Текст книги "Часть третья (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Но Дима просто чудак какой-то. Либо он прикидывается шутом гороховым, либо он на самом деле шут. А жаль. И справки навести не у кого: неприлично все же. И Тимур не идеал. Заносчив уж больно, да и словечки всякие употребляет, словно находится в цыганском таборе, а не в приличном обществе. Один Борис на все сто. Но к Борису прилипла Лина. Если бы могла, изнасиловала бы его, это точно, она такая: ее ничто не остановит.

Марина задумалась. Расстроилась и выпила лишний бокал шампанского.

16

Бабушка Светы Анна Ивановна плохо спала в эту ночь. Она слышала поворот ключа в замочной скважине, стук обуви того и другого о паркетный пол в прихожей и громыхание двери в спальне, когда они оба вошли, чтобы совершить кощунственную случку в канун Пасхи, но не подала признаков жизни. Она лежала тихо, как мышка с мокрым платком в правой костлявой руке и все время вытирала им слезы. Пойти и сказать им, что она думает об их свадьбе, она не могла решиться. По крайней мере, сегодня. Ведь часто бывает так, что люди не знают, что творят, и они движутся наобум с завязанными глазами, и сваливаются в тартарары.

А тем временем Света медленно, поглядывая на мужа и как-то неестественно улыбаясь, направлялась на брачное ложе в длинной ночной рубашке, распустив волосы вдоль плеч и неуверенно ступая босыми ногами по ворсистому ковру. У самой постели она зацепила пальцами правой ноги за какой-то предмет и чуть не упала, но все туда же, на кровать.

– Свет. Вырубите свет, – попросила она с дрожью в голосе.

Владимир Павлович, хоть ему очень не хотелось познавать свою супругу в темноте и под одеялом, выключил ночник и снял с себя одежду. Когда он лег в кровать, Светлана лежала на спине и ее тело охватила неестественная дрожь. Муж почувствовал это и спросил:

– Что с тобой, ты боишься?

– Не знаю. Но все равно, делайте это. Теперь вы имеете полное право. А я...не обращайте на меня внимание.

– Света, я хочу включить свет. Помни, что мужчина любит глазами. А ты, должно быть, очень красива, не так ли. Раньше я видел тебя только в одежде и мечтал, что придет такой час, когда ты будешь лежать передо мной, в чем мать родила.

– Только не сегодня, я прошу вас. Темнота друг молодежи. Пусть это произойдет в темноте.

– А где твоя бархатная ручка? Я уже привык к ней.

– Нет, нет, сегодня я это делать не буду, – сказала она, тесно прижимая руки к туловищу.

Владимиру Павловичу пришлось выполнять свои обязанности без ответных ласк. А зря, ибо он с трудом лишил ее невинности и произошло это так, будто он пробивался через сухие заросли, встречая на своем пути одни кочки и камни. Это не принесло радости ни ему, ни Светлане. Разница была только в том, что Света как бы проснулась, ее потянуло на разговоры, на выяснение дальнейших отношений, а его стало нещадно клонить ко сну. Да так сильно, что он никак не мог противостоять этому. Он сделал вид, что внимательно слушает и как раз в то самое время, когда Светлана готова была пойти на повторную жертву, дабы понять, что же это такое на самом деле, он непроизвольно отяжелел, как бы глубже вдавился в постель и засопел. Света прислушалась, затем, убедившись, что слух не обманывает ее, приняла сидячее положение и включила ночник. Ее глазам предстал усталый мужчина и то, что было там, то, что она хотела принять в себя, походило теперь на копченую сморщенную сардельку, слабо начиненную кашей.

Ужас и разочарование охватило все ее существо. Она быстро вырубила свет, повернулась на другой бок и тихо заплакала. О, если бы был этот Борис на месте этого мешка, он бы ее на руках носил, всю ночь целовал, гладил от пят до макушки, а эта кишка, набитая и утрамбованная камушками, находилась бы все время в ее пещере, до тех пор, пока она бы не потеряла сознание. Ибо так ей говорила Лина: потеряешь сознание от кайфа. Только с мужчиной можно испытать этот кайф.

Света накрыла голову подушкой, чтоб не слышать это противное сопение и погрузилась в состояние, близкое ко сну. Но это был слабый и тревожный сон. Уже в десять утра она открыла глаза и стала прислушиваться. Сопения не было.

"Не умер ли он? – спросила она себя, но увидела его волосатую, плавно поднимающуюся и опускающуюся грудь. – Проснешься ли ты когда, муженек мой – тугой кошелек мой?"

Владимир Павлович проснулся в двенадцать. Света притворилась, что спит. Он мягко опустил босые ноги на ковер и встал, направился в ванную, но скоро вернулся. Откинув одеяло и сняв ночную сорочку с полусонной жены, он приятно улыбнулся, затем провел ладонью по волшебному бугорку. Света открыла глаза.

– Что вы делаете, хулиган? – спросила Света, приподнимая голову.

– Если ты все еще стесняешься меня, закрой глаза или запрокинь голову и смотри в потолок: я хочу полюбоваться куколкой, которую я приобрел, – произнес Владимир Павлович прокурорским голосом, будто произносил обвинительную речь. Света подчинилась этой команде. Она скрестила пальчики рук у себя на затылке, вытянула стройные длинные ноги, крепко зажав чернеющий треугольник, красовавшийся ниже пупка.

Пролежав с закрытыми глазами некоторое время не шевелясь, она почувствовала, как мужская ладонь движется от колена вверх, очевидно к тому самому волшебному треугольнику, из-за которого и разгорелся весь этот сыр бор. Но от этого прикосновения ей стало тепло, и это тепло разливалось по всему телу, а в тазу сладкой истомой замирала непонятная власть. Света открыла глаза, но все еще стесняясь, устремила их в потолок, чуть запрокинув голову, как страстная женщина в минуту наивысшего наслаждения любовью.

Володя однако не торопился к волшебному треугольнику, хорошо зная, что практически все мужчины совершают одну и ту же ошибку: они торопятся, будто опаздывают на поезд и тогда результат ни себе, ни людям.

То, что предстало его восторженным глазам, было выше чисто мужского желания немедленно овладеть волшебной пещерой, чтобы потом, чувствуя благородную усталость, как после сытного ужина, свалиться на мягкую подушку, оставив партнершу в невеселом настроении. Перед ним лежало красивое, молодое розовое тело с причудливыми изгибами плеч, роскошным бюстом и узкой талией. Ниже ключиц торчали два маленьких бугорка, что поднимались то вверх, то опускались вниз при глубоком, но несколько беспокойном дыхании. Впалый живот, казалось, прилип к позвоночнику и замер в ожидании. До чего могущественна природа, если она так смастерила женщину и наделила ее невидимой внутри заложенной силой, вечно манящей и непредсказуемой.

Он прикасался к этой красоте, но только руками и губами. Покрыв ее бугорки поцелуями, он поднялся с кровати и накрыл ее одеялом.

– Спи.

– Я не хочу спать, – сказала Света, приподнимая голову. – Не уходите, я протестую.

– Ты слишком холодна со мной и слишком неопытна. Это простительно: я у тебя первый. К тому же, у тебя, должно быть, все там болит.

– Не болит, а свербит, – произнесла она, вскакивая и кидаясь ему на шею. – Мне и больно и хорошо, но больше хорошо, чем больно, и...и ..вы не имеете права так со мной поступать.

– Ты моя прелесть, – произнес Владимир Павлович, поднимая ее на руки и кружась с ней по комнате.

– Знайте, Володя, что у вас на руках ненасытная кошка в период половой охоты, какие там могут быть боли, там сплошной огонь. И я высосу из вас все соки, чтоб вам ни одна баба не будоражила кровь.

– Я рад это слышать, только зови меня "ты", – сказал муж, укладывая ее на брачное ложе.

Около шести вечера Анна Ивановна стала негромко стучать в дверь.

– Дети, обедать и ужинать пора.

У Анны Ивановны были хорошие руки, они обладали не только навыками, но и мастерством в смысле приготовления блюд.

– Ну, теперь зятек ты у нас не гость, а полноправный хозяин. Дай вам Бог счастья и красивых деток. Жаль только, что попал такой день, когда вы играли свадьбу.

– А что такое? – спросил Владимир Павлович.

– Как что? вчерась была страстная пятница, негоже было играть свадьбу. Неизвестно, как теперя сложится ваша жизнь.

– А почему вы нас не предупредили, бабушка? – с тревогой в голосе спросила Света.

– Почему, почему? да потому, что я и сама не знала. Соседка пришла, стыдила, а я за голову ухватилась, вот оно как.

– Но, если мы не знали, какой же это грех? – удивилась Света.

– Если ты поджигаешь дом, но не знаешь, кто в нем находится, есть ли там маленькие дети, разве с тебя сымут вину? – не сдавалась бабушка.

– Ну, сказала...

– Ничего, мы дадим на моление и посетим храм Божий, – сказал зять, уплетая бутерброд с икрой.

Три дня молодожены провели в непрерывных любовных играх, как очевидно проводят все молодожены, но без свадебного путешествия, которое они по взаимному согласию перенесли на летние каникулы.

Владимир Павлович вернулся на работу. Уж слишком много там готовилось сладких пирогов для него, которые он собирал уже привычно, спокойно, без ажиотажа, намереваясь теперь подарить молодой жене новенький заграничный автомобиль.

А Светлана Кукушкина, теперь уже Дупленко, прокурорша ушла на занятия, штудировать свою излюбленную журналистику. Ее тут же обступили подруги Лина и Марина.

– Ну, как первая брачная ночь, расскажи! – пристала Марина, как только увидела Свету.

– Как обычно. Но мы оба были чертовски усталыми после свадьбы, так что кайфа там почти не было никакого. Потом уж все наладилось.

– Ну, как он, у него размеры средние или выше средних?

– Не измеряла.

– Глупая. Ты должна все знать. А в рот брала?

– Нет, что ты.

– Эх, ты, давай я тебя обучу всему, – предложила Марина.

– Отстань от нее, – сказала Лина. – Сама разберется.

– У меня есть один альфонс: заплатишь немного денег, и он тебя всему обучит. Твой прокурор сойдет с ума от тебя, вот увидишь.

– А разве так можно поступать? Ведь это не танцам обучаться, верно? Когда-нибудь, если возникнет в этом необходимость, я поступлю на эти курсы, – рассмеялась Света.

– Послушай, Света, ты разыщи мне этого увальня Диму, он хоть и лопух, но карманы у него достаточно тугие, не так ли? – просила Марина.

– Возможно, а что, понравился?

– Да как сказать...ты вот нашла себе богатого мужа, хоть и не такого молодого, но все же...ты теперь – кум королю. А я чем хуже?

– Я спрошу у Володи. Думаю: все будет о?кей!

– Созвонись с ним, мы можем встретиться втроем, сходим куда-нибудь, посидим, а потом я его уведу к себе. Уж он, если попадется в мои коготочки, то все: у меня и останется.

– Марина, будет тебе! Сколько можно? Ты уж больше сотни перепробовала, – упрекнула ее Лина. – Не морочь парню голову.

– Ничего ты не понимаешь, – сказала Марина. – Вот Света за меня, я знаю.

17

Марина Ерофеева росла в семье дипломатов. Ее отец Николай Харитонович не дослужился до высоких чинов в МИДе, хотя в одно время работал секретарем посольства в Болгарии, в то время социалистической стране. Повышению по службе препятствовали работники КГБ: Николай Харитонович не очень добросовестно выполнял их задания и слишком стремился завязать дружеские отношения с болгарами, называя их не только братьями, но и лучшими людьми среди славян. Почти на закате коммунистической империи, когда Марина была уже достаточно взрослой, отца перевели в ГДР советником посольства.

Марина хоть и ходила в элитную русскую школу при посольстве, но довольно часто общалась с немками. Она полюбила их за вольное поведение и за почти доскональное знание все еще запретных в Советском союзе половых вопросов и за то, что там девушки после шестнадцати поголовно лишались девственности.

Когда ей было семнадцать лет, родители взяли ее с собой в Кепеник на дачу к своим друзьям. На даче было много молодежи.

Когда все взрослые основательно накачались русской шнапс, молодежь ушла в сосновый лес на прогулку. Юноши и девушки, как только отошли от родителей на некоторое расстояние, сбросили с себя одежду и пошли дальше, углубляясь в лес. У Марины – глаза на лоб. Как так, разве это допустимо? Здесь она впервые увидела у мальчиков то, что не видела раньше даже на картинке и вся залилась краской. Она не знала, куда деть глаза, понимая, что на нее смотрят, хотят определить ее реакцию, зная, что в России слишком строгие нравы.

– Русише мыдхен – стыд, стыд, – сказали немки и рассмеялись. – Ты, как это? раздевать, раздевать, наш малчик тебья не тронет, ми отвечайт за это.

Марина переключилась на своих сверстниц немок и поняла, что они никак не реагируют на то, что мальчики раздеты донага, они сморят на своих сверстников совершенно одинаково, что в глаза, что в лицо, что ниже пояса. А она, нет, это не для нее, у нее даже пот выскочил на лбу.

– Надо раздеться...одеться, – сказала Катрин, самая симпатичная среди немок.

Марина поняла о чем ее просят и решила повиноваться: сняла платье и лифчик, но осталась в трусиках. Она все еще стеснялась своей груди. И не только стеснялась, но считала, что такую ценность как грудь не стоит выставлять на всеобщее обозрение. А что касается того места, которое находится под такой бдительной личной охраной, начиная с семи лет, демонстрировать перед какими-то швабами? об этом не может быть и речи.

– Больше не могу. Может в другой раз, – сказала Марина с мольбой в глазах.

– О, но проблем, – произнесла Катрин и больше к ней никто ни с какими просьбами не приставал.

Юноши с девушками играли в мяч и бадминтон, и решительно никто не обращал внимания на то, что у мальчиков болтаются сосиски между ног: у кого меньше, у кого больше, толще, тоньше и так далее. Часа через два, когда уже все собирались возвращаться обратно, только Катрин взяла своего дружка за руку и потащила в лес. Ее подруга Моника объяснила Марине, что Катрин влюблена в мальчика и повела его в лес, для того, чтобы там делать динь-динь.

– А как же ребенок, кинд, что она с ним будет делать?

– О, нет. Таблетка проглотить и никакой кинд не будет. Это очень просто. Хочешь, я и тебе принесу таблетка. Ты выбери себе мальчика и делай с ним динь–динь, сколько хочешь.

Марина кивнула головой в знак согласия. Ей эта мысль очень понравилась. Тем более ей хотелось быть, как все – современной девушкой. Моника не только достала для Марины, но и привела ей высокого, белобрысого, прыщавого молодого человека, который увел ее к себе домой, пользуясь тем, что его родители были в отпуске. Он тут же разделся донага и сказал Марине:

– Глотай таблетка.

Марине он сразу не понравился. Лицо бледное, все в веснушках, нос картошкой, зубы редкие, кривые, одна губа толстая, другая тонкая, живот синий прыщавый, а там внизу рыжие жидкие волосы и длинная тонкая с мизинец сосиска, совершенно безжизненная да еще скривленная. Марину чуть не вырвало.

– Я не хочу и не могу, – сказала Марина, глядя на таблетку, как на смертельную дозу яда.

Хайнс вытаращил водянистые глаза и даже слегка покраснел от обиды. Видно было по его прыщавому лицу, что он что-то решал напряженно и быстро. Наконец, он как-то шамкая, произнес:

– Не прийти глюпо.

Он схватил ее за руку и потянул вниз. Когда ее ладонь ощутила нечто неприятное, почти слизкое, он сжал ей пальцы и удивительно, эта противная штука начала затвердевать, брезгливость куда-то запропастилась и наружу выползло любопытство: а как он будет вести себя там? Если он реагирует на простое прикосновение ладони и пальцев, то что с ним будет там, в глубине?

– Ладно, черт с тобой конопатый кавалер, – произнесла она проглатывая таблетку.

Хайнс снял с нее одежду, заставил ее стать на четвереньки, дабы она приняла позу животного и стал вводить свою сосиску в нужное отверстие.

Процедура лишения девственности была весьма прозаичной, начисто лишенной романтики, без поцелуев и жарких объятий и, конечно же, без признания в любви.

– Это что-то похоже на случку животных: я была сучкой, а ты кобелем, – сказала Марина Хайнсу, когда они уже сидели и пили пиво, а Хайнс при этом курил какой-то вонючий табак.

– О, зер гут, – сказал Хайнс, – у тебя дыр...дыр, как это сказать на русский? – Ханс порылся в словаре, – а дырочка, у тебя очен узкий дырочка и горячий дырочка и ми получайт кайф. Моя еще будет динь, динь.

Марина посмотрела на него злыми глазами и показала ему комбинацию из трех пальцев.

– А это не хочешь, конопатый хмырь?

– Во ист хмырь? – спросил Хайнс, но Марина пожала плечами. Он долго рылся в словаре, но не смог найти это слово и очень расстроился.

– Динь, динь хочет моя. Давай динь-динь на попка.

– Подожди свой муттер, (свою мать), и сделай ей в попку, свинья, – расхохоталась Марина.

– О, нет, "их" не есть швайн. Руссише швайн – да. ( Я не свинья. Русская свинья – это да).

Марина оделась, оттолкнула Хайнса у двери, он пытался преградить ей путь, и уехала домой. Благо матери не было дома: она бы определила, что с дочерью что-то неладное. Марина приняла душ, тщательно намылила тело и вымыла свою теперь уже греховную подружку и дала себе слово, что больше с мужчинами ничего такого иметь не будет, поскольку никакой радости от этого нет и быть не может, это все так противно и грязно. А когда вспомнила про попку, так вообще в глазах помутилось.

О своем разочаровании она рассказал Катрин. Та посочувствовала ей и сказала, что из любого положения можно найти выход. Она приглашает ее на свой день рождения, где будет много мальчиков.

– Какой тебе понравится – скажи мне, и все будет тип топ.

Так Марина познакомилась с Томасом немного смуглым, чуть кудрявым мальчиком с темными волосами. У него, правда, были серые глаза и жидкие брови.

Как и предыдущий мальчик, Томас не особенно церемонился с ней. Он снял с нее трусы здесь же на вечере, запершись с ней в одной из комнат, но в отличие от предыдущего (Хайнса), уложил ее на спину, долго целовал в живот, в грудь и ниже пупка, а потом заставил ее обнять свою уже затвердевшую сосиску ладошкой. Она это сделала, и ей показалось, что это хорошо. Во всяком случае, она знала, что это не деревянная палка, которую ей предстоит принять в себя, а нечто живое, как бы дышащее, как бы упрашивающее: скорее-скорее, ибо только там я могу выдать все, на что я способен.

Это было уже нечто другое, и Марина стала податливой и мягкой, как воск. Томас делал все очень осторожно, заботился не только о себе, как этот противный прыщавый Хайнс, но и о ней. Она это оценила и шла с ним на контакт, как ее папа на свою любимую работу. Так Томас стал тем человеком, с которым она гуляла не только в лесу, держа свою одежду под мышкой, но и где угодно и решительно никого не стеснялась.

Большой любви у нее к Томасу не было. Да и незачем было проявлять какое-то сумасшедшее чувство, от которого одни головные боли: он был всегда под рукой, и всегда выполнял ее желания.

В основе этого некоего равнодушия к своему партнеру лежала полная уверенность в том, что шваб, как она его называла, не способен на большое красивое чувство. Да и вообще, немцы холодные натуры. Это русский способен потерять голову и натворить черт знает что ради любви. А здесь любовь сводится к постели: когда кончается постель – кончается и любовь.

Однажды на вечеринке к Томасу пристала одна незнакомая ей немка Роузика и утащила его пьяного в дамский туалет. Закрыв дверь изнутри, развязала ему ширинку, вытащила безжизненную сосиску и стала жевать как жвачку. Жвачка через некоторое время ожила, Томас пришел в себя и произнес: О, майн Гот и направил оживший предмет под короткую юбку Роузики, которая демонстративно не носила трусов. Марина стояла у двери и сильно дергала за ручку. Она не то чтобы ревновала, она просто была возмущена. Как это так? Ведь она сама не прочь была оказаться на месте Роузики. Почему это он выбрал ее? А если и она его выбрала, значит, он безвольный мальчик и потому грош ему цена.

Вскоре стало известно, что родители возвращаются в Москву: ГДР пришел конец.

В Москве Марина завершила среднее образование, но не сразу поступила учиться дальше. Так все перемешалось, что даже отец не мог разобраться, что же происходит, не то, что она.

Только когда ей исполнилось двадцать лет, она решила поступить в МГУ на факультет журналистики. И удивительно: ее приняли без крупной взятки. Она принесла с собой слишком хороший рассказ о немецкой девушке, которая добровольно и безвозмездно ухаживала за могилами советских солдат в районе Зееловых высот, где проходили кровопролитные бои.

– Похоже, что из вас выйдет отличная журналистка, а то и писательница, – сказал ей председатель приемной комиссии Порфирий Порфирьевич, маленький совершенно лысый человек с короткими усиками.

Марина хорошо училась и как это ни странно, совмещала учебу с постоянными загулами и любовными куражами. О ней пошла не очень хорошая слава на курсе, и в то же время все хорошо знали: если кто-то не справится с выполнением задания, Марина всегда поможет.

Марина по достоинству оценила натуру русского ухажера, его страсть, его способность ко всему. Немец никогда не пойдет на конфликт с соперником, а русский готов изрезать соперника на куски и сесть потом на долгие годы за решетку.

На факультете она была чем-то в виде белой вороны, поскольку она все же выросла на западе и все время подчеркивала это. Со Светой Кукушкиной они были разные, но, тем не менее, подружились, а затем к ним примкнула и Лина. И Лина и Света с удовольствием слушали ее просветительскую деятельность, но ни разу не согласились заняться практикой любви в постели.

– У тебя не будет детей, – стращала ее Лина.

– Глупости. Когда выйду замуж, пойду к врачу и скажу: сними спираль с детородного аппарата. Вот и все.

– На тебе никто не жениться: давалкиных у нас не очень любят, – добавляла Света.

– Что ж, буду старой девой.

Но обе девушки, Света и Лина, стали замечать, что на вечерах Марина никогда не бывает одна. Ее всегда приглашают, она щебечет как сорока, а потом, куда-то исчезает, ее куда-то уводят, либо она сама уводит, не разберешься.

На свадьбе у Светы Марина впервые задумалась над тем, что и ей, грешной, не мешало бы привязать кого-то не только на одну две ночи, но и на постоянно, что, однако, не сможет помешать ей, если она вдруг заскучает, завести себе нового дружка.

Она положила глаз на Бориса Петровича, но тем же опытным глазом определила, что Борис нескоро загорится как спичка, а то и вовсе никогда не загорится, а вот Дима, он уже горит как сухое полено. Косноязычен он, с ним в высшем обществе не появишься, но он, должно быть, твердо стоит на ногах. Да и положительного у него немало: его всегда можно будет обвести вокруг пальца. Такие мужья очень высоко ценятся, правда, это понимают далеко не все, особенно такие дурочки как Лина и Светлана. Ну, да Бог с ними.

18

Лина, самая старшая среди трех подруг, ее уже называли старушкой, готовилась отпраздновать свое двадцатипятилетние, своего рода юбилейную дату. Вопрос, где праздновать обсуждался очень долго и кропотливо, и не только дома с родителями, но и среди подружек. Родители Лины всегда любили ее без памяти, она была единственным ребенком в семье, братик и сестричка не доживали и до года, поэтому мать всегда говорила одно и тоже: как сделаешь, так и будет, ласточка моя ненаглядная. Потому ласточка перестала мучить родителей и решила обсудить этот вопрос с Мариной и Светланой.

Светлана выразила мнение, что лучше было бы провести этот праздник в тесном кругу, тем более, что Марине и Лине тоже не мешает очаровать какого-нибудь богатого человека, не обращая особого внимания на внешние данные, а больше приглядываясь к кошельку, поскольку самое главное: стерпится – слюбится.

– Есть еще один способ компенсировать какие-то нравственные потери в связи с выходом замуж за богатого увальня, типа моего будущего муженька Димы, – сказала Марина, хохоча.

– Завести любовничка? – спросила "старушка" Лина.

– И не одного, – закончила свою мысль Марина.

– Девочки, бросьте болтать глупости, – сказала Лина. – Я жду конкретных предложений.

– Я приняла бы всю команду у себя, но у меня старенькая бабушка, а старость не радость, бабушка, очень капризна. Значит, у тебя, Лина, и стоит устроить этот сабантуй. Твои родители часто выезжают на дачу в Жуковку. И в день рождения отправь их туда же, зачем они тебе нужны? мешаться только. К тому же ты именинница, тебе и карты в руки, как говорится.

– Да, да, ты только постарайся отправить своих стариков подальше, чтоб никто не мешал, я этого Диму изнасилую, – поддержала версию Светы Марина. – Я его так обработаю, что он от меня уже больше никуда не денется. А ты, Лина, направь все свои чары на Бориса, он парень то, что надо, ну а у Светы уже есть прокурор. Эх, ты прокурорша. Ну, как, сколько ходок вы делаете за ночь?

– Иди ты..., – поморщилась Света.

– Ну, он у тебя выносливый?

– Я не жалуюсь, – сказала Света.

– Эх, если бы он был в моих руках, он бы у меня всю ночь работал. Вы обе, к сожалению, ничего не понимаете в сексе. Надо побольше смотреть фильмов на эту тему, там все показано наглядно. Наши женщины очень стеснительны и даже брезгливы. Этот мужской отросток надо почаще брать в рот, он слаще конфетки, уверяю вас.

– Фу, – сказала Света. – Помять ладошкой еще можно, но чтобы в рот...

– Если ты не можешь преодолеть брезгливость, намажь его медом или вареньем, а потом глотай. Быстро привыкнешь. Разумеется, гигиену надо соблюдать, тут никуда не денешься. Ну, да ладно, мы отвлеклись. Итак, день рождения отмечаем у тебя, а Света обеспечит нам явку Бориса и Димы, – распоряжалась Марина, – а я приведу Жору для разнообразия и еще какую-нибудь клушу, может Наташку, как отвлекающий субъект.

Лина согласилась с разумными доводами Светы и Марины: они как бы обе были лидерами не только среди тройки и на курсе тоже.

Лина когда-то любила парня и отдалась ему после трех месяцев настойчивых домогательств. Должно быть, она не понравилась ему в постели, потому что он куда-то исчез сразу же. Лина тяжело пережила эти дни и месяцы. Она решила избегать прямых контактов с противоположным полом и не позволяла своему сердцу раскрываться перед кем бы то ни было. Ее останавливало еще и то, что она прекрасно знала, что Марина дважды лечилась от гонореи и что у нее там целый букет других болячек, именующихся стрептококками, гонококками и всякая другая гадость. Осталось заболеть только сифилисом или СПИДом. Развязное поведение Марины чаще всего показное, хотя она как всякая живая женщина, наверняка страдает, и кошки на душе скребут.

Как ни трудно было уговорить родителей уехать на дачу на субботу и воскресение, Лине это блестяще удалось.

– Как тебе будет угодно, ласточка моя ненаглядная, – сказала мать дочери. – Если ты разрешишь, я буду стряпать часов до шести вечера, а потом мы с отцом сядем на свой драндулет и уедем, дабы вам, молодежи, не мешать. Веселитесь, проздравляйте друг друга и за нас, стариков, хоть один тост произнесите. А мы со отцом тама, на даче, поставим перед собой твою фитографию, подзарядимся немножко и тебя проздравим.

– Мамочка, прости. В воскресение вечером, когда вы вернетесь, я уже буду свободна, тогда все вместе попразднуем, – сказала дочь, целуя мать в щеку.

Дима купил красивую цепочку с бриллиантом за четыре тысячи долларов, Света с мужем столовый сервиз, Борис Петрович пять золотых рублей царской чеканки, а Тимур взял пачку в десять тысяч долларов для именинницы. Кортеж машин подъехал к дому Лиины, что находился недалеко от Черемушкинского рынка.

Владимир Павлович нес шикарный букет роз. Все подарки понравились Лине, но больше восторгов высказала Марина.

Гости расселись в столовой за большим столом овальной формы, на который подавали Света и Марина. Но Марина вскоре запротестовала:

– Я что рыжая, что ли? Я тоже хочу посидеть рядом и подержаться за бокал с шампанским, – заявила он, ища глазами, где бы ей присесть.

– Сюда, – сказал Дима, который специально держал для нее место. Марина уселась рядом и тут же стала ухаживать за ним.

В этот вечер Дима вел себя скромно, правильно и даже загадочно. Он много не пил, все время молчал, где-то услышав, что молчание – золото и удачно произнес тост.

– Позвольте поздравить нашу именинницу с двадцатилетием, пожелать ей успехов на благородном поприще журналиста, который для, бизнесменов иногда опаснее любого соперника. Недаром говорят: что написано пером, не вырубишь и топором. Я первый раз выступаю перед журналистами и почти чувствую себя президентом, на худой конец Чубайсом. За красоту нашей именинницы. Если бы не журналистка по имени Марина, что сидит рядом со мной, к которой я испытываю очень агрессивные намерения: все хочу взять ее в плен, но боюсь, что не получится, – то я непременно уселся бы рядом с Линой, нашей уважаемой именинницей. За вас, Лина!

– Получиться, Дима, только не теряйтесь: зверюшка далеко не убежит, – рассмеялась Лина. Мысли Лины подтвердила и Марина: она крепче сжала пальцы Димы и сильно наклонила головку к его плечу.

Дима дважды чмокнул ее в плечо и выпил рюмку до конца.

Прокурор произнес тост с нравственной окраской и заслужил аплодисменты, но не такие бурные как Дима. Когда дошла очередь до Тимура, он уже был немного бухой и потому в его тосте было много эротики: он предлагал тост за полную свободу – танцы в чем мать родила. Марина одобрила эту идею, но Света не поддержала, Лина смутилась и молчала, а прокурор был категорически против. Только Наташа внесла некоторую приемлемую ясность:

– Это могут быть только парные танцы...по разным комнатам, – произнесла она, хихикая.

Марина ухватилась за эту идею. Она тут же шепнула Диме:

– Надо же кому-то показать пример. Сначала исчезаю я, а потом и ты через какое-то время. Я буду держать приоткрытой дверь, чтоб не перепутал комнату.

Марина поднялась и ушла, когда тост произносил Борис. Дима подождал окончания речи Бориса и ушел под аплодисменты оратору.

Марина скрестила свои длинные тонкие ручки на шее Димы, и мягко сказала:

– Поцелуй же свою зверюшку, ты ее, кажется, поймал.

Дима впился ей в роскошные губы. Он был на вершине счастья. Марина была видная девушка, она не могла не нравиться любому мужчине. В ее кошачьих лапках было столько нежности, а в глазах, такие глаза бывают только у довольно распущенных особ, светилось нечто манящее, зовущее, настолько парализующее волю мужчины, что всякие моральные устои трещали по швам.

Дима был в двойной зависимости: Марина ему понравилась еще в прошлый раз, это, во-первых, а во-вторых, чары грянувшие на его всегда открытое и несколько наивное сердце, поразили его воображение настолько, что он стал просто заикаться.

– Итак, с чего начнем? – спросила Марина, глядя ему в глаза. – Не прячь глаза, смотри на свою зверюшку, или ты уже виноват передо мной. Перед тем, как приехать сюда и увидеться со мной, ты уже был в чьих-то руках, признавайся! Только честно, не смей мне врать, я не люблю этого. Я всегда искренняя и того же хочу от других, смотри мне в глаза, ну!