Текст книги "Показуха (СИ)"
Автор книги: Василий Варга
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Раздались бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Председатель сидел в зале и морщился. Похоже, Юхимович обскакал его, но подхваченный общим энтузиазмом, тоже стал аплодировать, но не так добросовестно и громко, как остальные.
А Юхимович сделался героем дня: с ним наперебой все знакомились, жали и трясли его руку, а дамы, кроме того, награждали его поцелуем в щеку, оставляя следы накрашенных мягких губ. Юхимович от поцелуев просто растаял. Он уже начал, было, подумывать, кому ответить на поцелуй, и таким образом закинуть удочку на более тесные отношения, и ни на ком не мог остановиться. Представители прекрасного пола, все до одной, были в почтенном возрасте,– им всем было чуть ниже пятидесяти. "Я достоин более молодых губ, и к тому же не крашеных", подумал он.
Юхимович вышел на улицу без сопровождения председателя Харитоновича, достал дорогую сигарету и начал дымить. Тут подошла дама с копной рыжих с проседью волос на голове, не покрытой платком, и произнесла:
– Какой аромат Андрей Юхимович! угостите сигареткой. Вы сегодня – герой дня. Сам Дырко-Затычко восторгался вашими методами работы и вы, должно быть, испытываете неописуемые чуйства. Поделитесь, если можно. Я директор птицефабрики Недостойкина Клавдия Сидоровна, хотите курочку...живую, упитанную, молоденькую, я могу вам прислать, только назовите адрес своего колхоза.
– Она на двух ногах? – спросил Андрей Юхимович и хищно улыбнулся. – Птичница, значит. Как зовут?
– Да никак, я курей по именам не называю, у меня их тысячи. Одну могу подарить в честь...в честь...того, что сам Дырко-Затычко назвал ваше имя в числе передовых, вы понимаете, какой для вас это праздник. Сам Левонид Ильич может об этом узнать. А он руководитель области.
– Я думал о другой курочке, – разочарованно произнес Андрей Юхимович и направился к машине председателя, который уже сидел за рулем.
– Ну, так бы и сказали. Тем более, что такая курочка перед вами, – произнесла Клавдия Сидоровна мягким многообещающим голосом.
– Старые курицы нынче не в моде. У меня двух зубов нет, – несколько беспардонно отрезал Андрей Юхимович, хватаясь за ручки двери автомобиля.
Но тут подбежала заведующая районным отделом народного образования Тонкошейко Анастасия Дмитриевна и любезно спросила:
– Вы хотели меня видеть?
– Анастасия Дмитриевна! Мы с председателем прикладываем все силы, чтобы удержать молодежь в селе, подключитесь и вы к нам. Одно движение вашей руки, один росчерк пера, и наша молодежь, все как один, останутся в Николаевке кормить страну хлебом. Прошу вас, не говорите нет, а скажите: да, ну, право, что вам стоит? Это такой пустяк по сравнению с мировой революцией.
– На вашем лице так много следов от женских губ, вас жена не узнает. Сейчас, сейчас, стойте, не шевелитесь: я должна найти следы своих губ. Вот, если найду -дело в шляпе, – сказала Анастасия Дмитриевна. – А, вот они, самые жирные на правой щеке, ниже уха. Ну, что ж, говорите, какие проблемы будоражат ваш активный мозг?
– У нас школа – семилетка, а партия берет курс на полное среднее образование. И я подумал, а что если создать вечернюю школу? Окончил парень семь классов, научился водить трактор, пусть идет в восьмой класс вечерней школы, – чем плохо, скажите, а?
– У вас есть помещение для вечерней школы? У нас проблема с помещениями. Этот вопрос меня просто замучил уже.
– А зачем отдельное помещение для вечерней школы? Дневная школа пустует во второй половине дня, пусть вечерники там и занимаются.
– Да, правда, как это я раньше не догадалась? И никто из моих замов не подсказал. Дармоеды! Я до вас еще доберусь. Ведь все так просто! Почему бы помещение ни использовать на полную нагрузку? Вот мне бы такой помощник как вы. Идите ко мне заместителем: зарплата неплохая и всякие прочие льготы, а то у меня одно бабье. Сплетни, пересуды и все такое прочее, негативное в основном, – сетовала Тонкошейко.
– Спасибо, но я к партийной работе большую страсть имею. У меня чутье, природное, я просто угадываю ситуацию. Народ надо хлебом кормить, а накормив хлебом, на сытый желудок, можно заниматься и образованием.
– Хорошо, а теперь поцелуйте здесь, – и Тонкошейко показала пальцем ниже правого уха.
Юхимович приложился губами к щеке, и дама захохотала.
– Ой, щекотно как! Щекотливый вы мужчина. Щекотка даже до пяток достает, вот какая оказия.
4
В кабинете Тараса Харитоновича раздался звонок.
– Говорит Стряпко из обкома партии, – послышался голос в трубке. – Мы тут решили направить к вам в колхоз фотокорреспондента газеты "Правда", который дня через три, прибывает в наш город. Наш город как вы знает это...это – все! Поэтому к нам такое внимание. Подготовьтесь, как следует. Чистота, порядок, санитария, − все как учит товарищ Ленин; не подводите партийную организацию области.
− А, это сам Ильич дал такую команду. Я рад, чрезвычайно рад. Значит, помнит, память хорошая. Бывало−ча лупят немцы с воздуха, а мы сидим на недосягаемой глубине и кофе дуем. И Ильич начинает вспоминать всякие истории. Ничего не забывал. От Тараса ему привет. Только обязательно передайте. А коров мы подготовим. В стойле напротив кожной коровы патрет Ильича будет висеть. Шо, шо? Да не Левонида, а Владимира, того, что у Мавзолее почивает. А, его коровы не интересуют. Урожай пшеницы хочет заснять? Гм, этто не, я бы сказал, не совсем подходит. А нельзя на коров переориентировать. У нас коровы−во! Как замычит, как рогами мотанет, даже тигр отскакивает. Нейзя, значит. Придется думать. Мы тут с моим парторгом обмозгуем и доложим.
На том конце провода уже раздавались предательские гудки, а он слово "обмозгуем" еще не выговорил до конца.
– Чертовщина какая-то! – промолвил Тарас Харитонович. – Хоть бы фамилию назвал этого респондента. Ни тебе номера телефона, ни должности, просто фитокорреспондент и все! Что делать? Плохо будешь работать – беда, заездят, замучат со всех сторон. Стараешься, вытягиваешь колхоз из болота, и так покоя нет. Где этот Юхимович? подать его сюда! И немедленно! Ах, ты Ильич мой, спаси мя грешного.
– Заняты, – сообщила секретарша, – по телефону разговаривают.
Талмуденко вскочил со своего кресла и направился в партком для решения сложного вопроса, можно сказать вопроса государственной важности. Корреспондент газеты "Правда" это величина, это посланец партии, самого ЦК партии, возможно, сам Никита Сергеевич дал такое поручение своему лучшему другу Брежневу.
***
Юхимович говорил с Первым секретарем Новомосковского райкома партии Дырко Затычко по поводу проведения семинара с председателями колхозов и секретарями партийных организаций на базе колхоза имени Ленина в следующую среду. Во время разговора он несколько раз прикладывал указательный палец к губам, не давая председателю сказать слово, хотя тот несколько раз порывался.
Наконец, парторг повесил трубку и победно улыбнулся.
– Ну что, Тарас Харитонович, кажись, дела у нас идут на поправку, ты не находишь? Я тут дал согласие на проведение семинара на базе нашего колхоза. Тебе надо будет подготовить доклад, поделиться опытом с коллегами, а я расскажу об идеологической работе. У нас члены Политбюро повешены? Если нет – необходимо их срочно повесить. А этого Дырко Затычко можем сполоснуть в нашей баньке. Уж больно он сопит, грузный такой, подмышками у него видать преет и как-то он в раскоряку ходит, ты не замечал?
Председатель немного обиженный, что партия сосредоточила все внимание на секретаре парткома, а он как бы в тени пребывает, несмотря на то, что он, в свое время добросовестно охранял Ильича в бункере, несколько сердито проворчал:
– Ты тут по телефону лясы точишь, а я, брат, чуть ли не с СиКА обчаюсь, лоб весь в поту. И все равно, что камнем по лбу, что лбом о камень, все равно голове больно. Когда колхоз у нас находился на нижней ступени социалистического развития, меня везде ругали, а теперь, когда нам удалось вытащить его из дерьма на свет Божий, вернее ленинский – не дают покоя, мешают работать. У меня в кабинете сейчас раздался звонок, я схватил трубку и, как обухом по голове – трах-бах: к вам редакция газеты "Правда" выезжает. Фитокорреспондент, значит. Теперь надо новый костюм заказывать, членов Политбюро вешать, а времени в обрез. Что делать – ума не приложу. Ты, Юхимович, обмозгуй этот вопрос.
– Давай, как в Шотландии, плиссированные юбки оденем. А что? мы передовые, нам все позволено. Пусть с нас пример берут. А потом в Шотландию съездим, колхозы там будем устанавливать. А пока посмотрим, висят ли члены...
– Сейчас это невозможно. Мы еще должны выглядеть скромно. А вот, если кому из нас дадут Героя социалистического труда, тот может делать, что ему на ум взбредет, хоть в трусах на площади Ленина показаться.
– Ладно, -сдался Юхимович, – уговорил. У меня костюм готовый, осталось только просушить, отгладить, пятна вывести, да пуговицы пришить; а ты китель оденешь, ордена только натри до блеска.
– Да меня вовсе фитографировать не собираются, я всего-на всего председатель, но не парторг, – обиженно произнес Тарас Харитонович.
– А давай вместе, как братья, станем рядом и ни с места, примем вид неразлучных, и пусть будет не только народ и партия – едины, но и власть и партия – едины.
– Оно, возможно, так и будет. Во всяком случае, и тебе и мне надо готовиться. А там, как партия скажет. Редакция не просто так выезжает, она должна получить указание, кого снимать. Честно говоря, я был бы рад, если бы выбор пал на меня или на нас двоих. А вдруг Левонид Ильич узнает меня на снимке, представляешь? сразу призовет на чашку чая. Вот была бы оказия, а? Я сам думал его навестить, но там заслон, охрана, ни за что не пропустят: даже юные Ахродиты толпятся и то не все могут попасть; известно, он человек государственный, заместитель самого Хрущева.
– Хорошо бы униформу для доярок сшить, какой-то ранг придумать, звездочки на погоны пришпиливать. Вот, мол, глядите: стимул. Доску почета надо сделать, увеличить количество воды в каждый бидон с молоком. Если мы сейчас на три ведра молока одно ведро воды бухаем, то надо было бы, на пять ведер два ведра воды выливать. Надои сразу увеличатся. Горожане не почувствуют даже. А если и будут нарекания, скажем: жирность в это время года сама по себе пропадает. Попробуем усовестить коров, да муку им начнем подбрасывать.
– Зерна побольше, все равно оно, собранное в прошлом годе, на току валяется под открытым небом, плесенью, небось, все покрылось. Тучи птиц всю зиму кормились и то не одолели. А с твоими умными доводами нельзя не согласиться. Ты прибавь сюда еще идеологическую закваску: над каждым бидоном, заполненным молоком хоть одну статью Ленина прочитать необходимо, – добавил председатель, что стал с ревностью относиться к многочисленным инициативам парторга.
В среду грянул семинар председателей колхозов и секретарей парткомов, на котором Андрей Юхимович выступал с длинной, несколько сумбурной речью под аплодисменты, иногда переходящие в овацию. Тарас Харитонович почему-то волновался, он всю дорогу мямлил и все ссылался на инициативы парторга Андрея Юхимовича и только благодаря этому заслужил жидкие хлопки.
– Вы не думайте, товарищи, – снова оккупировал трибуну Юхимович, – Тарас Харитонович – практик. Я отвечаю за идеологию, а Тарас Харитонович за телят, за коров и за дизельное топливо, и за навоз. Он целыми днями просиживает у товарища Дырко Затычко, и не уходит оттуда, пока не выбьет лишнюю бочку солярки.
– Ура товарищу Талмуденко! – крикнул кто-то в зале, но его никто не поддержал.
На этом семинар закончился. Но участники семинара осмотрели портреты членов Политбюро, повешенных на стенах парткома, председателя колхоза и даже в передовом коровнике.
Четверг что следует за средой, был особым днем не только для Юхимовича, но и для Харитоновича. Уже к двенадцати дня к правлению, то бишь к парткому прикатила "Волга", откуда тут же вывалились четыре человека – корреспондент газеты "Правда" Крючкотворов, секретарь райкома Дырко-Затычко, инструктор обкома партии Широкописько и водитель Волги.
Председатель с парторгом почти в обнимку, низко трижды опускали головы и произносили: добро пожаловать! Добро пожаловать дорогие...гости.
− Начальники!
− Руководители!
− Посланцы партии!
− Заступники и покровители!
− Помочники!
− Ленинцы и сталинцы!
Юхимович поплевал в платок для увеличения влаги и протянул руку для пожатия... даме с любопытной фамилией, но та в ответ трижды чихнула прямо ему в лицо; Юхимович не растерялся и сам подошел еще ближе, и сказал:
– Рад встречи с вами, Писька!
– Не Писька, а Широкописько, – поправил его секретарь райкома Дырко-Затычко.
– Извиняюсь, Широкописько, хотя лучше было бы Узкописько.
– Мы фамилии не выбираем, нам их родители дают, – сказала Фаина Яковлевна. А вы, товарищ Губа, выбирайте выражения.
– Пусть будет Губа, хотя я – Губанов, – сказал Юхимович.
– Будет вам выяснять отношения, – вмешался фотокорреспондент газеты «Правда» Василий Михайлович Крючкотворов, давайте пожмем руг другу руки и начнем работать. Я приехал урожай заснять, а снимать-то нечего: колоски едва, едва над землей от ветра гнутся. Что делать? У вас здесь сплошной чернозем, пшеница, должно быть уже выше человеческого колена. Придется возвращаться ни с чем. Нельзя это снимать и в «Правду» отсылать. «Правда», как вы знаете, распространяется по всему земному шару. Даже капиталисты ее читают. Они знают, что мы их когда-то кокнем, отберем, награбленное у народа добро, и изучают нас. Сами понимаете, что мы должны публиковать только то, чему можно позавидовать, от чего можно прийти в восторг. Что это за урожай у вас, товарищ Талмуденко?
– Мм.. .– растерялся председатель. Если московский товарищ знает его фамилию, значит, он знает и про надои молока от каждой коровы и про эту проклятую воду. – У нас маненько засушливое лето выдалось, урожай не ахти какой, едва ли...Если только лежа...
Инструктор обкома партии Широкописько выкатила глаза.
– Товарищ Губанов, − воскликнула она писклявым голосом, − где идеология, где Ленин, где Маркс и прочие светила мировой науки? Мы не можем отпустить корреспондента центральной газеты ни с чем. Леонид Ильич будет расстроен, он может прийти в состояние бешенства и тогда ваши головы слетят с плеч, вы понимаете это или не понимаете? Товарищ Дырко– Затычко! надо заткнуть дырку, то есть эту брешь. Как хотите, так и затыкайте. Я должна доложить Ильичу.
– Мы этот вопрос решим положительно, – нашелся Юхимович. – Пусть товарищ из столицы нашей родины отдохнет немного, придет в себя после утомительной дороги, а часа через два, максимум три, мы поедем в поле фотографировать урожай. Я знаю место, где колоски пшеницы выше головы нашего фронтовика−председателя Талмуденко.
Талмуденко заморгал глазами и закивал головой просто так, авось что−то да получится.
– Вот это мне нравится, – сказал корреспондент, – я собственно за тем и приехал. А что касается отдыха, не помешало бы. Может у вас и банька есть? попариться не мешало бы.
– Есть, – ответил Юхимович. – И спинку натрем. Все как полагается, сделаем. Ты, Тарас Харитонович сделай все по полной программе. Закусь прихвати, выпивку, а я займусь приготовлением к съемке.
Андрей Юхимович побежал домой. Жена Одарка сразу же заподозрила что-то недоброе и бдительным оком стала наблюдать за действиями мужа. Просто не было раньше такого, чтоб муж среди бела дня примчался домой такой озабоченный и рылся в железках. Чтобы это могло значить?
А Андрей Юхимович, не подозревая о беспокойстве и волнении супруги Одарки, лихорадочно искал солдатскую штыковую лопату с короткой, или хотя бы с длинной ручкой. Пришлось вывернуть все ящики со всяким хламом, а лопаты нигде не было.
– Что ты так активно ищешь? – спросила Одарка.
– Лопату, – ответил муж. – Такая симпатичная, в чехле, что к брюшному ремню можно привязать, ее обычно солдаты носят. А то и с длинной ручкой сойдет.
– А ты что– на войну собрался? Ой, лышенько мое. Только молочко свое появилось, да другая живность двор украшает и вот на тебе – война.
– Никакой войны нет, не дури, а неси лопату. Где лопата, ты знаешь?
– Знаю, знаю, а то, как же. В хлеву она в яслях на самом дне строгом присыпана. Иногда, интереса ради, корова ее языком вылизывает.
– Неси, давай! – приказал Юхимович, а сам схватил мешок с пшеницей, развязал его и высыпал содержимое прямо во дворе на радость гусям и курам. Одарка принесла лопату, вылизанную до блеска шершавым языком коровы, и снова стала приставать к мужу, куда он собирается и зачем ему военное снаряжение?
– Ты меня не омманывай, а говори честно. Если воевать так воевать, может, я тоже в ополчение какое записываться пойду. Пущай меня на кухню посылают галушки варить, солдат кормить. Сытый солдат – боевой солдат. Ты хоть скажи, кто войну начал: мериканцы или корейцы?
– Да что ты все про войну, да про войну? Ты мне уже уши прожужжала.
– Так радиво все время про войну бормочет, а я радиво кожен день слушаю. Жена секлетаря парткома должна быть политически подкована, не так ли?
– Человек из Москвы приехал грунт брать на пробу, у них там в этой Московии один суглинок да песок, ничего не растет и они, помня, что немцы вывозили чернозем в Германию, тоже, видать, хотят так поступить. Только это военная и государственная тайна, не вздумай, кому болтать про это: посадить могут, а меня должности лишат.
– Да чтоб мне язык отсох, чтоб зенки-баньки повылазили, чтоб у меня руки и ноги парализовало, чтоб у меня в брюхе все перевернулось, чтоб соседская кошка издохла, чтоб наша корова не отелилась, если я хоть слово кому скажу. Ты что– не знаешь свою Одарку? Да я – могила. Что услышала, то в себе и похоронила. У меня язык как у Зои Космодемьянской, которую хвашисты за француза замуж выдали.
– То-то же, – сказал Юхимович, завязывая холщовый мешок, в котором находилась лопата. Весь нехитрый багаж он убрал под мышку и направился в поле.
Оставшись одна, Одарка страшно мучилась по поводу продажи чернозема Москве.
"А что, если весь чернозем заберут, что мы тогда делать будем? – задавала она себе вопрос, будучи женщиной чрезвычайно бдительной и патриотичной. – Надо узнать, насколько этот чернозем залегает, какая его толщина, а вдруг всего десять– пятнадцать сантиметров? А может всего лишь пять? Что тогда? Ой, лышенькое мое! Надо бить в колокола, пока не поздно. К соседке Пантелеймонихе надо пойти, она все знает. Недаром ее прозвали радиостанцией. Спеши, Одарка, спасай свой край родной".
Она поделилась этой ошеломляющей новостью с соседкой Пантелеймонихой, прозванной в селе радиостанцией. И это было справедливо, потому что уже через два часа все село знало, что Москва будет закупать чернозем в селе Николаевка по взаимовыгодным ценам.
Одарка посетила и соседку Хвылю и под большим секретом сообщила ей о продаже чернозема Москве.
– Только никому ни слова, – просила она, – это государственная тайна и ежели что, нас с вами по головке не погладят. Муж сказал, что и с работы может полететь, – сказала Одарка, думая, с кем бы еще поделиться.
5
Тем временем Юхимович стучал кулаком в двери парилки, но ему не сразу открыли. Фотокорреспондент Крючкотворов и председатель колхоза развлекались. А инструктор обкома партии Широкописько отказалась от парилки и вместе секретарем райкома партии Дырко-Затычко отправились в другой колхоз под названием «Закат коммунизма» для осмотра крестьянских земель в цветочных горшках, подаренных Лениным после победы Октября. В парилке было тепло и уютно. Молодые доярки пели песню «Ой вы очи, очи дивочи». Тарас Харитонович расплакался, так ему нравилась эта песня. Он собрался целовать исполнительницу песни Марьянку, но вдруг передумал и накинулся на корреспондента, облобызал его и основательно обслюнявил.
– Василий Михайлович, дорогой! Я, когда охранял товарища Брежнева в бункере, вместо песен, слышал только свист пуль. Можно ли это пропечатать в "Правде"?
– Наверно, можно, только я не по этой части. Я – фотокорреспондент. Вам нужен журналист.
– А ты пришли его. Я ему такое выдам про Ильича! его потом к ордену представят.
Тут Юхимович стукнул несколько раз ногой в дверь и только тогда председатель услышал, повернул ключ в замочной скважине еще раз.
– Ну, щебетушки, спасибо вам от имени партии, вы свою роль, я вижу, неплохо выполнили, можете быть свободны, и ждать вызова. У нас тут чисто мужской разговор, – чуть ли со слезами на глазах произнес Тарас Харитонович.
Василий Михайлович с сожалением смотрел на удаляющуюся молодежь через черный ход, но делать было нечего. Этот Юхимович, похоже, берет быка за рога, и перечить ему нет смысла.
Андрей Юхимович вспомнил знаменитое изречение Юлия Цезаря: пришел -увидел– победил. Он, с разбегу всем своим могучим телом надавил на дверное полотно и очутился в бане.
– Я вот что думаю, – начал он, наливая себе в стакан водки, – если мы втроем сумеем договориться, – дело будет сделано.
– Давайте договариваться, – сказал корреспондент.
– Урожай нынче не ахти. Засуха и всякие другие неблагоприятные условия не позволяют надеяться на рекордный урожай. Колоски пшеницы не выше колена. А вам нужно, чтоб они были выше головы, так?
– Да, да, конечно, иначе отпадает всякий смысл в съемке.
– Так вот...где Широкописька, эта вредная баба? где секлетарь райкома Дырко-Затычко?
– Нет их, отказались. Ушли.
– Это хорошо, туды им и дорога, – обрадовался Юхимович. – Так вот: Тарас Харитонович предлагает фотографировать лежа в пшенице, а я предлагаю стоя.
– Как это стоя?
– Как стоя? – вытаращил глаза Тарас Харитонович.
– Все гениальное – просто. Я вырою яму, глубиной эдак в шестьдесят сантиметров и спустим туда председателя. Тогда колоски пшеницы будут как раз выше головы, а это то, что нам надо.
– Я не уверен...
– Подождите, не спешите говорить "нет". В качестве предварительного гонорара вы получите две тысячи рублей в конверте перед съемкой.
– Надо попытаться: попытка не пытка, как говорится, – начал сдаваться корреспондент. Как вы, Тарас Харитонович, думаете?
– У нас, когда я охранял Брежнева, был аналогичный случай. Наши солдаты переоделись в немецкую форму и начали атаковать бункер. Я доложил Брежневу и просил, чтобы он зарядил автомат и стал в позицию самозащиты, но он, недолго думая, поручил мне это дело. Я героически сражался и был награжден орденом отечественной войны. Я один отбил шесть воображаемых "немцев".
– Тогда по рукам, – сказал Юхимович. – Завтра после политинформации и отправки рабочих на прополку свеклы, мы втроем садимся в машину и едем в село Коммунарка за десять километров отсюда. В этой Коммунарке всего три старухи живут, они дальше десяти метров не видят. Мы будем работать в полной безопасности. Инструмент я уже приготовил. Яму я выкопаю сам. Только чтоб нас Широкописько не запеленговала.
– Дырко-Затычко и Широкописько занимаются изучением глубины и ширины ...марксизма, не переживайте: им не до нас, – признался Тарас Харитонович.
Крючкотворов молчал, помня, что молчание – золото. Никто из корреспондентов не мог сравниться с ним в мастерстве по очковтирательству. Кроме того, за спиной уже был десятилетний опыт. Правда, такой аферы делать ему еще не приходилось. И это было заманчиво. А вдруг получится? кто не рискует, тот не пьет шампанское. Наверняка такой снимок редакция одобрит и опубликует, а это не только гонорар, но и профессиональный рост, завоевание авторитета, новые командировки, новые задания.
– Ладно, где наше не пропадало, давайте попробуем, а вдруг получится? Я только хочу предупредить вас: никто не должен знать об этом, даже ваши жены и ваши подруги, – сказал Крючкотворов, вставая.
В поле отправились втроем, без свидетелей. За баранкой сидел Юхимович. Пыль так окутала машину со всех сторон, что нельзя было определить, машина ли это или самолет движется в сторону села Коммунарка. А кто там сидел, сам Дзержинский бы не смог определить. Машина катилась по бездорожью, и за Коммунаркой свернула направо, а потом остановилась у самой лесополосы.
– Вот здесь, – сказал Юхимович, доставая из багажника штыковую лопату. – Я принимаюсь за работу.
Вырыть небольшую яму, глубиной в шестьдесят сантиметров не составляло большого труда.
– А теперь полезай в яму Харитонович и застегни китель, грудь колесом, так чтоб ордена сверкали.
– Может, мне перекреститься?
– Ты лучше ордена еще раз почисти! Послюнявь платок и платком.
– У меня нет никакого платка, – жалостно сказал председатель.
– Тогда сними сапог, достань портянку, – посоветовал Юхимович.
Председатель с озабоченным видом полез в яму, корреспондент поворачивал его то влево, то вправо до тех пор, пока председатель не освоился и не повеселел. Фотоаппарат щелкал, корреспондент улыбался, показывая пример недостаточно улыбчивому, но тем не менее гордому председателю, чей облик в данную минуту больше смахивал на работника НКВД, что тоже было совсем неплохо.
Процедура, длившаяся всего каких-то двадцать минут, имела историческое значение не только для руководства колхоза, но и для Леонида Ильича, который готовился к переезду в Москву на вечное место жительства.
Корреспондент в тот же день улетел в Москву, не оставив даже своего телефона.
– Ну и аферист, – сказал Юхимович председателю, – две тысячи выманил и смылся.
Прошло больше месяца. Юхимович, как обычно зашел в партком, стал разбирать бумаги, и вдруг звонок, настойчивый, громкий. Он лениво потянулся, небрежно поднял трубку и спросил:
– Что надо?
– С вами будет говорить товарищ Брежнев, – сказал вежливый мужской баритон в телефонной трубке.
– Что за шуточки? – вскричал Юхимович.
– Мы шутить не любим, не вешайте трубку, – последовал вежливый, но настойчивый голос.
Юхимович вскочил, со всей силой прижал трубку левой рукой к левому уху, а правой схватил ручку, чтобы, в случае необходимости, что-то записать. Но телефон молчал. Молчание так долго тянулось, что Андрей Юхимович начал сильно сопеть и перекладывать трубку то к левому, то к правому уху. От сильного напряжения ему стало трудно дышать. Он прокашлялся, потом испугался, "а вдруг там услышат кашель? А, вдруг, сам Леонид Ильич услышит? Тогда наверняка подумает, что в колхозе имени Ленина, вождя мировой революции, секретарь парткома чахоточный. А может, ошибка какая? может, там никого и нет" – лихорадочно думал Юхимович, хватаясь за сердце.
– Товарищ Губанов! поздравляю вас и в вашем лице всех коммунистов колхоза! Вы, надеюсь, уже видели снимок в газете "Правда"? Молодцы, хорошо работаете. Так держать, впрочем, мы увидимся, я скоро буду у вас, я лично вручу вам ордена.
Юхимович только раскрыл рот, чтоб выразить особую благодарность в адрес коммунистической партии и лично Леониду Ильичу, но на том конце провода уже повесили трубку. Брежнев не пожелал слушать ответную благодарность.
Юхимович долго не выпускал трубку из рук, он вновь прикладывал ее к левому уху, но, к величайшему его огорчению, там раздавались равномерные гудки. Они как бы повторяли одно и то же: так, так, так.
– Ага! – сказал себе Юхимович. – А что я должен говорить? И я буду: так! так! так! Вперед к победе коммунизма – так! так! так!
Юхимович пустился в пляс от радости и величия, которое его теперь просто распирало, как дрожжи тесто. В углу стоял бюст Ленина. Юхимович подошел, поцеловал его в лысину.
– Жаль, что нет бюста Левонида Ильича, а то бы я его всего и облобызал! Какой у него приятный голос! Неужели я его увижу, в самом деле? Рабочие заводов видели его стоящим на трибуне во время демонстрации и сказывают: красавчик ён, а бабы от его с ума сходят. Тра-та-та, тра-та-та! – Он еще раз схватил трубку и уже просто орал: – Я слушаю вас, товарищ Брежнев! Я вас слушаю, товарищ Брежнев!
Юхимович кричал так громко, что секретарша перепугалась и побежала звать председателя.
– Рехнулся наш Юхимович, вызывайте скорую помощь, срочно, – сквозь слезы сказала она.
Тарас Харитонович бросился в кабинет к парторгу. Тот кинулся на него и впервые обнял его, прижал к себе крепко, как страстную возлюбленную, и поцеловал в губы.
– Ну что ты? что с тобой? обслюнявил меня всего...перепутал с кем-то.
– Знаешь, кто со мной разговаривал? – спросил Юхимович, не выпуская председателя из своих объятий. – Нет, ты даже догадаться не можешь. Нет, у тебя башка не варит. Ну, мы с тобой далеко пойдем. Такие события надвигаются: вся Николаевка на ушах будет стоять. Сам...Ильич был на проводе, проздравлял, и привет тебе передавал. Скажи, говорит, этому вояке, я его смутно припоминаю, пусть он и дальше так ведет. И повесил трубку. Хо-хо-хо, га-га-га! У него такой бархатный голос, недаром женщины за ним табуном ходят. Жаль, что я не женщина, а то тоже пошел. А, может, он и мужчин любит, эх, если бы знать!
– Ты на кого намекаешь? ты что рехнулся. Сам Левонид Ильич тебе звонил? по какому же это поводу? – просто вскрикнул Тарас Харитонович.
– Твоя фитография у "Правде" распечатана! Вот! ты стал знаменит...благодаря мне. С тебя три ящика коньяка, да самого лучшего. Ильич к нам собирается, готовиться надо. Он так и сказал: скоро увидимся, я лично вручу вам ордена.
– Да не может того быть. А он узнал меня? я же его охранял. Он в бункере, а я снаружи. Мне жалко было его: сидит человек без воздуха, бункер все же и не вылазит, пуль боится, а я на воздухе свежий, розовощекий все собирался ему сказать: Левонид Ильич, выдь на воздух, вместе подышим, постоим, природой полюбуемся, а ежели чего, я тебя своим телом загорожу. Да все никак не выходило. Бак с его мочой другие солдаты выносили, а он, может быть больной лежал на кушетке...А правда он у нас будет? Вот это да! Молодец, Юхимович, ты настоящий мой помочник, нет, прости, не то сказал. Ты настоящий мой соратник, как Сталин у Ленина. Я тебе пять ящиков коньяка ставлю, и банька будет, и доярки будут: выбирай, какую хочешь.
– А ежели Марьянку? подари мне ее!
– Ты Марьянку пока не трожь. Марьянка не из той категории. Есть много других. Не хватай всех сразу. Марьянку, давай прибережем...для Левонида Ильича, ежели он пожелает. А опосля ево, я, может, сам приклеюсь. В этой Марьянке есть что-то, что поднимает настроение, и голова от нее кружится, как во хмелю. Она ишшо ни с кем ничего такого не имела, и пока не стоит ее поганить. Тут дело может дойти и до любви...Ты знаешь, что я одинокий. Я, когда у бункера дежурил, и когда было затишье – мечтал. Перед моими глазами стояла такая, как Марьянка. Она звала меня: Тарасик, иди ко мне, я тебя в носик поцелую, а в ушко тебе такое скажу, что ты сразу этот пост бросишь. И так было на душе хорошо! Левонид Ильич, бывало, как чихнет в бункере, я сразу начинаю приходить в себя.
