Текст книги "Годы войны"
Автор книги: Василий Гроссман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
Молодой наводчик Быков и командир орудия Тарантохин вместо положенных 14 выпустили за пять минут 18 снарядов. Старики артиллеристы говорят, что не видели такой быстрой и точной работы.
Уничтожено три хаты.
Тракторист Демченко Сергей не имеет ни одной аварии, что большая редкость при таких страшных морозах. Душевно болеет о своей машине, не отходит от нее, уважает ее, на полчаса уйдет и начинает скучать.
Связь с пехотой перешла в дружбу с пехотой. Ведь все вместе.
Дивизион все время в движении. Нужны тракторы без отказа. Нужны щели. И для жизни землянки. Нужны блиндажи для боеприпасов. Нужно подготовить место для орудия, и на это уходят сутки работы без сна. А позиции меняем часто, тяжелая работа идет беспрерывно. В 8 часов заняли, а в 24 часа уходим на новую позицию.
Еще об операции 31 января 1941 года. Помощник командира батареи Байгушев, комиссар Брагин, командир орудия Романов, наводчик Гаврилов, заряжающий Иванов, замковый Украинец. Пошли в тыл без дороги, яром съехали в яр, а затем сто пятьдесят метров тащили орудие и машины. Тащили над крутым обрывом, снег под кузов, тащили 4 часа.
Дневник 1-й батареи.
"30 ноября 1941 года в 7.00 первая батарея вытянулась в боевой походный порядок по маршруту Новый Аскол – Языкове.
18.00 – вся батарея прибыла в указанное место и заняла боевой порядок. С утра повзводно батарея приступила к инженерному оборудованию боевого порядка ОП и трассировки и открытию НП. Приходилось землю кирковать и применять лом и клинья. Работы выполнены в срок, указанный командованием. Орудия поставлены каждое на свое место и замаскированы как с воздуха, так и с земли. Командование полка отметило хорошее внешнее оборудование землянок, их удобство. Организовано непрерывное дежурство разведчиков, связистов, пост в НОС.
3 декабря 1941 г. вели пристрелку реперов из первого орудия. Точность огня отличная, но отмечена некоторая медлительность. Было проведено отрытие противотанковых щелей в танкоопасном направлении. До каждого бойца доводится сообщение Совинформбюро. Через день выпускались боевые листки в 2 экземплярах. В землянках вывешены плакаты и Доска почета. 20 декабря 1941 г. выехали на огневые позиции. Приступили к отрытию щелей и блиндажей. КНП был выкопан в полный профиль. В ста метрах от КНП отрыли землянку, где взвод управления может отдыхать со всем полевым комфортом.
Огневики тренировались в быстроте работы у орудия, а управленцы – в передаче целеуказаний и отыскивания целей. Огневые: был расчищен от леса сектор обзора и обстрела. В 6.00 прогремел первый выстрел. Хорошо и дружно работали огневые расчеты, мастерски давали беглый огонь. Особенно быстро работали наводчик Гаврилов и номера расчета третьего орудия Ниязов, Кожинов, Мякушев. Связисты безошибочно передавали команду. Прекрасно работали разведчики, быстро и точно давая отклонения от цели, а также беспрерывно ведя наблюдения за действиями противника и продвижением своей пехоты к намеченным рубежам. Разведчики старались выявить еще не подавленные огневые точки.
13 января 1942 г. Младший сержант Белоусов был послан для связи с пехотой. На пути лежала лощина, поросшая лесом. Пробегая лесом, Белоусов заметил линию связи, соединяющую два немецких поста. На ближайшем к нему посту дозора не было. Белоусов снял лыжи и порвал связь. Пошел в глубь леса, нашел пустую катушку и намотал на нее 70 метров телефонного кабеля. 12 января 1942 года старший сержант Иванов и разведчик Офицеров на склоне холма увидели 7 человек. Оказалось, фашисты подвели к проруби человека и стали его окунать. От огня фашисты удрали, а на льду остался полузамерзший старший военфельдшер. От страха он обмер.
25 января 1942 года. Погода ухудшилась, дул сильный ветер, метель, пурга не давали возможности вести огонь.
2 февраля 1942 года. В 23 часа 30 минут во время движения на передовом НП был убит осколком мины гвардеец Николаев, отважный разведчик, спокойный, выдержанный, исполнительный и смелый гвардеец.
5 февраля 1942 года. На батарее было проведено партсобрание. Обсуждались обязательства к 24-й годовщине Красной Армии. Ночью батарея сделала удачный огневой налет по селу Малиновка. Командир 224-ой сд объявил всему дивизиону благодарность.
В течение 19 дней батарея вела огонь по хутору Ямы, производились огневые налеты по скоплениям пехоты, по колоннам автомашин, по подводам. Проведено 4 партийных и 3 комсомольских собрания. Боевые листки выпускались аккуратно.
24 января 1942 года. В 6.00 Московское радио сообщило радостную весть: нашему полку присвоено звание 7-го Гвардейского".
В третьем дивизионе командир дивизиона капитан Рожков – "любимец пехоты": пехота его обожает и не отпускает.
Повар в гвардейском полку очень любит слово "оформить". "Сейчас оформлю на столе", "Сейчас оформлю баранину", "Эй, хозяйка, оформи-ка нам кислой капустки".
7-й Гвардейский гаубичный полк РГК
Дневник полка.
"23 июня 1941 года в 8 часов утра полк получил приказ выступить на защиту Родины, и в 15.00 первый дивизион капитана Черняка дал мощный артиллерийский залп по врагу. 12 мощных 152-мм гаубиц каждую минуту выбрасывали на фашистские головы полторы тонны металла. Так началась боевая история гаубичного полка.
24 июня 1941 года полк уничтожил 2 артиллерийские батареи, 3 минометные батареи и более полка пехоты. Фашисты отступили на 18 километров. В этот день полк израсходовал 1380 снарядов.
25 июня 1941 года полк вел СО (сосредоточенный огонь) по Нагачуеву и Коханувке. Уничтожено: три артиллерийские батареи, полк пехоты, две 105-мм батареи и восемь танков.
28 июня 1941 года. Дивизион капитана Крупского вел огонь по переправе Каменный брод, переправу разбили. Уничтожено: рота мотоциклистов, две роты пехоты.
29 июня 1941 года. Полк вел беспрерывный 10-часовой бой. Было обнаружено скопление танков в урочище Запуст, и весь полк обрушился своим огнем на фашистские танки. Урочище загорелось. Уничтожено 150 танков.
В районе Подзамочье полк вел жестокий, кровопролитный бой, уничтожив 1500 фашистов. Пали смертью храбрых капитан Мегере, лейтенант Котельников и лейтенант Слюсарев.
В течение четырех дней полк крушил противника под Днепром".
Самая сложная стрельба с большим смещением.
Комиссар 5-го Гвардейского сошел с ума после налета авиации и рейда танков.
Планшеты, необходимые для командиров батарей, Делали из больших икон.
Комиссар нарезал шпалы из красных резинок.
28 самолетов налетели. Ни один артиллерист не отошел от орудий. Командир объяснил: они привязаны к материальной части.
Ночью командир гаубичного полка подполковник Тарасов, лежа в избе на полу, читает "Фауста". Он в пенсне, протирает стекла кусочком замши.
Тарасов рассказывает, как он всыпал немцам. В его рассказах видна психология артиллериста. Как-то пехота донесла о том, что немцы по звуку рожка ходят обедать. По дымку определили кухни. Приказал подготовить данные, зарядить орудия и о готовности доложить. Дали сосредоточенным огнем.
Немецкого пленного везли в санитарном поезде. Чтоб спасти ему жизнь, нужно было переливание крови. Он закричал: "Найн, найн!" Не то боялся еврейской, не то не хотел славянской крови. Через 3 часа умер.
Оборона дрогнула, бойцы побежали. Батальонный комиссар с двумя револьверами в руках кричал: "Куда, куда, вперед, за Родину... Вашу в Христа бога мать!.. За Сталина, б...!" Бойцы повернули и вновь заняли оборону.
Боец, фамилии нет, известно, что был кучерявый, 12 дней ездил на санях, переодевшись в гражданскую одежду, по тылам немцев. В соломе у него были спрятаны миномет и мины. Открывал огонь, потом прятал миномет в солому. Немцев он встречал с песнями. Они его ни разу не заподозрили. Уедет от немцев, вытащит миномет и по ним же ударит.
Старшина отлупил бойца.
Фотограф Рюмкин матерно ругал артиллеристов-гвардейцев, нефотогенично повернувшихся во время боевой стрельбы.
Лейтенант Матюшко командует истребительным отрядом, задача которого истреблять немцев, засевших в хатах. Ворвавшись в деревню, истребители кидаются по хатам. Матюшко сказал: "Они у меня все бандиты, война эта в хатах бандитская". Случается, немцев душат руками.
Из дыма и пламени слышался голос сержанта: "Сюда не бейте, я занял хату!"
Истребитель вошел в нашу хату и темным, быстрым своим взором окинул сидящих. И все поняли, он это делает по привычке человека, врывающегося в хату и убивающего. Лейтенант Матюшко тоже понял его взор и, смеясь, сказал: "Вот он один нас всех бы здесь укокошил!"
Вошли в деревню Малиновка с батальоном мотопехоты. Хаты горят. Немцы кричат, умирают, один, черный, обгоревший, дымится. Бойцы два дня не ели, на ходу жуют сухой пшенный концентрат. Полезли в разбитые погреба – вмиг добыли картошку, набили котелки снегом, варят картошку на углях, добытых в горящих избах... Как попал в погреб труп лошади? Нельзя понять! В этом же погребе разбитая бочка капусты, бойцы жадно едят ее полными пригоршнями, говорят: "Ничего, ничего, кушайте, она не отравлена". Тут же в погребе на лошадином трупе сделали перевязку раненому фотокору. Потом налетели наши самолеты и, не зная, что деревня уже занята, нас же пробомбили. Комбат Козлов, отражая атаку танков, был очень весел и совершенно пьян. Танки отбили лихо.
3-й Гвардейский казачий кавалерийский корпус уходит в бой. Грузят штабное имущество в грузовики, сматывают связь. Зимний, морозный вечер полон неизъяснимой прелести. Тихо и ясно. Потрескивают в походных кухнях дровишки. Коноводы ведут лошадей. Девушка посреди улицы обняла казака, целует его и плачет.
Замечательный наводчик на батарее, воюет с первого дня войны. Убит осколком. Убит в тот момент, когда смеялся. Он лежит замерзший, смеющийся, мертвый. Лежит день, лежит два. Никому не хочется его хоронить – лень. Земля как гранит от мороза. Плохие у него товарищи! Не хоронят трупов! Оставляют убитых и уходят. Похоронных команд нет. Никого этот вопрос не волнует. Никому до него нет дела. Через старшего батальонного комиссара Зотова шифровкой сообщил об этом в штаб фронта. Какое-то дикое, азиатское бездушие! Как часто приходится наблюдать подход резервов к линии фронта, пополнение идет по местам недавних боев, среди валяющихся, непохороненных убитых. Кто прочтет, что происходит в душах людей, идущих на смену этим, валяющимся в снегу?
Расстрел предателя. Пока зачитывали приговор, саперы кирками копают ему могилу. "Снимите сапоги", – сказали ему. Он очень ловко, носком одного сапога снял второй, а с оставшимся несколько мгновений повозился, попрыгал на одной ноге. Затем он вдруг сказал: "Отойдите, товарищи, шальная пуля может в вас попасть!"
Курская магнитная аномалия мешает летчикам и артиллеристам, путает приборы. Магнитная аномалия пошутила над "катюшей", а "катюша" пошутила над нашей пехотой, накрыла передний край. Утром на засыпанной снегом деревенской улице установили стол, покрытый красным сукном, выстроили танкистов из бригады полковника Хасина, началось вручение орденов. Все награжденные долгое время были в непрестанных боях, их строй похож на строй рабочих из горячего цеха: в рваных спецовках, в одежде, лоснящейся от масла, с черными, рабочими руками, и лица у всех типичные для рабочих. Награждаемого вызывают к столу, и он идет тяжело, с перевальцем, по глубокому снегу. "Поздравляю с высокой правительственной наградой!" "Служу Советскому Союзу!" – отвечают сиплые голоса русских, украинцев, евреев, татар, грузин. Рабочий интернационал на войне.
Хасин в избе, окруженный помощниками, с выпуклыми темными глазами, с кривым носом, с синими от недавнего бритья щеками. Похож на персиянина. Его рука, похожая на когтистую лапу хищной огромной птицы, водит по карте. Он объясняет мне, как прошел недавний рейд танковой бригады. Ему очень нравится слово "облический", и он беспрерывно повторяет его: "Танки двигались облически..."
Еще в штабе фронта мне рассказывали о том, что семья Хасина погибла во время массового расстрела мирного населения города Керчи, учиненного гитлеровцами, и что Хасину случайно попалась фотография лежавших во рву убитых, и он опознал среди них жену и детей. Я думал о том, что чувствует этот человек, когда ведет в бой свои танки. Цельности впечатления от этого человека сильно мешает то, что в штабной избе развязно и нагло командует им молодая женщина-врач. Говорят, что она командует не только полковником, но и его танковой бригадой. Вмешивается в любые распоряжения, правит списки представленных к наградам.
Ночью разговариваем, не шибко трезвые, с командиром мотострелкового батальона Козловым. Он мне рассказывает, что награжденный утром двумя орденами герой, на которого я смотрел с восхищением, начальник разведки бригады, совсем не герой. Меня это поразило, так как казалось, что уж подлинней того, что я видел утром на деревенской улице, быть не может. Козлов подарил мне железный крест, снятый им с убитого офицера. Офицер лежал, рассказывал мне Козлов, тяжело раненный, пьяный, среди сотни стреляных гильз от автомата. Его, раненного, пристрелили бойцы. В кармане нашли порнографическую открытку.
Козлов и Буковский утром решили устроить состязание в стрельбе из револьверов. За сараями к старой груше прикрепили мишень, ко мне отношение жалостливое и снисходительное: гражданское лицо, не имеющее никакого опыта. Видимо, в силу необычайной случайности я всадил все пули до одной в яблочко. Ветераны Козлов и Буковский не попали ни разу. Думаю, что тут случайности не было.
Беседа с бойцами мотострелкового батальона.
Михаил Васильевич Стекленков (жилистый, худощавый, белобрысый, 1913 года рождения, родина – Гусь-Хрустальный, убежал из 5-го класса, стал работать; в 1935 году попал в кадровую школу артиллерийскую, был разведчиком, имел благодарность от командира корпуса): "Какой нам скучать садимся и запеваем песни. Нам скучать некогда! Подумаешь о доме и забудешься. Отца моего в империалистическую войну газом отравили немцы, меня 23 июля направили в город Иванов в Военно-политическую школу; выстроили курсантов по тревоге, выдали, что положено, и пошел... Меня спрашивают: "Что ты все веселый?" "А что мне?" Хозяйка в избе спрашивает: "Что вы песни поете, теперь война!" А я ей: "Песни теперь только и петь..." Ну, расчет у меня смелый был – от орудия никуда. Я лежу, за бомбами смотрю, успею отползти, если понадобится... Вот тут, правда, из табаку выбились... Орудие 45-мм, из этой пушки вплотную интересно бить... Зачем ждать конец войны? Если доживу, домой вернусь, а не доживу, что ж такого..."
Продолжение беседы с бойцами мотострелкового батальона.
Косткин Николай Петрович, 1918 года рождения, рязанский, пошел трактористом, не успел жениться. Два брата на фронте, моложе его, а отец сапер.
В 1938 году служил в войсках НКВД. В разговор вмешивается Стекленков, говорит: "Я теперь без войны не могу, выведут из боя, скучать начинаю". Косткин отморозил себе руку и ногу, но не уехал в госпиталь. Он командир взвода автоматчиков. "Четыре ночи в бою был, не заснул, какой-то азарт меня берет. Командир спрашивает: "Как, дадим?" "Дадим!" – И весело сразу мне. Я пули не боюсь, черт с ним, пусть убьет!"
Продолжение беседы.
Красноармеец Иван Семенович Канаев (1905 года рождения, августа 22-го, из села Дубровичи Рязанской области, работал дорожным мастером с 1930 года. Семья – восемь человек, отец – 61 год, мать – 58, жена и четверо детей. До войны призывался в 1929, 1930, 1931 годах. Последний раз на радиосвязи). "Учили, а мне в голову ничего не вложилось. Призвали 3 июля 1941 года, повестку принесли, когда дрова рубил. Песни пели, вина выпили, море по колено! Утром колхоз дал лошадей и отправили в Салочу, а вечером – в Рязань в казармы. Учили в Дашках на шофера. Жена, мать приходили ко мне. Командование было очень хорошее, отпускали. Раз шесть дома был. Попал в первый мотострелковый батальон. Вот когда приближались к фронту, было действительно страшно. А пошел в бой, и стало как-то веселей. А теперь, как на работу, в бой хожу. Как на фабрику ходят. Я двадцать два раза в бой ходил. Под Богодуховом меня ранило, легко. Но я не ушел с передовой. Чего в госпитале путаться. Поподробней? Значит, пришел в мотострелковый батальон, он еще в бою не участвовал. Первая Сталинская бригада. Приехали на фронт, заняли оборону, утром взошло солнце, а он с левого фланга стал бить из пулемета, зажег нам баки с бензином. А к вечеру мы ворвались в его окопы. Вперед было страшно, а сейчас я его пуль не боюсь, один миномет в тоску кидает. У меня винтовка – родное оружие, она не отказывает. Упала у меня в Богодуховке в грязь – я думал, пропадет, нет, слава тебе господи. Ходил я и в штыковую, только немец ее не принял. Крикнули "ура", он вскочил и бежать. По дому я меньше скучаю, но, главное, ребятишек повидать хочется, особенно младшего, народился, я его и не видел. А в общем скучаю. Есть один друг у меня, Селидов, с первого дня мы с ним. Днем прошли километров пятьдесят. Если со здоровыми ногами, не так уж трудно. Мы в Петрищеве взяли трофеев, а я для себя ничего не взял. Зачем мне, убьют. Часов ручных мог бы набрать дюжину, но у меня натура такая, мне отвратительно к нему, к его вещам прикоснуться. У меня вещевая сумочка легкая. Пошамать хлеба – раз, тетрадочка, пара белья, портянки запасные. Случалось с немцами прямо, лицом к лицу. Нас человек пятнадцать, а их целый взвод. Он меня ранил, а я его убил. Он выскакивает. Я помыслил, меня, словом, заинтересовало, хотел его живым взять. Стой, кричу, он по мне очередь – в руку попал. Я по нем приложился, все равно моя веселей, он упал. После мне хозяйка из хаты крынку молока вынесла, я попил. Вот перевязаться нечем было, я на раненого мальчишку бинт свой затратил, деревенский мальчишка, плечо ему перевязал. Иду теперь в бой спокойно, есть, конечно, чувствие, но привык. Назад от миномета никогда не ходи. Побежишь назад, конец тебе! Если из пулемета он бьет, тоже в цель не очень попадает. Заляжешь, перебежишь. Замолк он, опять беги вперед! А как уж назад пошел – догонит! Автоматчики, они бесцельно бьют. Наступление утрецом, пораньше лучше всего. Он бьет, а ты видишь, откуда он бьет. Орудийным он редко бьет, и все у него перелет. Авиация, ну что она у него может сделать? Рассыплешься по полю. Вот миномет, я считаю, отвратительный. Он у него самый сильный. Дома воротного скрипа боялся, а здесь ничего не боюсь. В Петрищеве я пулеметчика сшиб на крыше. Подход мы сделали, залегли. Мороз сильный, а лежали долго, я здорово замерз. Как вскочил на ноги, ай, ай, больно! Ну, совсем замерз. Я из винтовки приложился по пулеметчику, он сразу замолк. Потом проверил: я ему в бровь попал. Я им человек пятнадцать извел. Я, что ли, пошел на него воевать? Мы воюем на своей земле. Весело больно было бежать в бой в Морозовке. Он отступает. А мы за ним бежим. Наслушаешься – мирное население про него такое рассказывает, такая у него подлость – разве их можно миловать?
День начался. Побрился, конечно, винтовку почистил, самого себя в порядок привести надо. У меня хозяйка иголку выпросила; я в бою хлястик потерял; достал хлястик, а пришить нечем. А вот пуговиц у меня всегда полон карман. Мое заключение такое, что мы должны победить. Я не знаю, каким только путем они нас летом брали. Вояка он отличный, но трус. Я сам лично видел: цельный взвод хотел к нам перебежать, а офицер наставил револьвер и удержал их. Меня, извините, ранило неловко, я перепугался, к жене ехать не с чем, а врач посмотрел и говорит: "Ну, счастливо отделался, все у тебя в порядке".
Немец из хаты в хату сделал хода – метров пять высота. Наш батальон что занял, нигде не отступал. Жалко отдать. Горько ли, тошно, стоим! Мешанин – хороший, веселый парень, второй номер пулеметчик. Весь взвод от него хохочет, золотой, выполнительный. Я вступил в партию по предложению политрука. На рассвете хорошо воевать. Как на работу идешь. Темненько, все его точки видать, особенно от трассирующих пуль, а как ворвешься в село, уж светло становится. В два листа табачок сворачивать сильнее.
К бабам я чутье потерял, ах, ребятишек бы я повидал, хоть на денек, а там до конца бы опять воевал.
Я ранее грузчиком работал. Не везло нам с отцом в жизни насчет лошадей. Мы в деревне подчас тяжелей выполняем работы, чем на войне. По тяжести в деревне тяже. Я выкидывал в день три тысячи кирпичей торфу. Кирпич я работал вручную. А питание – ведро квасу на три человека и одно яйцо разомнешь в него. А здесь питание хорошее, водочка. Я на лодке шесть лет ездил в гребцах, при фабрике, пятьсот пудов поднимала у нас лодка. Здесь я привык, спишь под артиллерийским и минометным огнем. Храпишь посередь снежного поля. Но промерз я за эту зиму крепко. Комроты Вторых и майор Полузин – хорошие Командиры. У майора с бойцами обращение хорошее, и все трудности с нами выносил. Не заводит туда, куда не следует. Правильная расстановка и с нами всегда впереди. У нас моральность для бойца – тащи не только раненого, даже убитого тащи во время боя. Вот меня оглушило боец-товарищ подошел и вывел меня из боя... В газете Информбюро самое главное. Я не хочу похваляться, но меня интересует, как воюют и другие. Хороший тот товарищ, кто не скрывается, идет до конца с тобою вместе. А в бою одна помощь – вместе идти, и все. Были у нас с 21-го года ребята, нельзя сказать плохое. Селиванов, тульский автоматчик, дружок мой, эх, хорошо стреляет".
О Канаеве – командир: "Он политбоец, своим примером ведет вперед. Вот все лежат, он встает и кричит: "Смелого пуля не берет! Бойцы, за мной!" Под Богодуховом он повел отделение в атаку. Первым ворвался в село и заколол двух немцев. А под Липовкой у нас выбыли семь ручных пулеметов; он собрал магазины от них, подошел ко мне и говорит: "Товарищ политрук, давайте биться до конца".
Из рассуждений капитана Козлова: "Чтобы сделать прицельный выстрел во время боя, нужно много смелости. У нас шестьдесят процентов бойцов за время войны вообще ни одного выстрела не сделали. Война ведется за счет станковых пулеметов, батальонных минометов и смелости отдельных лиц. У себя в батальоне ставлю вопрос так: надо чистить винтовки перед боем, а после боя проверять. Не выстрелил – значит, дезертир. Я беру на себя смелость утверждать, что у нас ни одной штыковой атаки не было. Да вы посмотрите, У нас уж штыков нет. А вообще я весны боюсь здорово, потеплеет, опять нас немец погонит".
6. ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
Сталинград. 1942 год
1. ДОРОГА – БАБЬЕ ЦАРСТВО
Выехали машиной из Москвы 23 августа. Начальство в редакционном гараже долго готовило машину для тысячекилометрового пробега от Москвы до Сталинграда. Однако, отъехав на три километра от Москвы, внезапно остановились: спустили покрышки на всех четырех колесах. Пока водитель Бураков удивляется происшествию, а затем неторопливо принимается клеить камеры, мы, корреспонденты, берем первое интервью у подмосковного населения. Девушка на шоссе, загорелая, нос с горбинкой, глаза синие, дерзкие.
– Вам полковники нравятся?
– Чего бы они мне нравились?
– А лейтенанты-кубари?
– Мне лейтенанты на нервы действуют. Бойцы рядовые мне нравятся.
Голубое, пепельное шоссе. В деревнях бабье царство. На тракторе, в сельсовете, на охране колхозных амбаров, на конном дворе, в очереди за водкой. Девушки подвыпившие, с гармошкой, ходят с песней – провожают подружку в армию. На женщину навалилась огромная тяжесть труда... Женщина доминанта. Она приняла на себя огромный труд, и на фронт идут хлеб, самолеты, оружие, припасы. Она нас теперь кормит, она нас вооружает. А мы, мужчины, делаем вторую половину дела – воюем. И воюем плохо. Мы отступили до Волги. Женщина молчит, но нет в ней укора, нет у нее горького слова. Или затаила? Или понимает она, как страшна тяжесть войны, пусть и неудачной войны.
Хозяйка на ночевке – озорная, глупостница, веселая.
Говорит: "Э, теперь война, война спишет". Она смотрит на Буракова пристально, прищурясь – красивый, видный парень. Бураков хмурится, смущается. А она смеется, потом заводит разговор на хозяйственные темы, не прочь обменять масло на рубаху, купить поллитра у военных.
Худые женщины и девушки в платках работают на грейдерной дороге: грузят землю на деревянные носилки, кирками, лопатами выравнивают неровности.
– Откуда вы?
– Мы гомельские.
– И мы под Гомелем воевали.
Переглянулись, помолчали, поехали дальше. Страшновато стало от этой встречи вблизи деревни Мокрая Ольховка, что в 40 километрах от Волги.
Село Лебяжье. Рослые деревянные дома, комнаты выкрашены масляной краской. Проснулись, тихо, хмурое утро, дождик. Через 15 километров Волга. Жутко от этого ложного покоя и сельской тишины.
– Эй, чертан!
– Мы жихари этих мест.
Волга. Переправа. Сияющий день. Огромность реки, медленность, величие. Волга, словом...
На барже машины с авиабомбами. В воздухе самолеты, потрескивают пулеметные очереди. А Волга медленна, беспечна. И мальчишки, сидя на этой огнедышащей барже, ловят удочками рыбу.
Заволжье. Пыль, коричневая степь, осенний жидкий ковыль, бурьян, полынь. И вот солнце в бледной туманной дымке, в полнеба стоит дым, это дым Сталинграда...
Рассказ о генерале, шедшем из окружения. Вел на веревке козу. Его узнали командиры. "Куда, товарищ генерал, каким маршрутом?" Генерал усмехнулся, сказал: "Коза выведет". (Ген. Ефремов.)
Красивая Меча: несказанная прелесть этих мест. Яблочный сад. Рассвет. Холмы. Красивая Меча, рябины. Грозди рябины, ежели поднять их ладонью словно прохладные девичьи груди.
Плач ночной по корове, упавшей в противотанковый ров. При синем свете желтой луны.
Бабы воют: "Четверо детей осталось". Словно мать потеряли дети. Мужик бежит в синем лунном свете ножом спускать корове кровь. Утром кипит котел. У всех сытые лица, заплаканные глаза, опухшие веки.
Милый город Лебедянь. Большая улица, обсаженная низенькими, приземистыми деревьями.
Ясная Поляна – 83 немца лежали рядом с Толстым. Их откопали и зарыли в воронки от фугасных бомб, которые бросали немцы.
Очень пышны цветы перед домом – ясное лето. Вот, кажется, жизнь, полная меда и покоя.
Могила Толстого – тоже цветы, пчелы ползают по цветам, маленькие осы висят неподвижно над ней. А в Ясной Поляне погиб от мороза большой фруктовый сад. Погиб весь – сухие яблони стоят серые, скучные, мертвые, как могильные кресты.
Бабы – ППЖ.
По записке нач. ахо. Плакала неделю, но пошла.
– Это кто? – Генеральская ППЖ. – А вот у комиссара нет ППЖ.
Эти девочки хотели быть Танями, Зоями Космодемьянскими.
– Чья это ППЖ? – Это члена военного совета.
Рядом тяжкий и благородный труд на войне десятков тысяч девушек в военной форме.
Бабы деревни.
На них навалилась огромная тяжесть всего труда.
Нюшка – чугунная, озорная, гулящая.
Говорит: "Э, теперь война, я уже восемнадцати отпустила, как муж ушел. Мы корову втроем держим, а она только мне доить дает, а двух других за хозяек не хочет признавать. – Она смеется. – Бабу теперь легче уговорить, чем корову".
Она усмехается, просто и добродушно предлагает любовь.
Хозяюшка на следующую ночь. Сама чистота. Отвергает всякий похабный разговор. Ночью в темноте доверчиво рассказывает о хозяйстве, о работе, приносит показать цыплят, смеется, говорит о детях, муже, войне. И все подчиняются ее чистой, простой душе.
Вот так и идет бабья жизнь, в тылу и на фронте – две струи, чистая, светлая и темная, военная" "Э, теперь война".
Но ППЖ – это наш великий грех.
Старик смеялся, пока немец ел его сало, – думал, немец у кого-то другого взял, а сало было стариковское, немец украл.
Добродушие населения нашего.
Такой тяжести, не знаю, кто по силам способен носить.
Трагическая пустота деревень.
Девочек везут, они плачут, плачут матери – дочек в армию берут.
Огромность пространства: едем 4 дня. Уже другое время – на час вперед, другая степь, другие птицы – коршуны, совы, ястребки. Вот уже и дыни, и арбузы появились. А горе одно.
Старуха ходит сторожить колхозные амбары на ночь, вооружена сковородником. Кричит, когда кто-нибудь идет: "Стой, кто идет, стрелять буду!"
Генерал Гордов командовал Приволжским воен. окр. Воевал в Запади. Белоруссии, сейчас он командует на Волге. Война на Волге идет.
В воздухе рев моторов, сумятица. "Кобры", Яки, "харрикейны". Появляется огромный, плавный "дуг-лас". Истребители неистовствуют, нюхают, бегут следом. Он ищет площадки, а они пляшут во все стороны. Сел. Истребители вокруг него и над ним. Величественно выглядит эта картина. Живые кадры из кино.
Красноармейцы, глядя на эту картину прилета, рассуждают. Один: "Ну словно пчелы, что это они носятся". Второй: "Бахчу стерегут, видно". Третий, глядя на появившийся "дуглас": "Не иначе ефрейтор с нашей роты прилетел".
Ночевка у секретаря райкома. Разговоры о колхозах и о председателях, которые угоняют скот далеко в степь и живут королями – режут телушек, пьют молоко, занимаются куплей и продажей (а корова стоит 40000).
Разговор баб на кухне райкомовской столовой.
– Ось цей Гитлер то настоящий антихрист. А мы раньше казали коммунисты антихристы.
Сталинград сгорел.
Писать пришлось бы слишком много. Сталинград сгорел. Сгорел Сталинград.
Заволжье. Пыль. Коричневая степь. Ужи, раздавленные на дорогах. Реполовы. Верблюды. Крик верблюдов.
Степь многотравная.
Осенью жалкий ковыль, бурьян, полынь.
Сталинград.
Мертво. Люди в подвалах. Все сожжено. Горячие стены домов, словно тела умерших в страшную жару и не успевших остыть. Огромные здания, памятники, скверы. Надписи: "Переходи здесь". Груды проводов, на окне спит кошка, зелень в вазонах. Среди тысяч громадин из камня сгоревших и полуразрушенных чудесно стоит деревянный павильон, киоск, где продавалась газированная вода. Словно Помпея, застигнутая гибелью в день полной жизни. Трамваи, машины без стекол. Сгоревшие дома с мемориальными досками: "Здесь выступал в 1919 году И. В. Сталин". Здание детской больницы, на нем гипсовая птица с отбитым крылом, второе простерто для полета. Дворец культуры – черное, бархатное от копоти здание и на этом фоне две белоснежных нагих фигуры.
Бродят дети – много смеющихся лиц, много полусумасшедших.
Закат на площади. Страшная и странная красота: нежно-розовое небо глядит через тысячи и десятки тысяч пустых окон и крыш. Огромный плакат в бездарных красках: "Светлый путь".
Чувство покоя – после долгих мук. Город умер, словно лицо мертвого, перенесшего тяжелую болезнь и успокоившегося вечным сном.
И снова бомбежки, бомбежки уже умершего города.
Колхозница Рубцева.
Рассказ ее о трусах: "Немец, как копье, пошел вниз. Тут его и бить, а герои все в бурьян полегли. "Эх вы!" – кричу им. Вели пленного через село я спрашиваю: "Когда пошел воевать?" "В январе". "Ну, значит, ты моего мужа убил", – замахнулась я, а часовой не пускает. "Пусти, – говорю, – я его двину", а часовой: "Закона такого нет". – "Пусти, я его двину без закона и отойду". Не пустил.
