Текст книги "Юлиус Фучик"

Автор книги: Василий Филиппов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

В. Филиппов
Юлиус Фучик

Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас.

Придет день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы все знали: не было безымянных героев. Были люди, у каждого свое имя, свой облик, свои чаяния и надежды, и муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чье имя войдет в историю. Пусть же эти люди будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами!

Юлиус ФУЧИК

ВЫБОР

МАЛЕНЬКИЙ ЛОРД ФАУНТЛЕРОЙ

 
На старый дом, на ветхий дом
Гляжу в благоговенье.
Недаром в нем я пережил
Сладчайшие мгновенья.
 

Ян Неруда

Расклеенные театральные афиши гласили:

«Чешский музыкальный кружок устраивает 7 сентября 1912 года спектакль „Маленький лорд“. В главной роли выступит девятилетний Юльча Фучик из Праги».

Перед берлинским театром «Дойчер хоф» царило оживление.

Местное чешское землячество осаждало театр: к подъезду подкатывали коляски знатных особ, спешили горожане в своих праздничных костюмах, рабочие и ремесленники в чистых сюртуках, при галстуках, напоминающих букет цветов, оживленно жестикулирующие студенты.

По всем ним уже издалека было видно, что идут они в театр.

Здесь и там раздавались возгласы:

– Лишнего билетика нет?

– Ради бога, хоть один билет!

Из вестибюля доносился сдержанный гул – тот особый гул, который сразу захватывает и ошеломляет входящего. Мелькание модных причесок, белоснежных манишек, ярких цветов, улыбки, кивки, поклоны. Всюду звучит чешская речь. Теперь стали говорить исключительно по-чешски, и если кто забывался и вставлял в разговор немецкую фразу, все тотчас оглядывались на него удивленно и вопросительно. Да, в общественной жизни произошел примечательный поворот. Давно ли, еще на родине, чешский театр влачил жалкое существование, гонимый со всех сторон? Те, кто постарше, еще хорошо помнят, какую упорную, многолетнюю борьбу вел чешский театр за право играть спектакли на родном языке.

И вот теперь на чужбине выступает родной театр. Зрительный зал набит до отказа. В проходах столпилось столько зрителей, что невозможно было закрыть двери. С безучастным видом сидел только один человек во втором ряду – полицейский комиссар.

Раздались звуки музыки, и публика тотчас стихла.

Поднялся занавес, и представление началось. С каждым актом спектакль все больше завоевывал сердца зрителей.

– Ой! Гляньте-ка! Какой красивый карапуз!

– Правда, отлично играет?

– Да как стоит и держится, сморчок этакий! – шептали в партере зрители. Мария Фучикова, сидевшая в первом ряду, стала даже оглядываться по сторонам, снедаемая желанием сказать соседям, что это ее сын.

А Юлек только изредка поглядывал на мать и легонько кивал ей.

Действие шло своим чередом. Юлек с особой легкостью, свойственной детям, играл свою непростую роль. Все ему удавалось. Он жил на сцене жизнью своего героя, и каждое его появление вызывало радостную реакцию зрительного зала. У мальчика было то, что бывает врожденным свойством настоящего артиста, – легкость характера, радостность, обаяние. Спектакль был простой, бесхитростный, но публика ликовала. Дело в том, что представление на чешском языке на чужбине приобретало характер национального праздника, проходило как некое богослужение и так же воспринималось.

Это был незабываемый для Юлека вечер. Его засыпали цветами, целовали, жали руки, благодарили за доставленное удовольствие; ему хочется и плакать и смеяться – сердце его полно до краев. Нежность захлестывает его, как волна, обхватив ручонками шею матери, он, радостный, раскрасневшийся, стискивает ее изо всех сил.

– Да ты меня задушишь! – смеясь, говорит мама. Юлек сжимает ее еще крепче. Как он ее любит! Как он любит все на свете! Все такие добрые, все так прекрасно! Глаза его еще больше увеличились и сделались глубокими, влажными и сияющими. Ему вручили лавровый венок, увитый трехцветными национальными лентами, большой альбом с видами Берлина и две красивые чешские книги с дарственными надписями. Местная газета поместила восторженный отзыв:

«Выступление нашего юного гостя вызвало в Берлине настоящую сенсацию, о чем свидетельствует небывалый наплыв зрителей. Если учесть возраст нашего гостя (9 лет) и утомительную дорогу, проделанную им, можно только поражаться тому, как прекрасно и безукоризненно сыграна им роль маленького лорда, чего, право же, никто не ожидал… Пусть он всегда останется таким же другом бедняков, как маленький лорд на сцене…»

…Карел Фучик в который уже раз прочитывал газету с хвалебной рецензией, разглядывал альманах, изданный два года назад по случаю 40-летия смиховского театра. Галерею артистов открывал основатель театра, прославленный Павел Шванда из Семчиц: пышная шевелюра, проницательный взгляд и закрученные кверху – по тогдашней моде – усы. Закрывал галерею маленький Юлек, сын Карела. Он смотрит то в альманах, то в лицо утомленного, но все еще радостно возбужденного сына.

«Ах, Юлек, Юлек! Неужели из тебя и впрямь вырастет новый Мошна (Индржих Мошна (1837–1911) великий чешский актер. – В. Ф.), как все говорят вокруг?» – который раз задает он себе этот вопрос и вместо ответа чувствует, что его мечта о сыне-инженере дала первую трещину.

Юлек не знает, что его будущее отец предрешил заранее.

…За год до свадьбы, в шумном кабачке «У Флеку», после субботней получки у какого-то чертежника Карел купил большую готовальню в плюшевом футляре.

– Зачем ты покупаешь это? – спрашивали товарищи.

– Для мальчика.

– Разве у тебя есть сын, ведь ты же неженатый?

– Пока нет, но скоро женюсь. У меня будет сын. Он будет инженером. Пригодится ему.

Мечта отца о сыне-инженере была навеяна духом нового времени. В то время в Праге насчитывалось примерно полмиллиона жителей, в быт входили новейшие изобретения, по улицам все чаще грохотали электрические трамваи, заменившие старую конку. Изобретение инженера Кржижека смело вторгалось в размеренную жизнь города, будило его средневековую тишину, затаившуюся в величественных храмах и дворцах. Флегматичные воды красавицы Влтавы начали бороздить пароходы судовладельца Ланны. Пар – чудо восемнадцатого и девятнадцатого столетий – отступал перед электричеством. Керосиновые фонари на окраинах Праги доживали свое время.

Пражский архитектор и страстный фотолюбитель Ян Кржиженецкий купил в 1898 году камеру братьев Люмьер и стал не только показывать привезенные из Франции фильмы, как это делали до него другие кинематографисты, но и снимать собственные, первые чешские ленты, вызвавшие сенсационный интерес публики: «Встреча на мельнице», «Продавец сосисок на выставке и лепильщик афиш», «Смех и плач» и другие.

Кино и радио раздвигали горизонты мира. Изобретение смеялось изобретением, и Карелу казалось, что наступает торжество благоразумия, что будущее мира наконец-то будут решать разум, наука, техника.

Карел с увлечением читал газеты, где помещались рисунки, изображающие воздушные шары с крыльями, автомобили и самолеты, книги инженера Эмиля Шкоды, и теперь инженеры казались ему алхимиками XX века. Спрос на инженеров, по мнению Карела, должен значительно возрасти в будущем, потому что физика – это единственная из наук, способная в скором времени дать ответ на все основные вопросы бытия, о которых так недоступно для простого люда мямлят философы вот уже три тысячи лет. Его сын пойдет в реальное училище, затем поступит в политехнический институт и станет хорошим инженером.

С появлением Юлека на свет связана комичная история.

Карел стоял у окна, прислушивался и думал о том, что в последние дни он, как нарочно, по горло занят на работе: днем на заводе, а вечером в театре и на съемках фильма. Ему посчастливилось быть на съемочной площадке с популярным народным комиком и исполнителем шуточных куплетов Йозефом Швабом Малостранским.

Раздался крик младенца. Свершилось. Кто это? Мальчик или девочка? Вопрос! Карел не вытерпел и, не дожидаясь, пока его позовут, осторожно вошел в комнату. Мария лежала, откинувшись на подушки и закрыв глаза, бледная, с умиротворенным лицом.

– Ну что? – в замешательстве выдавил он из себя.

– Мальчик, – сказала акушерка.

– И все… все в порядке?

– Поздравляю, пан Фучик, парень что надо!

Двадцатисемилетний, высокий и широкоплечий, сын рабочего насосной станции Ярослава Фучика был человеком гордым и независимым. Он поцеловал Марию и вылетел за дверь. Его любимый велосипед загрохотал по лестницам с третьего этажа и покатил по мокрой мостовой.

Велосипеды в то время были еще редкостью на пражских улицах, они громыхали по неровным мостовым стальными обручами – резиновую шину еще предстояло изобрести! – привлекая внимание прохожих. Эту волшебную машину, покрытую черной эмалью, с цепной передачей и зеркально никелированным рулем приобрести было для Карела непросто. Ему пришлось отказаться от всех удовольствий, от первых сигарет, которые поднимали молодых подмастерьев в глазах учеников, и даже от пива. А это в глазах товарищей было почти равносильно добровольному пострижению в монахи.

Радостно напевая популярную веселую песенку «Подарила мне девушка золотое колечко», Карел стрелой промчался под аркой моста и, притормозив у завода Рингхофера, громко крикнул идущим к проходной его товарищам:

– Сегодня не приду! У меня сын!

Стоявший неподалеку полицейский с одобрением кивнул петушиным хохолком на каске и приветливо улыбнулся, давая понять, что он тоже рад этому известию.

– А вы хорошенько посмотрели? – спросил он тоном, каким привык спрашивать: «А у вас есть свидетели?», и заулыбался, довольный своей остротой. Карел оцепенел… Его словно окатили холодной водой. И действительно, он еще толком не знает, сын ли. Поверил акушерке! А вдруг та ошиблась и сказала неправду? Он стремительно понесся обратно по улицам, которые только что были свидетелями его ликования, взбежал по лестнице, ворвался в комнату и успокоился только тогда, когда ребенка распеленали.

– Да сын, сын, – улыбалась бабушка, – но раз уж ты вернулся, давайте вместе подумаем, как его назовем. Сегодня 23 февраля – день святой Романы и Сватоплука. Вчера был день Петра, а завтра – день Матиаша.

– Никаких святых! – отрезал Карел. – Сына назовем Юлиусом в честь моего брата.

Спорить с ним было бесполезно: характер у Карела крутой и своенравный, и лучше его не доводить до гнева…

Больше всего маленький Юлек любил руки отца: крупные, широкие, узловатые от расширенных вен, твердые от мозолей. Когда эти руки ложились на его кудрявую голову и ласково ворошили волосы, мальчик замирал от счастья и старался незаметно прижаться, прильнуть к отцу. Ведь такое случается нечасто. Открытое проявление нежности не к лицу мужчине, считал Карел. Его, человека, как говорится, с душой нараспашку, жизнь научила скрывать свои чувства. Глядя на него, Юлек понимал, что значит мужчина. Отец возьмет тиски, зажмет в них ключ и выпилит в нем бороздку. У него есть всевозможные клещи, разводные ключи и множество шурупов, гаек, проволоки. Он повелевает огнем и металлом, умеет открыть любой замок, вообще разбирается во всем. Всякую работу он выполнял быстро и сноровисто. Головки шурупов или коленчатые валы выходили с его токарного станка без малейшего изъяна.

В течение нескольких лет Карел принимал участие в любительских хоровых ансамблях «Гавличек» и «Добровский», выступавших по праздникам с концертами для сбора пожертвований для бедняков. У него был звучный и приятный бас.

– С таким басом и такой внешностью, – говорили товарищи, – прямая дорога на подмостки настоящего театра.

В 1900 году его пригласили участвовать в бесплатных выступлениях в смиховском «Театре Шванды» и в «Арене», а через некоторое время он получил постоянное место в труппах этих театров. Несколько лет молодой рабочий-певец совмещал два занятия: днем – на заводе, вечером – на спектакле или репетиции.

Для Юлека мать – поверенная его детских радостей и горестей. Она – дочь сапожника из Бенешова, выросла в семье книголюбов и отыскивала для Юлека, Юлы, как его называли, такие слова, которые раньше никогда не произносила, научила его в пять лет читать и писать. Никто никогда не слышал от нее даже резкого слова.

В доме не знали праздности. Мария научилась швейному делу, и не раз, увидев сшитые ею платья для дочерей, знакомые спрашивали:

– Это что, из Парижа?

Чтобы Карел мог спокойно петь в театре, она собиралась открыть мастерскую, брать заказы у важных смиховских дам. Но муж запротестовал, он и слушать об этом не хотел. Что будут говорить люди? Что он, не в состоянии прокормить семью? В этом отношении Карел был щепетилен.

Мария была очень красива. За ней долго ухаживал один аристократ, и ее родителям не так-то просто было расстаться с мыслью, что свое заманчивое блестящее будущее их дочь предпочла роли жены «простого рабочего». Но дочь заупрямилась, и целых три года настаивала на своем.

Молодожены жили дружно, счастливо. Но наступило время, когда Юлек должен был сказать первое слово…Однако он молчал. Он живо, с интересом воспринимал окружающее, казалось, понимал родителей, но, как ни странно, все еще не произносил ни слова. Он издавал какие-то звуки, но никто не мог понять этот лепет. Страх в доме рос с каждым днем.

– Почему, почему же он молчит? – в который уже раз задавали в беспокойстве родители вопрос. Не помогали советы дедушек и бабушек, соседей и знакомых, не помогали доморощенные средства – тряпочки, смоченные в воде и уксусе, другие рецепты народной медицины. Кто-то из знакомых присоветовал сажать ребенка в кучу нагретого солнцем песка.

Отчаявшись, родители понесли мальчика к врачу, считая, что только знаменитый доктор знает что-то особенное и один может спасти Юлека. Это был толстый плешивый человек, о котором все в округе говорили как о хорошем специалисте, но чудаке, у которого в голове не хватает «одного винтика». Одинокий, не то вдовец, не то старый холостяк, он всегда был неестественно весел, хотя в рот не брал спиртного.

– Говорите, мальчику исполнилось два с половиной года, а он не произнес ни одного слова? – строго спросил врач после осмотра. – Волосы, губы и глаза у него красивые. Случается, наверное, что он иногда кричит?

– Да, – кивнул Карел, – но его сверстники давно щебечут как птички. Ну, доктор, решайте нашу судьбу, – сказал Карел. – Говорите нам все. – «Есть ли надежда?» – хотел он сказать, но губы его задрожали, и он не мог выговорить этот вопрос. – Ну что, доктор?..

– Вы хотите знать, в чем дело? – Доктор сел на стул и закурил. – Сейчас я откашляюсь и буду иметь честь доложить вам свое мнение. Я как раз вспомнил о пьесе Мольера «Лекарь поневоле». Привели родители к врачу девочку, которая, как ваш сын, не умела говорить, и спрашивают: «Почему она не говорит? В чем дело?» И врач еще триста лет назад, знаете, что ответил? «Мы, великие медики, с первого взгляда определяем заболевание. Невежда, конечно, стал бы в тупик и нагородил бы вам всякого вздору, но я немедленно проник в суть вещей и заявляю вам: ваша дочь не говорит потому, что она нема».

У Карела подкосились ноги, его могучая фигура, казалось, стала вдвое меньше. Мария побелела как полотно и уже почти не слышала голоса врача, который, ничего не замечая, продолжал:

– Несчастный отец спрашивает: «Так-то оно так, но я бы хотел услышать, отчего это случилось?» – «Сделайте одолжение, – отвечает врач. – Оттого, что она утратила дар речи». – «Хорошо, – воскликнул отец, – но назовите мне, пожалуйста, причину, по которой она его утратила». И знаете, что ответил врач, уже тогда, триста лет назад? «Величайшие ученые скажут вам то же самое: оттого, что у нее язык не ворочается».

Посмотрев на Карела и Марию, врач, видимо, понял, что их терпение испытывать больше нельзя, и решительно сказал:

– Оденьте мальчика, он совершенно здоров и скоро заговорит так, что ваши головы пойдут кругом. Не исключено, что его запоздалая речь с лихвой будет компенсирована какими-нибудь блестящими способностями. Деревья, которые поздно цветут, приносят наилучшие плоды.

Когда Юлеку исполнилось три года, у него наконец «развязался» язык. Ребенок рос бойким, общительным и очень наблюдательным. От отца он унаследовал бурный темперамент, жизнерадостность и веселый нрав, от матери – доброту, жажду познания всего нового.

В «Репортаже с петлей на шее» Фучик сказал о Яне Неруде самые большие слова и добавил, что для того, чтобы понять творчество этого величайшего чешского поэта, который, по его словам, «не был понят и оценен по заслугам», надо хорошо представлять среду, где Неруда родился и рос. «На него налепили ярлык почитателя малостранской идилии, не замечая, что в глазах этой „идиллично“ старосветской Малой Страны он „был непутевым“, что родился он на рубеже Смихова и Малой Страны в рабочем районе, и что на малостранское кладбище за своими „Кладбищенскими цветами“ Неруда ходил мимо Рингхоферовки»[1]1
  …«Был непутевым» – название одного из рассказов писателя Я. Неруды (1834–1891), посвященных обывателям Малой Страны. Героя рассказа – честного, искреннего, доброго молодого человека – окружающие его мещане, мелкие собственники называли непутевым только за то, что он очень беден. «Кладбищенские цветы» – первый сборник стихов Я. Неруды.


[Закрыть].

В этих нескольких фразах Фучик, сам того не сознавая, охарактеризовал среду, в которой протекало его собственное детство и которая предопределила его будущую жизнь.

Жили Фучики на Смихове в доме № 1041 по Дунгковой улице, где обосновались фабричные рабочие и мелкие ремесленники. Таких домов не счесть. Все они похожи один на другой. Рядом с домом громыхал огромный завод Рингхофера, здесь же находилась фарфоровая фабрика, текстильный комбинат и другие предприятия. Несмолкаемый лязг и грохот железа несся оттуда. Тысячи людей – инженеров, механиков, каменщиков, слесарей и токарей – собрались сюда из окрестных деревень, чтобы, повинуясь «железному» закону борьбы за существование, отдать свои силы, здоровье, ум и энергию за один только шаг вперед промышленного прогресса. Смихов – это колыбель чешского рабочего движения. Здесь в 1844 году первыми во всей Чехии бунтовали голодные рабочие-текстильщики. Они ломали, крушили машины и станки, видя в них виновников своей нищеты и безработицы, своего врага. В родном доме Юлек не раз слышал о забастовках на Смихове.

Ему нравилось, когда в дом приходили товарищи отца. Приткнувшись с книжкой в углу дивана, Юлек прислушивался ко всему сказанному. И хотя многое было непонятно, прямота, здоровое чувство правды и сознание своей силы он ощущал во всем, что делали и говорили эти люди.

Рядом с домом находилось тихое малостранское кладбище, заложенное почти два с половиной века назад, во время чумы. Теперь там уже никого не хоронят. Заросшие, отвыкшие от человеческого голоса, тихие аллеи со старинными надгробиями, статуями, семейными саркофагами, таинственным шелестом ветра в кронах могучих деревьев. Идеальное место для уединения, где слагал Неруда свои стихи, полные язвительной иронии, мудрости и веры в чешский народ. Медленно и робко Юлек бродил по тенистым аллеям, чувствуя себя окрыленным и счастливым, очарованным березами и темными дубами на сверкающих серебром лужайках и таинственными тенями.

Совсем рядом – зеленый холм, на котором стоит «Бертрамка». В этой грациозной, воздушной вилле XVII века, принадлежавшей композитору Душеку и его жене – оперной певице Жозефине, останавливался и творил Вольфганг Амадей Моцарт во время частых посещений Праги, где он находил прибежище. Этот поэтический уголок Смихова был пропитан моцартовскими творениями, солнечной озаренностью, светлой романтикой его волшебной музыки. От отца Юлек узнал, что после триумфального успеха оперы «Свадьба Фигаро» в театре Тыла, которой Моцарт лично дирижировал, он посвятил пражанам два других произведения – оперу «Дон Жуан» и Симфонию ре-минор.

Его музыка оживала здесь в исполнении другого гения – Петра Ильича Чайковского, игравшего на старинном инструменте, помнившем прикосновения рук Моцарта. В книге посетителей виллы Юлек прочитал собственноручную, восторженную запись П.И. Чайковского.

Однажды отец повел Юлека в собор святого Микулаша на Малой Стране и рассказал, что, когда в Вене умер Моцарт, тысячи пражан собрались здесь, на Малостранской площади, а под гулкими сводами этого собора заплаканная Жозефина самозабвенно пела моцартовский «Реквием».

И в доме Фучиков часто звучала музыка. Чешские и словацкие народные песни, произведения Сметаны и Дворжака, арии из опер и оперетт. Юла слушал их с малолетства, и поэтому воспоминания о доме у него всегда были связаны с музыкой и песней. В этом была заслуга не только отца. Дядя Юлиус, брат отца, был известным композитором и армейским капельмейстером, выступал с военным оркестром в Австрии, Германии, Швейцарии, Италии, Франции.

Юлек мог напевать или насвистывать целые арии из опер Сметаны. Но самым любимым был и навсегда остался Бетховен. Юлек помнил наизусть его симфонии: Героическую, Пятую, Девятую и сонаты: Аппассионату и Патетическую. О Седьмой симфонии Бетховена он позднее говорил, что слышит в ней голос миллионов рабочих. Он ощущал в этой музыке народную стихию и торжество справедливости, она проникала в его душу. «В музыке – жизнь чехов», – любил повторять дядя Юлиус крылатые слова Сметаны, рассказывая с гордостью о чешских музыкантах и композиторах. Юлек особенно любил слушать об Эдуарде Направнике, который в двадцать три года приехал в Россию, и она стала для него, как и многих его соотечественников, второй родиной. Более пятидесяти лет он работал в петербургском Мариинском театре и создал лучший в мире оркестр с особым, как говорил дядя, «бархатным звучанием».

Уже с ранних лет эта «неведомая» страна интересовала Юлиуса. Иногда ему даже хотелось отправиться туда.

– Дядя, расскажи мне об этой стране! – говорил Юлек.

– Мне не довелось там быть, – отвечал дядя. – Но говорят, что Россия огромна, как мир, до Владивостока надо ехать поездом целый месяц. Ручьи в России такие, как у нас реки, а реки – как моря, другого берега не видно, леса дремучее наших. А сколько там зверья и рыб! Осетр для русских все равно что для нас вьюнок, а куриные яйца там равны нашим индюшачьим…

Ранней весной Юлек любил бегать со своими сверстниками на Влтаву. Отсюда город представлялся как чудесное живое существо с позвоночником – рекой, сердцем – Староместской площадью и головой – Градом.

Детство Юлека проходило в мире сказок, радостных игр, приключений, но главным образом в театре. Уже в три года перед Юлой открылся, освещенный огнями театральной рампы, необычный, любопытный мир фантастических героев, где живут добрые феи и злые волшебники и где добро всегда побеждает зло.

…Смиховскому театру Шванды для спектакля «Золушка, или Хрустальный башмачок» нужен был ребенок. Владелице театра пани Колдинской посоветовали взглянуть на Юлу. Перед «смотринами» в доме все было отрепетировано до мелочей: как войти в кабинет директрисы, как поклониться, что сказать.

Пани Колдинска, старая дама, сидела в кресле с веером на коленях. Увидев Юлу, она воскликнула:

– О, какой прелестный мальчик! И как красиво он кланяется!

– Это папа учил меня на улице, а люди кругом оборачивались.

Щеки Карела покрываются легким румянцем.

– А почему ты показываешь мне свои руки, Юлек? – удивленно спрашивает хозяйка театра.

– Потому что они чистые. Папа мне говорил, что вы не любите детей с грязными руками.

Пани Колдинска очарована непосредственностью мальчика, смеется до слез и говорит, обращаясь к Карелу:

– У вас великолепный сын. Я беру его. Будет играть в «Золушке».

– Но ведь там нет ни одного мальчика, – вставляет Юлек, – кого же я буду играть? Голубя?

– Ты будешь в белом парике, в костюме пажа сидеть в красивом яичке, которое будет вывозиться на сцену.

– Но в сказке нет никакого яичка, – упрямо твердит мальчик.

– В театре есть. Во время бала оно будет появляться в каждом представлении, – говорит пани Колдинска.

После «смотрин» в доме буря восторга, и сразу же начались «репетиции».

– Мама, давай поскорее бельевой бак, – командует Юлек, – пани мне сказала, что нужно делать.

В баке, изображавшем яйцо, Юлек учился, как нужно скорчиться и затем понемногу выпрямиться и как раскланиваться, чтобы не потерять равновесие.

– Боже мой! – восклицает мать. – Он же продавит дно, и мне негде будет стирать белье.

– Ничего, – смеется Карел, – искусство требует жертв. Театр – это не шутка…

Спектакль имел большой успех. За год его давали двадцать четыре раза. И хотя Юла не произнес в нем ни единого слова и появлялся на сцене лишь один раз, все выходило у него необыкновенно грациозно. Злая ведьма каждый вечер заколдовывала принца, прятала его в большое яйцо, но в финале пьесы, как и полагалось в сказке, добро торжествовало над злом, яйцо разбивалось, и из него на свободу выходил кроха принц. И он и зрители были рады, что все кончилось так хорошо и благополучно. Юлу фотографировали, и открытки с его изображением продавали публике. Некоторые зрители просили его дать автограф. Юлек ставил на открытках крестики. Отцу приходилось иногда останавливать «знаменитость», иначе он исчертил бы не одну открытку…

Шестнадцать раз выступал Юлек в оперетте «Принцесса долларов», затем, переодетый девочкой, танцевал в оперетте Штрауса «Летучая мышь». Позже у него была роль в спектакле «Пан профессор в аду». И какую бы роль ни исполнял мальчик, он быстро завоевывал сердца зрителей, и маленьких и взрослых.

Через два года состоялся бенефис Юлека – выступал он тогда в самой яркой своей детской роли – Цедрика в пьесе «Маленький лорд Фаунтлерой». На одном из пригласительных билетов сохранилась лаконичная надпись отца Юлека: «В „Маленьком лорде“ получил два венка и три коробки конфет». Яркие декорации, свет волшебных ламп Аладдина, бряцание рыцарских доспехов, гром музыки, подобный грому сражения, слезы молоденьких красивых принцесс с синими ресницами, бородатые злодеи с зазубренными мечами, танцы девушек в воздушных нарядах – все это никак не походило на действительность и, конечно, могло происходить только в сказке.

Но вот в 1909 году наступило время юному артисту идти в Смиховскую начальную школу к опытному педагогу Ярославу Габру. К этому времени мальчик прочитал почти всю домашнюю библиотеку. Отец охотно покупал книжные новинки. Книги манили к себе мальчика. Здесь были «Бабушка» Божены Немцовой, «Май» Карла Гинека Махи, «Под тенью липы» Сватоплука Чеха, «Старинные чешские сказания» Алоиса Ирасека, «Малостранские повести» Яна Неруды, «Букет цветов» Карла Яромира Эрбена, «Избранные стихи» Ярослава Врхлицкого и другие книги, входящие в сокровищницу чешской культуры. Постепенно в нем развилась настоящая страсть к чтению; он мало-помалу накапливал обширные, хотя, конечно, пока беспорядочные познания, особенно полюбились «Старинные чешские сказания» Алоиса Ирасека, автора многочисленных исторических романов и пьес.

Созданные на основе старинных чешских хроник и народных преданий, сказания ярко отображали события чешской и словацкой истории с древнейших времен до конца XVIII века, быт и нравы чехов, легендарных первых чешских правителей, наиболее яркие страницы крестьянских войн – гуситы под предводительством Яна Жижки и других выступлений крестьян и рудокопов против социального и национального гнета – волнения ходов, кутногорских горняков, словацких крестьян во главе с Юраем Яношиком. В этих сказаниях, где вымысел переплетается с реальными фактами, а легенды – с подлинными историческими событиями, показана слава чехов, их родословная. Земля предков – это та земля, куда пришел воевода Чех. Закроешь глаза – и видишь, как идет род за родом через дремучие леса и топкие болота, поросшие камышом и осокой, впереди разведчики и вооруженные мужи, потом воевода Чех с седою бородою, полный сил и мужества, сметлив и нетороплив. Вот дошли они до большой реки Влтавы, перешли на другой берег. Тут народ начал роптать, что не видно конца пути и неизвестно, где придется отдохнуть. Тогда он, указав на высокую гору, синевшую вдали над обширною равниною, сказал:

– Пойдемте к этой горе, у подножия ее пусть отдохнут дети и животные.

Так они оказались у горы Ржип, откуда с вершин открывалась страна вольная, широкая, с лесами и рощами и лугами и нивами. И возрадовалось сердце Чеха, который воскликнул:

– Не будете больше тосковать и роптать! Мы обрели благодатный край, где можем остаться и заложить поселения. Вот та земля, которую мы искали. О ней я говорил и ее обещал вам. Земля обетованная, зверьми и птицей богата, медом сдобренная; станете жить в довольстве, а горы будут служить вам охраною против неприятеля. Вот она перед вами, земля ваша! Только нет у нее имени. Подумайте и погадайте, как ее назвать.

– Твоим именем; пусть назовется твоим именем земля наша! – воскликнул, словно по внушению свыше, старец с длинной белой бородой, старейший из всех старшин. За ним все владыки, старшины и народ крикнули в один голос:

– Твоим именем!

– По тебе пусть и зовется земля!

Воодушевленный воевода Чех преклонил колена и поцеловал землю, новую отчизну его племени. Затем он встал, простер руки над землею и, благословив ее, сказал:

– Приветствую тебя, земля святая, нам предназначенная. Охрани нас от опасностей; да размножится в тебе род наш, и да будет он благословен и во века…

В доме у Фучиков, как и во многих других чешских Семьях, висела на видном месте репродукция картины, на которой было изображено прощание Карла Гавличека Боровского с родными перед отъездом в ссылку в тирольский городок Бриксен (Карел Гавличек Боровский (1821–1856) – крупный чешский поэт, сатирик и публицист, активно выступавший против габсбургского абсолютизма. – В. Ф.). Рядом висела еще одна репродукция: Ян перед собором в Констанце. Юлек никак еще полностью не мог понять, за что сослали Гавличека в ссылку, за что сожгли на костре Гуса, но понятия «правда», «справедливость» он впитал вместе с воздухом родительского дома, его пытливый ум быстро развивался.

Праздником для Юлека было появление в доме дяди Йозефа – брата матери. Он знал несколько иностранных языков, был заядлым путешественником. Дядя еще в юности покинул родной дом, отказавшись служить в австро-венгерской армии. Он исчез и через несколько лет, уже всеми оплаканный, прислал письмо из Южной Америки. В нем он описывал свои приключения в поисках сокровищ инков. Женившись на индианке, он привез ее и двух дочерей в Прагу, оставил дочурок у своей матери и снова уехал с женой в Южную Америку.

– У нас, чехов, в крови желание поездить по свету, посмотреть на мир, на других людей, узнать чужие обычаи, – говорил Юлеку дядя. – Это наша национальная черта. Уже сотни лет назад нам дали прозвище «обезьяньего народа», ибо чехи все схватывают на лету я заимствуют все хорошее, что видят у своих соседей. Так уж случилось, что наша страна уже с X века стала перекрестком торговых путей, культурных связей с мировым рынком редкостных товаров. Путешествия в дальние страны и отважные экспедиции, заманчивые поездки стали у нас национальной традицией. Наша земля расположена в центре Европы, словно крепость, окруженная со всех сторон горами и реками. Нашу родину называли островом, скалой, сторожевой вышкой, крепостью, сердцем Европы. Это отразилось в литературе, нашло отзвук в произведениях наших писателей. Мы стремимся завязать связи с большим миром. Мы мысленно все время путешествуем, понимаешь?