Текст книги "Избранное"
Автор книги: Василий Нарежный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)
«Славенские вечера» – это цикл повестей, объединенных единым идейно-тематическим содержанием. Нарежный в дальнейшем дополнял «Славенские вечера» новыми повестями. Полное издание «Славенских вечеров» увидело свет уже после смерти писателя, в 1826 году.
Основными источниками, на которые Нарежный опирался при создании «Славенских вечеров», были «История Российская от древнейших времен» М.М. Татищева, русские летописи, Библия, «Слово о полку Игореве», сборник исторических песен Кирши Данилова.
В понимании историзма в литературе Нарежный шел в русле своего времени. Заимствования из исторических источников носят частный характер и практически не связаны с сюжетом повестей, который во многом является вымыслом художника. Нарежный чаще всего пользуется лишь историческими названиями славянских племен, языческэй мифологией, отдельными реальными ситуациями (осада печенегами Белгорода, убийство Святополком братьев Бориса, Глеба и Святослава, мученическая смерть князя Михаила черниговского в Золотой Орде и т. п.).
Нарежный использует и библейский сюжет. Так, рассказ Добромысла о спасении Россом своего народа построен на аналогии с ветхозаветным повествованием о выводе пророком Моисеем еврейского народа из Египта и расселении его в «земле обетованной», указанной богом.
В цикле повестей, вошедших в «Славенские вечера», можно выделить несколько тематических групп. Первые две повести «Кий и Дулеб» и «Славен» связаны с далеким прошлым, истоками Руси. Все исторические реалии этих повестей сводятся к названию племен и их легендарных вождей, зафиксированных летописью. Воображение Нарежного рисует добродетельность Кия и Славена, их заботу о судьбах народа и страны. В основу характеристики главных героев, согласно художественным принципам классицизма, положен принцип контраста. Мудрому правителю Кию противопоставлен мрачный и гордый Дулеб, добродетельному поборнику мира и согласия Славену – любитель кровавых браней Радимир.
Следующие четыре повести рассказывают о киевских богатырях времен Владимира Святославича, их преданности князю и Русской земле. В повести «Рогдай» Нарежный воспользовался лишь самим фактом осады Белгорода печенегами, отраженном в летописном сказании. События же, о которых идет речь в повести, никак не связаны с сюжетом летописного рассказа, а навеяны героикой русского былевого эпоса и авторской фантазией. Патриотическая идея повести раскрывается в словах Рогдая, обращенных к печенегам: «Единственно отечеству посвящена жизнь витязя земли Русской».
Повесть «Велесил» представляет собой психологическую новеллу, рассказывающую о неразделенной любви русского витязя к похищенной им прекрасной гречанке Софии. Сюжет повести вымышлен и только приурочен к эпохе княжения Владимира Святославича, на что указывает упоминание междоусобных распрей между Ярополком и Олегом, Ярополком и Владимиром.
Со своеобразным сочетанием исторических фактов и художественного вымысла сталкиваемся мы в повести «Мирослав». Опираясь на летописные данные, Нарежный верно передает атмосферу распрей между сыновьями Владимира, обрисовывает характер Святополка, коварного убийцы своих братьев Бориса и Глеба. Конфликт повести основан на соперничестве Святополка и Святослава в любви к Исмении. Возникновение, развитие и завершение этого конфликта является художественным вымыслом автора. Однако подобная организация сюжетного повествования помогла Нарежному исторически верно обрисовать характер Святополка.
Повесть «Любослав», также вошедшая позднее в «Славенские вечера», была написана в обстановке роста национального самосознания и национально-патриотического подъема, вызванных Отечественной войной 1812 года. Нарежный поднимает здесь важную для своего времени проблему государственной власти, призывает к мудрости государственного управления. Обращаясь к историческому прошлому, Нарежный повествует о судьбе молодого туровского князя Любослава, который в мирное время жаждет военной славы, совершает набеги на соседние земли. Автор приводит читателя к пониманию, «что не в победах бранных, не в торжествах кровавых, не в имени завоевателя приобретается счастье владык земли», а в мудром правлении и в заботах о всеобщем благе.
Как и большинство современников, Нарежный видит в отечественной истории средство воспитания гражданских добродетелей и патриотической гордости. Вдохновенно повествуя «о подвигах ратных предков наших», писатель не ограничивается прославлением мужества, стойкости духа и величия защитников Русской земли – он говорит и о красоте и искренности чувств наших предков, осуждает тиранию и жестокость, прославляет государственную мудрость.
Стиль «Славенских вечеров» во многом определялся влиянием поэтики «Слова о полку Игореве», устного народного творчества. Связь с поэтикой «Слова о полку Игореве» часто обнаруживает себя в описаниях битв и сражений. «Раздался гром и треск, рассыпались искры от булатных мечей и стальных шлемов, кровь багряная пролилась по песку желтому. Издали слышен был вой зверей пустынных и крики вранов плотоядных, собравшихся терзать останки мужей павших». Описание сражающегося Бурявоя в повести «Громобой» напоминаег мужественного буй-тура Всеволода из «Слова о полку Игореве».
Очень часто при характеристике своих персонажей Нарежный использует прием уподобления, восходящий к устному народному творчеству. «Как два вихря противные, текущие сразить один другого, роют землю и исторгают древа великие на пути своем, наконец встретясь:, борются и, уничтожа друг друга равною силою, исчезают; пыль подъемлется к облакам, и тишина наступает – так сразились мы с Буривоем».
В описаниях природы Нарежный также использует поэтику «Слова о полку Игореве». Это именно природа, а не пейзаж. Она живет своей жизнью, наделяется человеческими страстями, выступает олицетворением добрых или злых сил.
Критика положительно встретила «Славенские вечера». «Славенские вечера», – писал рецензент «Цветника», – можно назвать подражанием песням Оссиановым и подражанием весьма удачным. Оссиан пел подвиги бардов. Г. Нарежный открывает славные дела богатырей русских и приключения князей славянских. Рецензент обратил внимание и на особенности языка «Славенских вечеров»: «Кому не нравится такая превосходная проза! По крайней мере, мы, со своей стороны, считаем обязанностью отдать полную справедливость дарованиям г. Нарежного и сказать, что его «Славенские вечера» могут служить, образцом чистоты языка и хорошего слога» [13]13
Цветник, 1809, ч. III, № 8, с. 263–264, 273.
[Закрыть].
Создавая в 18112 году хрестоматию русской прозы, Н. Греч в числе лучших образцов тогдашней русской прозы включил в нее отрывки из повести «Кий и Дулеб» [14]14
Греч Н. Избранные места из русских сочинений и переводов в прозе, Спб., 1812
[Закрыть].
В 1824 году Нарежный опубликовал «Новые повести» (над которыми работал одновременно с романом «Бурсак»), состоящие из шести произведений. Первое из них, «Мария» – сентиментальная повесть, рассказывающая о трогательной и трагической любви дочери управляющего графским имением Марии к сыну графа. Нарежный использовал здесь традиционный для литературы сентиментализма конфликт между искренностью, глубиной и поэтичностью чувств человека и сословными предрассудками, препятствующими соединению возлюбленных. Повесть Нарежного существенно отличалась от большинства сентиментальных произведений на эту тему, в частности от «Бедной Лизы» Карамзина. Отличие это обусловлено не столько глубиной психологического анализа, в чем Нарежный был мало оригинален, сколько обстоятельным и углубленным описанием того социально-бытового фона, на котором развивается этот социально-психологический конфликт.
Социальная мотивированность трагических событий – вот то главное, что позволяет говорить об оригинальности и новаторстве этого сентиментального произведения Нарежного. Особенно интересна в этом отношении первая часть повести, рассказывающая об обстановке богатой помещичьей усадьбы и рисующая вполне реальные характеры добродушного старого графа, свободомыслящего швейцарца-гувернера Бертольда, высокомерной и спесивой графини, кичащейся своим знатным происхождением.
«Новые повести» продолжали и развивали те нравоописательные принципы, которые столь успешно были претворены Нарежным в романе «Российский Жилблаз». Примечательна в этом отношении и бытовая повесть «Богатый бедняк». Образ добродушного Вирилада с его своеобразной жизненной философией – несомненная удача Нарежногохудожника. Рассказ Вирилада о том, как он разбогател, прекрасно иллюстрирует нравственную атмосферу и бытовой уклад поместного дворянства, процветающие здесь самодурство, угодничество, лесть.
В последние годы жизни Нарежный работал над романом «Гаркуша, малороссийский разбойник», который остался незавершенным. Это многоплановое произведение, отличающееся ярко выраженной антикрепостнической направленностью. Нарежный не ставил своей целью исторически достоверно воспроизвести события и биографию украинского народного мстителя второй половины XVIII века Гаркуши. Его внимание привлекает социальная проблематика, обоснование идеи справедливого насилия по отношению к притеснителям народа.
Характеризуя Гаркушу как человека скромного и честного, обладавшего чувством собственного достоинства и «снабженного от природы весьма достаточными дарованиями», Нарежный объясняет, что именно эти качества и стали источником злоключений героя. Первоначально писатель придает эпизоду столкновения Гаркуши с племянником старосты Карпом некое фатальное значение, однако, анализируя те жизненные ситуации, в которых оказывается герой, Нарежный постепенно находит и другую причину бед Гаркуши, которая крылась во внешних обстоятельствах, в господствовавшем социальном укладе.
Пожив некоторое время у пана Кремня, герой окончательно убеждается в необходимости и справедливости мщения. Это убеждение становится смыслом его жизни, обостряется теми картинами чудовищной социальной несправедливости, которые постоянно наблюдает Гаркуша:
«Теперь уже я сам собою решаюсь сделаться – милосердный боже! – сделаться разбойником! Почему же так? Кто назовет меня сим именем? Не тот ли подлый пан, который за принесенное в счет оброка крестьянкою не совсем свежее яйцо приказывает отрезать ей косы и продержать на дворе своем целую неделю в рогатке? Не тот ли судья, который говорит изобличенному в бездельстве компанейщику: «Что дашь чтобы я оправдал тебя?» Не тот ли священник, который, сказав в церкви – «Не взирай на лица сильных», в угодность помещику погребает тихонько забитых батогами или уморенных голодом в хлебных ямах? О беззаконники! Вы забыли, что где есть преступление, там горнее правосудие воздвигает мстителя?»
Поскольку внимание Нарежного сосредоточено на проблеме отношений личности со средой, автор стремится как можно шире и многограннее представить жизненную историю Гаркуши. Этим обусловлена многоплановость авторского повествования. Нарежный много внимания уделяет рассказу о быте и нравах мелкопоместного дворянства и духовенства затрагивает проблему воспитания и образования, разоблачает взяточничество церковных чиновников и развращенность монастырских нравов. В большинстве случаев социально-бытовые характеристики носят реалистический характер, проникнуты пониманием жестокости, несправедливости и насильственности крепостнического уклада.
В последнем романе Нарежного наиболее отчетливо выразились демократические симпатии писателя, его любовь к простому человеку, ненависть к угнетателям народа. В нем заметно усилились и реалистические тенденции творчества Нарежного. Писатель вновь обращается к актуальной социальной проблематике, которая была присуща его творчеству периода создания «Российского Жилблаза» и «Черного года».
По сравнению с названными романами в последнем романе Нарежный пошел дальше в изображении социальных противоречий общества. Если в предшествующем творчестве писатель еще уповал на просветительские идеалы, допускал возможность нравственного перевоспитания дворянства, то в романе «Гаркуша» социальные противоречия решаются по-иному. Писатель контрастно изображает действительность: жестоким угнетателям и насильникам противостоит угнетенное крестьянство, поднимающееся на борьбу. Контрастна и нравственная характеристика персонажей: развращенности, душевной черствости, лицемерию и корыстолюбию господствующего сословия Нарежный противопоставляет душевное благородство, трудолюбие, нравственную чистоту и искренность простых людей.
Роман «Гаркуша, малороссийский разбойник» явился самым значительным антикрепостническим произведением в русской литературе первой трети XIX века. Идейная направленность последнего романа Нарежного стала причиной запрета его цензурным комитетом.
Творчество Нарежного внесло заметный вклад в развитие отечественной прозы начала XIX века и сыграло важную роль в утверждении реалистических художественных принципов в русской литературе.
В письме к М.И. Семевскому от 11 декабря 1874 года И.А. Гончаров так определил значение творчества Нарежного и его место в русской литературе начала XIX века: «Нельзя не отдать полной справедливости и уму и необыкновенному по тогдашнему времени уменью Нарежного отделываться от старого и создавать новое. Белинский глубоко прав, отличив его талант и оценив его, как первого русского по времени романиста. Он школы Фонвизина, его последователь и предтеча Гоголя. Я не хочу преувеличивать, прочитайте внимательно, и Вы увидите в нем намеки, конечно слабые, туманные, часто в изуродованной форме, но типы характерные, созданные в таком совершенстве Гоголем.
Натурально у него не могли идеи выработаться в характеры по отсутствию явившихся у нас впоследствии новых форм и приемов искусства; но эти идеи носятся в туманных образах – и скупого, и старых помещиков, и всего того быта, который потом ожил так реально у наших художников, – но он всецело принадлежит к реальной школе, начатой Фонвизиным и возведенной на высшую ступень Гоголем. И тут у него в этом «Жилблазе», а еще более в «Бурсаке» и «Двух Иванах», там, где не хватало образа, характер досказывается умом, часто с сатирической или юмористической приправой. В современной литературе это была бы сильная фигура» [15]15
Гончаров И. А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 8. М., 1955, с. 474–475
[Закрыть].
Настоящее издание произведений Нарежного позволяет проследить становление художественного мастерства, эволюцию творческого метода писателя от предромантизма в «Славенских вечерах», сентиментализма и романтизма в «Новых повестях» до критического реализма в романе «Гаркуша, малороссийский разбойник».
Современный читатель с интересом познакомится с произведениями Нарежного, в которых воплотились гордость и восхищение подвигами наших предков, красота, целеустремленность и величие их духа, картины давно ушедшего прошлого и современная писателю жизнь, изображенные с мягким юмором и иронией, гневным протестом против произвола и насилия над человеком. Не оставит равнодушным читателя и то гуманистическое начало творчества Нарежного, которое вообще так характерно для русской классической литературы.
Славенские вечера
На величественных берегах моря Варяжского, там, где вечно юные сосны смотрятся в струи Невы кроткие, в отдалении от пышного града Петрова и вечного грохота, по стогнам его звучащего, при склонении солнца багряного с неба светлого в волны румяные, часто люблю я наслаждаться красотой земли и неба великолепием, склонясь под тень дерев высоких и обращая в мыслях времена протекшие.
Там иногда сонм друзей моих и прелестных дев земли Русской окружает меня. Кроткое пение их разливается по берегу и, журча вдали среди кустов зеленых, теряется в пространстве воздуха.
Иногда берут они звонкие орудия и светлыми звуками их прославляют величие добродетели и верных друзей ее.
Потом – гласы их смягчаются, звоны орудий едва приметны. Они поют любовь невинную и ее приятности.
В кротком упоении души я вещал им:
«Видел я страны чуждые и красоты земель отдаленных; видел весну цветнее, видел лето блистательнее, видел осень обильнее благословениями полей и вертоградов, нежли в стране нашей; но нигде не видал я старцев почтеннее, мужей величественнее, юношей любезнее и дев прекраснее, как в земле Славеновой».
«Воспой нам, – вещали они мне, – воспой нам песни о доблестях витязей и прелестях дев земли Русской во времена давно протекшие!»
«Исполню желания ваши, – ответствовал я. – При закате солнца летнего в воды тихие приходите сюда внимать моему пению. Поведаю вам о подвигах ратных предков наших и любезности дев земли Славеновой».
Вечер I
Кий и Дулеб
Гордо возвышались на берегах Днепровских грозные стены пышного города Киева Князь [16]16
Кий есть основатель города своего имени
[Закрыть]. Юный вождь юного еще народа с удовольствием Духа Белого [17]17
Гений древних полян. (Примечания Нарежного.)
[Закрыть] взирал на возрастающую славу своих тысячей. Народы иноплеменные, дикие и грозные толпы, скитавшиеся среди гор Днепровских, познали благо общежития и покорили умы свои Кию, мудрому князю Полянскому. Он дал им мир и суд, – и сердце его веселилось их счастием. Один Дулеб, бурный вождь и князь свирепых племен, носивших имя его, не познал силы его оружия, не вкусил сладости в повиновении владыке мудрому.
Покрытый кожею сраженного им медведя, окруженный тысячами диких своих послушников, лютый Дулеб неоднократно нападал на селитьбы народа Киева, предавал все мечу и пламени, и свирепая душа его веселилась и кровожадные уста его осклаблялись при виде трупов, омытых кровию. Быстро потом укрывался он в вертепах гор своих и в шумной радости торжествовал бесчеловечную лютость свою. Он упивался кровью пленных, и дикий, неистовый вопль радости его народа мешался с ревом зверей пустынных, отдаваясь с шумом в дубравах отдаленных.
Но, к великому удивлению князя и народа Полянского, когда уже три краты нарождался и умирал месяц на небе полуночном, Дулеб пребывал покоен в недрах пещер своих.
«Благодарение Световиду, – вещал Кий к своим старейшинам: – Дулеб познал преступность своих деяний и покорился внушениям Духа Белого».
Среди града, на возвышенном холме, воздвигнут был храм Перуну, державному обладателю грома и молнии.
У подножия храма сего, окруженный старейшинами и оруженосцами, сопровождаемый вождями племен чуждых, покорившихся законам Киевым, с появлением дня каждого, приносил князь жертвы – богу невидимому, но великому, и потом давал суд своему народу. Вдохновенный божеством, соприсутственным месту тому, Кий поучал народы свои познавать богов и чтить их веления. Он открывал им таинства, как земля, изрытая плугом, принимая в себя семена сельные, отдает их с лихвой своему попечителю. Он научил их, как крепкие сосны, падшие под острием секиры, быв соединены вервием, носятся по волнам днепровским и служат человеку способом сообщаться со странами, отделенными от него волнами глубокими. Он говорил – и тысячи мнили видеть в лице его юное некое божество, мудрое и благодетельное.
В единый день, когда Кий совершал по обыкновению великое дело владычествования, являются к нему два воина иноплеменные. Поляне толпились за ними, и воины Киевы провожали их к своему обладателю. Звериные кожи покрывали рамена пришельцев сих, отягченных луками и колчанами стрел смертоносных. Они опирались на огромные булавы дубовые, усеянные шипами железными.
«Повелитель племени Полянского! – сказал старейший из них, приближаясь к Кию: – Владыке моему, могущему Дулебу, страшному врагам своим и высокоценимому друзьями, наскучили брани кровавые, и мышца его дарует покой тебе и твоему племени. Для сего хощет он заключить с тобой союз братства и утвердить его на времена грядущие.
Отдай ему в жены Лебеду прекрасную, сестру твою».
Кий пребыл в молчании. Взоры старейшин и воинства устремлены были на вождя своего.
Кий вещал:
«Да изыдет Дулеб из вертепов своих на поля днепровские и поселится с народом своим на земле нашей; да преклонит колена пред изображениями богов наших и покорится законам Киевым; тогда вручу ему Лебеду, сестру мою, и обниму в нем брата дружелюбного».
«Дулеб никогда сего не сделает», – отвечал посол его.
«Не отдам прекрасной сестры своей на жертву зверю лютому».
Дулебянин берет из колчана своего стрелу острую, преломляет ее наполы и один конец подает князю Кию. Стремительно принимает Кий знак брани кровавой, и полки его восшумели; загремели доспехи бранные, и звучный глас щитов, копьями ударяемых, разлился по стогнам града.
«Война свирепому Дулебу, обладателю вертепов мрачных; кровавая война лютому рушителю тишины благословенной!» – вещал Кий.
И воины иноплеменные с мрачною душою, со свирепыми взорами тихими шагами направили обратный путь свой.
День прошел в приготовлениях к битве.
Как скоро шумящий Днепр увенчался последними багряными лучами закатывающегося великого светила небесного, Кий с сподвижниками своими выступил из града, дабы в темноте ночной, при свете месяца среброцветного, пройти пространство земли своей и воспретить гордому Дулебу внести опустошение в его пределы.
Едва Зимцерла [18]18
Аврора древних славен. (Примеч. Нарежного.)
[Закрыть] златоблестящая, вечно юная, прелестная невеста Световидова, отверзла врата неба величественному жениху своему, едва начали померкать звезды небесные пред алыми ее ланитами, Кий и воинство его узрели мрачного Дулеба, выходящего из лесов своих с тысячами.
Грозно, подобно буре, казалось чело его, когда узрел он, что уже подняты мечи на его поражение, направлены щиты для отражения мощного падения булавы его. Он идет, и вождь Полянский выступил вперед; сонмы его за ним следовали – до тех пор, как глас каждого мог слышим быть врагом его и как пущенное копье могло вонзиться в груди неприязненной.
Они остановились.
«Владыка племени Полянского и обладатель берегов Днепровских! – сказал Дулеб гласом, подобным реву горных ветров, стенанию волн во время бури. – Известна тебе крепость мышцы моей; подвиги мои не уклонились слуха твоего. Многие из сильных и могущих пали под ударом булавы сей, и путник не находит места, где тлеют разгромленные кости их. Велики и почтенны мои приятели. Гордые цари града Константинова трепещут имени Дулебова, – и бесчисленная рать их не дерзает остановить на себе гневного взора моего. Избирай теперь: друга ли вижу в тебе или врага-противника?»
«Не ищу, – рек величественно Кий, – не ищу себе друга сильного; ищу друга мудрого. Покорись условиям, объявленным мною послу твоему, – и Кий познает в Дулебе брата своего».
«Никогда!» – возгласил Дулеб.
И ратники его подняли булавы на рамена свои; оба воинства двинулись, – и се.
От среды рядов Киевых отделяется и становится по среде обоих воинств старец, вооруженный доспехами. Белая брада его развевалась по груди, покрытой железными листами. Льняная мантия струилась на раменах его, подобно легкому туману, когда он, при восшествии царя светил небесных, колеблясь по вершинам дубов древних, спускается на траву злачную и обещает красной день трудолюбивому землепашцу. В деснице его сияла арфа работы иноземной; он шел, опираясь на копие, и взор его, устремленный к небу, был тих и величествен.
Воинства, как бы движимые внушением воли Невидимого, остановились. Взор и поступь мужа великого приковали булавы к раменам полчищ Дулебовых.
Старец налагает персты свои на златые струны, – раздался звон, стройный и сильный, кроткий в величестве своем. Он произносит слова, сопровождая их звуками приличными.
«Хвала и честь мужам мудрости! Гибель и поношение сынам гордости и неразумия!
Куда стремитесь вы, обитатели гор и вертепов? Чего ищете вы, бурные дети страстей своих?
Веселие питает душу земного странника; но веселие кроволитием не обретается! Радость свойственна душам нашим; но радость не обитает в долинах, устланных трупамиГ Необходимо для духа великого – искать блага; но кто обретет его в насилии?
Куда же стремитесь вы, обитатели гор и вертепов? Чего ищете вы, бурные дети страстей своих?»
Дулебяне опустили на землю булавы свои и, опершись на них, в изумлении внимали словам старца.
«Что есть настоящая радость ваша?
Она есть веселый вопль зверя пустынного, терзающего в когтях своих добычу робкую! Но радость таковая не есть удел человечества!
Что есть слава ваша?
Слава Духа Черного, утешающегося бедствием и преступлением человеков! Но не таковая слава определена благороднейшему из созданий.
Что есть вся жизнь ваша?
Она есть мрак дубравной пещеры, в которой веют ветры бурные, раздается стон, – и дикие звери с ужасом уклоняются. Но таковая ли жизнь назначена наперснику небес?
Так судили боги, благие обладатели всей земли: боги полян и дулебян – боги стран отдаленнейших!
Вы возвращаетесь с полей битвы пораженные. И пустынные супруги ваши не прольют слезы сожаления! Вы не дали им познать радостей жизни и прелестей свободы!
Вы возвращаетесь победителями. И робкие подруги жизни вашей, и юные плоды любви вашей не встречают вас улыбкою! Они привыкли взирать на вас, победителей, как на буйных властелинов, прихотливых рабов гордости и жестокостей!
Что же вся жизнь ваша, когда солнце радости не озлащает дней ваших; когда месяц, протекая нощное небо ваше, изливает лучи свои на страну хладного уныния?»
Тишина душевная разлилась в свирепых взорах дулебян; мрак и зверство улетели мгновенно с ланит их. Легкий, кроткий гул разлился в воинстве.
Старец вещал:
«Обратитесь же, сыны мрака и горести, на путь жизни истинной; и вы будете мгновенно друзья и братья племени Полянскому, вы учинитесь дети света и веселия. Улыбка воссияет на лицах ваших, и в дому вашем водворится цель жизни вашей, награда величия, утешение во дни мрака душевного, отрада во всякое время, водворится любовь со всеми своими прелестями».
Старец умолк; но звуки арфы его долго струились еще в воздухе и нежили слухи полчищ дулебовых, подобно кроткому, сладкому дыханию ветерка, который, принеся к нам запах розы, пролетел мимо. Мы все еще чувствуем сладость ее благоухания и прохладу от легких крыл юного сына весны цветущей.
Длилось безмолвие в рядах дулебовых. Мало-помалу прояснились взоры его ратников. Наконец некий восторг одел их светом радости и сердечного упоения. Восшумели полки ратные – подвигнулись, и вопль их загремел в пространствах долины:
«Хвала и честь Кию, мудрому обладателю племени Полянского! Мы хотим поклониться ему – и познать счастие жизни».
«Вы познаете его», – вещал Кий – и обнял старейшин.
Полчища смесились, – и оба воинства заключили друг друга в братские объятия.
Вдали стоял Дулеб на холме возвышенном. Поражающие взоры его обращались на отпадение своих воинов. Трикраты поднимал он булаву свою, дабы одному вторгнуться в ряды и поразить вероломных, и трикраты опускались мышцы его. Гордость и злоба волновали грудь широкую.
Наконец – раздался грозный глас отчаяния:
«Не хощу быть рабом твоим, коварный честолюбец! Не хощу унизиться пред обольстителем народа!»
Стремительно берет он с рамен своих колчан великий, вынимает стрелу крепчайшую и вонзает ее в грудь свою.
Раздался звон, и кровь черная пролилась на землю. Кий и старейшины устремились к отчаянному, но уже взор Дулебов закрылся, и бесчувственный витязь лежал на песке сыпучем. Вдали носилась хищная птица, готовая терзать бездушные остатки мужа сильного.
«Незабвенна да будет память твоя в родах отдаленных! – вещал Кий. – Свирепа была душа твоя, но ты был храбр во дни битв кровавых. Имена храбрых да будут священны для потомков!»
По его велению возвысился мгновенно курган высокий над телом Дулебовым – там, где кедры и сосны осеняют его подножие.
Часто, в бурную ночь, когда ветры потрясали в корне древа сии вечнозеленые, когда молнии, рассекая небо и громы рыкая на вершинах гор, приводили в трепет неустрашимых странников, когда месяц, едва мерцая сквозь тучи свинцовые бледно посребрял крылья их быстротекущие, – часто ловцы зверей и странные витязи видели, как дух Дулебов в виде столба огненного, грозно носился над вместилищем праха своего, опершись на облака громовые.
