Текст книги "С чего начиналось"

Автор книги: Василий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Критическая масса

Ну вот, наконец, мы вступили в решающую стадию работ. Начал действовать завод по разделению изотопов урана – с завода поступили первые баллоны урана-235, лёгкого изотопа, необходимого для производства ядерного оружия. Уран поступил с завода в форме газа – шестифтористого урана, и его необходимо было вначале превратить из газообразного состояния в одно из твёрдых соединений, а затем в металл.

Возникли новые вопросы. С каким максимальным количеством урана можно вести работу, не опасаясь того, что начнётся цепная реакция и работающие будут облучены? Тогда мы ещё не знали точной критической массы для различных соединений урана, при которой начинается цепная реакция. Когда мы в последний раз перед этим говорили с А.П. Завенягиным, он сказал:

– Кому-то из нас надо ехать на завод – мы металлурги. Или тебе, или мне.

Я ответил:

– Поеду я, так как я отвечаю за научно-исследовательские работы, мне сам бог велел ехать.

Перед отъездом я зашёл к Курчатову и спросил его, какова величина критической массы плутония в различных соединениях и в различных растворах. Он мне назвал величину для основного соединения, с которым мы должны были работать, и я выехал. На заводе эту операцию переработки мне надо было проводить вместе с одним инженером, Николаем Васильевичем, Мы должны были выпустить газообразное соединение урана – шестифтористый уран из баллона в большую фарфоровую чашу с кислотой и осадить его в форме твёрдого вещества. В осадке мог начаться процесс ядерного деления. Не обязательно взрывного характера, но распад ядер мог происходить с большим выделением нейтронов, и мощный нейтронный поток нас бы облучил. Николай Васильевич спросил меня:

– Какова критическая масса для этого соединения? Я назвал. Тогда он внёс предложение:

– Знаете что, давайте эту работу проведём вон в том домике – там никого нет.

«Почему он так обеспокоен?» – подумал я и спросил:

– Что, взрыва боитесь?

Николай Васильевич спокойно взглянул на меня и ответил:

– Нет, не боюсь, я просто вспомнил один случай… Во время войны я жил в небольшом домике. Однажды утром, проснувшись, я пошёл на кухню и начал бриться. Только намылился и побрил одну щеку, как объявили воздушную тревогу. Я все оставил в кухне на столике и пошёл в убежище, а когда вернулся – домика не было. Он лежал в развалинах, но каким-то чудом кухонный столик с моим бритвенным прибором сохранился. Я подумал: «Если я человек, то добреюсь. А если животное – не смогу». И я добрился и даже не порезался… А теперь давайте займёмся ураном.

Получив баллон с шестифтористым ураном, мы приступили к священнодействию, уединившись в этом отдельно стоящем небольшом домике. Закрепили на весах баллон с газом, конец шланга опустили в чашу с раствором, поставленную на весы, и начали выпускать газ. Во время проведения этих манипуляций меня неотступно преследовала мысль: а что же будет, когда мы перейдём от опытов к промышленному производству? Потребуется создать много параллельных линий, большое количество мелкой аппаратуры… А нельзя ли все-таки пустить в переработку большую порцию? Если бы можно было сразу запустить в производство большое количество шестифтористого урана, потребное количество аппаратуры резко сократилось. И я спросил:

– Николай Васильевич, а может быть, мы увеличим количество вдвое?

Он посмотрел на установленный на весах баллон и фарфоровую чашу, затем перевёл взгляд на счётчики и спокойно ответил:

– Давайте.

В следующей партии мы увеличили вдвое количество перерабатываемого вещества – смотрим, нейтронные счётчики не работают: значит, никакой опасности нейтронного облучения нет.

Потом нам принесли второй баллон. Я сказал:

– Может быть, пустим в переработку все? Это как раз в четыре раза больше критической массы, названной нам. Как вы думаете, Николай Васильевич, может быть, все из баллона выпустим?

Мы выпустили из баллона весь газ. Счётчики не работали.

– Ну, хватит экспериментировать, Николай Васильевич, – сказал я.

– Не надо больше искушать судьбу, – подтвердил он.

Мы переработали все доставленные нам баллоны с шестифтористым ураном и через день вернулись в Москву, и я тотчас же направился к Курчатову. Встретил он меня с горящими от нетерпения глазами и сразу же задал вопрос:

– Ну, как?

Желая его немного подразнить, я спросил:

– Какая все-таки критическая масса для наших условий, Игорь Васильевич?

Он повторил названную перед моим отъездом на завод величину.

– А может, добавите?

– Ну, можно увеличить вдвое… Вы что, пробовали?

– А может, можно ещё добавить?

– Вы что, пробовали? – повторил Курчатов.

– Пробовали. Брали в четыре раза больше названного вами количества.

Тогда он как-то по-особенному тепло посмотрел на меня и сказал:

– Рассчитанная критическая масса в десять раз больше, но вдруг мы где-то ошибаемся? Мне вас было жалко – а вдруг попробуете и сразу же увеличите количество против установленного расчётом. Что, разве я не знаю, как у нас к расчётам относятся? Ведь вот попробовали же вы?

Курчатов бережно относился к людям, с которыми работал. Несмотря на то что расчёты были произведены точно, он на всякий случай назвал меньшую величину критической массы: мало ли что может произойти, потому что люди действительно ведь любят пробовать. А если попробуют, а в расчёте критической массы допущена ошибка? Или просто возьмут больше расчётного количества? Тогда катастрофа. Надо помнить, что в то время создавался совершенно новый процесс. У нас иногда не было даже общих теоретических предположений. В ряде случаев теория шла рядом с экспериментом. На основании экспериментальных данных уточнялась теория. Нередко необходимо было и теоретические основы создавать и эксперименты проводить.

Первые мощные ускорители

После памятного обсуждения вопроса о необходимости сооружения ускорителя, превосходящего по мощности ускоритель, строившийся Лоуренсом в Беркли, мы встретились втроём: Владимир Иосифович Векслер, Александр Львович Минц и я. Это было моё первое крещение в новой области. Мне пришлось принимать практическое участие в начальной стадии работ – выборе площадки.

Собрались мы в здании министерства у Ванникова, где мне была отведена небольшая комнатка, в которой мы с трудом разместились. Минц не преминул отметить:

– Хорошо, что нас только трое, четвёртому пришлось бы стоять на пороге.

В.И. Векслер к этой встрече уже подготовил некоторые расчёты и оперировал цифрами. А.Л. Минц интересовался прежде всего возможностью защиты от проникающего излучения.

– В конце концов это в известной степени определит и выбор места для ускорителя, – сказал он и обратился к Векслеру: – А где вы предполагаете его разместить? Вы, вероятно, думали об этом и, может быть, уже присмотрели что-то?

– Да, конечно, – кивнул Векслер. – На этом ускорителе будут работать люди высокой квалификации. Его нельзя отрывать от Москвы. Большинство учёных, занимающихся атомными делами, связаны с Москвой. Нам предложили посмотреть площадку недалеко от университета. Там расположен совхоз с большой фермой индюшек, но его предполагалось переместить в другой район. Когда мы проходили мимо сетчатых заграждений, индюки подняли невероятный гвалт.

Минц засмеялся и сказал:

– Видимо, протестуют. Да и я считаю, что эта площадка не подходит. Мне кажется, что место для строительства должно отвечать следующим двум основным условиям. Оно должно быть изолированным, а здесь проходят две дороги и одна из них чрезвычайно загружена. Опасность облучения хотя и невелика, но все же существует.

Векслер покачал отрицательно головой и, перебивая Минца, стал доказывать, что никакой опасности облучения нет.

– Можно создать такую защиту, что за кольцо ускорителя не выскочит ни одна частица, – убеждал он Александра Львовича. А тот настаивал на своём:

– Помимо надёжной защиты и исключения всяких случайностей, вторым определяющим условием при выборе места строительства должно быть наличие надёжного источника энергии. Необходимо иметь бесперебойно действующую электростанцию, вырабатывающую энергию с постоянными параметрами. В окрестностях Москвы мы такого источника энергии не найдём. Его надо искать дальше.

Векслер тоже упорствовал:

– На канале Москва-Волга есть электростанция достаточной для нас мощности, мы могли бы к ней подключиться.

Вскоре мы поехали осматривать названную Векслером электростанцию.

– Вот рядом с ней можно было бы соорудить и ускоритель, – сказал Владимир Иосифович. – Площадка вполне достаточная по размерам, район тихий, ни дорог, ни больших населённых пунктов поблизости нет. Все ваши условия соблюдены, – и Векслер с улыбкой посмотрел на Минца.

Александр Львович, видимо, не разделял мнения Векслера. Это явствовало из его вопроса:

– А какой мощности электростанция нужна будет для вашего ускорителя, Владимир Иосифович?

Векслер назвал величину.

– А мощность этой электростанции какова?

– Её вполне хватит. Она почти на тысячу киловатт больше.

– Тысяча киловатт это не такой уже большой резерв, и если согласиться с таким предложением, тогда мы полностью ограничим возможности дальнейшего развития института, который вырастет на базе этого ускорителя. Одним словом, я считаю необходимым посмотреть другие площадки.

Векслер, видимо, внутренне согласился с Минцем и не стал возражать.

На этом закончился наш первый день поисков. Уже несколько позже они были продолжены Д.И. Блохинцевым, и место сооружения ускорителя было определено примерно в ста тридцати километрах от Москвы при впадении реки Дубны в Волгу.

На выбранной площадке находилась небольшая деревенька. Место удовлетворяло всем требованиям. Но две реки создавали большие трудности для строителей, потому что грунтовые воды были близко и возникала необходимость проведения больших дренажных работ.

Следует напомнить, что проектирование и строительство самого мощного в мире ускорителя происходило в стране, только что закончившей кровопролитную войну, в стране, которая должна была возрождать районы, опустошённые во время военных действий, восстанавливать промышленность, научные учреждения.

И вот в это тяжёлое время Советский Союз приступал к строительству самого мощного в мире ускорителя. Курчатов прекрасно понимал, что для дальнейшего развития ядерной физики необходимо создать солидную экспериментальную базу – без неё прогресс физической науки остановился бы. И, несмотря на то что для решения конкретной задачи по созданию ядерного оружия ускоритель не требовался, Курчатов все же настоял, чтобы создание ускорителя было включено в план первоочередных работ. Будущее показало, что он был прав.

Возведение этого сооружения вооружило советских физиков могучим средством экспериментирования и сразу же вывело их исследовательские работы на передний край науки. Энергия разгоняемых в нем ядерных частиц достигала 700 миллионов электрон-вольт.

Вскоре после введения в действие этого ускорителя началось проектирование, а затем и сооружение ещё более мощного – на энергию разгоняемых частиц в 10 миллиардов электрон-вольт. При этом возникало много сложнейших вопросов, решение которых очень часто трудно было найти. Курчатов лично вмешивался, когда создавались такие ситуации. Длительное время не находилось разумного решения одной из проблем, связанных с будущей работой на ускорителе. Все, что предлагалось, было очень сложным и затрудняло бы проведение экспериментальных работ. На одном из совещаний, когда обсуждался этот вопрос, один из участников предложил привлечь к работам двух крупных специалистов. Один из них великолепно знал одну часть проблемы, второй – другую. Но было хорошо известно также, что они настолько враждуют друг с другом, что их совместная работа невозможна. Раздавались голоса:

– Да они совершенно некоммуникабельны! Это же абсолютно несовместимые люди!

– И думать нечего. Это же все равно, что пытаться протон и антипротон удержать вместе. Кроме вспышки с выделением огромного количества брани, ничего не получится, – сказал один из присутствовавших.

– А может быть, все-таки попытаться? – предложил Курчатов. – Аналогии с протоном и антипротоном здесь не подходят – ведь они все-таки советские люди.

После совещания Игорь Васильевич подошёл ко мне и сказал:

– Давайте поступим так: одного пригласите вы, а другого – я. Я с ним приду к вам, когда у вас уже будет находиться первый.

Игорь Васильевич озорно улыбнулся.

«Что он задумал?» – начал было я ломать голову.

Но он раскрыл свой замысел сам.

– Я сведу их вместе у вас, будто бы они встретились невзначай, и поговорю с ними обоими сразу. Если бы я или вы пригласили их вместе, они могли бы и не прийти. А тут деваться им некуда будет. Нужна небольшая хитрость, – как бы оправдываясь в чем-то, с грустью проговорил Игорь Васильевич, и огоньки в его глазах потухли. – Давайте пригласим их на завтра в одиннадцать ноль-ноль. Если это время для них будет неприемлемым, тогда созвонимся и договоримся.

…Я пригласил одного из «трудных» людей и только стал объяснять ему, о чем бы мы хотели вместе с Курчатовым с ним поговорить, как дверь кабинета открылась и вошли двое. Курчатов поздоровался с нами, а его спутник что-то буркнул себе под нос и сел в дальний угол. Игорь Васильевич с места в карьер стал объяснять суть проблемы. Он остановился в центре комнаты и, обращаясь к двум враждующим специалистам, поворачивал голову то в сторону одного, то другого. С большой экспрессией он сказал:

– По общему нашему убеждению, проблему могли бы успешно решить вы вдвоём, объединив усилия. Нам также известно, что взаимоотношения у вас таковы, что я и слов не нахожу, как их назвать. Да это и сейчас видно!

В таком раздражении я Курчатова ещё не видел.

– Но я плевать хотел на ваши взаимоотношения, – заявил он. – Если вы порядочные люди, то будьте выше ваших личных симпатий и антипатий. Речь идёт о решении таких задач, перед значимостью которых должно отойти в сторону все личное. Ну, а если вы не люди, а дерьмо, то можете уходить. Такие нам не нужны.

Голос Курчатова гремел, глаза метали молнии. Наши посетители, казалось, окаменели.

– Я вам объяснил задачу. Мы можем её решить и без вас. Но путь решения, который нам приходит в голову, очень труден. Вот как он нам представляется. – Курчатов подошёл к доске и стал чертить схему. – Мы и сами понимаем, что это не то, что нам хотелось бы внести в проект.

Оба специалиста все время следили за каждым движением руки Курчатова. И вдруг один из них поднялся и заговорил:

– А зачем так, когда можно все сделать иначе. – Он подошёл к доске и стал рисовать другую схему. – Здесь я условно оставляю вот этот ромб – его надо раскрыть, – и, обращаясь к своему неприятелю, сказал: – Думаю, что Пётр Николаевич согласится со мной и вместо ромба нарисует конкретную схему.

Пётр Николаевич быстро поднялся со своего стула, подошёл к доске, взял кусок мела из рук стоящего у доски своего антипода и дружелюбно произнёс:

– В принципе вы правы, а эту часть схемы лучше всего, мне думается, осуществить так. – И он стал рисовать вместо ромба своё решение этой части.

Если бы в этот момент в комнату вошёл кто-то не посвящённый в отношения между этими двумя людьми, он не поверил бы, что глухая вражда долгое время разделяла их. И вот они стояли сейчас у чёрной доски, передавали друг другу кусок мела и мирно обменивались между собой короткими репликами. Шло деловое обсуждение интересной для обоих проблемы, и они старались помочь друг другу отыскать наилучший путь её решения.

Курчатов смотрел на них, взгляд его излучал радость.

Вскоре ускоритель был успешно сооружён и введён в действие.

В земных условиях стало возможным получать потоки заряженных ядерных частиц, которые до этого регистрировались только как пришельцы из космического пространства.

Перед окончанием работ по сооружению этого ускорителя Организацией Объединённых Наций в Женеве была созвана Международная конференция по мирному использованию атомной энергии. Туда прибыла большая группа советских учёных, в числе которых был и я. Мне было поручено прозондировать, как отнесутся руководители действовавшего в то время в Женеве Международного института ядерных исследований – ЦЕРНа к тому, чтобы советские учёные приняли участие в его работе. Я попросил В.И. Векслера, бывшего участником конференции, проехать в ЦЕРН и переговорить с руководителями института по этому вопросу.

Вернувшись из ЦЕРНа, Владимир Иосифович сообщил мне, что его миссия закончилась безуспешно. Руководящие деятели института сообщили ему, что приём новых членов в институт прекращён на пять лет. Только после окончания этого срока можно будет рассмотреть вопрос. В дни работы конференции, открывавшей, казалось, новые возможности для международного научного сотрудничества, этот акт был воспринят советскими учёными как холодный душ.

– Не хотят нас пускать! – было единодушное мнение наших физиков.

В этот день глава французской делегации Гастон Палевский устраивал приём. Приём был организован на борту парохода на Женевском озере.

После двадцатилетнего перерыва я впервые попал за границу. Я ещё хорошо помнил, как широко развивались научно-технические связи в двадцатых годах и даже в начале тридцатых. А теперь руководители западного научного коллектива не хотят идти на сотрудничество с нами. Почему?

На пароходе, когда мы плыли по озеру, я встретил академика Г.С. Наджакова из Болгарии и рассказал ему о том, что услышал от В.И. Векслера о поведении ЦЕРНа. И вот тогда у нас с ним и появилась мысль о создании своего исследовательского института по ядерной физике, института социалистических стран, и проведении в нем совместных исследований. К нам подошёл польский учёный, также принимавший участие в конференции. Он был такого же мнения.

Мы хотим сотрудничать. Западные учёные уклоняются от этого Ну, что же, как говорится, была бы честь предложена. У нас создана солидная экспериментальная база, мы можем и одни проводить исследовательские работы. В Дубне, где уже действуют мощные ускорители, можно будет собрать учёных социалистических стран и объединёнными усилиями создать исследовательский институт по ядерной физике.

Возникшая там, на Женевском озере, идея была вскоре реализована. В 1956 году был учреждён Объединённый институт ядерных исследований в Дубне, действующий в соответствии с Уставом, которым предусмотрено равноправие всех участников и принцип открытых дверей. Работы, выполненные в этом институте, рассылаются во все крупные научные центры Европы, Америки, Азии, Африки.

Объединённый институт ядерных исследований успешно действует, обогащая мировую науку своими открытиями. Установлены связи со многими научными центрами, в том числе с ЦЕРНом, который осознал важность и полезность научного сотрудничества. Между институтом в Дубне и ЦЕРНом в Женеве происходит обмен сотрудниками – работники ЦЕРНа часто появляются в стенах института в Дубне и принимают участие в его работах, а сотрудники дубненского института участвуют в совместных исследованиях в ЦЕРНе.

Мне часто приходится встречаться с учёными зарубежных стран. Они с удовлетворением отмечают благоприятные условия для проведения совместных исследований, сложившиеся в последние годы, и с сожалением вспоминают о потерянном времени, когда носители штандартов «холодной» войны. ставили всяческие препоны на путях международного научного сотрудничества.

Уже позже в исследованиях на ускорителе, сооружённом в Серпухове под Москвой, международное сотрудничество получило дальнейшее развитие и охватило не только область самих исследований, но также участие в оснащении ускорителя. Французские учёные смонтировали в Серпухове уникальную водородную камеру «Мирабель». Советские и французские учёные разработали обширную программу совместных исследований.

Но вернёмся к тем временам, когда решались проблемы, до сих пор находящиеся в центре внимания мировой общественности.

Встречи с С.П. Королёвым

Во второй половине сороковых годов не только мы искали людей, могущих оказать нам помощь в решении сложнейших проблем создания атомной бомбы, но и нас искали те, кто решал другие, не менее сложные задачи. К нам начали обращаться учёные, рассчитывая на то, что достижения физической науки позволят им выйти из лабиринта трудностей и откроют новые возможности для других областей знания.

Особенно большое впечатление на меня произвели три встречи с С.П. Королёвым. В самом начале 1946 года мне позвонил один из работников Госплана, которого я хорошо знал много лет. Позвонил он, как оказалось, затем, что хотел познакомить меня с конструктором, занимавшимся очень важной проблемой.

– Хотя эта проблема и далека от вашей, – сказал он, – но не менее важна и сложна.

Откровенно говоря, тогда мне казалось, что сложнее и важнее нашей, атомной проблемы ничего нет. Потому звонок показался мне неожиданным и странным. К нам, в нашу епархию, никто никогда из «внешнего» мира до сих пор не обращался, если мы сами не проявляли инициативы.

– Так когда же вы могли бы встретиться с ним? – продолжал мой собеседник.

Мы условились о дне и часе встречи у него в Госплане. Этот день я хорошо запомнил. Когда я вошёл в кабинет, навстречу мне поднялся незнакомый человек, среднего роста, с простым русским лицом. Высокий лоб, энергичный, волевой подбородок, плотно сжатые губы. Вот нижняя-то часть лица и произвела тогда на меня наибольшее впечатление.

«Энергичный, собранный человек», – подумал я» Мне казалось, что он сжимал губы, чтобы не расплескать собранную в нем энергию и всю её обратить на что-то выношенное, а может быть, даже выстраданное им.

Подавая руку, он улыбнулся:

– Королев.

– Сергей Павлович, – добавил организатор встречи.

– Мне хотелось бы, чтобы вы меня проинформировали об очень важном для нас деле. Может быть, сядем? – предложил Королев.

– Пожалуйста, если я смогу дать интересующую вас информацию.

– Мы разрабатываем проект космического корабля. Собственно, пока это ещё не корабль, а ракета. Корабль будет создан несколько позже. – Королев повернулся к окну и стал смотреть в хмурое зимнее небо. – Но это не меняет сути дела… Для запуска ракеты необходимо высококонцентрированное топливо. Иначе преодолеть силы гравитации и оторваться от земли невозможно.

Он поднялся со стула и стал шагать по комнате. «Волнуется, – подумал я. – Вот точно так же и Курчатов, когда затрагивает в разговоре какую-то очень крупную, волнующую проблему».

Королев вдруг остановился у окна, стал смотреть вдаль. Потом резко повернулся, подошёл ко мне и, глядя прямо в глаза, спросил:

– Можно нам рассчитывать на ядерное топливо или следует остановиться на химическом?

Я замялся. Такого рода вопросы мы не обсуждали с лицами, не принадлежащими к клану атомщиков. Но дело не только в этом: о Королеве я уже слышал от Курчатова. Но не знал, что у нас в стране параллельно решаются две крупнейшие проблемы века. В каждой из них много неизвестного. Можем ли мы на нынешнем этапе развития работ помогать друг другу? А может, наоборот, этим мы станем лишь мешать друг другу? Нельзя накладывать одну трудность на другую. Тем более что это совершенно разные области. У нас очень много пробелов, белых пятен. «Одни сплошные минусы», – как-то сказал Курчатов.

«Как на Крайнем Севере, мы двигаемся по целине. Край непуганых птиц. Даже сполохи северного сияния не освещают всего, что встречает человека в Заполярье, – любил говорить Завенягин, когда после затянувшихся полночных заседаний мы возвращались домой. – Во всем нужно детально разобраться».

Одни минусы. Хотя в математике минус на минус даёт плюс. Но это в математике! А как будет у нас?..

Королев сидел и ждал ответа, не спуская с меня глаз.

– Нельзя… – начал было я.

– Что – нельзя? – резко перебил меня Королев. – В нашем лексиконе этого слова нет. Да и у вас, видимо, оно не в обиходе. Что – нельзя?

– …нельзя накладывать одну трудность на другую.

– Это в принципе правильно. Вот поэтому-то я и хотел с вами посоветоваться. Мы с вами не только учёные, но также и инженеры. Ведь то, что ныне будет заложено в работе, определит основные направления исследований на ряд лет. Путь, быть может, хотя и правильный, но не самый оптимальный. Мы должны спешить. И мы, и вы. Поэтому меня и волнует вопрос, каким путём идти: развивать работы по химическому топливу или делать ставку на ядерную энергию?

– Мы ещё не находимся на такой стадии, чтобы можно было говорить о возможности передачи ядерных материалов для каких-то других целей, – заметил я. – Да, по чести говоря, ещё и не ведаем, что это будут за ядерные материалы, когда дело дойдёт до их промышленного производства. Вы же хорошо знаете, что лабораторный образец обычно отличается от промышленного. Надо бы многое проверить на полупромышленных, пилотных установках. Но нет времени. Их надо проектировать, строить. Когда однажды я заикнулся об этом, Завенягин мне сказал: «Сам знаю, что так было бы надёжнее, но для нас это неприемлемо…» – «Что же, значит, от пробирки сразу следует переходить к промышленному агрегату?» – спросил я тогда Завенягина. «Да, видимо, так, – подтвердил он. – Но результат, полученный в пробирке, должен полностью отвечать всем требованиям промышленного производства. Вот это мы и должны обеспечить. От обычной схемы создания новых производств наша отличается тем, что в ней отсутствует элемент времени. Времени у нас нет», – повторил он несколько раз. Вот так-то… Как быстро мы успеем создать промышленное производство ядерных материалов, этого я вам, Сергей Павлович, сказать не могу, да и вряд ли кто сможет… И, кроме того, насколько я представляю, вам не просто ядерные материалы нужны, а ядерный двигатель. Не так ли? Королев молчал.

– Я думал, что у вас эти задачи уже разрешены, – наконец произнёс он. – Такое впечатление у меня создалось при разговоре с физиками. Теперь я вижу, что ошибался.

– Вы же знаете, что любому учёному, не связанному с производством, всегда кажется, что разработанный им процесс или созданная модель машины или прибора легко и быстро могут быть освоены на заводе, – сказал я. – Он забывает, что до создания этого процесса или модели он вынашивал самую идею не один год, производил расчёты, ставил опыты. И в этих его вычислениях и опытах участвовали помощники высокой квалификации. А для любого завода это будет совершенно новым делом, в особенности при решении задач, которыми занимаемся и мы, и вы. Ни у кого нет никакого опыта в большинстве процессов, которые необходимо создавать. Даже сами идеи, заложенные как в процессы, так и во всю технику, необходимую для этого, новы не только для нас, но и для всех стран мира. Чтобы решить эти задачи, американцы собрали учёных со всего света, а мы решаем их одни.

– Все это понятно, но скидки нам на это никто не даёт. Вот это для меня ясно, – сказал Королев. – И вместе с тем я всегда боюсь просчётов, когда из институтских лабораторий мы переходим к заводскому производству. Наибольшее количество просчётов у нас всегда на этом этапе. Поэтому в авиационной промышленности при главных конструкторах мы создали опытные заводы. Конструктор должен вмешиваться в каждую мелочь и помнить: в нашей области мелочей нет. Все важно. Необходимо неукоснительно, скрупулёзно все проверять и быть придирчивым. Да, если хотите, именно придирчивым: только строгое соблюдение всего, что создано конструктором и выстрадано им, может обеспечить успех. У вас, видимо, действуют те же самые законы. Я не терплю таких рассуждений: «У меня получается, значит, и у них пойдёт». Пойдёт-то пойдёт, но когда, какие барьеры нужно будет преодолеть? Вот в чем вопрос! Поэтому я и хотел встретиться и поговорить: нам понять друг друга легче, мы с вами инженеры… Так что, вы советуете не связываться с вами и оставить пока в покое ядерное топливо как резерв на будущее? Так, что ли?

– Боюсь, что так, – подтвердил я.

– Но все-таки я хотел бы установить с вами контакт, может быть, на каком-то этапе нам потребуется то, над чем вы трудитесь. Не возражаете?

– Конечно, нет, наоборот, рад буду.

Лицо Королева осветила широкая мягкая улыбка, оно изменилось сразу, стало каким-то добродушным и располагающим. Мы расстались.

Я долго находился под гипнозом этой первой встречи, хотя и разговор-то как будто был обыденным (такие мне приходилось лести очень часто), и все же было в нем ещё что-то трудно передаваемое. Чувствовалось, что Королев знает, чего хочет, будет этого добиваться и добьётся. Ибо понимает, где лежат основные трудности, реально их оценивает и упорно ищет возможности их преодоления. Этот человек – реалист, знающий конкретные условия, в которых приходится действовать, и понимающий психологию людей, их слабые и сильные стороны. Такие люди редко ошибаются. Но к этому их привёл длительный и нелёгкий опыт.

Позже Королев стал мне звонить, спрашивать мнение об отдельных специалистах, привлекаемых к работам, а также интересоваться состоянием разработки отдельных приборов и материалов. Мы быстро перешли на «ты», подружились.

– А кто у вас главный Архимед в области защиты от радиоактивного излучения?

Я назвал. И спросил его:

– А почему это тебя так стали интересовать средства защиты от радиации? Мне думается, то, что мы используем при строительстве атомных реакторов, для ваших кораблей не годится. Защита будет иметь слишком большой вес.

– Да мне эти сведения нужны не для защиты кораблей, а для защиты будущих обитателей Луны, а может быть, Марса. Все-таки там мы высаживаться будем, и необходимо подумать о безопасности космонавтов. По всей видимости, надо будет заготовить специальные детали убежища. Отправить их на место высадки, а там собрать. Меня и интересуют методы расчёта защиты, а также перечень возможных к использованию для этих целей материалов.

– Ты, видимо, скоро собираешься в космос с высадкой, если уже готовишься к строительству убежища? – спросил я.

– Вопрос о высадке ещё не созрел, но готовиться надо… Остаётся уйма нерешённых проблем. В частности, не знаю, какую удельную нагрузку следует принять для лунного грунта. До сего времени никак не могу получить от наших «лунатиков» самых необходимых сведений. Что там за почва? Плотный, твёрдый грунт или же он состоит из пыли и напоминает пепел сигары? Ну, как рассчитывать и проектировать конструкцию тех деталей аппарата, которыми он опустится на лунную поверхность? Если принять слишком высокую плотность грунта, а там окажется пепел – корабль утонет в нем, и все, кто будет находиться в корабле, неминуемо погибнут.

– А ты исходи из самого худшего, – сказал я.

– Конечно, но надо знать и это худшее. Это первое. И второе – такое допущение сильно усложнит конструкцию. Все значительно усложнится, – задумчиво произнёс Королев. – Вот и приходится при двух возможных вариантах искать третий – реальный и вместе с тем оптимальный. И у вас, вероятно, немало нерешённых задач – разница лишь в том, что вы решаете их на земле и для земных условий, а мы тоже на земле, но для неизвестной пока среды. Что же делать – надо искать эти решения.