальчика. Надо было, конечно, расследовать дело и поставить на суд. В этом еще не было ничего предосудительного, это была обязанность власти.

Предосудительность, которая обошлась так дорого, началась тогда, когда убийство Андрюши Ющинского захотели сделать орудием политическим. Это было предосудительно и для политических партий, и в особенности для правительства.

* * *

Прежде всего кровавый навет проявил себя в Думе. Именно здесь захотели сделать убийство орудием политическим.

Через полтора месяца после пропажи мальчика Ющинского и нахождения в пещере его изуродованного трупа, на четвертой сессии третьей Государственной Думы, 29 апреля 1911 года, поступило заявление за подписью тридцати девяти депутатов о запросе министра внутренних дел и юстиции по поводу особых условий убийства в Киеве малолетнего Андрюши. Первыми заявление подписали В. М. Пуришкевич и путивльский предводитель дворянства Г. А. Шечков.

Предвосхищая следствие и судебный разбор дела, запрос, предъявляемый министрам, прямо утверждал ритуальное убийство как заведомо всем известный факт:

«Известно ли им, что в России существует преступная секта иудеев, употребляющая для некоторых религиозных обрядов своих христианскую кровь, членами каковой секты замучен в марте 1911 года в городе Киеве мальчик Ющинский?.. Если известно, то какие меры принимаются для полного прекращения существования этой секты и деятельности ее сочленов, а также для обнаружения тех из них, кои участвовали в истязании и убийстве малолетнего Ющинского?»

С немедленным ответом на запрос выступил директор Первого департамента Министерства юстиции Павел Николаевич Милютин, сказавший, что для выяснения истины по делу об убийстве в Киеве мальчика Ющинского принимаются все меры. Предварительное следствие по делу производится судебным следователем по особо важным делам при Киевском окружном суде В. И. Фененко, а прокурору Киевской судебной палаты Г. Г. Чаплинскому министр юстиции И. Г. Щегловитов поручил по телеграфу взять на себя наблюдение за ходом дела.

* * *

После этого началось обсуждение внесенного запроса.

Выступивший первым В. М. Пуришкевич начал свою речь так:

– Господа, вы слышали тот запрос, который внесла правая фракция Государственной Думы? Мало запросов, вносившихся за время жизни Государственной Думы было так обосновано, как тот запрос, который оглашен был сейчас…

Однако, чувствуя неубедительность своего утверждения, Пуришкевич сделал попытку доказать существование ритуальных убийств чтением записки князя Голицына, хранящейся в делах сенатского архива за 1859 год. В ней передан рассказ крещенного в 1710 году раввина Серафимовича во Львове, «торжественно» открывшего еврейские тайны детоубийства и сознавшегося, что сам он будто бы производил их несколько раз. Сведения эти были напечатаны в 1760 году в книге под заглавием «Злость жидовска».

Однако наибольшим накалом отличалась речь Н. Е. Маркова-второго. Он первый подал с кафедры Государственной Думы сигнал, докатившийся до следственных и судебных органов Киева. Выступая после большой речи одного из кадетских лидеров В. И. Родичева, призывавшего во имя достоинства русского народа отвергнуть позорный запрос, Марков-второй стал подталкивать киевскую прокуратуру на ложный путь, давая понять, что следователи подкуплены «жидами»:

– Не можем мы забыть и того, что господин Фененко не первый следователь. Перед ним в этом деле следователем был Медведев. Он с первой же минуты сцапал родную мать убитого и посадил ее в тюрьму, а жидов оставил спасаться бегством.

Восклицая, что пока «Россия доверялась суду, жиды-убийцы до сих пор не обнаружены, до сих пор не пойманы», он замахнулся и на прокурора киевской судебной палаты, то есть Чаплинского, заявив, что «от такого парящего над следствием судебного орла мы, господа, вряд ли многого дождемся…»

«Спешность нашего запроса, – говорил он, – основывается на страхе, что правительственная власть не остановит этих ужасных, диких, зверских ритуальных преступлений, что «наша детвора, гуляющая на солнце, веселящаяся, радующаяся в садиках, каждую минуту может попасть в беду, что к ней может подкрасться с длинным кривым носом жидовский резник и, похитив резвящегося на солнышке ребенка, тащить его к себе в жидовский подвал и там выпустить из него кровь…

Этих иудейских резников нельзя судить как обыкновенных убийц… Надо преследовать всю… иудейскую секту, которая посылает своих резников, делает сборы на высачивание крови из детей, подготовляет этих своих резников, собирающих в чашки детскую кровь, истекающую из зарезанных детей, и рассылает эту кровь по иудеям – лакомиться пасхальным Агнцем, – лакомиться пасхой, изготовленной из крови христианских младенцев!

Далее Марков-второй перешел к откровенным угрозам:

– В тот день, когда русский народ убедится окончательно, что уже нет возможности обличить на суде иудея, режущего русского ребенка и вытачивающего из него кровь, что не помогают ни суды, ни полицейские, ни губернаторы, ни министры, ни высшие законодательные учреждения, – в тот день, господа, будут еврейские погромы…

Он призвал Государственную Думу издать специальный законопроект, чтобы евреи «не могли резать наших детей», и под рукоплескания справа закончил свое выступление заявлением, что все, кто отвергнет запрос, окажутся перед лицом русского народа «злодеями, врагами рода человеческого, жидовскими наймитами».

Но, несмотря на все старания Маркова-второго, Дума на этом же заседании отклонила спешность запроса большинством сто сорок голосов против шестидесяти.

Таким образом, первый запрос фракции правых в Думе подготовил почву для возникновения дела Бейлиса. А покамест ничего не подозревающий приказчик кирпичного завода Зайцева в Киеве еврей Мендель Бейлис гулял на свободе. Но меч «правосудия» уже был занесен над его головой. 3 августа 1911 года Бейлис был арестован. Арестован, но не осужден, так как достаточных улик все еще не находили. Нужен был еще толчок… Он последовал 7 ноября 1911 года, после открытия пятой сессии Государственной Думы.

* * *

Инициатором второго запроса был товарищ прокурора Виленского окружного суда, член Государственной Думы Георгий Георгиевич Замысловский. Запрос был внесен в Думу после того, как 3 ноября 1911 года думская комиссия по запросам рассмотрела и отклонила первый запрос фракции правых по поводу убийства в Киеве Ющинского. Отклонила потому, что никаких данных о существовании иудейской секты, совершающей ритуальные убийства, у нее не имелось и представлено не было.

Поэтому Замысловский, как он выразился, «принужденный мнением думского большинства, свел вопрос во втором запросе на формальную почву», то есть только «о злонамеренности и преступности действий чинов киевской сыскной полиции».

То, на что полгода тому назад Марков-второй достаточно подробно намекал с кафедры Государственной Думы, было сказано официально и открыто. Министров спрашивали: «Известно ли вам, что при расследовании ритуального убийства всякий раз мы наталкиваемся на ряд незаконных действий полиции, которая старается выгородить иудеев, на действия, которые могут быть объясняемы только подкупом?»

Запрос утверждал, что «киевская полиция предприняла ряд действий к сознательному затемнению дела, не к обнаружению истины, а к сокрытию ее, не к изобличению иудеев, совершивших зверское убийство ради крови христианского ребенка, а к отвлечению подозрения и даже к созданию ложных улик против лиц неповинных». При этом выражалось сожаление, что «судебный следователь привлек пока в качестве обвиняемого только одного иудея – Бейлиса, и то лишь за последнее время».

Так на этом, семнадцатом заседании пятой сессии Думы, впервые прозвучало с кафедры имя никому дотоле неизвестного приказчика Бейлиса.

5. Дело Бейлиса

Какие же были факты, на основании которых можно было бы начать против Менделя Бейлиса судебный процесс?

На Верхнеюрковской улице, на окраине Киева, стоял двухэтажный деревянный дом, где на втором этаже жила со своим мужем, мелким почтовым чиновником, содержательница воровского притона Вера Владимировна Чеберяк. У нее было трое детей – две девочки, Валя и Люда, и мальчик Женя, товарищ ученика Киевософийского духовного училища Андрюши Ющинского. Что квартира Чеберяк посещалась профессиональными ворами, было известно киевской полиции. Веру Владимировну не раз арестовывали, делали обыски, находили краденые вещи, таскали по участкам.

Утром 12 марта 1911 года, в день исчезновения, Андрюша зашел за Женей, чтобы сходить с ним в усадьбу Бернера, привлекавшую детей пустырем, поросшим лесом, расположенным по широкому склону горы, спускающейся к Кирилловской улице. Внизу, за горой, расстилалась просторная даль с излучинами Почайны, виднелся кирпичный завод, с такими же навесами, трубами и «мялами», как и на заводе близлежащей усадьбы купца Марка Ионова Зайцева, у которого работал приказчиком Бейлис.

«Мялы» – это сооружения, где мяли, то есть месили, глину для кирпичей. Когда рабочих не было, на этих «мялах» дети играли в карусель, катаясь на свободно вращающемся шесте, прикрепленном к вбитому столбу.

Набегавшись в усадьбе Бернера, Женя со своим товарищем Андрюшей вернулся домой, на Верхнеюрковскую улицу. Это событие прежде всего отмечает обвинительный акт. Но как?

После исчезновения Ющинского Женя Чеберяк рассказал председателю молодежной организации «Двуглавый орел» студенту Владимиру Голубеву, что вернулся домой вместе с Андрюшей. Однако при последующих разговорах с Голубевым он стал отрицать этот факт, хотя свидетели Казимир и Ульяна Шаховские, жившие неподалеку от квартиры Чеберяк, удостоверили, что видели мальчиков вместе с Жениного дома.

Но почему этим делом заинтересовался студент Голубев? Что ему, собственно, было нужно? Одно обстоятельство может сразу все разъяснить. Девизом этого студента служило: «Понеже всякий жид – гад есть». Поэтому-то отказ Жени Чеберяка от первого показания Голубеву свидетельствует, что лица, которые могли внушить такой отказ, были заинтересованы в том, чтобы скрыть возвращение Андрюши из усадьбы Бернера к дому Веры Чеберяк. И эти лица должны были быть для Жени достаточно авторитетными, чтобы он их послушал.

Указание на Бейлиса впервые появляется в показании Казимира Шаховского, служившего фонарщиком у подрядчика по освещению улиц той окраины Киева. По его словам, через три дня после исчезновения Андрюши он спросил встретившегося ему на улице Женю Чеберяка:

«Ну, как ты погулял с Андрюшей в тот день, когда я видел вас вместе?»

Женя ответил, что им не удалось тогда хорошо поиграть, так как в усадьбе Зайцева их спугнул недалеко от кирпичеобжигательной печи какой-то мужчина с черной бородой.

«Давая такое показание судебному следователю, – говорится в обвинительном акте, – Шаховской заявил, что, по его мнению, мужчина с черной бородой был приказчик завода Мендель, и при этом высказал предположение, что Мендель принимал участие в убийстве Ющинского, а Женя Чеберяк заманил Андрюшу в усадьбу этого завода».

Вот где начало «дела Бейлиса» – предположение Казимира Шаховского, что названный Женей Чеберяком «мужчина с черной бородой» был Мендель Бейлис, который, по мнению проницательного фонарщика, принимал участие в убийстве Ющинского!

Но почему Шаховского, по утверждению соседей, «редко державшегося твердо на ногах», заинтересовал вдруг вопрос, как Женя Чеберяк «погулял» три дня назад с Андрюшей Ющинским?

Как мог Женя не знать, если не фамилии, то хотя бы имени приказчика, жившего двенадцать лет на той самой заводской усадьбе, где он с Ющинским играл чуть не каждый день? А если знал, то почему не назвал?

Все эти обстоятельства прямо свидетельствуют против разумности предположения о виновности Бейлиса. Это не улика против него, как утверждает обвинение, а наоборот. Но в дальнейшем от такого прочно заложенного «фактического» фундамента фантазия начала быстро разыгрываться, захватывая все большее количество «свидетелей».

Так, жена Казимира Шаховского Ульяна показала, что некая нищенка Анна Волкивна рассказала ей, будто, когда Женя Чеберяк, Ющинский и какой-то третий мальчик играли в усадьбе Зайцева, живущий там мужчина с черной бородой схватил на ее глазах Андрюшу и потащил его при всех, среди бела дня, в обжигательную печь. Однако сама Волкивна, оказавшаяся Захаровой, заявила на следствии, что такого разговора она с Ульяной не вела.

Несмотря на это, Ульяна продолжала под чьим-то нажимом добиваться своего и, как показывают документы, в пьяном виде сообщила производившему розыски по делу агенту Полицущу, что муж ее Казимир 12 марта лично видел, как Бейлис тащил к печи Ющинского.

Вот эти-то бессмысленные свидетельства супругов Шаховских, которые к тому же, по утверждению следователя, несколько раз изменяли свои показания и сами себе противоречили, и легли в основу обвинительного акта о предании Бейлиса суду.

К ним были присоединены еще более фантастические документы. Например, записка Бейлиса к своей жене, причем написанная не им, а будто бы от его имени тюремным сидельцем и переданная вовсе не жене заключенного, а другим тюремным сидельцем тюремному надзирателю.

Показание некоего Козаченко свидетельствовало, будто Бейлис предложил ему за известную сумму отравить двух свидетелей и между ними Наконечного, который, будучи допрошен на следствии несколько раз, неизменно давал благоприятные для подсудимого отзывы.

Муж Веры Чеберяк доносил, будто Женя рассказывал ему о двух приезжавших к Бейлису евреях в необычных костюмах, которых он видел молящимися.

Но кульминационным пунктом обвинительного акта является показание девятилетней дочери Веры Чеберяк Людмилы о том, как она, Женя, Ющинский, Евдокия Наконечная и другие дети катались на «мяле» и «вдруг увидели, что к ним бежит Бейлис с двумя евреями», все дети бросились убегать и успели скрыться, Андрюшу же евреи схватили и потащили к печи. К сожалению, в обвинительном акте не объясняется, каким образом публичное похищение евреями Ющинского на дворе завода не было обнаружено в тот же день и даже в ту же минуту.

Таков был обвинительный акт по делу, взбудоражившему всю Россию и привлекшему к себе внимание всего мира!

* * *

28 сентября 1913 года я опубликовал в № 267 «Киевлянина» критический разбор произведения киевской прокуратуры по делу Бейлиса. Можно себе представить, какую реакцию это вызвало в правых кругах. На редакцию газеты обрушился целый поток самой отборной брани, причем немало было обвинений и в том, что «Киевлянин» куплен жидами».

Но ни один из этих людей, проклинавших меня на все лады, не произнес ни одного слова в опровержение моих утверждений о полной несостоятельности обвинительного акта по делу Бейлиса. И даже после того, как лексикон сквернословия был исчерпан и, казалось бы, пора была бы приступить к спору по существу, юристы молчали.

Почему? Разве среди консервативного русского общества было мало лиц с юридическим образованием или принадлежащих к судебному ведомству? Почему же только брань заливала газетные столбцы и никто из них не отважился опровергнуть мою критику по существу?

Дело в том, что «Киевлянин» выступал с определенным утверждением о полной неудовлетворительности обвинительного акта только потому, что ему была известна беспристрастная оценка, которую дали этому документу неподкупные юристы.

А почин правдивому отражению этого дела на страницах «Киевлянина» положил Дмитрий Иванович Пихно.

За год до своей кончины он опубликовал в № 148 «Киевлянина» за 1912 год разоблачения, которые были сделаны по делу об убийстве Ющинского начальником киевской сыскной полиции Николаем Александровичем Красовским, жестоко за это поплатившимся.

Это был опытный сыщик, открывший целый ряд крупных преступлений, розыски по которым считались уже прекращенными ввиду отсутствия в руках местной полиции каких-либо нитей к их раскрытию. И когда в деле убийства Ющинкого работа чинов местной сыскной полиции потерпела фиаско, тоже был приглашен Красовский. Он с несомненной очевидностью установил, что мальчик Андрюша был убит воровской шайкой в квартире Веры Чеберяк с целью избавиться от мальчика, который знал, что делается в шайке. А ритуальный способ его убийства являлся удобным поводом, чтобы вызвать еврейский погром и замести следы преступления.

Однако вместо благодарности за раскрытие преступления, как писал Дмитрий Иванович в «Киевлянине», Красовский «почему-то был устранен от этого дела. Затем он был причислен к штату губернского правления и, наконец, 31 декабря 1911 года совершенно уволен».

В. Г. Короленко, бывший на судебном процессе Бейлиса, рассказывает:

«Там я видел господина Красовского уже в штатском платье и в очень щекотливом положении: господа «обвинители» настойчиво, упорно и не особенно тонко старались внушить присяжным, что он не просто бывший полицейский, а мрачный злодей, отравивший при помощи пирожного детей Чеберяковой…»

Обвинители старались это внушить потому, что вскоре после нахождения 20 марта 1911 года в пещере на склоне горы в усадьбе Бернера трупа замученного мальчика Андрюши дети Веры Чеберяк, с которыми он играл там, Женя и Валя, умерли от дизентерии. По этому поводу также немало было в газетах всяких кривотолков и намеков.

* * *

Опубликование газетой «Киевлянин» расследований Красовского по делу загадочного убийства Ющинского вызвало в Думе целую бурю. За неделю до роспуска последней, пятой, сессии Государственной Думы третьего созыва, в сто сорок пятом заседании, 2 июня 1912 года, председатель М. В. Родзянко огласил нижеследующее заявление:

«Нижеподписавшиеся члены Государственной Думы предлагают поставить на обсуждение в одно из ближайших заседаний внесенное правой фракцией Государственной Думы заявление о запросе министру внутренних дел о незакономерных действиях чинов киевской полиции по поводу следствия по делу об убийстве Андрея Ющинского».

Родзянко понял это заявление таким образом, что авторы его просят назначить особое вечернее заседание для рассмотрения вопроса по существу. Но это было очень трудно осуществить ввиду скопления многих неразобранных дел перед закрытием третьей Думы.

Лидер социал-демократической фракции (меньшевиков) Е. П. Гегечкори ознакомил членов Думы с разоблачениями Красовского, опубликованными в «Киевлянине», после чего обратился к ним с призывом голосовать за внесенное заявление:

– Я полагаю, что все русское, все честное русское общество должно сказать: довольно этого позора, довольно этой лжи, довольно этого человеконенавистничества, которые развиваются этими господами. Я полагаю, что все те, которые не боятся правды, все те, которые заинтересованы раскрытием истины во всем этом кошмарном деле, должны голосовать за наше предложение.

Между тем Г. Г. Замысловский, внесший полгода назад свой запрос министрам о незакономерных действиях киевской полиции, молчал. Понятно, что после того, что опубликовал Дмитрий Иванович, ему было невыгодно допустить разбор этого дела. Бейлис уже был арестован, все «чины полиции», захотевшие установить истину, устранены, и следствие шло уже по заранее намеченному, угодному ему пути. Поэтому он молчал.

Во время прений по вопросу, назначать или не назначать вечернее совещание для рассмотрения запроса Замысловского, граф Алексей Алексеевич Уваров ехидно задал мне провокационный вопрос, чтобы еще более скомпрометировать правых. Дело в том, что тогда я еще не выступал публично, ни с кафедры, ни в печати, в защиту Бейлиса. Он сказал:

– Мне лично хотелось бы знать, как объяснит почтенный Василий Витальевич Шульгин те разъяснения, которые были сделаны в «Киевлянине», в органе не менее почтенного господина Пихно? Родственная связь этих обоих почтенных членов палат вам известна, поэтому нам, конечно, будет крайне интересно, когда мы будем этот вопрос обсуждать, знать взгляд Василия Витальевича на мнение господина Пихно.

На это я ответил:

– Член Думы граф Уваров сделал мне честь обратиться ко мне с тем, чтобы я высказал свое мнение, вероятно, по тому, что здесь происходит в зале… Я полагаю, что «Киевлянин», который открыл свои страницы для того, чтобы представить на суд общества другое мнение, мнение тоже авторитетное, ибо оно исходит от опытного сыщика, заслуживает такого же внимания, как и мнения тех людей, которые смотрят на это иначе. Но как вы хотите, чтобы не только я, но даже Государственная Дума этот вопрос разрешила? Ждите, что скажет суд.