Текст книги "Последний очевидец"

Автор книги: Василий Шульгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

22. Выстрел в Киеве

1 сентября 1911 года я был где-то в Крыму, а может быть, на пароходе. В этот день, или, точнее сказать, вечером этого дня, агент Киевского охранного отделения Д. Г. Богров выстрелил в киевском театре в председателя Совета Министров Петра Аркадьевича Столыпина, смертельно его ранив. Таким образом, я не был свидетелем этой катастрофы, но мой отчим был и рассказал мне.

Почему это случилось в Киеве, в городе не только самом монархическом в России, но и самом «столыпинском»? Знаменитая телеграмма Столыпина: «Верю, что свет национализма, загоревшегося на западе России, в скором времени озарит всю страну», – была адресована Киеву в лице клуба киевских националистов. Может быть, Столыпину следовало быть убитым именно в Киеве, чтобы его могли похоронить в Киево-Печерской лавре, тысячелетней русской святыне.

Столыпин, прежде чем упасть на ковер смертельно раненным, совершил в воздухе крестное знамение, осенив им царскую ложу.

Дмитрий Иванович Пихно сидел в четвертом ряду партера. Перед ним сидели министры и другие высокие сановники. Место его было у самого прохода, идущего в направлении сцены от входных дверей. Он видел, как мимо него быстрым шагом прошел какой-то человек, и вслед за тем раздался выстрел. Петр Аркадьевич стоял, опираясь на барьер оркестра, но лицом к зрительному залу, то есть к царской ложе, как это было принято в антрактах. Он был в белом кителе, который сразу залило кровавое пятно. Совершив свое дело, человек во фраке побежал обратно.

Разумеется, публика пришла в великое смятение, и убийца, вероятно, ушел бы, потому что только находившиеся в непосредственной близости к Столыпину, как мой отчим, могли видеть происшедшее. Другие думали, что стреляли в Царя, но его в момент выстрела в театре не было.

Богров все-таки не ушел, потому что сцену убийства увидел из ложи бельэтажа один человек. Он видел, как Богров побежал по проходу. И когда добежал уже почти до самого выхода, господин из бельэтажа прыгнул на него сверху и сбил с ног. Так убийца был задержан.

Сохранилось письма еще одного свидетеля этого трагического вечера. Свидетелем этим является сам Государь Император Николай II. Вот что он писал 10 сентября 1911 года из Севастополя своей матери Императрице Марии Федоровне: «…Мы только что вышли из ложи во время второго антракта, так как в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета. Я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.

Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то. Несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой.

Тут только я заметил, что он побледнел и что на кителе у него и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстегивать китель. Фредерикс и профессор Рейн помогали ему.

Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели все, что произошло. Пока Столыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум – там хотели покончить с убийцей. По-моему, к сожалению, полиция отбила его от публики и увела в отдельное помещение для первого допроса. Все-таки он был сильно помят, с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в одиннадцать часов. Ты можешь себе представить, с какими чувствами?

Бедный Столыпин сильно страдал в эту ночь, и ему часто впрыскивали морфий. На следующий день, 2 сентября, был великолепный парад войскам…

Вернулся в Киев 3 сентября вечером, заехал в лечебницу, где лежал Столыпин, видел его жену, которая меня к нему не пустила. 4 сентября поехал в Первую киевскую гимназию – она праздновала свой столетний юбилей. Осматривал с дочерьми военно-исторический и кустарный музей, а вечером пошел на пароходе «Головачев» в Чернигов… Сделал смотр пехотному полку и двум тысячам потешных, был в дворянском собрании, осмотрел музей…

6 сентября в 9 часов утра вернулся в Киев. Тут на пристани узнал от Коковцова о кончине Столыпина. Поехал прямо туда, при мне была отслужена панихида. Бедная вдова стояла как истукан и не могла плакать… В 11 часов мы вместе, то есть Аликс, дети и я, уехали из Киева с трогательными проводами и порядком на улицах до конца. В вагоне для меня был полный отдых. Приехали сюда (то есть в Севастополь) 7 сентября к дневному чаю. Стоял дивный теплый день. Радость огромная попасть снова на яхту!

На следующий день, 8 сентября, сделал смотр Черноморскому флоту… Действительно блестящий вид судов и веселые молодецкие лица команд привели меня в восторг. Такая разница с тем, что было недавно. Слава Богу!..»

Так в окружении шумных, блестящих парадов и празднеств окончились страдания смертельно раненного премьера Российской державы…

Вероятно, Ольга Борисовна поняла все, когда не пустила к умирающему мужу того, кого он благословил после выстрела. Недаром В. Н. Коковцов говорил: «Если бы Столыпин не был убит Богровым, он был бы в октябре уволен».

Кем же оказался убийца Столыпина? Отец его был богатый еврей, владелец многоэтажного дома на Бибиковском бульваре. Молодой Богров был не только одним из представителей золотой киевской молодежи. Он является секретным сотрудником киевской охранки, иначе сказать, киевских жандармов.

Удивительно вот что. Столыпин погиб на десятом покушении. Он вышел невредимым из-под развалин дачи на Аптекарском острове в Петербурге, когда 13 августа 1907 года погибло сорок человек. Он благополучно летал на самолете с летчиком, которому было дано задание убить председателя Совета Министров. Не буду перечислять других случаев, однако скажу поразительную вещь. Столыпин многократно повторял: «Меня убьет моя охранка».

Во всяком случае, надо сказать одно. Киевские жандармы пришли в великое смятение, понимая, что их будут обвинять в убийстве главы правительства, а потому Богрова засудили в быстром, экстренном порядке и повесили через пять дней, чтобы замести все следы преступления. Во всяком случае, это была медвежья услуга. Вследствие этой спешности никто хорошенько не узнал правды. А узнать правду надо было.

Сотрудничество охранки с эсерами отчасти раскрыто в запросе социал-демократической фракции Государственной Думы по поводу убийства председателя Совета Министров, оглашенном секретарем Думы в первом заседании пятой сессии 15 октября 1911 года, в сороковой день со дня смерти П. А. Столыпина. Первым запрос этот подписал примыкавший к большевикам социал-демократ И. П. Покровский-второй.

«1 сентября сего года убит в Киеве председатель Совета Министров П. А. Столыпин. Вся обстановка убийства и ряд обстоятельств, сопровождавших его, ясно указывающих на прикосновенность к этому убийству чинов охраны, приковали к себе общественное внимание, поразившее своею необычайностью.

Не вдаваясь в глубь истории, можно указать, что за последнее десятилетие мы имели целый ряд аналогичных фактов убийства высших русских сановников при содействии чинов политической охраны. Никто не сомневается теперь, что убийства министра внутренних дел и шефа жандармов В. К. фон Плеве, уфимского губернатора Богдановича, командующего войсками Московского военного округа Великого князя Сергея Александровича, петербургского градоначальника генерал-майора свиты Его Величества В. Ф. Фон-дер Лауница были организованы сотрудником охраны, известным провокатором Азефом…

…Таковы общеизвестные факты из деятельности политической охраны с широко развитой ею системой провокации. Но если эта система требовала жертв себе вверху, среди самих творцов и защитников ее, то в стране она уносила тысячи жертв, тяготела над обществом кровавым кошмаром. Культивируемая сверху система провокации расцвела пышным цветом во всей охранной организации до самых ее низов. Повсюду инсценируются издательства нелегальной литературы, мастерские бомб, транспортировка из-за границы нелегальной литературы и оружия, подготовка террористических актов, покушения на представителей власти и т. д.

Благодаря такой широкой деятельности тысячи жертв, втянутых этой адской машиной, идут в ссылку, в тюрьму, каторгу, на виселицу. Вся общественная жизнь приносится в жертву молоху русской полицейской государственности. Охрана стала государством в государстве, правительством среди правительства, министерством в министерстве. Товарищ министра, заведующий полицией, стал хозяином положения, перед ним стал трепетать и сам министр внутренних дел.

Таким образом, охрана, созданная правительством как орудие грубого насилия против политически пробудившегося народа, усилила разложение, деморализацию и анархию высших правительственных органов. Она стала орудием междоусобной борьбы лиц и групп правительственных сфер между собою.

Самым ярким проявлением этой анархии органов государственной власти является факт убийства в Киеве председателя Совета Министров Столыпина. Столыпин, который открыто перед страной защищал необходимость для современного русского правительства существующей системы политического сыска и охраны, Столыпин, который, по словам князя Мещерского («Гражданин» № 37), говорил при жизни: «Охранник меня убьет», Столыпин, создавший культ охраны, погиб от руки охранника, при содействии высших чинов охраны. При каких обстоятельствах совершилось убийство Столыпина – известно.

Он убит Богровым, состоявшим на службе в охране «агентом внутреннего освещения». Богров был вызван начальником Киевской охраны полковником Н. Н. Кулябко в Киев специально для охраны Столыпина. Он получил входной билет в театр, где совершил убийство, от самого начальника охраны, с ведома других высших чинов охраны на киевских торжествах: чиновника особых поручений при министре внутренних дел обер-вице-директора департамента полиции М. Н. Веригина, начальника дворцовой охраны генерал-майора А. И. Спиридовича и товарища министра внутренних дел П. Г. Курлова, главного руководителя охраны. Богров допущен был в театр для того, чтобы раскрыть там террористов, которые, по его заявлению охране, должны были совершить покушение на жизнь Столыпина.

Приходится предполагать при этом, что чины охраны сознательно, намеренно должны были пропустить в театр и самих террористов, так как все входные билеты выдавались охраной, и, конечно, с чрезвычайным выбором. Такое предприятие совершалось для наибольшей славы охраны, когда покушение будет остановлено в последний момент. При этом обращает на себя внимание и тот факт, что один из выходов театра не был совершенно охраняем, и Богров после произведенных выстрелов в Столыпина направился именно к этому выходу.

На основании уже этих фактов, ставших достоянием общественного мнения, в обществе вплоть до самых правых его кругов вполне определенно формируется обвинение в несомненной причастности охраны к убийству Столыпина.

Там, где все было сосредоточено на охране, там, где на охрану было затрачено до миллиона рублей из государственного казначейства, там, где охраной непосредственно руководил сам товарищ министра внутренних дел, шеф жандармов, там, где чиновники охраны при содействии высших чинов охраны якобы напрягали все свое внимание на охране Столыпина, – там Столыпин убит».

Далее следует от имени подписавших это заявление следующий запрос председателю Совета Министров и министру внутренних дел: «Сознают ли они, что убийство бывшего председателя Совета Министров П. А. Столыпина, равно как и другие аналогичные убийства высших сановников, является естественным логическим следствием существующей организации политической полиции с широко развитой ее системой провокации, которая, естественно, разлагая правящие сферы, кладя на них пятно позора сотрудничества с наемными убийцами, налагает на общество гнет наглого, грубого насилия, парализующего живые силы народа, намерены ли они что-либо предпринять для уничтожения организации политической охраны с ее системою провокации?»

* * *

Как я уже говорил, Столыпина многие в Петербурге не любили и вели против него подкопы. Нельзя, конечно, сказать, что граф С. Ю. Витте, члены Государственного Совета П. Н. Дурново, В. Ф. Трепов и многие другие желали или были рады смерти Петра Аркадьевича. Но они так его всенародно поносили, что могла образоваться клика прислужников среди людей, у которых мораль отсутствует.

Но это не все. Императрица Александра Федоровна не скрывала своего нерасположения к председателю Совета Министров. Как можно поручиться, что не было таких карьеристов, которые думали, что можно возвыситься, если Петра Аркадьевича не станет?

Тягостное впечатление произвело и то, что те люди, по вине которых был убит глава правительства, не были должным образом наказаны. Расследование действий Киевского охранного отделения по высочайшему повелению от 9 сентября 1911 года было возложено на тайного советника, сенатора, члена Государственного Совета Максима Ивановича Трусевича. На основании данных расследования этот сановник составил заключение, переданное и моему однофамильцу тайному советнику, сенатору Николаю Захаровичу Шульгину, который, также по высочайшему повелению, начал предварительное следствие.

Но когда Шульгин привлек к делу главных руководителей охранки: полковника Кулябко, статского советника Веригина, генералов Курлова и Спиридовича, обвиняемых в бездействии, непринятии надлежащих мер охраны убитого премьера и превышении власти, то по приказу Императора следствие было прекращено. Из обвиняемых лиц пострадал лишь Кулябко, но не за убийство Столыпина, а за выяснившуюся во время расследования крупную растрату казенных денег, за что его и предали суду. Веригин и Курлов были уволены в отставку, а начальник дворцовой охраны генерал-майор Спиридович, непосредственно отвечавший за благополучие здания театра, поскольку в нем был сам Царь, по личному желанию Государя не был отстранен от должности даже во время следствия.

* * *

Государственная Дума после убийства Столыпина не была созвана на чрезвычайное заседание. Пятая ее сессия открылась, как обычно, 15 октября 1911 года. При этом не было объявлено, что первое заседание, приходившееся как раз на сороковой день после трагической смерти главы правительства, будет посвящено его памяти.

После объявления об открытии заседания было сообщено не об убийстве Столыпина, а об утрате, понесенной Государственной Думой в лице ее члена от Минской губернии генерал-лейтенанта в отставке, бывшего начальника жандармских отделений в нескольких губерниях С. Н. Мезенцева. Было предложено отслужить по нем панихиду, память его была почтена вставанием.

Только после этого председатель М. В. Родзянко выступил с прочувствованным словом о покойном Столыпине.

23. Эдисон

На четвертый день после смерти П. А. Столыпина на пост председателя Совета Министров был назначен Владимир Николаевич Коковцов, бывший в прежнем Кабинете министром финансов. Назначение это произошло 9 сентября 1911 года в Киеве, в день отъезда государя в Севастополь. Об этом событии мне рассказывали по-разному, но наиболее достоверно оно изложено со слов самого Коковцова в мемуарах графа С. Ю. Витте.

Его Величество до самого выезда не принял никакого окончательного решения. Он виделся с Коковцовым и другими министрами, которые в то время там находились, но относительно своих решений ничего не проявил.

Когда уже министры и все власти были на вокзале в ожидании приезда Их Величеств, отправлявшихся в Крым, вдруг появился фельдъегерь, который направился к той кучке, где стояли министры, и сначала как будто подошел к министру юстиции, а потом к нему, Коковцову, сказав, что государь ждет его во дворце. Коковцов взял автомобиль и экстренно поехал во дворец.

Прибыл он туда, когда государь и государыня уже собирались выходить, чтобы ехать на вокзал. Государь вошел с ним в кабинет и обратился к нему со следующими словами: «Я, Владимир Николаевич, обдумавши всесторонне положение дела, принял такое решение – я вас назначаю председателем Совета Министров, а министром внутренних дел Хвостова, нижегородского губернатора».

Камергер Двора Его Величества, бывший в 1910–1912 годах нижегородским губернатором, Алексей Николаевич Хвостов являлся членом «Союза русского народа» и был избран от Орловской губернии депутатом Государственной Думы четвертого созыва. Витте характеризует его как «одного из самых больших безобразников, для которого никаких законов не существует».

Быть может, такого же о нем мнения был и Коковцов, так как он обратился к Государю и начал умолять его, чтобы он Хвостова не назначал, сказав ему:

– Ваше Величество, вы находитесь на обрыве, и назначение такого человека, как Хвостов, в министры внутренних дел будет означать, что вы решились броситься в этот обрыв.

Государь этим был очень смущен, но, видя, что Государыня уже стоит в шляпе и его ждет, ответил Коковцову:

– В таком случае я прошу вас принять место председателя Совета Министров, а относительно министра внутренних дел я еще подумаю.

Причем Коковцов сказал, что он бы советовал назначить министром внутренних дел А. А. Макарова, бывшего в правительстве Столыпина товарищем министра внутренних дел и директором департамента полиции. Государь эту просьбу уважил и, когда приехал в Ялту, согласно представлению Коковцова назначил министром внутренних дел Макарова. Хвостов был назначен на этот пост лишь 26 сентября 1915 года, когда Коковцов уже не был главой правительства.

* * *

5 декабря 1911 года В. Н. Коковцов выступил в Государственной Думе с декларацией нового правительства. Тогда, по крайней мере некоторым, стало ясно, что «невознаградимые потери» есть.

Мой отчим, Дмитрий Иванович, говорил мне по этому поводу:

– Программа как программа, очередная программа. Но разве это нужно России? России нужны крупные реформы, размах и изобретательность. Мы обязаны идти вперед, потому что весь мир идет вперед, и, если мы отстанем, нас сомнут.

В начавшихся в Государственной Думе прениях по поводу заявления председателя Совета Министров В. Н. Коковцова пришлось выступить и мне. Немного перефразировав мысли моего отчима, я выразил свое недовольство не столько самой правительственной программой, сколько личностью Коковцова в роли председателя Совета Министров, причем сказал это достаточно недвусмысленным образом:

– Даже не было никаких сомнений в этом отношении, я совершенно точно скажу, что моя мишень; я говорю не против правительства вообще, вернее, я буду брюзжать не по адресу правительства вообще, а по адресу главы правительства. Причина того резко изменившегося отношения к председателю Совета Министров лежит, по-моему, не в той декларации или тетрадке, как ее кто-то здесь назвал, которая нам здесь была прочитана. По-моему, в этой декларации есть несколько сомнительных фраз, не очень много хороших и разумных вещей.

А дело в том, что как бы мы ни говорили, как бы мы ни расходились в самых разнообразных вещах, однако надо признать всем, что плохо с русским народом. Мы не только безнадежно отстали от наших западных соседей, но даже внутри на этой огромной равнине, которая называется Российской империей, и тут происходит страшная трагедия: мы отстаем от поляков, евреев, финнов, немцев и чехов, отстаем – это факт.

При этих условиях нужны героические усилия, чтобы вывести русское племя на путь.

И вот этих героических усилий, этого творчества, этой вдохновенной личности, этого человека, который будет день и ночь сидеть и думать, что бы сделать в этом отношении, человека, которого я бы назвал, с вашего разрешения, политическим Эдисоном, такового у нас нет.

Я бы сказал больше: на нас производит такое впечатление В. Н. Коковцов, что, хотя он великоросс по происхождению, но держится больше малороссийской поговорки: «Моя хата с краю, ничего не знаю».

Вот, собственно говоря, что мы ставим в вину главе правительства – не отдельному министру, а именно главе: нет широты плана, нет размаха, нет смелости, – а по условиям времени это нужно. Конечно, мне могут возразить, что критиковать легко, а вот пожалуйте на это место и тогда сделайте чего-нибудь. Да, это, конечно, совершенно верное возражение, но надо сказать, что мы на это место и не мостимся. Наше дело, собственно говоря, критика, это – наша специальность; поэтому мы только в этой области можем быть сильны.

Конечно, мое выступление не могло пройти не замеченным Коковцовым. Оно задело его за живое. Не упоминая моего имена, он, однако, также достаточно недвусмысленным образом ответил мне в своей разъяснительной речи после закончившихся прений 13 декабря 1912 года, хотя и утверждал, что отвечать не будет:

– На первом месте я должен поставить нападки личного свойства, критику человека, а не его действий и даже не его мыслей. Часть этих нападок была сделана в форме весьма грозной, повелительной, под девизом: «Я вас!»[3]3
  Грозный крик, с которым у римского поэта Вергилия бог морей Нептун обратился к разбушевавшимся ветрам.


[Закрыть], другая носила, скорее, характер полупокровительственного выражения недовольства и недоброжелательности.

Наступили так называемые большие думские дни, на хорах большое количество публики, так же как и сегодня, депутатские места не зияют пустотой; наконец, от имени правительства выступает хотя и не государственный Эдисон, а все-таки председатель Совета Министров.

Как же этим случаем не воспользоваться, как же остаться в скромных пределах будничного, может быть, довольно скучного обсуждения правительственной программы, разбора ее по частям, сопоставления отдельных ее вопросов, как же не подняться до верхнего регистра и не унестись в небесную высоту и с этой высоты вещать новые политические истины.

Не отвечаю я прежде всего на личные нападки потому, что мне думается, что было бы гораздо больше пользы, если бы трибуна Государственной Думы была очищена вообще от личных выступлений, да, кроме того, и практически они совершенно не нужны.

Я прошу господ членов Государственной Думы быть уверенными в том, что я вполне сознаю, выслушав все неблагоприятные обо мне суждения, насколько невыгодно мое положение и насколько оно было бы несоизмеримо приятнее и легче, если бы, входя сюда, я знал, что большинство членов Государственной Думы, – я не говорю все, такого счастья на земле не бывает, – относится ко мне с благожелательностью, доверием и одобрением, относится положительно, а не отрицательно.

И так как мы силою судеб и обстоятельств, от нас далеко не зависящих, поставлены в условия обязательной совместной деятельности, то, мне кажется, было бы гораздо проще оставить говорить о том, кто хорош и кто нехорош, кто Эдисон и кто просто казначей, и попытаться перейти на совместную работу, тем более что эта совместная работа представляется для нас просто обязательной.

Вот почему я не стану вовсе отвечать на эти личные выпады, тем более что они на самом деле представляют собою совершенно второстепенный интерес.

Так ответил мне Коковцов.

Но сейчас я думаю, как и раньше. Конечно, Владимир Николаевич не был виноват. Как не был виноват весь класс, до сих пор поставлявший властителей, что он их больше не поставляет… Был класс, да съездился!