Текст книги "Юлиус Фучик"

Автор книги: Василий Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Курсант Фучик, ввиду тяжелого заболевания вы не можете продолжать занятия и должны немедленно отбыть обратно в Тренчин. Через 45 минут отходит ваш поезд. Сейчас же соберите свои вещи и отправляйтесь на вокзал до возвращения личного состава из столовой. Ясно? О готовности доложите командиру роты. Можете идти.

Это был поистине необычный приказ: ни волокиты, ни рапортов, ни протоколов, просто убирайся, да поскорее! Фучик играл свою роль до конца и сделал все для того, чтобы опоздать на дневной поезд и вечером распрощаться с товарищами так, как он хотел.

В письме Густе он писал:

«Не мог даже послать тебе весточку из Кошице, и вот я снова в Тренчине. Быстрота, с которой меня вышвырнули из офицерского училища, достойна восхищения. Прощание удалось на „лаву! Семена я здесь все-таки посеял“».

…Через несколько дней командир 17-го пехотного полка в Тренчине читал личное дело Фучика и подчеркнул красным карандашом там такие слова: «Временно не годен из-за катара верхних легких. Дать ему годовой отпуск, после чего снова послать на комиссию. Обратить внимание врачей на секретную бумагу… Комиссии следует учесть его политическую неблагонадежность…»

Так, в начале ноября Фучик снова появился в Праге в качестве запасного солдата, находящегося в «длительном отпуске», и сразу же включился в активную лекционно-пропагандистскую деятельность. Третьего ноября он выступал на собрании в Народном доме на Панкраце. Получив на следующее утро донесение об этом, начальник полиции Долейш был поражен:

– Как, разве Фучик не в армии?

Он диктует секретарше письмо военному комиссару в Кошице с грифом «Совершенно секретно»:

«Согласно секретной информации, известный редактор коммунистического журнала „Творба“ и весьма активный деятель коммунистического движения Юлиус Фучик… призван с 1 октября 1930 года для прохождения действительной военной службы в одной из неизвестных нам воинских частей округа Кошице.

Прошу сообщить, начал ли вышеупомянутый Фучик отбывать воинскую повинность, был ли он демобилизован или получил отпуск, ибо установлено, что 3 ноября 1930 года он выступал на собрании коммунистов в Народном доме на Панкраце. Согласно другим секретным донесениям перед призывом в армию Фучику было поручено вести антимилитаристскую пропаганду среди новобранцев и сообщать о настроениях в воинских частях коммунистическому центру в Праге».

Начальнику полиции нельзя было отказать в стремлении вскрыть более глубокие взаимосвязи там, где он видел антигосударственную деятельность. Здесь, как видно из этого письма, его фантазия расцветала пышным цветом.

Ответ на это письмо пришел не сразу, а только через пять недель, когда бумаги прошли все воинские инстанции. В нем сухо говорилось, что Фучик «на основании врачебного освидетельствования уволен в долгосрочный отпуск».

– Надо раз и навсегда положить конец этой опасной деятельности редактора Фучика, – строго сказал Долейш, прочитав донесения о его новых выступлениях.

– Вы должны заставить замолчать этого новоявленного Марко Поло, за-мол-чать! Понятно? – кричал он в телефон подчиненному, несообразительность которого усиливала его гнев. – Как? Это уж ваша забота… Придумайте что-нибудь, да только с умом… предупреждаю… У них в руках, к сожалению, еще находится печать… И потом – настроение толпы. Сейчас, перед выборами, надо действовать осторожно, да, осторожно, люди слишком раздражены…

Фучик вскоре почувствовал «опеку» со стороны полиции. 13 ноября после выступления на Славянском острове при выходе из здания его арестовали. У Фучика при себе был портфель с материалами для очередного номера «Творбы», и когда он хотел передать его Ивану Секанине, полицейский агент ударил Юлиуса резиновой дубинкой по руке. В течение недели Фучик тщетно добивался допроса, находясь в «серой, промозглой от холода» камере-одиночке. В ушах у него стояли слова полицейского:

– Здесь, по крайней мере, вы отдохнете. Ведь у вас теперь столько докладов об этой большевистской России…

С ним обращались как с преступником, но Фучик не стал слабее, мягче, податливее. Выйдя на свободу, он в первом же номере «Творбы» на фоне символической черной тюремной решетки опубликовал открытое письмо-протест начальнику пражской полиции Долейшу: «Нам кажется несколько странным, что именно в то время, когда не проходит ни одного дня без нескольких собраний, посвященных Советскому Союзу, вы принимаете валом в свой санаторий людей, которые, возможно, и утомлены докладами о СССР, но не имеют ни малейшего желания отдыхать от своей работы и неоднократно были просто ошеломлены вашей заботливостью.

Вы, господин начальник, знаете, что огромный интерес к Советскому Союзу прямо зависит от условий, в которых живет чехословацкий пролетариат, что рабочие не только слушают, но также и учатся. А вы думаете, что этому воспрепятствуете, если посадите в тюрьму докладчика. О святая простота! Правде об СССР уже не зажмете рта. Правда о Советском Союзе разрушает все ваши препятствия и учит, учит, и как учит!

Ваши старания напрасны, даже если вы делаете гораздо больше, чем ваш предшественник. Очень низким был уровень методов этого вашего предшественника. Вы носите фамилию Долейш (по-чешски „долейш“ – ниже. – В. Ф.), но это не обязывает вас стремиться еще более катиться вниз, господин начальник полиции».

Начался поединок с полицией. Как ни старался Фучик уберечься, «не нарываться на конфликт с законом», его постоянно привлекали к ответственности. Любое высказывание, положительно оценивающее политическое или экономическое положение в СССР, рассматривалось полицией как выпад против республики. Судебные иски следовали один за другим, и приводной листок Фучика вскоре заполнялся записями о длительных и кратковременных «отсидках».

За выступление в городе Костелец Фучика приговорили к четырехмесячному заключению. Фучик говорил два часа. Слушатели были внимательны и любопытны: как обстоит дело со страхованием в Советском Союзе, как с лесным хозяйством, что такое фабрики-кухни, как дела с тракторами и, главное, о Красной Армии. Хотя положение в Европе, казалось, не вызывало серьезных опасений и дипломаты, эти «оптимисты по профессии», говорили о столетнем мире, слушатели-рабочие знали о больших военных заказах «Шкоды», о подготовке к войне.

При этих словах полицейский комиссар закрыл собрание и написал донос, что Фучик подстрекал чехословацких граждан дезертировать в Красную Армию. В донесении обращалось внимание также на то, что «по некоторым высказываниям» докладчика он (полицейский комиссар) пришел к убеждению, что «в населенных пунктах тайно устраиваются запрещенные сходки, на которых обсуждается подрывная программа коммунистов. Вероятно, подобные сходки происходят по всей Чехословакии по приказу Москвы». И на этот раз Фучику инкриминировалось нарушение Закона о защите республики.

За выступления, посвященные СССР, Фучика приговаривали к девяти с лишним месяцам заключения. В его защиту неоднократно выступала газета «Руде право». В августе 1931 года она писала: «Арест товарища Фучика вызывает в пролетарской общественности большой и понятный отклик, так как товарищ Фучик был очень хорошо известен по многим лекциям и собраниям, где он рассказывал о жизни и современном положении в СССР. И этот отклик получил особую окраску именно потому, что товарищ Фучик был арестован и взят под следствие за слова, которые он произносил на этих лекциях и собраниях».

В то время одним из наиболее активных антисоветчиков был редактор бульварной газеты «А-Зет» Франтишек Клатил. Он выдавал себя за «знатока» советской жизни. В отличие от махровых антикоммунистов Клатил нет-нет да и признавал некоторые неоспоримые успехи советской экономики, чтобы снискать популярность у рабочей аудитории и с большей убедительностью проводить мысль о том, что Октябрьская революция – это чисто русское явление, что чехословацкий пролетариат пойдет к социализму другим, «эволюционным» путем и что для Чехословакии, промышленно развитой страны, революция и диктатура пролетариата неприемлемы.

Фучик понимал, какой вред приносят эти искусные подделки под истину, выросшие на почве интереса к Советской стране, и решил разоблачить демагогию Клатила. В газете «Руде вечерник» от 16 сентября 1931 года появилось обращение:

«Все, кто интересуется СССР: рабочие-социал-демократы и национальные социалисты! Приходите сегодня, в среду, в семь часов вечера, в виноградский Народный дом! На этом собрании вы сами решите, кто говорит правду об СССР – редактор газеты „А-Зет“ Ф. Клатил или рабочие-делегаты?»

Зал Народного дома был в тот вечер заполнен до отказа. Слушатели теснились в проходах между рядами, у дверей и на эстраде, возле председательского стола. Собрание открыл Иван Секанина. Он предоставил слово Клатилу. Но национал-социалистического редактора на собрании не оказалось. Вместо него на трибуну вышел Фучик, который заявил, что… заменит Клатила. Он, мол, хорошо знает его статьи о Советском Союзе и с удовольствием окажет ему дружескую услугу. Фучик стал излагать взгляды и аргументы Клатила, умело пересказывая содержание его газетных статей о СССР. И хотя эти статьи в своем большинстве были знакомы слушателям и многие из присутствовавших в зале рабочих верили в написанное, в «исполнении» Юлиуса аргументы Клатила приобретали настолько гротескно-комический характер, что через несколько минут случилось неожиданное для самого Фучика. Несколько рабочих, побывавших недавно в составе делегаций в СССР, поднялись с мест и громко стали перебивать Юлиуса, опровергая вымыслы Клатила. Они попросили Фучика поделиться собственными впечатлениями об увиденном, рассказать о жизни в далекой Средней Азии. Собрание затянулось на четыре часа.

Через несколько дней Фучик пришел на собрание в Чаковицы под Прагой, где Клатил выступал на заманчивую тему: «Взоры пролетариата всего мира обращены к спасителю Европы – России». Присутствие Фучика связывало руки Клатилу, ему нужно было и выполнять «социальный заказ» своей национально-социалистической партии, и в то же время не оттолкнуть от себя рабочих, не уронить престиж «знатока» советской действительности. После выступления Клатила началась дискуссия. Первым выступил Юлиус. На собраниях национал-социалистов полицейских не было, и такую благоприятную возможность Фучик упустить не мог. У него были с собой, как всегда, фотографии из Советского Союза, на которых запечатлены гигантские новостройки, новые фабрики и заводы, колхозы, школы и больницы. Он сразу пустил их по залу. Клатил провел в СССР всего несколько дней как турист, и ему трудно было прокомментировать фотографии, когда к нему обращались рабочие. В зале гул растревоженного улья. Фучик и рабочие наступали на Клатила, но у редактора «А-Зет» иссякли все аргументы, и он просто-напросто сбежал.

На другой день Фучик опубликовал в газете «Руды вечерник» открытое письмо:

«Клатил, не удирай! Я принимаю вызов!

Наконец-то, господин редактор „А-Зета“, мне удалось услышать ваши россказни о СССР. Для этого мне пришлось ехать в Чаковицы! Знаю, что вы оказались там в трудном положении. Перед вами сидели люди, познавшие СССР немного глубже, чем вы, и имевшие возможность говорить всю правду, следуя своему глубочайшему внутреннему убеждению. Они не боялись, что это повредит им в личной жизни, так как им это уже повредило; они говорили без оглядки на буржуазию, служить которой не желают. За полчаса вы были вынуждены признать гораздо больше того, что было написано вами за последние три недели в ваших иллюзорных статейках. Верю, что после этого вам было особенно трудно сидеть на двух стульях.

Мне жаль вас, но вы зашли слишком далеко. Вы шумели, как трус, который хочет обезопасить себя хотя бы в данную минуту. Вы заявили, что не боитесь рабочих-делегатов и какого-то там господина Фучика, мол, пусть он приезжает на ваши выступления в Пльзене, Остраве или Кладно, и вы покажете ему, где раки зимуют. Это был вызов, господин Клатил, между тем вы, к сожалению, исчезли с такой поспешностью, что уже не слушали моего ответа. Приходится поэтому отвечать вам в письменной форме.

Я принимаю, господин Клатил, с восторгом принимаю ваш вызов и буду как тень сопровождать вас по дорогам нашей родины до тех пор, пока у вас не пропадет охота говорить рабочим о СССР так, как вы говорите, о нем сейчас. Однако в Чаковицах вы слишком поторопились, и мы не успели договориться об условиях. Надеюсь, они не покажутся вам неприемлемыми:

Прошу вас сообщать мне заблаговременно, когда и где вы будете говорить о СССР, по адресу: Союз друзей Советского Союза, Прага II, улица Соукешщкая. Почтовые расходы, разумеется, я беру на себя. Если вы откажетесь от этого условия, я буду добросовестно разузнавать о каждом вашем выступлении и приходить на него.

Обеспечьте мне слово на ваших собраниях. Я никогда не буду говорить дольше вас.

Не сбегайте, пока я не кончу…» Полемическая дуэль Фучика с Клатилом проходила как конфронтация идей и взглядов, конфронтация правды и лжи. Фучик стал тенью своего оппонента, преследовал его буквально по пятам.

Несколько раз Фучику удалось застигнуть Клатила па собраниях и дать ему открытый бой. Он умело разбивал доводы Клатила, распутывал клубок его путаных взглядов и аргументов. Клатилу ничего не оставалось делать, как жаловаться на резкость и грубость Фучика и убегать с собраний. Правда побеждала.

Фучик не оставлял своего замысла написать книгу о СССР, но работа над ней шла урывками: целыми днями он находился либо в редакции «Руде право» и «Творбы», либо в разъездах по стране. За год после возвращения из СССР он прочитал 370 лекций и докладов. Фучик использовал каждую свободную минуту. Он знал, что хочет написать и для кого написать.

Отдельные главы, а также сюжетные приемы он вначале испытывал на слушателях, проверял точность, убедительность своего подхода к событиям и фактам, искал и находил доходчивую, впечатляющую форму:

– Слушают, начинают верить – значит, будут и читать!

Чтобы книгу могли купить широкие круги читателей, и прежде всего рабочие, он публиковал ее у издателя партийной литературы Карела Борецкого отдельными частями, по мере того, как двигалась работа – каждые две-три недели по тридцать две страницы. Он долго думал, ломал голову над названием книги. Варианты, споры, опять варианты. Кто-то из товарищей подсказал:

– Спутанный календарь… Перевернутый календарь?

– Близко, по мысли совсем близко, но все же еще не то.

Он нашел название, которое даже друзьям показалось сначала странным: «В стране, где завтра является уже вчерашним днем». Непривычное и длинное название. Ему хотелось, чтобы уже само название книги было знаменательным, отражало тот невиданный, ошеломляющий темп, с каким создавалась промышленность в Советской стране.

«Я отказался от мысли отразить в этой книге то, что происходит у вас сейчас, я могу говорить только о том, что было до того момента, когда мы уезжали от вас. Вашу современность может запечатлеть, да и то только на час, лишь стенографическая телеграфная запись. Все, что при мне строилось, уже вступило в строй. Я видел груду кирпичей, а теперь они уже превратились в стены зданий. То, что вчера было в идее, сегодня уже живет. Вы рассказывали мне о том, что будет завтра, а это уже стало вчерашним днем. Таковы ваши темпы.

В вашей стране завтра уже отошло в историю, а жизнь идет в послезавтрашнем дне».

Подзаголовок конкретизировал идею книги: «О людях, которые делают пятилетку». Книга была написана в форме разрозненных очерков и репортажей. И это не случайно. В конце двадцатых годов репортаж как жанр привлек к себе внимание многих писателей. Некоторые критики даже полагали, что репортаж начинает конкурировать с романом. Возникали жаркие дискуссии. Фучик внимательно следил за ними, но в спор открыто не вмешивался. Пока он выступал как практик, и только в 1937 году, имея большой опыт репортерской работы, он напишет: «Хороший репортаж делается на основе небольших, конкретных случаев, фактов, хотя и красочных, но вовсе не исключительных. Только из них можно создать живой и верный образ людей и событий, называемый репортажем. Таких небольших типичных фактов обычно не хватает, их нужно искать, вылавливать из гущи текущих событий, выхватить из серой, на первый взгляд однообразной массы дня, и если ты хочешь по справедливости оценивать репортера, то нужно принимать во внимание не только то, как он пишет, но и то, как он видит.

Недостаток красочных, но вместе с тем типичных случаев и фактов – это обычная трудность, которую приходится преодолевать репортеру. Но в Советском Союзе репортер сталкивается с другим: не с недостатком, а с избытком материала. Со всех сторон, каждую минуту, буквально на каждом шагу он сталкивается с таким количеством типичных, прекрасных, живых фактов, настолько соблазнительных, что ему ежеминутно, каждый раз хочется начать новый репортаж, вытесняющий тот, о котором он думал минуту назад».

Книга Фучика написана в полемическом и наступательном тоне:

«– Спрашиваю вас: видели вы там истощенные лица и голодную смерть миллионов людей?

– Нет!

– Спрашиваю вас: видели вы там обобранные деревни и отчаяние крестьян, сознающих свой близкий конец?

– Нет!

– Спрашиваю вас: видели вы недовольство, которое не сломишь никаким террором? Видели вы бунты против большевистских узурпаторов?

– Нет!

– Видели вы казни? Видели вы, как голодных и недовольных людей ставят к стенке и расстреливают на глазах близких, тут же на площади или на улице?

– Нет!

– Не видели? Так я и думал. Этого вам не показали. Ничего вы не видели!»

Затем перед автором возникает другой собеседник, простой и честный человек, который хочет знать правду о СССР. Эмоциональная окраска их разговоров совсем иная. Автор не хочет скрывать от своего читателя недостатки и трудности, увиденные им в Советской стране: «Если бы я лгал, я ни с кем бы не нашел общего языка, ибо рабочие не верят в чудеса». Его ответы на вопросы воображаемого собеседника проникнуты суровой правдивостью.

«– Товарищ, видел ты там трудности?

– Да.

– Товарищ, ты в самом деле видел очереди перед магазинами? Длинные очереди мужчин и женщин, стоящих за пайком?

– Да.

– Видел ты плохо одетых людей, рабочих в рваных костюмах, свидетельствующих о нужде?

– Да».

Первый выпуск книги вышел в мае 1931 года тиражом около десяти тысяч экземпляров и был моментально раскуплен. Книга оказалась в центре внимания не только общественности, но и властей, цензуры.

На основании § 14 Закона об охране республики прокуратура в Праге конфисковала только в предисловии более 70 строк и предложила уголовному суду, чтобы он «эту конфискацию подтвердил, дальнейшее распространение книги запретил и конфискованное издание приказал уничтожить».

На защиту книги выступила КПЧ. Клемент Готвальд во главе группы депутатов парламента обратился с письмом к министру юстиции:

«Автор книги „В стране, где завтра является уже вчерашним днем“ побывал в Советском Союзе, и в предисловии он делает сравнение очень осторожно, потому что ясно сознает, что пишет свою книгу в республике, где министром юстиции являетесь вы, господин министр…» Цитируя снятые места книги – почти три страницы делового и правдивого описания положения, в каком автор застал капиталистические страны по возвращении на родину, – Готвальд комментировал действие цензора следующим образом: «Это все, господин министр, конфисковал Ваш прокурор. Просто-напросто отвергнул тот факт, что в капиталистическом мире существует безработица, что рабочие спят перед вокзалами, собирают в пыли булки и едят их, что они умирают от голода, прибегают к самоубийству как средству покончить cо своим бедствием, что власти сажают их в тюрьмы, что на заводах вследствие безумной рационализации часто бывают смертельные травмы, что в рабочих стреляют и мертвых хоронят… Предполагаете ли вы, что скрытие фактов поможет вам, или это признание в том, что для вас уже нет спасения?» – иронически спрашивает он министра.

После выхода первого выпуска издательство Борецкого обратилось к читателям с призывом: «За каждую запрещенную строчку – одного нового подписчика! Мы хотим добиться того, чтобы книгу сразу читали десять тысяч граждан Чехословацкой республики…»

Летом 1931 года Фучику было поручено сопровождать в СССР большую молодежную делегацию, состоявшую из сорока рабочих. Он успешно провел делегацию через границу, проводил их до Берлина, но в течение трех недель надо было ждать визы. Юлиус поселился в рабочем квартале у своего друга писателя Вайскопфа. В маленькой мансарде со скошенным потолком Фучик продолжал писать очерки о Советском Союзе. При этом он не упустил возможности ознакомиться с Берлином, на улицах которого часто происходили стычки пролетариата с фашистами. Больше всего Фучика интересовал пролетарский Берлин. Юлиус увидел, какими ловкими политиканами и демагогами были рвущиеся к власти нацисты, как виртуозно играли они «на струнах мещанских сердец», разжигая в них шовинизм и милитаризм.

На этот раз выехать из Германии в СССР Фучику не удалось. Паспорт у него оказался просроченным, а выехать с паспортом на чужое имя в составе довольно многочисленной делегации, где практически все знали его, он не решился. Получив срочную телеграмму из редакции «Творбы», Юлиус направился в Прагу, но не пешком, а на поезде, что закончилось для него встречей с полицейским и арестом. Его отправили в тюрьму Панкрац.

В письме, написанном спичкой на обрывках бумаги и тайно вынесенном из тюрьмы, Фучик с тревогою писал своему другу Курту Конраду, заменившему его в редакции «Творбы», о судьбе своей книги:

«Милый Курт!

Мой отпуск был неожиданно продлен… Я беспокоюсь, что будет с моей книжкой. Она еще не готова. Если бы я мог писать ее здесь, я расценил бы тюрьму как хорошее монастырское заточение. Но здесь настоящая тюрьма, и где-то внизу на складе краденых вещей лежит чемодан моих материалов, советских книжек и заметок, которые едва ли могут служить обличающими документами против меня. А мне они были бы очень нужны. Но вместо них я читаю литературу из тюремной библиотеки».

Выпуски книги выходили через неравные промежутки времени в течение целого года. Первая часть состояла из шестнадцати выпусков. Фучик понимал, что величие успехов советского народа станет особенно наглядным, если показать препятствия, стоящие на его пути, трудности и недостатки. «Если бы наша делегация вернулась со сказками, мы бы не почувствовали уже на первом собрании, на котором мы хотели рассказать правду, полицейские дубинки на своих спинах, наши собрания не были бы разогнаны, наши статьи не были бы конфискованы, и нас бы не арестовали… Нехватки в Советской стране – это не лохмотья на тощем замерзшем теле бедняка. Это одежда ребенка, который вырос из нее. Смотришь на него: штанишки выше колен в плечах узко, рукава до локтей… Ну, парень, плохо дело, вот-вот все на тебе затрещит, вырос ты из своей одежды…

Но…

Но как ты растешь! Как крепнешь и мужаешь, какой ты здоровый, рослый мальчик! Ты уже не ребенок, ты уже зрелый муж!

И уже незаметны на нем узкие брюки и курточка. Видна только молодая, сильная фигура, широкая грудь и крепкие ноги».

Читатели, передовая критика по заслугам оценили книгу Фучика, вышедшую в 1932 году. Ладислав Штолл и Бедржих Вацлавек расценили ее как крупный успех чешской пролетарской литературы. Мария Пуйманова писала в «Творбе»: «Я прочитала эту книгу в один присест. Что захватило меня в ней? Ее конкретность. Меня отталкивает, у меня вызывает недоверие все высосанное из пальца, надуманное, бездоказательное, мне претит ораторское краснобайство…

Фучик вник в жизнь Советского Союза глубже, чем обычные туристы. Он увидел и узнал столько, что мы можем ему лишь позавидовать… Он умеет расспрашивать, внимательно слушать и убедительно рассказывать. Невероятно обширный материал он добросовестно и терпеливо обрабатывает и, как это всегда бывает, когда человек целиком захвачен темой, торжествует над ним. В книге Фучика есть страницы, которые ценны отнюдь не только своей документальностью: такие эпизоды, как застекление тракторного завода в мороз или поездка с человеком, который нашел нефть, – это настоящая эпика…»

В тюрьме Фучик провел десять дней. С помощью адвоката ему удалось убедить следователя в своей невиновности. Обвинения в присвоении чужого паспорта с него сняли, а его друг Гакен обеспечил Юлиусу «прописку». После того как Фучик в 1930 году выписался от Бореков, он в течение года жил без прописки на квартире у Густы, но он не хотел подвергать ее опасности. Об этой квартире знали только самые близкие друзья. Гакен прописал Фучика по адресу своих хороших знакомых, а как только полиция стала наведываться сюда, он снова «прописал» Фучика по новому адресу.