Текст книги "Показуха (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Ладно, не тараторь, – сказал Юхимович, разжимая руки и освобождая его от своих объятий.– В этих делах и другую сторону надо иметь в виду. А вдруг этой Марьянке я в глаз попаду, что тогда – насильничать станешь? Ты смотри у меня! А пока, давай делом займемся. Урожай надо собирать, план показывать и не сто процентов, как в прошлом году, а все двести.

– Двести процентов выполнения плана? да ты что офонарел? Да нас замучат, работать не дадут! Надо будет ввести единицу экскурсовода, – сказал председатель.

– Я сам буду экскурсоводом, на то я и секретарь парткома. Особенно ежели зачастят к нам иностранцы. А пока надо урожай собрать, отчитаться. Как только ты вышел из ямы, пшеница сразу же в рост пошла, буреть начала и месяца, кажись, не прошло, а колоски уже гнутся к земле на золото похожи.

– А где раб силу взять?

– Найдем, не беспокойся. Я к Дырко Затычко отправлюсь, пущай полк солдат выделит. Он с командующим – вась – вась, по душам, значит.

Только Юхимович произнес фамилию Первго секретаря, как раздался звонок в кабинете председателя. Секретарша тут же его позвала:

– Первый на проводе, Тарас Харитонович, срочно!

Тарас Харитонович бросился, сломя голову в свой кабинет, дрожащей рукой схватил трубку.

– Товарищ Талмуденко! поздравляю вас и в вашем лице всех тружеников колхоза. Молодцы, хорошо работаете! Со мной только что сам Ильич по телефону разговаривал, он хочет вам три ордена Ленина повесить. Товарищ Губанов у тебя? Ну-ка, дай ему трубку!

Юхимович лениво взялся за трубку, и как равный равному, сказал:

– Я слушаю вас, товарищ Дырко Затычко! Со мной тоже говорил Леонид Ильич, буквально десять минут назад. Я уже собирался вам докладывать. У нас тут просьба. Нам раб сила нужна. Позвоните командующему войсками, пусть хоть тысячу солдат выделит на уборку урожая. Надо процент выполнения сдачи зерна выполнить. На сколько? Я думаю на двести процентов. Много? почему, товарищ Затычко? Ах, простите: Дырко Затычко, оговорился, извините, конечно. Наш афторитет – это и ваш афторитет, поймите это. Мне вам перезвонить к вечеру? Можно к осени. Хорошо, слушаюсь.

Тарас Харитонович стоял, раскрыв рот. Он всякое видел в жизни, но чтоб сам первый секретарь области, у которого больше власти, чем у всех царей вместе взятых, звонил в какой-то колхоз, расположенный в тьму тараканьи, такого он еще не встречал ни разу в своей жизни. Даже когда он у бункера стоял – такого не было. Правда, Леонид Ильич иногда чихал довольно громко, но не выходил при этом из бункера и потому это несравнимо с тем, что он сегодня, только что звонил в колхоз.

– Ну, вот раб силой мы к осени обеспечены. Давай срочно собрание для принятия повышенных социалистических обязательств. Надо красиво оформить, записать: принято единогласно на общем собрании колхозников и послать Ильичу. Ордена так просто не даются, ты не думай,– наставительно сказал Юхимович.

6

Общее собрание колхозников было назначено на воскресение в конце рабочего дня. На период уборки зерновых у крестьян вообще не было выходных: все ждали коммунизма, а чтоб он быстрее наступил, надо было работать каждый день с утра до ночи без выходных.

Это собрание прошло организованно и быстро. Некогда было толкать речухи, да мусолить эти социалистические обязательства: их приняли единогласно. Тем не менее, собрание бурлило. Все задавили один и тот же вопрос: сколько вагонов чернозема собирается закупить Москва? Она заплатит деньгами или рассчитается одним трахтором?

Тарас Харитонович и Андрей Юхимович пожимали плечами и вопросительно поглядывали друг на друга.

– Кто распустил такой реакционный слух, выдь на сцену и покажись перед честным народом? – сказал Юхимович и стукнул кулаком по столу, так что графин с водой подпрыгнул.

– Ты, Юхимович, не дури, – сказал тракторист Разливайко, – ты сам с лопатой в поле ездил грунт показывать представителю Москвы? Так, чи ни? Признавайся, не то мы твою Одарку сюды вытащим.

Тарас Харитонович побледнел от ужаса.

– Все, мы разоблачены, Юхимович, выручай, ради Бога, – шепнул он парторгу на ухо.

– Да, я ездил, – мужественно признался Юхимович. – Ну, и что из этого? Ездил, так ездил. Товарищ действительно приезжал. Но Москва прислала товарища фотографировать урожай пшеницы, но не грунт исследовать. А что касаемо лопаты, то действительно я брал лопату. Мало ли что в дороге может случиться. И случилось таки. Чуть свернули с утоптанной дороги, – колеса в землю погрузились, пришлось откапывать. Признаюсь: виноват, малость. Дома пошутил, что едем, грунт исследовать, я не знал, что бабы такие языкатые: из мухи слона сделают; а среди них и моя супруга Одарка. Вот и поползли слухи...Я виноват только в том, что как член Ленинской партии, не сумел воспитать свою супругу в духе марксизма-ленинизма: она не может хранить ни государственную тайну, ни семейную. Каюсь, товарищи.

– Что-то больно фитография на подделку смахивает, – сказала одна старуха из зала, – рази могло так быть, чтобы дохлые колоски пшеницы были выше головы нашего любимого преседателя? Ну-кась, подымись, Харитоныч!

Тарас Харитонович, ни о чем не думая, встал.

– Вон здоровяк какой! Да ты выше ентих колосков в два раза, – продолжала старуха Фрося, не унимаясь. – Али ты на коленях стоял, когда ентот москаль фитоаппаратом клацал?

Тарас Харитонович побледнел. В его голове мгновенно возник план самозащиты. Он уже открыл, было рот, но Андрей Юхимович отстранил его рукой и сказал:

– Товарищи колхозники! я вижу: наш патриотизм опустился до нуля. Партия заботится не только о престиже страны, но и о нашем колхозе, на базе которого, будет разворачиваться строительство коммунизма, а вы начинаете выискивать блох в чистом белье! к чему это? Да знаете ли вы, что газета "Правда" продается на улицах Лондона, Парижа, Рима и Вашингтона? Угнетенные народы этих стран смотрят на фотографию, видят такой урожай в нашем селе, в Николаевке и у них слюнки текут, а может быть и слезы. Такие же старушки, как и вы наверняка говорят: приди , Тарас Харитонович, ослобони нас от игы капитализма, стань нашим председателем и тогда и у нас получится такой урожай, и мы станем выращивать такую пшеницу, мы такие же трудящиеся, только купитулизм нам жить мешает.

– Да я уже десятки писем получил из Америки, – убедительно соврал Тарас Харитонович.

В зале воцарилась мертвая тишина. Все поняли, насколько парторг прав.

– Ну, звиняйте нас, безмозглых старух. Нам как-то уж, вроде бы и все равно, лишь бы войны не было, да чтоб наши дети и внуки хорошо жили, да в эту коммунизьму хоть одной ногой вступили, – стала откатывать старуха Фрося.

– Молчи, Фрося! Не оправдывайся, – сказала рядом сидевшая старуха с клюкой, – неча языком трепать! Наш Юхимчик прав. Да и Тарасик прав. Ежели еще начнут клацать фитоаппараты, так глубже яму надо рыть, пущай эти купиталисты завидуют нам! Я одобряю ентот метод. Молодцы. Вы настоящие ленинцы-сталинцы!

На этом собрание и закончилось.

Тарас Харитонович действительно стал получать письма со всех уголков страны. В письмах были не только поздравления и пожелания дальнейших успехов, но и предложения завязать переписку и даже познакомиться. Так бригадир хлопкоробов из Узбекистана Гульджамал Кочмуратова с письмом прислала и фотографию, где она сидела, наклонив голову так чтобы урожай хлопка доставал до подбородка.

– Дорогой Талдмуратов Тарис Харитхорович, – писала Гульдмажал. – Моя есть одинокий баба. Моя муж на фронт – пиф -паф. Я желайт знакомится и получит ответ. Когда мы соединит твой пшеница с мой хлопок – получится коммунизм. Пришли свой фотография и как ты одна живешь, на уважений – Гульдмажал.

Жена Тараса Харитоновича Кучерявко Пульхерия Демьяновна, с которой он жил в гражданском браке вот уже пять лет, недавно приехала к нему из Хортицы и, поскольку у нее было неполное среднее образование, тут же получила задание сортировать письма, ежедневно прибывающие со всех концов Советского союза. Она, прочитав письмо Гульдмажал, тут же предала его огню, а остальные письма, не вскрывая, стала складывать в мешок. Когда третий мешок был заполнен, она предложила мужу сдать все письма в архив, но Тарас Харитонович махнул на это рукой: у него были более важные дела. Надо было собирать документы, характеристики, так как обком партии предложил его кандидатуру в депутаты Верховного совета Украины. Так как выборы проходили сугубо формально, и альтернативных кандидатур никто никогда не выставлял, то достаточно было попасть в список для так называемого тайного голосования – и вы становилась депутатом парламента коммунистической страны. Коммунисты рекомендовали, а народ избирал. Как только Тарас Харитонович попал в списки кандидатов в депутаты, он вместе со своим парторгом отпраздновали победу.

– Послушай Юхимович, мне тут поляков суют, – сказал Тарас Харитонович, уже изрядно подвыпив, – а это каверзный народ, хоть и наши младшие братья. Мы им, можно сказать, на блюдечке с голубой каемочкой, преподнесли новый демократический строй, но...Я их еще с войны знаю. Поляк будет тебе улыбаться, дифирамбы петь, а не знаешь, с какой стороны тебя укусит. Они убеждены, что мы не коммунизм строим, а рабство. Представляешь? Нам-то и показывать им особенно нечего. Как быть, скажи? ты мастер на всякие хитрости и выдумки.

– Давай еще по одной, – предложил Юхимович, самодовольно улыбаясь. – А поляки пущай приезжают. Я поведу их сам. Ты можешь не беспокоиться. Когда они будут?

– Во вторник.

– Сегодня суббота, – сказал Юхимович.

– Какая тебе суббота? сегодня четверг, – рассмеялся председатель.

– О, так у нас много времени. Мы можем принять не только поляков, но и американцев. Я им покажу, как живут наши колхозники.

– Как ты это сделаешь?

– Пока не спрашивай. Увидишь потом. Только, чтоб мне никто не мешал.

– Я наделяю тебя особыми полномочиями.

7

Через неделю польская делегация в количестве двадцати человек была в колхозе имени Ленина, гремевшего теперь на всю страну. Руководитель делегации, профессор сельскохозяйственной академии наук пан Борщевский, как только прибыли на место, тут же начал спрашивать, где находится туалет.

– Зеро, зеро, – все повторял он, дергая за рукав Юхимовича, который только пожимал плечами.

– Какое тебе еще "зэро"? ты лучше скажи, что ты хочешь, пан, и мы тебе все предоставим. Ах, ты, я вижу туфельки испачкал, вот оно что. Тут, брат, резиновые сапоги нужны и чтоб голенища до колен были, тогда никакого "зэра" тебе не надо будет.

Пан Борщевский неодобрительно покачал головой, потом стукнул себя по лбу и произнес:

– Дзенкуе, пан...ми сказаль пис– пис, вот шьто ми хотель сказать...тулет, пис-пис, нул-нул.

– А так тебе туалет, уборная, значит? два нуля по-городскому. Так бы и сказал, пан, чего ж это ты жмешься, а не говоришь. Мы вас от немцев освободили, а ты двух слов по-русски сказать не можешь. Тоже мне профессор!

– Дзянкуе, пан...пис-пис, – повторял настырный профессор.

За толстыми массивными очками невозможно было разглядеть, смеются ли глаза профессора, издевается ли он, или действительно его так приперло – дальше некуда. К счастью подбежала переводчица Люся, перебросилась несколькими фразами с профессором и объяснила, что профессор хотел бы начать осмотр с туалета.

– Нет у нас туалета! – возмутился Юхимович. – Мы без туалета обходимся. Туалет – это пережиток капитализма, а мы свободные люди...мы все это делаем на воздухе, на воле. Мы вам лучше покажем наши достижения, а туалет – тьфу! что это за достижение?

– Давайте, сформулируйте как-нибудь иначе, – сказала переводчица. – Очевидно, наши друзья из братской Польши считают, что туалет – это свидетельство культуры колхозников, строящих коммунизм. Они там ближе к Западу, где в туалетах чище, чем в наших прихожих.

– Скажите: туалет у нас есть, но в данном случае он на ремонте, – не растерялся Юхимович.– Эй, Дунька, уведи пана за дом, покажи, где можно облегчиться, а сама тут же вернись сюда, поскольку пану надо приспустить штаны.

– Дзянкуе, пан, зрозумило, вшыско едно, пше добже, – рассмеялся профессор, будто его кто-то пощекотал под мышкой.

– Гм, коварный же ты, пшек, наш младший брат, – бормотал себе под нос Юхимович, – обманул меня, но я тоже в долгу не останусь. – И уже во весь голос, словно с трибуны, когда не работает микрофон, – продолжил: – Идем, дорогие гости, я покажу вам наше хозяйство. Вы увидите наши достижения и немедленно начнете создавать колхозы у себя на родине.

– Дзянкуе, пан, – снова ехидно улыбнулся профессор и продолжил на родном языке.– Нам не нужны ваши достижения, ваши высокие показатели, потому что все добро отбирает государство. Вы нам покажите, как живут ваши крепостные. Мы это хотим посмотреть, а ваши достижения...это ваши ракеты.

– Какие еще крепостные? – возмутился Юхимович.

– Прошен пердон, пан, – сказал Борщевский, сопровождая свои слова приятной улыбкой. – Я хотел сказать ваши колхозники, а крепостные...так получилось, прошен пердону.

– Хорошо, сейчас покажем. Куда хотите? Может, начнем с меня?

– Они спрашивают, какую должность вы занимаете в колхозе? – сказала переводчица.

– Гм, птичник я, – не растерялся Юхимович, – куриный помет выгребаю, кормами их обеспечиваю. От каждой второй курицы одно яйко получаю. Потому яиц у меня дома – завались. Идемте ко мне – угощу.

8

Профессор сказал «добже» и все члены делегации повторили за ним «добже», что, в общем, свидетельствовало о природном стремлении поляков к коллективизму.

Дом Юхимовича, похожий теперь больше на помещичью усадьбу, был огорожен деревянным забором из строганных, остроконечных дощечек, выкрашенных в коричневый цвет. За забором красовался дом из кирпича в два больших окна со стороны торца, окаймленных наличниками с узорчатой резьбой. Из будки выскочил бульдог, загремел цепью, пытаясь броситься на гостей. Инструктор обкома партии Широкописько, у которой душа ушла в пятки от этого лая, шепнула на ухо Юхимовичу, чтобы он закрыл собаку в будке во избежание непредвиденного случая, но тут хозяйка Одарка вышла с хлебом и солью, пристыдила собаку и стала открывать ворота.

– Милости просим, гости дорогие. Мы вам так рады, так рады. Все село вас ждет к себе. Проходите, пожалуйста, столы уже накрыты, выпить, закусить есть что и чай, или как у вас тама говорят...?

– Гербата, – подсказал профессор.

– А горбата, значит, я так и думала, пущай будеть горбата, хотя я не горбатая, присмотритесь лучше; но все равно мы вам рады, вы наши младшие братья, проходите, милости просим, как говорится.

Поляки были немного шокированы таким гостеприимством, но пожелали выяснить, знала ли хозяйка заранее, что они именно к ней приедут.

– Нисколечко я не знала, я просто увидела вас на дороге и думаю: к нам жалуют, – сказала Одарка, мило улыбаясь.

– Дзянкуе, – сказал профессор. – гербата потом, а пока покажите, что у вас в хлевах, в доме, какие запасы на зиму имеете и почему на панщину не ходите трудиться: у вас руки, как у пани, кожа на ладонях, как на лице гладкая.

– Мы живем только вдвоем с мужем, муж птичником трудится, в колхозе натурой получает, а я дома за коровами ухаживаю, да свиней откармливаю. В рукавицах работаю, оттого и кожа мягкая.

Поляки походили по подворью, заглянули в курятник, в хлев, в свинарник и только охали.

– Скажите, пан Юханович, – попросила дама полячка, – все так зажиточно живут, как вы?

– Конечно, а как же, – ответил Юхимович. – После гербата, чаю то бишь, мы посетим следующий двор, и вы увидите то же самое. А сейчас прошу в дом. Заходите, не стесняйтесь. А вы, Мария Юрьевна, проведите гостей.

Как только профессор, замыкавший делегацию, ступил за порог, Юхимович поманил пальцем свою Одарку и вполголоса ей сказал:

– Приступай. Чтоб вся живность была в соседнем дворе у Анюты, гони коров туды, и курей и свиней и собаку и даже кошку, а я за это время постараюсь их накачать, как следует. Пущай Анюта тоже с хлебом – солью встречает, пойняла? – Тот хлеб с солью, с которым ты их встречала, отнеси Анюте. И несколько полено дров, и щепу, и спички, и хоть один ковер. У нее же ничего нет.

– Так точно, – ответила Одарка.

Юхимович юркнул в дом, начал извиняться перед гостями за задержку, но поляки не торопились и поэтому почти все произносили "дзянкуе". Они расселись за длинным столом, извлекли сигареты, зажгли спички, широко расставили ноги и запрокинули спины, подражая американцам. Один даже умудрился поставить ноги на колени своему товарищу, сидевшему в самом конце стола.

– Вшыско добже, вшыско добже, – повторял он, а переводчица улыбалась при этом и говорила, что хозяйство птичника им очень понравилось.

После первой рюмки и солидного куска украинского сала, профессор Борщевский облизал губы и вытер их платком, спросил:

– Все ли крепостные, простите, я хотел сказать колхозники, так зажиточно живут или только вы один?

– Потерпите, вы в этом сами убедитесь. Вот только закончим чаепитие, или, по -вашему, гербатохлебание и идем в следующий дом.

В это время в дом вошла Одарка и, улучив момент, моргнула своему любимому мужу, что означало: операция по перегону скота и остальной живности в соседний двор прошла успешно.

– Ударим еще по одной и айда! – сказал Юхимович, наливая крепака в бокалы.

Поляки благодарили за щедрое русское гостеприимство и старались, чтобы в тарелках и в бутылках ничего не осталось, а помощницы Одарки, жены Юхимовича заботились, чтоб на столе все было в изобилии, как при коммунизме.

Во многом можно упрекнуть русского человека, но ему никак нельзя отказать в патриотизме и особенно в гостеприимстве. Русский человек отдаст все, что имеет, все выложит на стол, а если чего не хватает, одолжит у соседа, лишь бы накормить любого иностранца до отвала и напоить до потери пульса. Он делает это с какой-то гордостью, открытостью и радостью. Но не дай Бог ему попасть в гости к кому-нибудь иностранцу, где ему голодному, жаждущему расслабиться и немного нервозному оттого, что так першит в горле, предложат в хрустальном бокале на донышке кисловатой сивухи ниже сорока градусов и подадут каких-нибудь пережаренных палочек на закуску.

" Ну и жадный ты, брат, – подумает русский, – знал бы, что ты такой скряга, пошел бы в ресторан пообедал, опрокинул рюмку-другую настоящей русской водки, или наполнил сумку всяким добром и только потом, пришел бы к тебе в гости. Гм, такая роскошь в доме и такая нищета на столе. Откуда, почему? Нет, скучно у вас тут и муторно как-то. Домой! скорее домой, к своим щедрым, гостеприимным людям!"

9

Анюта Разливайко, соседка Юхимовича, блестяще справилась с поручением. Она трудилась, как пчелка и накрыла два стола в двух комнатах, где на железных кроватях было так много пуховых подушек, что до потолка доставали. Юхимович ей заранее заготовил портреты членов Политбюро ленинской партии, которые она умело по всем углам рассовала.

Соседки наготовили ей вкусных галушек. Такие галушки готовят только на Украине и никакой повар ресторана Москвы, Лондона или Парижа не сумеет приготовить таких вкусных галушек!

Как и жена Юхимовича Одарка, Анюта Разливайко, широко распахнув ворота, встречала гостей с хлебом – солью и предложила сразу пройти в дом отведать национальное блюдо.

– Милости просим, дорогие пановы! прошу отведать моих галушек, пропустить по рюмке по другой, нашей украинской "горилки", а потом уж можно будет осмотреть мое скромное хозяйство. Дюже прошу, пановы!

Поляки, основательно подогретые гостеприимством Юхимовича, стали переглядываться, что-то бормотать промеж себя, кивать головами, а единственная женщина, член польской делегации, громко произнесла волшебное славянское слово "добже". Руководителю делегации, профессору Борщевскому, ничего не оставалось, как повторить это слово и он кисло произнес "добже, пани Разгильдяйко, дзянкуе" и члены делегации прошли в дом, не снимая обуви. Молодые девушки "дочки" Анюты в белых фартучках, разливали сорока пяти градусную украинскую горилку в миниатюрные рюмочки и в деревянных мисках подавали дымящие украинские галушки.

– О Езус Мария! Это есть барзо смачно! – наперебой говорили поляки, поглощая галушки алюминиевыми вилками.

После этого восклицания, Анюта незаметно покинула гостей, чтобы возглавить руководство операцией по созданию зажиточности собственного двора. В это время уже всякая живность была расставлена по местам и привязана на веревочке, а вымя коров, не доеных утром, набухло так, что коровы уже начали нервничать и собирались дружно выть. Скоро и помещать было некуда. Хозяйка только ахала и даже крестилась оттого, что она с каждой минутой становилась все зажиточнее, все богаче.

– Хватит, – сказала она, когда во двор стали заводить пятую корову, – не то меня придется раскулачивать. А я не хочу в Сибирь, мне и здесь хорошо.

Поляки так накачались, что даже, на членов политбюро не обратили внимания, хотя девушки в белых передниках то и дело смахивали с них пыль тряпочкой и даже целовали в лоб портреты Ленина и Хрущева.

– Дзянкуе, бардзо дзянкуе! – сказал профессор и произнес тост за вечную дружбу между двумя великими народами.

Как и все славяне, поляки оказались довольно выносливыми и стойкими. Несмотря на изрядное количество принятого вовнутрь горячительного, они крепко стояли на ногах и неплохо ориентировались в обстановке. Выйдя во двор, пожимали плечами и все задавали один и тот же вопрос:

– Неужели везде так?

– А как же? преимущество ведения социалистического хозяйства! – патетически произнес Андрей Юхимович. – Может, еще походим, посмотрим? У нас любой крестьянин живет зажиточно, как никогда. А что касается крепостных, как вы изволили выразиться, то с крепостничеством покончила Октябрьская революция.

– Дзянкуе, пан, все барзо ясно, – сказал профессор Борщевский и обнял Андрея Юхимовича.

Первый секретарь Новомосковского райкома партии Дырко Затычко и инструктор обкома Широкописько первыми захлопали в ладоши. Эти аплодисменты поддержали и осторожные поляки. Они были несколько разочарованы тем, что увидели, будучи убежденными, что советское крестьянство влачит жалкое существование, поскольку колхозный строй есть не что иное, как закамуфлированная форма крепостничества. Они так боялись этой формы осчастливливания крестьянства, что бросились в глубинку великой страны, куда их неохотно пускали, чтоб воочию убедиться в преимуществе колхозного строя. Но в Советском союзе, к большому удивлению, нашелся только один Юхимович, сумевший так искусно обвести осторожных гостей вокруг пальца.

Инструктор обкома Широкописько поцеловала Юхимовича в щеку, когда поляки уехали, и сказала:

– Вы просто гений, товарищ Губанов. Я сегодня же доложу товарищу Брежневу. Молодец, так держать!

Через неделю Юхимовича вызвали в райком партии к первому секретарю.

– А вы, Андрей Юхимович, обладаете незаурядным умом и талантом, – сказал Дырко – Затычко с восторгом, глядя на Юхимовича. – По-моему в колхозе вам уже делать нечего. Пора переходить в райком партии...сначала вторым секретарем, этот вопрос согласован с Брежневым, а там и в обком. Леонид Ильич одобрил эту идею, и выразил желание лично познакомиться с вами.

– Почту за честь, – сказал Юхимович, гордо задрав голову.

– Пока возвращайтесь к себе. Надо собрать документы, согласовать с отделами обкома партии, созвать пленум, -в заключение сказал Дырко Затычко и стоя пожал Юхимовичу руку.

Юхимович вышел от первого секретаря совершенно другим человеком. У него от радости впервые так колотилось сердце, что он, спустившись вниз с третьего этажа, только рукой махнул на своего водителя Митьку Заголяйко, уже открывшего перед ним дверь машины, и прошел мимо. Маленький городок Новомосковск казался ему очень уютным, гостеприимным и родным, и быть здесь хозяином с неограниченной властью, – это ли не счастье? За что мне это? Откуда мне это? от кого, от Бога, от Ленина, почему именно мне, Андрею Юхимовичу, все это? за какие заслуги, перед кем? – спрашивал он себя и не находил ответа.

Но не успел он пройти и двух кварталов, как город показался ему обычным провинциальным городком, в котором такому способному человеку просто делать нечего. "Нет, нет, мое место рядом с Леонидом Ильичом в Днепропетровске, а потом мы с ним вдвоем в Москву переберемся, мы научим этих тупиц, как добиваться высоких показателей в народном хозяйстве. У нас не только колхозы, но и заводы, фабрики начнут выполнять планы на двести-триста процентов. Мы не только догоним, мы перегоним эту хваленую Америку. Мы утрем ей нос. Я этих американцев обведу вокруг пальца, так же как и поляков, дайте только срок".

Он вернулся к своей машине и сказал Митьке : гони!

– Куда? – испуганно спросил Митька.

– К дому Тараса Харитоновича.

Тарас Харитонович уже поджидал своего Юхимовича. Его гражданская жена Пульхерия Демьяновна приготовила роскошный обед. И не зря. В этот день она получила телеграмму на имя своего мужа, в которой сообщалось, что гражданин СССР Талмуденко Тарас Харитонович единогласно избран депутатом Верховного совета Украины по Новомосковскому избирательному округу Днепропетровской области.

Юхимович влетел в дом председателя, не снимая сапог и верхней одежды. На узорчатых домотканых ковриках остались следы уличной грязи от хромовых сапог гостя, но никто не обратил на это внимания: Юхимович был слишком возбужден. Хозяева как бы оцепенели от ужаса.

– Что с тобой? – произнес Тарас Харитонович тревожным голосом.

– Что с вами, дорогой Андрей Юхимович? – спросила Пульхерия Демьяновна. -Жена умерла? Ой, лышенько мое!

– Я ухожу от вас! – выпучив глаза, произнес Андрей Юхимович, так и оставив открытым рот.

– Да что ты? как это, упаси Боже!

– Перерос я вас всех. Талант из меня прет, как пары из винной бочки. Товарищ Дырко Затычко, кажись уходит в обком, а меня планирует на свое место. Я только что от него. Он говорит, дескать, иди, Юхимович ко мне вторым секлетарем, но я чувствую, что это так, проба, хочет посмотреть мою реакцию, а сам про Брежнева бормочет, к нему все взоры устремлены у этого Дырко Затычко. Шалишь, брат, я твои замыслы на расстоянии угадываю. Так-то, вот!

При этих словах Андрей Юхимович сбросил пальто и шляпу прямо на пол и снял хромовые сапоги, швырнув их в угол. Пульхерия Демьяновна с великой радостью все это подобрала и развесила на вешалку в прихожей.

– А у нас тоже радостная новость, – сказала она, вернувшись из прихожей и протягивая Юхимовичу телеграмму. – Наш Тарасик – депутат парламента великой страны. Его наверняка изберут председателем Верховного совета Украины, и тогда мы будем жить не в этой глуши, а в центре Киева.

Юхимович схватил телеграмму в руки, молниеносно пробежал ее и чтоб не упасть от восторга, заключил в объятия своего соратника.

– Это все благодаря мне, – шепнул он на ухо председателю, так чтоб Пульхерия не слышала.

– Не уходи пока, Юхимович, от меня, – ошарашил его председатель, как обухом по голове. – Давай пока выпьем, садись, дорогой гость и самый верный мой соратник. Поработай еще немного. Я тебе орден Ленина выхлопочу. Ты знаешь, какая это высокая награда? ты видел хоть одного секретаря райкома с орденом на груди? Орден только у Брежнева. Если ты будешь секретарем райкома с орденом на груди, – ты долго в районе не задержишься, – тебя в обком заберут, рядом с Брежневым окажешься, меня благодарить станешь.

– А что-ордена уже есть? – сладко потягиваясь, спросил Юхимович.

– Да, есть. Два ордена есть. Один дают мне, – этот вопрос решен там, наверху, а второй – кому-нибудь из колхозников. Ты, Пульхерия, поди посиди на кухне: у нас тут сугубо мужской разговор, базирующейся на государственной тайне, понимаешь? – сказал Тарас Харитонович, намекая Юхимовичу на его оплошность при подготовке к операции, связанной с фотографированием в яме, когда Одарка, несмотря на клятву сохранить тайну, растрепала по всему селу, что москали покупают чернозем. – Так вот, кто из колхозников получит второй орден, – самую высокую правительственную награду – зависит от нас двоих, тебя и меня. Ты кого бы предложил?

– Доярку! – тут же выпалил Юхимович.

– Я согласен, – с радостью в глазах произнес Тарас Харитонович. – Конкретно? Назови конкретно фамилию счастливицы.

– Я дал бы Наташке Лукьяненко. Ух, и горячая девка. При одном ее имени во мне просыпается мужчина, нет, не мужчина -зверь, понимаешь? зверь! Ты ни разу ее не пробовал? и хорошо и хорошо, она верна только мне одному. Как только я подвину этого Дырко Затычко, я тут же ее заберу к себе помощником, хватит ей коров мусолить.

– Давай еще по одной, – предложил Тарас Харитонович, наполняя рюмку коньяком и намазывая ломтик хлеба черной икрой. – Я очень рад, что мы так сработались, и что от нашего сотрудничества вышла такая, прямо скажем, непредвиденная оказия, а вернее польза. Ты, Юхимович – мудрый человек. Я это признаю и часто думаю: как хорошо, что я тебя тогда откопал, а то ты бы так и до сих пор прозябал в качестве сельского учителя. За твои успехи, дорогой! И позволь выпить за твои успехи на брудершафт!

Юхимович вскочил, с великой радостью приступил к церемонии этого тоста. Они долго слюнявили друг друга, а когда, наконец, Тарас слегка укусил Юхимовича за язык, они оттолкнулись друг от друга, как магниты с одноименными полюсами и блаженно расселись на мягкие кресла. Юхимович, каким-то шестым чувством определил, что Тарас Харитонович ждет от него вопроса: а ты за кого? и не откладывая в долгий ящик, произнес эту фразу:

– А ты кому бы отдал орден? ты за кого, Тарас Харитонович?

– Я бы отдал орден Марьяне Ищенко. Хорошая девка, работящая, самые высокие удои молока от каждой коровы именно у нее.

– Так она больше воды добавляет. На три ведра не одно, как остальные, а полтора. Отсюда и удои выше, – горячо выпалил Юхимович.

– Ну, это не доказано, – сказал председатель, стараясь соблюдать добродушное выражение лица. – А потом, у нее такие белокурые волосы, она так прелестно улыбается, так жарко целуется – забываешь, кто ты, где ты и чувствуешь себя рядом с ней не человеком, а земным богом. Если ты против ее кандидатуры – я свой орден готов ей отдать, понимаешь?

И Тарас Харитонович впервые уставился на своего соратника холодными рыбьими глазами и сверлил его до тех пор, пока Юхимович не вздрогнул и не опустил плечи.

– Что ж, будь по-твоему, – сдался Юхимович, но впервые затаил обиду на председателя. Эта обида была сейчас так ничтожна, что он не придал ей никакого значения. Юхимович даже подумать не мог, что этот крошечный паразит, так легко поселившийся в его сердце, начнет разрастаться с космической скоростью и через каких-то десять дней парализует его мозг, приведет к мести, которая кончится для него крахом.