Текст книги "Юлиус Фучик"

Автор книги: Василий Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Не было, пожалуй, буржуазного журналиста, с которым Фучик не вел бы страстную и острую полемику, и некоторым людям, даже из его окружения, казалось, что порою он слишком «резок», подобного накала ярости и гнева они не знали. Можно было бы составить целую портретную галерею журналистов, «отмеченных» его четкими классовыми характеристиками. Ее, несомненно, открывала бы фигура Фердинанда Пероутки. Сколько иллюзий было в тридцатые годы в отношении этого журналиста с бойким и хлестким пером! Его принимали в салонах, называли «журналистским феноменом». Начинал в «Трибуне», задуманной одним крупным сахарным картелем как газета этакого английского либерального толка. Главный редактор гордился тем, что и внешне он был похож на английского писателя Честертона. Но «английский» цветок не прижился на чехословацкой почве, и газета вскоре прекратила свое существование. Пероутку взяли в «Лидове новины», где он регулярно, по понедельникам, писал передовицы. В зените славы он стал издателем и главным редактором журнала «Пршитомност» («Современность»). На его страницах выступали видные общественные и политические деятели страны (в том числе и президент), когда они хотели высказать свои оценки и идеи, не считая целесообразным включать их в официальные речи. Постепенно и незаметно вокруг журнала стали группироваться троцкисты и другие ренегаты, и как только он стал специализироваться на борьбе против коммунизма, Фучик показал лицо главного редактора:

«Словно ночную бабочку, притягивает Пероутку огонь коммунизма. Он приближается к нему снова и снова, воинственно машет крылышками, чтобы погасить его, но, обжегшись, отлетает в сторону, чтобы уже с другой стороны вернуться к этому роковому для него огню. Он не в состоянии извлечь из своих неудач никакого урока, как и все ночные бабочки, и, как они, становится все неистовее, видя, что огонь горит себе по-прежнему…» (После февраля 1948 года, когда к власти в стране пришел рабочий класс, этот представитель «свободной печати» сбежал на Запад, где с помощью «Свободной Европы», «Голоса Америки» и других подрывных центров клеветал на народно-демократическую республику, был активным участником многих антикоммунистических кампаний. – В. Ф.)

Закрывать эту портретную галерею мог бы Вацлав Черны, в 1938 году – Главный редактор декадентского журнала «Критицки Месячник». В статье «Подвал из слоновой кости» Фучик показывал, что журнал стал выразителем упаднических настроений части чешской интеллигенции, не сумевшей понять главных проблем нашего времени. Со всей своей некритической путаницей он является самым очевидным выразителем мелкобуржуазного анархизма – «барского анархизма», как говорил Ленин, анархизма насквозь реакционного и тем более опасного для подлинной свободы, чем более он притворяется «свободолюбивым». Все это Фучик связывал с влиянием личности главного редактора – «человека с большими претензиями, образованного, начитанного и могущего служить примером того, как начитанность отнюдь не гарантирует широты кругозора»[2]2
  События 1968 года в ЧССР подтвердили меткие слова Ю. Фучика. Профессор Карлова университета В. Черны стал одним из основателей контрреволюционной организации КАН, поддерживавшей тесную связь с поелефевральской буржуазной эмиграцией, с западными разведками, намеревавшимися столкнуть Чехословакию с социалистического пути развития и вырвать ее из семьи братских стран социализма.


[Закрыть].

В этот период Фучик выглядел как барабанщик, неутомимо бьющий тревогу, призывая интеллигенцию к единению со всеми трудящимися, к объединению всех прогрессивных сил. «Нельзя стоять на распутье, – пишет он в статье „И наша история“ в июне 1938 года. Это не две дороги, а две линии окопов, расположенных друг против друга».

После вторжения в марте 1938 года гитлеровских войск в Австрию на очереди оказалась Чехословакия. В стране активизировалась «пятая колонна» – партия судетских немцев, возглавляемая Генлейном. Он получает из Берлина четкие инструкции – увеличивать свои требования, отвергать любые компромиссы, создавать ненормальную обстановку в Судетской области как предлог для «вмешательства рейха». В Германии развернута яростная античешская кампания о притеснении немцев, хотя в каждом местечке со смешанным населением были немецкие школы; в Праге – немецкий университет и немецкий театр. Более 40 депутатов-генлейновцев было в парламенте, где они отнюдь не чувствовали себя как-то ущемление Напротив. Депутат К.Г. Франк, будущий статс-секретарь протектората, выступая в парламенте, демонстративно обращался к присутствующим так же, как это делали в гитлеровском рейхстаге, – «партайгеноссен унд партайгенноссиннен», а депутат Густав Петере однажды открыто заявил: «Вы, чехи, и вы, коммунисты, ослеплены и не видите того, что Гитлер идет завоевывать мир и раздавит вас как кроликов».

С каждым днем атмосфера накалялась, Гитлер стянул войска к германо-чехословацкой границе. В правительстве усиливались панические настроения. Оно все круче сворачивает на путь реакции, на путь преследования свободной мысли и слова. Впервые за все время существования республики правительство запретило какие-либо общественные выступления и демонстрации по случаю Первого мая. Одновременно партии Генлейна было разрешено формировать штурмовые отряды, правительство давало ему возможность открыто готовить гражданскую войну и в то же время не позволяло народу готовиться к защите республики.

В эти дни в народе горячо спорили о том, какова будет реакция Советского Союза в случае нападения фашистской Германии на Чехословакию. Фучик был в курсе всех новостей. В мае он опубликовал брошюру «Придет ли Красная Армия нам на помощь?», которая, по его словам, была ответом «на самый жгучий вопрос дня». Три тысячи экземпляров первого издания моментально разошлись. За три недели она выдержала тринадцать изданий. В ней приводились слова наркома иностранных дел М.И. Литвинова и Председателя Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинина о том, что Советский Союз всегда соблюдал все свои обязательства и союзнический долг по отношению к Чехословакии он, безусловно, выполнит. Мы не слабы и не одиноки, писал Фучик. Советский Союз не оставит нас в беде, но опасность угрожает нам не только из Берлина, она подстерегает нас в самой Праге. «В последние дни, – писал Фучик, – мы часто слышали среди самых простых людей: „Не боимся Берлина, но боимся Праги“. К сожалению, это не бессмысленный парадокс. Можно сказать и так: „Нам нечего сомневаться в помощи Москвы, Москва не подведет, но может подвести Прага“. И тут уже зависит от нас всех, чтобы Прага не подвела, то есть чтобы реакция, которая так открыто демонстрирует свои связи с зарубежным фашизмом, не помешала Советскому Союзу прийти нам на помощь в борьбе с фашизмом». Беспощадное, прозорливое, горестное обвинение!

В середине мая по инициативе Фучика, других деятелей культуры, входивших в организацию прогрессивной интеллигенции «Левый фронт», созданной в 1930 году, опубликован манифест «Останемся верными». В нем говорилось: «Мы требуем свободы, мы готовы за нее бороться и не желаем, чтобы от нашего имени проводилась политика трусливых уступок врагу». Манифест подписали более трехсот чехословацких писателей и поэтов, художников, актеров и ученых. Он был опубликован почти во всех газетах, и вскоре под ним поставили подпись полтора миллиона граждан Чехословакии.

20 мая 1938 года чехословацкое правительство объявило о частичной мобилизации. К границам потянулись колонны автомобилей, танков, пушек, в небе кружили самолеты. Создавалось впечатление, что правительство окажет вооруженное сопротивление агрессору и что Англии и Франции не удается отговорить его от решительных действий. «Майский кризис» грозил перерасти в войну в невыгодных для Гитлера условиях. Фюрер забил отбой, сложилась какая-то передышка.

В это время в личной жизни Фучика произошло радостное событие. Объявленная еще в конце 1935 года по случаю вступления на пост нового президента страны Бенеша амнистия по преступлениям против государства распространилась теперь и на Юлиуса. Он не стал другим, но времена сильно изменились. Как бы то ни было, получив амнистию, он почувствовал себя полноправным гражданином. Вопрос о свадьбе решен окончательно, и начались предсвадебные хлопоты. Оказалось, что для оформления брака среди прочих документов требуется военный билет. А как получить в военном комиссариате, если Фучик вот уже несколько лет числится там в списке «дезертиров»? Юлиус обратился с письмом в министерство национальной обороны. В дипломатических выражениях он объяснил, что не мог в назначенное время явиться на военные сборы, поскольку находился за пределами Европы, в Средней Азии, и по закону его нельзя считать дезертиром, тем более что ныне в любое время он готов к исполнению своих воинских обязанностей. Конечно, от властей не ускользнула допущенная в письме неточность: в августе 1936 года Фучик находился не в Средней Азии, а в Праге, но они нашли соломоново решение. Фучика не стали привлекать к ответственности, а послали для проформы на десятидневные военные сборы. В личном деле появилась приписка: «Записан в личный состав как дезертир, явившийся добровольно, болен – легкий катар бронхов».

Густина вот уже почти десять лет сопровождала его, делила с ним радости и горести, окружила заботой и вниманием, изучила его привычки и капризы. Надписи на своих книгах и поздравлениях к семейным праздникам он делал обычно в юмористической манере, избегая официальности. Так поступил он и на этот раз – сам набрал и оттиснул в двух экземплярах следующее объявление: «Густа и Юлиус Фучик извещают Ваши милости, что в полдень 30 июля 1938 года в пражской ратуше они станут супругами по всем правилам». Одно объявление он послал родителям в Пльзень, другое оставил у себя. Сразу же после свадьбы он взял отпуск, и молодожены поехали в Хотимерж, небольшое село по дороге в Пльзень – Домажлице, где у родителей Фучика был летний дом. Жизнь, от которой Юлиус намеревался укрыться на пригрезившихся высотах «медового месяца», настигла его и здесь, где чешские селения чередовались с чешско-немецкими, повлекла за собой в гущу схватки. Ему казалось, что улицы ощутимо дышали близким путчем, который готовили генлейновцы. В прошлом спокойный, тихий уголок, где Юлиус любил бродить по шумавским лесам, представился теперь жерлом огнедышащего вулкана, как и все селения в Судетской области. Значительная часть немецкого населения, проживающего здесь, позволила увлечь себя идеей «господствующей нации», встала под знамена нацистов. В открытой автомашине, в сопровождении эскорта мотоциклистов и чешских полицейских машин Генлейн совершал демонстрационные поездки из одного населенного пункта в другой. Возле гостиниц, где он останавливался, были толпы восторженных обывателей, молодых людей, которых в другое время можно было принять за отъявленных бунтарей. Они платили по две кроны за «право» увидеть своего любимца и теперь со слезами счастья выкрикивали приветствия и лозунги: «Хотим домой в рейх!»

С 5 до 21 сентября Фучик вел дневник, находясь в гуще событий; в нем не только отражение реальных исторических событий, но и пульс, атмосфера времени. В ночь с 12 на 13 сентября он записывает:

«…Я только что слушал из Нюрнберга Гитлера. Угрозы были более скрытыми, чем я ожидал. Это не сулит хорошего… генлейновцы поставили усилители, чтобы все население слушало речь фюрера. Им не запретили, наоборот. Официант ив Осврачина жаловался мне: „Я-то, скажи, на что? Сдаем без боя одну позицию за другой. Не могу. Застрелюсь. Продали нас в Праге“.

…Я шел по площади в Ближейнове. Знакомые немцы, видно, спешили скрыться либо делали вид, что не замечают меня. В лесу нагоняет старый Венцель: „Прошу вас, не обижайтесь, что я не поздоровался с вами. Нам запретили здороваться с чехами. Как знать, кто тебя увидит. Попадешь еще в концентрационный лагерь“.

„Вы с ума сошли! Думаете, Гитлер сюда придет? Думаете, мы ему позволим?“

„Раз вы не даете отпор Генлейну, значит, не дадите отпора и Гитлеру. Гаулейтер издал такой циркуляр, будто еще на этой неделе Судеты отойдут к империи… Вас больше, а вы не защищаете нас от Генлейна. Почему не вмешиваются государственные органы? Вы, чехи, предали нас, немцев“.

Из репродукторов доносятся торжественные звуки нюрнбергских фанфар. Орудийный салют. Парад! Неужели чешская реакция подорвала Чехословакию настолько, что этого парада будет достаточно для ее падения? Нет, это невозможно. Но нужно немедленно действовать».

После выступления Гитлера в Нюрнберге генлейновские головорезы организовали путч. Тогда чехословацкое правительство объявило чрезвычайное положение и ввело в Судетскую область крупные воинские соединения. Генлейну пришлось удирать за границу. Он обосновался в Баварии, близ города Байрейта, и организовал так называемый «Судетско-германский легион», состоявший из судетских эсэсовцев, уголовников и прочего сброда. Задача легиона состояла в том, чтобы собирать изрядно потрепанные силы и провоцировать пограничные инциденты. Во время одного из таких инцидентов генлейновцы ворвались на чехословацкую территорию и даже заняли два города.

Взоры всего мира были обращены к Лондону и Парижу – поддержат ли они своего чехословацкого партнера в столь критический момент? Но английский премьер уже принял решение: Чехословакию принесли в жертву антисоветским планам английских «умиротворителей». В разгар сентябрьского кризиса в газете «Тайме» появилась статья, в которой чехословацкому правительству рекомендовалось уступить Гитлеру и отказаться от Судетской области, чтобы стать «однородным в национальном отношении государством». 15 сентября Чемберлен прилетел в Мюнхен, а оттуда поездом направился в личную резиденцию Гитлера в Берхтесгаден, где предложил отторгнуть от Чехословакии пограничные области. Берхтесгаденские условия были вручены чехословацкому правительству 19 сентября в виде ультиматума «дружественных и союзнических держав». Англия и Франция посоветовали уступить соседу пограничные районы, горы, свои естественные рубежи. Уступить Судеты вместе с укреплениями, с дорогами и шоссе, разорвать транспортную связь, уступить истоки чешских рек, богатства водной энергии, чудодейственные целебные горячие источники, радий и железную руду, мировые курорты и цветущие города, крупную текстильную и стекольную промышленность. А если кому-нибудь из чехов не понравится в Третьей имдерии, они могут выселиться.

Фучик прерывает отпуск и возвращается домой, в Прагу. Вначале чехословацкое правительство отвергло «предложение» Англии и Франции. Тогда правительства этих стран проявили твердость, которой им так недоставало в переговорах с Гитлером. Наступила критическая фаза дипломатических переговоров, уговоров, уступок, споров, новых уступок, проектов, деклараций, соглашений. Глубокой ночью 20 сентября послы Англии и Франции прибыли в президентский дворец, подняли с постели президента Бенеша и передали ему заявление своих правительств о том, что они отказываются от всякой поддержки Чехословакии в случае войны с Германией.

Одним из первых Фучик узнал о том, что правительство склоняется к принятию ультиматума. Он спешит рассказать об этом Шверме, но тот смеется, называет его фантазером и паникером. 20 сентября Фучик записывает в дневнике: «Только Клема (Клемент Готвальд. – В. Ф.) принимает все это всерьез. Он умеет оценить классовые силы и представить, на что способен капитализм, когда спасает свою шкуру. „Фантазер!“ А без фантазии и не поймешь ситуации в такую решающую минуту».

Да, без фантазии, силы воображения трудно понять действия правительства, которое, словно завороженное дудочкой новоявленных крысоловов, шаг за шагом подвигалось к губительному краю.

Между тем сопротивление Чехословакии отнюдь не было бы безнадежным, как уверяли ее мнимые друзья и те, кто выступал в роли могильщиков республики. Ведь на неоднократные запросы чехословацкого правительства о позиции Советского Союза в создавшейся ситуации Советское правительство неизменно отвечало, что готово выполнить свой союзнический долг при любых условиях. Через Клемента Готвальда президенту было передано, что Советский Союз готов оказать военную помощь и без Франции, если Чехословакия будет защищаться и попросит помощи. Этот факт признал и Бенеш в 1939 году в беседе с дочерью Томаса Манна, а позднее и в своих мемуарах, заявив: «В эту тяжелую минуту он (Советский Союз. – В. Ф.) единственный остался с нами и предложил нам больше, чем ранее обязывался».

К сентябрю 1938 года гитлеровцы имели 51 дивизию. В распоряжении чехословацкой армии было 45 дивизий. Советский Союз предлагал для немедленного использования 30 дивизий и одновременно проводил крупные мобилизационные мероприятия. Таким образом, 75 союзническим дивизиям противостояла бы 51 дивизия противника. Кроме того, при отражении немецкой агрессии чехословацкая армия могла опираться па мощные пограничные укрепления. Соотношение сил гитлеровской армии и противостоящих им чехословацких и советских войск, без учета французской помощи, показывает, что нацисты не могли рассчитывать на военный успех. Они на него и не рассчитывали. Как заявил на Нюрнбергском процессе один из высших представителей вермахта, Кейтель: «У нас не было сил, чтобы форсировать чехословацкую линию укреплений».

В то время как миллионы чешских патриотов были полны решимости с оружием в руках защищать республику, правительство приняло капитулянтские условия. Вечером 21 сентября Фучик записывает в своем дневнике:

«Девять часов десять минут. Не успел набрать последнюю полосу: вызвали из типографии наверх, в редакцию. Звонит Милена: „Пять минут назад правительство капитулировало“. – „Не может быть. Пять минут назад я разговаривал со Швермой. Он в парламенте. Там все наши депутаты. Они сделали запрос…“ Милена: „Я говорю тебе это почти официально“. – „Откуда у тебя такие сведения?“ – „Из президентских кругов…“ Первое чувство – ужасная горечь. Хотелось трахнуть по чему-нибудь, но под рукой ничего не оказалось, да и руки точно парализованные. Это длилось, вероятно, долю секунды, но я не хотел бы еще раз пережить такое. Это как умирание. За долю секунды я осознал деморализацию всей Европы, увидел, как ее захлестывает варварство и как Америка углубляет Атлантику, чтобы отделить себя от Европы возможно более глубокой пропастью. Ужас, который может убить.

Потом это прошло, и мной овладела жажда действия. Меня шатает от усталости. С прошлого понедельника сплю не больше двух часов в сутки. Отсылаем друг друга спать – и не можем.

Обращаемся к заводам. Заводы посылают депутации к правительству, президенту, в генеральный штаб. Им отвечают, что еще „ничего не решено“.

Тем временем правительство формулирует заявление, которым народ должен быть извещен о капитуляции. Получаем первые сообщения о том, как оное будет звучать. Мерзость. Жалкая погребальная речь. Похороны по пятому разряду.

Никто из членов правительства не соглашается зачитать заявление по радио. Нашли для этого актера.

На улицах заговорили репродукторы. Люди остановились. В большинстве своем это служащие канцелярий. Они в отчаянии. Многие плачут. Трамваи замерли. У Сословного театра какая-то женщина упала на колени, и вся толпа разом сделала то же».

Правительственное сообщение вызвало волнение и возмущение народа. Из всех домов как по команде выскакивали люди, словно над их головой загорелась крыша или разверзлась земля под ногами, присоединяясь друг к другу, потому что всех постигло одно бедствие, и, гневно жестикулируя, стремительно неслись куда-то – спасать республику. Как именно, никто не знал: но спокойно сидеть в одиночестве было невозможно, всех гнала вон из дому неудержимая потребность двигаться, ходить, протестовать против того, что случилось, требовать ответа.

Отчаяние. Внезапно раздаются возгласы: «Предательство! Нас предали. Будем тогда защищаться сами!»

В эти критические минуты реакция пыталась распространить версию о том, что Чехословакию оставили не только западные союзники, но и Советский Союз. Коммунисты опровергают эту лживую пропаганду. Фучик с ходу пишет листовку. В ней жирным шрифтом выделены слова:

«Советский Союз непоколебимо с нами!»

По призыву КПЧ 22 сентября началась всеобщая забастовка трудящихся. Все заводы и предприятия Праги остановили работы. Колонны двигались по Национальному проспекту к парламенту и затем через мост Манеса к Граду. Толпа перед Градом становилась все гуще. Люди кричали: «Позор!», «Измена!», старались прорваться в Град. Однако у входа демонстрация встретила первую преграду: полицейский кордон. Офицер с пистолетом в руке преградил путь к воротам:

– Территория Града неприкосновенна! – патетически воскликнул он. – Именем закона, прошу вас, господа, разойдитесь…

Оказалось, что чугунные массивные ворота были на запоре. Это озлобило толпу. Ворота трясли с таким же упорством, с каким горняцкие жены рвутся к шахте, где случился обвал и где остались засыпанными их мужья и дети. Унять разбушевавшуюся стихию полицейские не могли. Через поломанные решетки народ устремился во все четыре двора, прорывая полицейские кордоны, как нитки.

«Град наш!» – послышались крики.

Народ оказался выше тех, кто долго называл себя его представителями. Менее чем за двадцать четыре часа после принятия берхтесгаденских условий он смел капитулянтское правительство. Во главе нового правительства стал известный генерал Сыровы. В июне 1917 года в рамках наступления русских войск чехословацкий корпус отличился в бою под городом Зборовом, где несколько тысяч легко вооруженных легионеров успешно атаковали один австрийский и два чешских полка австрийский армии. В этом бою Сыровы снискал славу героя. С черной повязкой на одном глазу, он напоминал Жижку с картины художника Брожика. Год назад он ехал верхом перед гробом Масарика, и теперь народ воспылал верой в него. Его, как «символ обороноспособности», люди выносили на руках, и торжествующему ликованию не было конца. Не мог знать народ, что единственной целью смены правительства было, по словам Бенеша, «успокоить народ и овладеть улицей».

23 сентября по радио раздались позывные аккорды арфы.

«Внимание, внимание! – сказал глубокий серьезный голос. – Не отходите от приемников! Мы ждем важных сообщений».

Было без десяти минут девять часов вечера. Каждый чех, слушавший в эту минуту радио, застыл в ожидании. Эта вступительная фраза словно пропускала через каждого ток высокого напряжения, заряжая всех и каждого нестерпимым накалом страсти.

«Внимание, внимание! Важное сообщение!»

И снова военная музыка.

«Президент республики как верховный главнокомандующий вооруженных сил Чехословакии объявляет всеобщую мобилизацию».

Накал патриотических настроений был велик. Едва радио закончило это сообщение о мобилизации, в ночной тишине уже было слышно, как поворачиваются в замках ключи и через слабо освещенные ворота на улицу выходят торопливым шагом мужчины. В течение нескольких часов на призывные пункты явился миллион человек. Резервисты шли в армию с энтузиазмом и большим патриотическим порывом. Многие приходили в свои части с транспарантами «Плечом к плечу с Красной Армией против Гитлера!». Во многих местах аванпосты чехословацкой армии на границе, на глазах у гитлеровцев водружали вместе с чехословацким флагом красное знамя с серном и молотом. Среди резервистов находится Фучик. Он покинул редакцию «Руде право» с первых минут после объявления мобилизации и был отправлен в пятый пехотный полк на Смихове. Вскоре полк переводят из Праги. Фучик читает в свободное время солдатам патриотические стихи.

«Как же не победить с таким народом! – думает он. – Мы никогда не играли в солдатики, зато когда становится туго… Буржуазная республика не была для нас ласковой матерью, она была скорее мачехой, но сейчас, когда дело касается жизни и смерти родины, мы, коммунисты, идем впереди, единым фронтом со всеми благородными силами страны. Мы, кого именем „Закона об охране республики“ власти бросали в тюрьмы, подвергали полицейским преследованиям. Гнездо наше, родина, возобладало над всеми нашими чувствами и обидами. И все, что мы видим вокруг, что раньше, быть может, не замечали, пронзительно дорого нам, и все наши мысли о ней, весь наш гнев и ярость; вся наша готовность – умереть за нее».

Но он, как и другие, не знал главного, решающего. Не знал, что все уже решено. Чемберлен публично заявил, что произошло бы нечто ужасное, если бы Англии пришлось воевать за Чехословакию, за народы, «о которых мы ничего не знаем». Поджигатели рейхстага раздували пожар мировой войны, а союзники не только не тушили его общими силами, а, напротив, подбрасывали полено за поленом, разумеется, из чужого сарая. 30 сентября они выдали Чехословакию на милость Гитлера. Как аванс за поход на Советский Союз. Мюнхенский сговор явился беспримерным в истории предательством. Когда участники заговора Чемберлен, Даладье, Гитлер и Муссолини сели за стол, чтобы подписать мюнхенское соглашение, в чернильнице не оказалось чернил. Фарс происходил в такой спешке, что забыли не только о соблюдении протокола – чехословацкую делегацию не пригласили, – но и о чернилах.

Вместо героических подвигов, к которым готовились резервисты и напрягали нервы, как струны, им теперь оставались только боль унижения и горечь бессилия. На чешского льва союзники опрокинули ведро с мусором договоров, он отряхнулся и, опозоренный, заполз к себе в берлогу. Вопреки воле народа буржуазное правительство согласилось с мюнхенским диктатом. Фучик услышал, как один из резервистов, рабочий смиховского завода, рассказывал: «Знаете, как говорили у нас на заводе? Собралось руководство буржуазных партий обсудить, к кому присоединиться. Батя вынул из кармана тысячную бумажку и показал всем присутствующим: „Смотрите, господа, – сказал он, – если придет Сталин, ее у нас отберут. Если придет Гитлер, она останется у нас. Так за кого же мы?“» Солдат призывали спокойно позволять разоружать себя, сдать винтовки, автоматы, револьверы. Фучик готов был ко всему, но в эту минуту кровь застыла в его жилах.

Гитлеровские войска без единого выстрела заняли пограничную территорию Чехословакии. Нацисты, опьяненные легкой победой, яростно выворачивали пограничные столбы, изгоняли чешское население и с видом победителей фотографировались у пограничных укреплений, взятых без боя. У Чехословакии была отнята одна треть территории, на которой проживало почти 5 миллионов жителей. На оккупированной территории оказалось свыше 40 процентов промышленности, значительная часть топливной и сырьевой базы страны. Новые границы были установлены, исходя из военных и экономических нужд Германии, Фактически послемюнхенская Чехословакия – Вторая республика – стала зависимым государством, полностью отданным на милость Германии. Президент Бенеш. вышел в отставку и уехал в Англию. Новым президентом стал бесцветный политик Эмиль Гаха. Бенеш протежировал ему, надеясь, что этот человек – по образованию юрист, по убеждениям германофил, сделавший свою карьеру еще во времена австро-венгерской монархии, – сумеет понравиться Гитлеру. Правительство возглавил Беран, «свой» человек для Берлина.

Первым шагом нового правительства было запрещение 20 октября коммунистической партии – единственной партии, последовательно отстаивавшей интересы народа, до последней минуты призывавшей к борьбе. Коммунистов – депутатов парламента лишили мандатов, а стало быть, и депутатской неприкосновенности. А за лишением депутатской неприкосновенности должен был произойти арест. Все это стало сигналом для массового преследования всех прогрессивных сил. Партия уходит в подполье, К. Готвальд находится в Москве. В своей работе КПЧ учитывает особенности процесса фашизации страны. Он проходил не под лозунгами воинственного национализма и шовинизма, глубоко чуждыми широким слоям народа, а под знаком всеобщей приниженности, внушавшей чувство бессилия народу.

Те, кто ратовал за «возрождение народа», «чистоту душ», требуют запретить марксизм-ленинизм как «науку с катастрофическими последствиями» и вместо нее возродить «веру в бога и любовь к родине». Самые обильные потоки гнусностей выливались на Карела Чапека из-под пера чешских генлейновцев-интеллектуалов. Разве могли они простить писателю-гуманисту его крупнейшие антифашистские произведения? Но никто и пальцем не пошевелил, чтобы обуздать распоясавшихся клеветников. Недавних единомышленников разделила если и не вражда, то тайная настороженность, мелкие литературные дрязги.

«Осмеливаюсь утверждать, что никогда в Чехии не было так плохо, как во время Второй республики, – написала Мария Пуйманова в первые послевоенные дни. – Один готов был съесть другого в отчаянии, что нас оставили в беде все». У народа, который пережил в дни Мюнхена такую трагедию, которому западные союзники и свои домашние политики нанесли такой удар в спину, «словно сломался позвоночник. Это была отвратительная моральная атмосфера, когда плевали в собственное гнездо, когда зловонное болото кишело инфекциями. И только после прихода оккупантов перед лицом общей смертельной опасности люди опомнились, и народ поднял голову, он единодушно знал, что хочет свободу».

В сложной обстановке всеобщего недовольства КПЧ поставила задачу наряду с развертыванием подпольной работы использовать все легальные возможности для борьбы как с пораженческими настроениями, так и с пустыми иллюзиями, находить реальные силы и возможности в борьбе с реакцией. Политические собрания были запрещены, но однажды Фучика пригласили выступить в Праге на встрече рабочих и студентов, задуманной как вечер сопротивления, хотя для отвода глаз властям, чтобы те не прислали своего наблюдателя, именовалась встречей любителей чешской словесности.

– Прежде всего, друзья, – начал Фучик, – не верьте, что весь мир от нас отвернулся. Это ложь, и нам твердят ее намеренно, чтобы мы, отчаявшись, бросились в объятия коричневому соседу. Кто был и остается противником Мюнхена? Все коммунистические партии мира с Советским Союзом во главе, – право, это не так уж мало. Не верьте тому, что Мюнхен – наша вторая Белая гора. И это нам твердят умышленно, чтобы мы опустили головы и сидели сложа руки: наша пассивность и отказ от борьбы были бы, конечно, на руку врагу. Никакой Белой горы нет, не бойтесь, ждать еще триста лет нам не придется. Сегодня у истории иные темпы, сегодня она летит. Мы, коммунисты, как и весь чешский народ, всегда и при всех условиях стояли за сопротивление. Мы полагались на нашу армию, на наши военные укрепления, на тридцать советских дивизий, которые стояли на румынской границе, готовые прийти нам на помощь. Разве мы виноваты в том, что наша республика, продемонстрировав бессилие могущества и могущество бессилия, оказалась карточным домиком? Теперь приходится с волками жить, но мы не будем по-волчьи выть. Мы все заодно в своей любви к родине и в вере в нее. Как это говаривал старый Коллар? «Пути могут быть различны, но водя у всех у нас едина».