Текст книги "Часть третья (СИ)"
Автор книги: Василий Варга
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Ася побледнела. Она вернулась в номер, и вскоре кавалер вышел оттуда. Он все говорил на английский манер: о?кей, о?кей.
– Женя, не дури, не прикидывайся, скажи этой женщине, что ты мой брат, ну понимаешь, двоюродный брат. Это для меня очень важно, Женя, постой.
– О?кей, о?кей, – повторил парень и тряхнул головой. – День на пляж, ночь на мой номер: трах, трах.
И любовник расхохотался.
– Подлец! – произнесла Ася.
– Трах, трах! – повторил "Женя", не понимая, что от него требуют. Он скрылся в мгновение ока, а Ася, казалось, пришла в себя, во всяком случае, не растерялась, или как человек, приговоренный к расстрелу, сделала вид, что ей теперь уж все равно: хуже не будет.
–Заходите, прошу! – сказала Ася.
– Пожалуй, не имеет смысла: картина и так ясна. Борис просил передать, что, возможно, скоро приедет сам.
– А вы где остановились? И что вам ясно? Вы думаете, что я того?
– Ваше тело – ваше дело, моя хата с краю, я ничего не знаю.
– Вот, вот, мне это нравиться, понимаете..., – осеклась Ася.
– Не надо ничего говорить, я и так знаю: все бабы одинаковы. Я уехал, а моя супруга Тамила тоже трах-трах, только я не знаю, с кем.
– Так вы – Тимур? О, Боже! Вы тот самый, про которого мне говорил Борис, но вы же баба...переоделся, это ... недоразумение какое-то.
– Я к вам еще зайду, – сказал Тимур. Борис по-прежнему сидел в кресле и кусал губы.
– Ну, вот и все дела, – сказал Тимур. – А теперь если твоя душечка просит, подойди к ней.
– Нет, – произнес Борис.
– Почему нет?
– Да потому что она упадет на колени, и будет извиваться ужом, а я...все еще люблю ее, и прощу ей на какое-то время. И она затянет меня в постель, а я не смогу отказаться, а потом возненавижу себя за эту позорную слабость. Лучше вот что: давай уедем совсем отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Поедем к тебе в Испанию, у тебя там особняк.
– В Испанию? С радостью. Где наше ни пропадало. А как же ресторан на двоих?
– В Испании, сразу же после прилета, – сказал Борис.
– Вот это поездка в Грецию, будь она неладна. Может, хоть два, три дня побудем, – начал сетовать Тимур.
– Нет, прошу тебя. Здесь, на каждой дорожке, в том числе на песчаном берегу везде битые стекла: куда ни ступишь – сплошные порезы. Я не только поранюсь, но и паду в собственных глазах.
– Ну, черт с тобой и с твоей романтической любовью, поехали. Только здесь тебе не Москва и билеты тебе никто не продаст, тут же по звонку. Нам все равно придется побыть здесь несколько дней. Возьми себя в руки и не будь слюнтяем, – убеждал Тимур Бориса.
14
Ася вернулась в свой номер, бросилась на кровать лицом вниз и долго лежала без движения. Ей хотелось одного: умереть. Умереть, как можно скорее. Она тут же стала составлять план: сядет на прогулочный катер, будет веселой, жизнерадостной, чтоб ни у кого не вызвать подозрение, а когда катер начнет делать разворот, чтоб вернуться к пристани, выбросится с палубы в хвостовой части, где лопасти мотора изрежут ее тело на куски и пойдет на корм рыбам.
Или..., а может это кошмарный сон, всего лишь, а? Не может такого быть, чтобы она Ася, посланная Борисом на курорт, так неожиданно и так просто была уличена в этой проклятой измене. От безысходности мысли пошли в обратном направлении, как это бывает у людей, которые не могут найти оправдания своему поступку в глазах других людей и поэтому ищут его в собственных глазах. Ну что тут такого? легла под мужика, профилактики ради, разогнала кровь по всем жилочкам, что способствует укреплению пошатнувшегося здоровья и все. Никакой тут измены нет. Измена, это когда полюбишь другого сердцем и душой и отдаешься ему со всей страстью каждый день, каждый вечер, а того, кому ты изменила, вспоминаешь с неким презрением и сожалением, что связалась с ним, когда-то по глупости, по неопытности. "...а я Бориса не предавала, я всегда думала о нем с величайшей нежностью и благоговением даже тогда, когда лежала под этим жлобом, чуждым мне...тут изменой и не пахнет. Вот вернусь в Москву, упаду перед ним на колени и скажу: отруби мне голову, но мое сердце до последнего биения будет полно тобой, только тобой одним и никем другим. Надо возвращаться в Москву, пока не уехал этот кавказец Тимур, что любит переодеваться в женское платье. Он – голубой, это совершенно точно. Ведь если бы он был мужчиной, он зашел бы ко мне в номер и...ради его молчания я уступила бы ему: где наше ни пропадало. Следов-то все равно никаких не остается. Ни один мужик еще никогда не определил: изменила ему жена или нет, вот почему раньше всякие приспособления придумывали вплоть до железных трусов. Бедные мы, бабы: все шишки на нас падают, хотя мы..., не под собак же ложимся и не под лошадей, как Мария Терезия, а под мужиков. Так какие к нам могут быть претензии? С кем мы изменяем? с мужиками же, такими, как Борис, например. Кто придумал эту дурацкую верность, древние? Так они это от отсталости. Почему это из одного источника пьют многие воду, а вот наслаждаться тем, что у нас есть, а это тоже своего рода источник, источник наслаждения, многим нельзя? Это несправедливо, тем более, что наша подружка никак не протестует, чтобы ею наслаждались многие, она хорошо это переносит. Я все это выложу Борису, пусть он решает, как быть дальше".
Ася так убедила себя в своей правоте, что на радостях, приняла сидячее положение, поправила роскошные волосы на голове, а потом и вовсе поднялась на собственные ножки, которые надежно держали ее туловище и бедовую голову с роскошными волосами, магическими черными глазами, требующими отражения в зеркале.
Зеркало оказалось за спиной. Достаточно повернуть голову и ты вся на виду от головы до пят. Совсем недавно, когда этот "о?кей, о?кей" лежал внизу, а она была сверху, исполняла балетный номер, она то и дело поворачивала голову налево и видела картину, которая даже во сне не может присниться. А потом...потемнело в глазах, и она уже ничего не видела до тех пор, пока не раздался этот проклятый стук в дверь. Это был стук злого рока, который всегда мстит человеку за его маленькие земные радости.
Ася поближе подошла к зеркалу. Два синяка предательски высвечивались на ее теле: один на губе, другой на шее ниже правого уха. Синяк на шее можно присыпать пудрой, а вот на губе этого не сделаешь. Но все равно можно демаскировать, чуть прикусив губу.
"Интересно, – подумала Ася, – у этого "о?кей–о?кей" есть жена или нет? Если бы он оставил адрес, я бы написала его жене. Как бы она реагировала? Должно быть, отнеслась бы к этому спокойно: люди на Западе более образованны, чем мы. Ведь эта пресловутая верность присуща домострою, она ничего общего не имеет с цивилизацией. Я бы, например, простила Борису, если бы нашла его в постели с другой. Да, да, простила бы. Надо ему сказать об этом. А, может, он здесь? Куда девалась эта баба в лице Тимура? Надо за ним проследить. Если Борис с ним – подойду и скажу: здравствуйте, милорд! Я не Медея, и ты не будь Отелло".
Ася ликвидировала синяк на шее и после короткого макияжа, пришла к выводу, что можно показаться на публике. В таких стрессовых ситуациях, хоть и не хочется никого видеть, и, не дай Бог встретить знакомых, все же самое лучшее выйти на люди, потолкаться, поглазеть на чье-то радостное лицо, услышать чей-то беззаботный хохот, поскольку ничего не проходит даром: радость другого и тебе передается. Пусть в миллионной доли микрона, но передается.
Ася вышла из номера, но тут же вернулась: забыла сумку, да и номер не закрыла на ключ.
Теперь она шла одна, а не опираясь на руку этого "о?кей–о?кей" и чувствовала некое неудобство, некий вакуум. Чего-то ей не хватало? Она задумалась над этой проблемой и пришла к выводу, что не зря дамы ходят с собачками: собака – друг человека. Это мудро сказано.
Море было совсем рядом, но она слишком долго шла к нему. Перед ней вдруг возник "о?кей–о?кей" и пытался взять ее под руку, но она пришла в ужас, замахала руками и неожиданно для самой себя стала громко произносить:
– Прочь, прочь! Меня больше нет. Изыдь, я не Ася, прочь!
– О?кей! – произнес мужчина и удалился.
Ася теперь искала смуглую девушку, вернее мужчину, переодетого в женское платье. Но он теперь..., ему незачем переодеваться в женскую одежду, он свою черную миссию уже выполнил.
– Я все равно его найду, – сказала она себе и прошла дальше.
Но среди толпы снующий туда-сюда, а так же среди тех, кто лежал в креслах, или просто на песке, прикрыв лицо полотенцем, найти Тимура было просто невозможно. Да и катера не было. Это хорошо, что не было катера, ведь она не оставила предсмертную записку в номере: прощай, Борис! а прощаться с жизнью просто так, не оставив записки, просто не стоит. Да и вода холодная на глубине и эти акулы, у них такие зубы – просто ужас. Нет, нет, не стоит бросаться с катера, жизнь так прекрасна. А, может, еще все обойдется. Она ведь еще не жена Борису.
" Сколько у меня денег в Москве? кажется, десять тысяч. Скромно, на один год, а там пойду работать. Пойду уборщицей. Уборщицы тоже люди".
Ася успокаивала себя, как могла, но это успокоение не было стабильным и длительным, и любой шаг, который она предпринимала, как и любое решение, не были верными и не могли ее вывести из нарушенного равновесия. Уже вечером она стала упаковывать чемодан, оказавшийся без ручки, который и нести тяжело и бросить жалко, но, тем не менее, надо собираться в путь. А путь был один – вернуться домой.
И вот московская земля, воздух свежий и прохладный, десятки тысяч выхлопных труб, знакомый запах, масса людей, молчаливых, чем-то озабоченных, – все такое близкое, такое родное, такое знакомое. Нет лучше города в мире, хоть ты и не больше пчелы в этом огромном улье, и куда ты улетела, вернулась ли ты, или тебя проклюнула птица, или какой хомячок проглотил, решительно никому нет дела. Все так же будут вращаться колеса гигантской мельницы, все так же будет дымиться гигантский котел, в котором варятся человеческие судьбы.
Сквозь опущенные печальные глаза и побледневшие щеки, как цветок из суглинистой почвы, пробивалась надежда и светилась улыбка. Знакомая станция метро "Таганская", во всякое время кишит народом, и она – частичка этого народа..., поднимается по эскалатору и направляется домой. Не на вокзал, чтоб сесть на другой поезд и умчаться в Тмутаракань, а здесь в свой родной дом, войти в свою квартиру, пусть не такую шикарную, как у Бориса, но все же в свою.
Была вторая половина дня. После короткого отдыха, еще не приняв ванную после дороги, она схватилась за телефон и набрала рабочий номер Бориса.
– Вы ошиблись, – прозвучал женский голос, и тут же раздались гудки. Она набрала повторно этот же номер и стала извиняться и уточнять, правильно ли она набрала номер.
– Номер вы набрали правильно, но наш телефон изменился. Это прачечная. Есть ли еще вопросы?
Ася набрала домашний телефон, но там никто не поднимал трубку.
" Попалась птичка в клетку, – подумала Ася и ринулась к холодильнику, но ни одной бутылки там не оказалось. – Завтра же пойду к нему на работу, думаю: свой офис он никуда не перетащил, он стоит на месте. А вот, что я ему скажу, просто ума не приложу".
Достав алфавитную книжечку, она набрала номер телефона Тамары и пригласила ее к себе в гости. Надо было с кем-то поделиться своей бедой. Тамара приехала, они приготовили закуску и сели к столу. Ася все рассказывала, и каждый раз они запивали вином до тех пор, пока головы у них не отяжелели до такой степени, что с трудом удерживались на плечах.
– Э, все ерунда, подумаешь? – говорила Тамара. – Да мы еще покажем, кто мы такие.
– Я тоже так думаю, – поддакивала Ася, грозя кому-то кулаком.
Офис Бориса на Нахимовском проспекте никуда не девался, и Анастасия, увидев все ту же вывеску, не только обрадовалась, но заволновалась, как необстрелянный новичок перед первым боем. Она остановилась и стала искать причину, как бы повернуть обратно, отложив свой визит к Борису на неопределенное время. Однако, некий двойник, который есть в каждом человеке, толкал ее к ступенькам, ведущим наверх, и она послушно начала подниматься, и также, мало соображая, что делает, взялась за ручку входной двери.
В приемной сидела та же девушка Женя, она узнала ее, поздоровалась и предложила занять кресло. В приемной было очень тихо и уютно, да и Женя не задавала никаких вопросов. "Так, хорошо, – подумала Ася, – вежливая девочка, не лезет не в свои сани, молодец. Посижу здесь, а потом спрошу, где Он. Кажется, нет его. И хорошо. Я все еще не выработала тактику поведения. Увижу его – расплачусь, да так громко, что эта Женя услышит".
Вдруг широко распахнулась дверь кабинета Бориса, и на пороге показался ...Дима во всей своей красе.
– Вы ко мне? – спросил он Асю. – Тогда заходите, а то мне идти на прием к президенту Путину. Осталось всего каких-то три часа. Час на дорогу, час на подготовку, а час..., короче, там разберемся. Там буфет, министры, Волошин с маленькими сверлящими глазками и все такое. Короче, заходите, Анастасия, как вас?
– Ивановна, – сказала Ася, вставая.
Дима, как истинный джентльмен, пропустил Асю впереди себя и предложил ей шикарное кресло.
– Садитесь, рассказывайте, Анастасия Ивановна, я вас внимательно слушаю и даже могу включить вот эту маленькую штучку, она все записывает, а потом прокручу все это Борису Петровичу после его возвращения из Греции.
– Так он в Греции? – спросила Ася.
– Так точно, в Греции вдвоем с Тимуром, великим человеком, к которому сам прекурор Дупленко стоит в очереди, чтобы попасть на прием.
Дима снял трубку.
– Алло, я слушаю. Нет, это не Борис Петрович, это Димитрий Димитрович, инструктор, нет, не так выразился, внештатный сотрудник Белого дома. Чем могу помочь? А, нет, у меня тут сидит подруга самой Аллы Пугачихи, бывшей певицы, а сегодня заведующий кафетерием. Пердонюсь, пердонюсь, некогда.
– И давно они там? – спросила Ася.
– Уже вторая неделя. Но они, знаете какие? Им взбредет в голову: и они ужа завтра в Риме, или в Мадриде, или в Лондоне.
– Дмитрий, Дмитриевич, не говорите, что я сюда приходила и я буду вам очень обязана.
– Даю слово: никто не будет знать, – сказал Дима и тут же нажал на кнопку вызова секретаря. – Женя, о том, что приходила эта симпатичная особа сюда сегодня, ни одному человеку не говорить: ни бухгалтеру, ни продавцу, ни сторожу.
– А Борису Петровичу? – спросила Женя.
– Гм, Борису Петровичу...– Дима почесал за ухом. – Если тебе велит Борис Петрович ничего ему не говорить, то и не говори, но если велит, то тут, я и сам не знаю, как быть. В Белом доме все подчиненные говорят то и так, как им велят их начальники, следовательно...
– Дмитрий Дмитриевич, это все шутки, – разочарованно произнесла Ася. – Я ему сама позвоню, как только он приедет, либо по мобильному в Мадрид. Не поменялся ли у него номер мобилки?
– Э, они с Тимуром меняют кожен день, соревнуются даже, кто сколько раз поменяет свой номер. Так что на этом можно поставить крест. Надо будет спросить у президента: он так же часто меняет свои номера в целях безопасности? Наверное, да. Все великие люди так делают. О–ох, я уже опаздываю, извините и простите, или как бы сказал хранцуз, спардоньте.
Женя расхохоталась и вернулась к себе в приемную, а Ася неуверенной походкой направилась к выходу.
15
После завершения евроремонта в квартире Анны Ивановны, бабушки Светланы Кукушкиной, прокурор Дупленко намеревался поселиться в одной из комнат, во всяком случае Света так хотела этого, что тут же, не откладывая на потом, напомнила бабушке о своем долге и даже об обязательствах, данных прокурору накануне ремонта.
– Об этом не может быть и речи, дитя мое, – запротестовала вдруг Анна Ивановна.
– Почему, бабушка? он ведь так любит, так любит меня и кажется, я тоже неравнодушна к нему, – произнесла Света, чуть ли не со слезами на глазах. – И кроме этого, я уже взрослая, ничего такого ему не позволяю, так целуемся и не больше. Да и не позволю ему ничего такого до загса, уверяю вас.
– Не морочь мне голову. Сама была молодой: знаю, как все это происходит, когда двое молодых жеребец с кобылкой вместе, да еще в темноте остаются. Ты же не деревяшка, а живой человек, небось, когда он впивается в твои губы, у тебя там костер пылает и только боязнь забеременеть останавливает. Ну, это ладно, все мы не без греха. Но тут есть еще одна закавыка и очень опасная. Надо быть опытной, чтобы приковать его, приклеить намертво в постели, а ты такими навыками, слава Богу не обладаешь. А что если у него наступит разочарование и он тут же съедет? на бобах останешься. Жди загса, а опосля загса, хоть на головах нагие ходите, я только радоваться буду. Потерпи, внученька, осталось недолго, али страсть тебе спать не дает?
– Да нет, бабушка, все нормально, – успокоила бабушку Света. – Так, простой интерес и даже некоторый страх..., ведь повредит он мне все внутри, раз кровь должна быть...
– Да, да, это верно, – сказала бабушка, – хорошего мало.
Разговор Светланы с бабушкой прервал звонок в дверь. Это был звонок прокурора. Света красная, как помидор, бросилась открывать дверь, не успев поглядеть на себя в зеркало. На пороге стоял он с букетом свежих белых роз.
– Много роз одной розе, – сказал он целуя ее в подставленную щеку. – Я не пошел на совещание в городскую прокуратуру, а послал зама, сказал, что дурно чувствую себя. И вот я здесь. Ты для меня нечто больше городской прокуратуры. Тут шампанское, коньяк, осетрина и всякие закуски. Немного проголодался, сейчас, если не возражаешь, устроим маленький пир в домашней обстановке.
– А мы с бабушкой..., – Света хотела сказать, что они с бабушкой обсуждали возможность его поселения в одной из комнат, но вовремя передумала и осеклась.
– Что вы с бабушкой? небось обсуждали мое поведение, не так ли?
– Нет, нет, мы восторгались евроремонтом. Давайте, я поухаживаю за вами. Вот тапочки, это вам подарок от меня и свежее полотенце в ванной, теперь оно ваше, только вы им будете пользоваться. Позвольте ваш плащ, туфли снимайте сами и в ванную, а я пока накрою на стол.
Света была радостная, возбужденная, щебетала за столом и даже сжимала пальцы жениха у себя выше колена.
Владимир Павлович больше слушал, чем говорил, больше работал руками, чем языком: его пышные пальцы стремились коснуться разных частей тела, в том числе и того места покрытого растительностью, которое всегда скрыто под ворохом одежд, но которое притягивает как магнитом, может быть больше потому, что оно тщательно маскируется и обладает некой таинственностью.
Света уже сидела у него на коленях, ее губы горели от поцелуев, она не возражал против того, что Владимир Павлович расстегнул лифчик и обнажил два пышных бугорка и даже стал прикладываться губами к каждой по очереди. Но когда попытался стащить трусики, она резко схватила его за кисть руки и строго посмотрела ему в глаза.
– Это уж слишком! Нельзя, Владимир Павлович. Вы понимаете? – нельзя.
– Если нельзя, то можно, – сказал прокурор.
– Да? вы так думаете? А если я сейчас запущу руку и ухвачусь за кое-что?
– Я не возражаю, – спокойно сказал прокурор. – Все что мое– твое и надеюсь: все, что твое – мое.
– Хорошо, я посмотрю, что вы за мужчина и есть ли у вас сила воли, – сказала Света, расстегивая ширинку на брюках Владимира Павловича.
Помня наставление подруг Марины и Лины, запускала бархатную ручку вглубь штанов Владимира Павловича, без труда отыскивала затвердевший отросток и мяла, как доек коровьего вымени, испытывая при этом простой интерес, как ребенок, играющий с куклой. Ей было все интересно: и то, что он горяч, и то, что он тверд, казалось и живот проткнет в любом месте, но больше всего ей хотелось определить длину. Она страшно боялась, что когда это случиться, он ей все там порвет, а брачная ночь это не разовый контакт, – как же она израненная внутри, сможет выдержать эту страшную пытку?
Владимир Павлович пытался вызвать у нее нечто такое, когда женщина теряет ориентацию и становится если не зверюшкой, то мягкой как воск и податливой как веревка в результате охватившей ее страсти, но со Светой ничего подобного не происходило. Она вела себя, как ни в чем не бывало, и даже пыталась посмотреть на сучок, который мяла в руках, а потом закрыла молнию и сказал:
– Хватит баловаться. Хотя, никогда не видела живым. Так, в школе муляжи показывали, и то мы только хихикали: эта штука казалась такой уродливой, – лепетала Света, глядя в расширенные глаза своего жениха.
Владимир Павлович не выдерживал такой пытки, схватил Свету, поднял как маленького ребенка на руки и направился в спальню.
– Нет, нет, что вы?! Это все потом..., после загса.
– Но мы же любим друг друга, я не вижу препятствий к нашему полному счастью, – сказал прокурор и поставил ее ножки на пол.
– Нет, нет, ни в коем случае! Только после загса. А до загса ни за что в жизни. Мне это внушила мама. И уезжая сюда в Москву к бабушке, я ей дала клятву, что если что, то только после загса. Я должна предстать перед мужем девственницей. Это правда не модно сейчас, но ничего не поделаешь: из песни слов не выбросишь: я дала слово и не кому-нибудь, а матери.
– Но я люблю тебя и с удовольствием на тебе женюсь, если только ты согласна. Тебе нечего бояться. Или ты мне не доверяешь?
– А вдруг я вам не понравлюсь в постели? Вы такой опытный; начнете сравнивать и придете к выводу, что я серая мышка и не гожусь даже коту под хвост. Тогда вы начнете цепляться за любой сучок, искать какую угодно лазейку, лишь бы скрыться, смазать пятки салом как говориться, а я останусь с носом, а возможно и с ребенком на руках. Вы думаете, я не хочу узнать вкус этой штуки, которая так просится ко мне в сказочную пещеру? Она так пульсирует, как бы дышит в моих ладошках, мне даже жалко его бедного, но он там натворит такого..., короче ... смастерит новую жизнь, и я начну увеличиваться в размерах. Так ведь? так. А теперь сами подумайте: есть ли смысл в этом? Это при советской власти модно было разводить безотцовщину. Прошли те времена. Вы должны быть сильным, как я: когда очень хочется, надо сказать себе: нет и все тут!
– Хорошо, Света, я прошу твоей руки. Будь моей женой. Я делаю тебе официальное предложение не ради того, чтоб ты мне все разрешала, а потому что полюбил тебя, кажется с первого взгляда, как только увидел тебя в первый же день. Вы тогда с бабушкой стояли внизу, это было очень рано, и я как увидел тебя, сразу понял: это она. Я конечно старый волк, был уже женат однажды, но и после развода знакомых было много и сейчас есть, но это все не то. Ты..., тебе я изменять не буду, никогда, ни с кем, я так думаю. Надо ли обсуждать мое предложение с бабушкой?
– Не надо с бабушкой, я ей сама скажу об этом. Вы мне тоже нравитесь. И сколько вам лет, это неважно. Человеку столько, насколько он выглядит.
Света прилипла к губам своего жениха, но больше к молнии его брюк не притрагивалась.
В загсе им назначили регистрацию брака на одиннадцатое апреля. До свадьбы оставалось два месяца. Света была такой же недоступной, как и раньше, но осторожно стала намекать бабушке, что неплохо было бы выполнить обещание, данное когда-то Владимиру Павловичу, что он может поселиться к ним незадолго до свадьбы.
– Теперь реализацию этого обещания надо попридержать, – твердо заявила бабушка. – Я уже тебе говорила об этом. Неча поселяться вам в одной фатире до свадьбы. Знаю я, чем это кончается. Али ты уже все с им имела? признавайся, неча темнить.
– Что вы, бабушка, как вам не стыдно? – вся красная, возмущалась внучка.
– Совсем не стыдно: сама такая была. Но было это, ужо и не помню када, – смеялась бабушка.
Света, как бы в оправдание того, что обещала, но не сдержала своего обещания, как-то сказала о своей позиции Владимиру Павловичу:
– Я не прочь, но бабушка, ни в какую. Мы могли бы жить почти рядом: вы в одной комнате, а я в другой. Тем более, что я в вас уверенна: вы не станете насильничать и ничего такого не сделаете против моей воли, не так ли?
– Светик, давай уважим мнение старого человека и подождем до загса, – неожиданно сказал Владимир Павлович.
Света чуть ли не в слезы. Как это так? Он не хочет находиться рядом с ней. При первой же встрече со своей однокурсницей Лииной, она выказала свое непонимание этого вопроса.
– Я знаю, почему он отказался переехать к тебе до свадьбы, – сказала Лина.
– Ну да, знаешь. Откуда ты можешь знать, он, что говорил тебе об этом? да вы даже не знакомы, не так ли?
– Если бы не была такой клушей, и не берегла свою подружку до свадьбы, он бы давно к тебе переехал, не особенно спрашивая твоего согласия. Но ты ведь просто деревяшка. Я представляю: дают голодному понюхать вкусной пищи и тут же говорят: нельзя, запрещено. Жди. Да это же пытка для мужчины. Что толку, что ты такая храбрая, расстегиваешь молнию, достаешь бесценное древко и, мнешь, как жвачку и ничего более. Да он просто молодец, что выдерживает такую пытку. Я, будь я на его месте, давно бы тебя взяла силой, да еще по мордашке надавала. И ты была бы на седьмом небе от счастья. Нам, бабам, в этом случае небольшая боль просто необходима. Короче, ты манюня и больше никто.
– Ну и ладно. Осталось-то совсем недолго ждать, я все компенсирую потом. Ты, Лина, у меня свидетель, поняла?
– Вы только в загсе или и в церкви?
– О церкви Володя ничего не говорил.
– Ну и ладно: в церкви можно и потом, – сказала Лина. – Главное загс: после загса ты приобретаешь определенные и весьма существенные права. Это юридические права и конечно доступ к его тугому кошельку. А он, надеюсь, у него тугой. Эх, мне бы найти такого, с деньгами, пусть бы и хромал на одну ногу, как поэт Байрон.
Никто, в том числе и бабушка, не обратили внимание, что одиннадцатое апреля это Страстная пятница перед Пасхой и что свадьба в этот день это просто кощунство и никто, ни одна влюбленная пара в любой стране христианского мира не стала бы справлять свадьбу в этот день.
Молодые в этот день на машинах отправились в загс, потому что в одиннадцать часов одиннадцатого апреля была назначена регистрация брака.
Только после обеда соседка по этажу Мавра, узнав каким-то образом о том, что сегодня внучка Анны Ивановны выходит замуж, на костылях приковыляла к двери и трижды нажала на звонок. Напуганная Анна Ивановна появилась в проеме двери.
– Ты..., чтой-то ты, сказывают, погнала внучку замуж? Сегодня ить страстная Пятница, Бога не бишьси. Счастья у ее не будеть, голову даю на отсечение, вот те крест, – сказала Мавра чуть не плача.
Анна Ивановна схватилась за голову.
– Не знали мы, как пить дать, не знали. А, иде ты, голубушка была раньше, почему не просветила меня старую темную бабу? А дите-то откуда знаеть? Жаних взял за руку, повел, а она, бедняжка, не стала упираться. Сама знаешь: наше бабье дело таково: кто позвал, за тово и пошла. Ай–яй–яй, что теперя делать? Пойду звонить у эту ихнюю загсу, пущай прекращают это безобразие.
Но было уже поздно. После довольно скучной церемонии бракосочетания в загсе, кортеж машин с молодыми во главе, выехал на кольцевую автостраду, чтобы совершить почетный вояж вокруг Москвы. Но автострада оказалась такой загруженной, что пришлось потратить три с лишним часа, чтобы преодолеть расстояние в сто три километра и вернуться на то же место, откуда выехали. И удовольствия кот наплакал.
К восемнадцати часам они подъехали к ресторану "Арбат", самому престижному ресторану в Москве, в котором обычно справляют свадьбы своих любимых чад правительственные чиновники.
Владимир Павлович пробился сюда при помощи прокурора города Иваненко и очень гордился этим.
Кроме прокуроров, судьей и высших милицейских чинов, были приглашены и Тимур, Борис Петрович и Дима. Тимур выделил Дупленко пятьдесят тысяч долларов на эту свадьбу, Борис Петрович десять тысяч, а Дима принес огромный букет роз и дольше всех аплодировал, а также выкрикивал "горько".
Высокие чины поздравляли, подарков не преподносили молодым, ибо само их появление на свадьбе уже считалось королевским подарком, а потом стали по одному незаметно исчезать. Владимир Павлович хмурился, возмущался и переживал одновременно, а Светлана не обращала никакого внимания на исчезновение высоких чинов.
Вскоре начались танцы под хорошую музыку с притушенным светом. Каждый из гостей мужского пола считал своим долгом пригласить молодую на танец. Света охотно соглашалась, и когда разогретые кавалеры прижимали ее к себе, иногда так, что косточки трещали, она не возражала, а к некоторым кавалерам и сама липла, как опилки к магниту.
Особенно пришелся ей по вкусу Борис Петрович. Порой казалось, что она перепутает его с Владимиром Павловичем и вопьется ему в губы. Не будем осуждать ее за это, ибо она прощалась со всеми, всеми мужчинами, красивыми и менее красивыми и меняла их всех на милого старичка Владимира Павловича.
– Вы..., пригласите мою подругу Лину, она такая милая, такая добрая и, кажется, все время поглядывает в вашу сторону. Словом, мы обе немного влюблены в вас, Борис..., как вас там по отчеству?
– Петрович, – сказал Борис и сильнее прижал ладонью ее тугую грудь. – Вы думаете, что ваша подруга.... но если честно, то..., впрочем, теперь уже поздно.
– Говорите, говорите, до конца, а то я буду мучиться. Вы,.., такой милый, такой симпатичный, вы, кажется певец, где это я могла вас видеть? Но неважно, важно то, что вы недосказали.
Но тут музыка кончилась, и Борис Петрович отвел молодую на место. Владимир Павлович никак не реагировал на то, что его юная супруга переходила из рук в руки. Он знал, что сегодня ночью Света не станет брыкаться в постели, потому что теперь она принадлежит ему и только ему. Даже скучным это показалось.
" Странно устроен человек, – подумал он разочарованно. – Когда он видит спелое яблоко на ветке, тянет руку, чтобы сорвать его и съесть, но достать не может. И в это время слюна во рту появляется, так хочется попробовать его на вкус – страх Божий, но стоит его достать и ..., ты еще не поднес его к губам, чтобы надкусить, оно уже кажется, так себе: яблоко, как яблоко, ничего особенного. Вот если бы Света не упрямилась, мы могли бы провести чудесные дни, вернее, ночи, ведь только запретный плод сладок. Я достаточно испробовал женщин и знаю, что это такое. Так что ты, лапочка, моя деревяшка, ничем меня не сможешь удивить сегодня ночью".
Свадьба длилась до трех часов. Дупленко с молодой женой уходили не последними: в зале все еще оставались Дима, Тимур, Борис, Лина и еще несколько подруг Светланы.
Дима прилип к Марине, как банный лист. Если бы он меньше говорил и еще меньше хвастался своими связями с президентской администрацией, он, вполне возможно, смог бы покорить сердце будущей журналистки, довольно миловидной девушки из приличной семьи. Марина прекрасно понимала, что каждый мужчина, присутствующий на этой свадьбе далеко не простой человек и что любой из них, в том числе и Дима – это золотая жила, вернее гора за которой никогда не бывает ветра, дождя, не говоря уже о сквозняках и бурях.
