Текст книги "Я пришел дать вам волю"

Автор книги: Василий Шукшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

6

К Волге вышли глядя на ночь. (В версте выше Царицына.)

Начали спускать на воду струги и лодки. Удобное место спуска указал бежавший из Царицына посадский человек Степан Дружинкин. Он же советовал атаманам, Разину и Усу:

– Вы теперича так: один кто-нибудь рекой пусть сплывет, другой – конями, берегом… И потихоньку и окружите город-то. Утром они проснутся, голубки, а они окруженные, ххэх… – Дружинкин не мог скрыть радости, охватившей его. – Стены, вороты – они, конечно, крепкие. Да надолго ли! Кто их держать-то шибко будет?..

– Воеводой кто сидит? – спросил Степан. – Андрей?

– Тимофей Тургенев. На своих стрельцов, какие в городе, у его надежа плохая, он сверху других ждет. Да когда они будут-то! Они пока без признака…

– Много ждет?

– С тыщу, говорят. С Иваном Лопатиным идут. Надо бы, конечно, до их в городок-то войтить. Ах, славно было бы, Степан ты наш Тимофеич, надежа ты наша!.. Отмстились бы мы тада!..

– Родионыч, поплывешь со стругами, – велел Степан. – Я с конными и с пешими. Шуму никакого не делай. Придешь, станешь, пошли мне сказать.

– Ладно, – сказал Ус. И пошел к месту, где сволакивали на воду струги. Все же тяготило его подначальное положение, не привык он так. Однако – терпел.

Когда стало совсем темно, двинулись без шума к Царицыну водой и сушей.

Утром, проснувшись, царицынцы действительно обнаружили, что они надежно окружены с суши и с воды.

Воевода Тимофей Тургенев и с ним человек десять стрельцов (голова и сотники, да прислуга, да племянник, да несколько человек жильцов) смотрели с городской деревянной стены, как располагается вдоль стен лагерь Разина.

– Сколь так на глаз? – спросил воевода у головы.

– Тыщ с семь, а то и боле.

Воевода вздохнул.

– Неделю не продержимся… Пропали наши головушки!

В городе гудел набат.

Степан, Ус, Федька Шелудяк, Сукнин, Черноярец, Ларька Тимофеев, Фрол Разин, Матвей Иванов – эти внизу тоже оценивали обстановку.

– Ну? – спросил Степан. – Какие думы, атаманы?

– Брать, – сказал Шелудяк, – чего на его любоваться-то.

– Брать?.. Брать-то брать, а как?

– Приступом! Навяжем лестниц, дождем ночки – и с Исусом Христом!..

– Исус что, мастак города брать? – спросил Ус.

– А как же! Он наверху – ему все видать, – отрезал занозистый Шелудяк.

– Хватит зубатиться, – оборвал Степан. – Родионыч, Иван, какие думы?

– Подождать пока, – сказал Иван Черноярец. – Надо как-нибудь в сговор с жильцами войтить.

– Умное слово, – поддержал Матвей Иванов. – Стены стенами, да ведь и их оборонять надобно. А есть ли у их там такая охота? Оборонять-то. А и есть, так…

Подъехал казак, доложил:

– Царицынцы, пятеро, желают Степана Тимофеича видать.

– Давай их.

Подошли пять человек посадских с Царицына.

– Как же вышли? – спросил Степан.

– А мы до вас ишо… Вчерась днем, вроде рыбачить уплыли, да и остались… Нас Стенька Дружинкин упредил. Поговорить к тебе пришли, атаман.

– Ну, давайте.

Стырь с оравой зубоскалов переругивался с царицынскими стрельцами. Те скучились на стене, подальше от начальных людей, с большим интересом разглядывали разинцев.

– Что, мясники, тоскливо небось торчать там? Хошь, загадку загадаю? – спросил Стырь. – Отгадаешь, будешь умница.

– Загадай, старый, загадай, – откликнулись со стены.

 
Сидит утка на плоту,
Хвалится казаку:
Никто мимо меня не пройдет:
Ни царь, ни царица,
Ни красная девица!
 

– Отгадаешь, свою судьбу узнаешь.

– То, дед, не загадка. Вот я тебе загадаю:

 
Идут лесом,
Поют куролесом,
Несут деревянный пирог
С мясом.
 

– Стрельца несут хоронить! – отгадал Стырь.

Казаки заржали.

Стырь разохотился:

– А вот – отгадай. Отгадаешь, узнаешь мою тайную про тебя думу.

 
Поймал я коровку
В темных лесах;
Повел я коровку
Нимо Лобкова,
Нимо Бровкова,
Нимо Глазкова,
Нимо Носкова,
Нимо Щечкова,
Нимо Ушкова,
Нимо Роткова,
Нимо Губкова,
Нимо Ускова,
Нимо Бородкова,
Нимо Шейкова,
Нимо Грудкова,
Нимо Ручкова,
Нимо Плечикова;
Привел я коровку
На Ноготково,
Тут я коровку-то
И убил.
Кто будет?
 

– Скажите в городе, – наказывал Степан пятерым царицынцам, – войско, какое сверху ждут, идет, чтоб всех царицынцев изрубить. А я пришел, чтоб отстоять город. Воевода ваш – изменник, он сговорился со стрельцами… Он боится, что вы ко мне шатнетесь, и хочет вас всех истребить, для того и стрельцов ждет; у их тайный уговор, мы от их гонца перехватили с письмом.

Пятеро поклонились.

– Передадим, батюшка, все как есть. И про воеводу скажем.

– Скажите. Пусть дураками не будут. Не меня надо бояться, а воеводу. Чего меня-то бояться? Я – свой… чего я сделаю?

Пятеро ушли.

Степан позвал Уса:

– Родионыч!..

Ус подошел.

– Останисся здесь. Стой, зря не рыпайся. Я поеду едисан тряхну. За ими должок один есть… И скота пригоню: можа, долго стоять доведется, жрать нечего. Гулять не давай. Не прохлаждайтесь. Караул все время держи. Иван, Федька Шелудяк со мной поедут. А в городе, смотри, чтоб не знали, что я отъехал. Караул держи строго.

– Не долго там.

– Скоро. Они в один перегон отсюда, я знаю где.

Ночью Степан во главе отряда человек в триста, конные, тихо отбыл в направлении большого стойбища едисанских татар. Должок не должок – у атамана с ними дела давние, – а жрать скоро нечего, правда; надо думать об этом.

На другое утро в лагерь к Усу явилась делегация от жителей города. Двое из тех, что вчера были. Всех – девять человек.

– Батька-атаман, вели выходить из города воду брать. У нас детишки там… Какой запаслись, вышла, а они просют. Скотина ревет голодная, пастись надо выгонять…

– А чего ко мне-то пришли? – спросил Ус.

– К кому же больше?

– А как вышли?

– Воевода выпустил под залог – у нас там детишки… А выпустил, чтоб с тобой уговориться – по воду ходить. Детишки там, батька-атаман.

– Скажите воеводе, чтоб отпер город. А заартачится, возьмите да сами замки сбейте. Мы вам худа не сделаем.

– Не велит, поди. Воевода-то…

– А вы – колом его по башке, он сговорчивый станет. С воеводами только так и надо разговаривать – они тада все враз понимают.

– Мы уж и то кумекаем там… По совести, для того и пришли-то – разузнать хорошенько, – признался старший. – Вы уж не подведите тада. Мы там слушок пустили: стрельцы-то, мол, на нас идут, ну – задумались… Вы уж тоже тут не оплошайте…

– Идите и делайте свое дело. Мы свое сделаем.

– Народишко-то, по правде сказать, к вам приклониться желает. А чего ж Степана Тимофеича не видать? Где он?

– Он на стружках, – ответил Федор Сукнин.

Жители ушли, еще попросив напоследок, что «вы уж тут… это…».

– Всех есаулов ко мне! – распорядился Ус. – Быть наготове. Начинайте шевелиться – вроде готовимся к приступу: пусть они стрельцов своих на стены загонют. Пусть сами тоже суда глядят, а не назад. Двигайте пушки, заряжайтесь… Шевелись, ребятушки! Глядишь, даром городок возьмем!

Задвигался лагерь. Пошли орать бестолково и двигаться и с тревогой смотрели на стену. Таскали туда-сюда пушки, махали прапорами… И с надеждой смотрели на стену и на въезжие ворота. На стене ладились к бою стрельцы.

Ждал Ус с есаулами: они стояли возле коней, чуть в стороне от угрожающего гвалта. Василий Родионыч то ли вздыхал тихо, то ли тихо матерился, глядя на тяжелые въезжие ворота.

Долго ждали.

Вдруг за воротами возникла возня, послышались крики… Дважды или трижды выстрелили. Потом зазвучали тяжкие лязгающие удары железа по железу – похоже, сбивали кувалдой замки. Шум и крики за стеной усилились; выстрелы – далеко и близко – захлопали чаще. Но кувалда била и била в затворы.

Казаки с воем бросились к воротам. Перед носом у них ворота распахнулись…

Казаки ворвались в город.

Царицынцы встречали казаков, как братьев, обнимались, чмокались, тут же зазывали в гости. Помнили еще то гостеванье казаков, осеннее. Тогда поглянулось – хорошо погуляли, походили по улицам вольно, гордо… Люди это долго помнят.

Казачье войско прогрянуло по главной улице города и растекалось теперь по переулкам… Кое-где в домах уже вскрикивал и смеялся Праздник.

Ус сидел в приказной избе, распоряжался, перетряхивал судьбы горожан и служивых людей.

Ему доложили:

– Воевода с племянником, прислуга его, трое жильцов да восемь стрельцов заперлись в башне городской стены.

– Стеречь их там дороже глаз, – велел Ус. – Скоро пойдем к им.

– Поп до тебя, Василий Родионыч, – снова вошел в избу казак.

– Чего ему? – удивился Ус.

– Не сказывает. Атаману, говорит, скажу.

– Давай.

В избу вошел тот самый поп, у которого Степан грозился в храме отрезать космы. Вошел – широкий, гулкий.

– Как зовут? – спросил Ус. – Чего ты до меня?

– Где же атаман-то? – громыхнул поп, как в бочку.

– Я атаман. Что, оглазел? – обиделся Ус.

– Ты, можа, и атаман, только мне надобно наиглавного, Разю, – высокомерно сказал поп.

– Зачем?

– Хочу послужить православному воинству во славу свободного Исуса Христа.

– Молодец! – сердечно похвалил его Ус. – Поп, а смикитил. Как зовут?

– Авраам. А ты кто?

– Ктокало, – ответил Ус со смехом. – Пойдем пить.

7

Вылазка Разина к едисанским татарам была успешной.

Назад казаки гнали перед собой вскачь огромное стадо коров, овец, малолеток лошадей.

Рев и гул разносился далеко вокруг. Казаки орали… Очумелые от бешеной гонки животные шарахались в стороны, кидались на всадников. Свистели бичи. Клубилась пыль.

Степан с Федькой и с Иваном ехали несколько в стороне. Запыленные – ни глаз, ни рожи.

К ним подскакали нарочные из Царицына… Что-то сказали Степану. Тот радостно сверкнул зубами и во весь опор понесся вперед, к Царицыну. За ним увязался Федька Шелудяк. Иван Черноярец остался с табуном.

Ликующий, праздничный звон колоколов всех церквей города оглушил Разина. Это случилось как-то само собой – высыпали встречать атамана.

Народ и казаки стояли вдоль улицы, которой он шел. Стояли без шапок; ближние кланялись в пояс.

Навстречу атаману от приказной избы двинулась толпа горожан – с хлебом-солью. Во главе – отец Авраам.

Степан, хоть весь был грязный, шел степенно, гордо глядя перед собой: первый царев город на его мятежном пути стал на колени. Славно!

Отец Авраам низко поклонился.

– Здорово, отче! – узнал его Степан. – Как Микола поживает? Ах, мерин ты, мерин… – Степан засмеялся. – Ишь, важный какой!..

Поп, видно, заготовил что сказать, но сбился от таких неуместных слов атамана. Обозлился.

– Поживает… Ты чего зубы-то скалишь?

– Где воевода? – спросил Степан.

Степану поднесли в это время хлеб-соль. На каравае стояла чара с водкой, солонка. Он выпил чару, крякнул, отломил от каравая, обмакнул в солонку, заел. Вытер ладошкой усы и бороду.

– Где воевода? – опять спросил он.

– В башне заперся.

– Много с им?

– С двадцать.

– А Васька где?.. Я не вижу его.

– Васька… – Ларька Тимофеев показал рукой: – До сшибачки. – И еще он сказал весело: – Стрельцы поклали оружье. Мы их пока всех в церкву заперли.

– Пошли воеводу брать, – распорядился Степан. – Нечего ему там сидеть, его место в Волге, а не в башне. Все бы в башнях-то отсиживались! Хитрый Митрий.

Двинулись к городской стене, к башне, где закрылся воевода со своими людьми.

Появилось откуда-то бревно. С ходу ударили тем бревном в тяжелую дверь… Сверху, из бойниц башни, засверкали огоньки, затрещали ружья и пистоли. Несколько человек упало, остальные, бросив бревно, отбежали назад.

– Неси ишо бревно! – приказал Степан. – Делайте крышку.

Приволокли большое бревно и стали сооружать над ним – на стойках – двускатный навес (крышку) из толстых плах. Крышку потом обили потниками (войлоком) в несколько рядов, потники хорошо смочили водой. Таран был готов.

– Изменники государевы!.. – кричали из башни. – Он ведь узнает, государь-то, все узнает! Мы послали к царю-то, послали!

– Это вы изменники! – кричали осаждающие царицынцы. – Государь на то вас поставил, чтоб нас мучить? Царь-то за нас душой изболел, батюшка. Ему самому, сердешному, от вас житья нету! Марью Ильинишну извели, голубушку! Царевичей извели!.. От такие же вот живоглоты! – Тургенев был прислан из Москвы недавно, но успел опротиветь царицынцам.

– Все на колу будете! – кричали осажденные. – С ворами вместе! Бога побойтесь, бога!..

– Кого послушали?! Стеньку, первого вора и разбойника! – крикнул сам воевода Тургенев. – Одумайтесь, вам говорят!

Степан смотрел на башню, щурился. Ему поднесли еще чару. Он выпил, бросил чару, засучил рукава! Глянул на башню… Махнул рукой, подскочил к бревну…

Таран подняли, разбежались, ударили в ворота. Кованая дверь погнулась. Еще ударили, еще…

Сверху стреляли, бросали смоляные факелы, но осаждающих надежно прикрывал навес. Бревном били и били.

Дверь раз за разом подавалась больше. И наконец совсем слетела с петель и рухнула внутрь башни. Федька Шелудяк с Ларькой Тимофеевым ворвались туда, за ними остальные.

Короткая стрельба, крики, возня… И все кончено. Успокоились.

Воеводу с племянником, приказных, жильцов и верных стрельцов вывели из башни. Подвели всех к Степану.

– Ты кричал «вор»? – спросил Степан.

Тимофей Тургенев гордо и зло приосанился.

– Я с тобой, разбойником, говорить не желаю! А вы изменники!.. – крикнул он, обращаясь к стрельцам и горожанам. – Куда смотрите?! К вору склонились!.. Он дурачит вас, этот ваш батюшка. Вот ему, в мерзкую его рожу! – Тимофей плюнул в атамана. Плевок угодил на полу атаманова кафтана. Воеводу сшибли с ног и принялись бить. Степан подошел к нему, подставил полу с плевком. Он был бледный и говорил тихо:

– Слизывай языком.

Воевода еще плюнул.

Степан пнул его в лицо. Но бить другим не дал. Постоял, жуткий, над поверженным воеводой… Наступил сапогом ему на лицо – больше не знал, как унять гнев. Вынул саблю… но раздумал. Сказал осевшим голосом:

– В воду. Всех!

Воеводу подняли… Он плохо держался на ногах. Его поддержали.

Накинули каждому петлю на шею и потянули к Волге.

– Бегом! – крикнул Степан. Чуть пробежал вслед понурому шествию и остановился. Саблю еще держал в руке. – Бего-ом!

Приговоренных стали подкалывать сзади пиками. Они побежали. И так скрылись в улице за народом. Народ молча смотрел на все. Да, видно, Тимофей Тургенев за свое короткое воеводство успел насолить царицынцам. Вообще поняли люди: отныне будет так – бить будут бояр. Знать, это царю так угодно. Иначе даже и сам Стенька Разин не решился бы на такое.

Только один нашелся из всех – с жалостью и смелостью: отец Авраам.

– Батька-атаман, – сказал отец Авраам, – не велел бы мальчонку-то топить. Малой.

– Не твое дело, поп. Молчи, – сказал Степан.

Подошел Матвей Иванов. Тоже:

– А правда, Степан Тимофеич… Парнишку-то не надо бы…

– Молчи, – и ему велел Степан. – Где Родионыч?

– Дрыхнет Родионыч, где…

– Смотри лучше за атаманом своим. Зачем много пить дал?! Я не велел.

– А то вы послушаете! – горько воскликнул Матвей. – Не велел… А он взял да велел!

– Пошли гумаги приказные драть, – позвал Степан всех.

– Ох, Степан, Степан… Атаман! – дрогнувшим голосом вскрикнул вдруг Матвей. – Послушай меня, милый…

– Ну? – резко обернулся Степан. И нахмурился.

– Отпусти мальца. Христом-богом молю, отпусти. – У Матвея в ясных серых глазах стояли слезы. – Отпусти невинную душу!..

Степан так же резко отвернулся и ушагал к приказной избе. За ним – его окружение.

Воеводу и всех, кто был с ним, загнали в воду, кого по грудь, кого по пояс – кололи пиками. Два казака так всадили свои пики, что не могли вытащить, дергали, ругались.

– Ты глянь! – как в чурбак какой…

– И эта завязла. Тьфу!..

Тела убитых сносило водой. Две пики так и остались торчать – бросили их. Некоторое время пики еще плыли стоймя. Чуть покачивались. И уходили все глубже. Потом исчезли под водой вовсе.

С берега на страшную эту картину смотрели потрясенные царицынцы. Многих, наверно, подавила, оглушила жестокая расправа. Молчали. Неужели же царь велел так? Что же будет?

…На площадь, перед приказной избой, сносили деловые бумаги приказа, сваливали в кучу. Образовался большой ворох.

– Все? – спросил Степан.

– Все.

– Поджигай.

Казак склонился к бумагам, высек кресалом огонь, поболтал трутом, чтоб он занялся огнем… И поднес жадный огонек к бумагам.

Скоро на площади горел большой веселый костер.

Степан задумчиво смотрел на огонь.

– Волга закрыта, – сказал он, ни к кому не обращаясь, раздумчиво. – Ключ в кармане… Куда сундук девать?

– Чего? – спросил Фролка, брат.

Степан не ответил.

8

– Волга закрыта, – сказал Степан. – Две дороги теперь: вверх и вниз. Думайте. Не торопитесь, крепко думайте.

Сидели в приказной избе. Вся «головка» разинского войска, и еще прибавились Пронька Шумливый, донской казак, да «воронежский сын боярский» Ивашка Кузьмин.

– Как ни решим, – чтоб не забыть потом: город укрепить надежно, – добавил Степан. – Вверх ли, вниз ли пойдем, – он теперь наш. Своих людишек посадим – править.

– Ийтить надо вверх, – сказал Ус.

На него посмотрели – ждали, что он объяснит, почему вверх. А он молчал, спокойно, несколько снисходительно смотрел на всех.

– Ты чего это с двух раз говорить принимаисся? – спросил Степан. – Пошто вверх, растолкуй.

– А пошто вниз? Тебя опять в шахову область тянет? – сразу почему-то ощетинился Ус.

– Пошел ты к курвиной матери с шахом вместе! – обозлился Степан. – Не проспался, так иди проспись.

– А на кой вниз? – не сдавался Ус. То ли он на ссору напрашивался. – Чего там делать?

– Там Астрахань!.. Ты к чужой жене ходил когда-нибудь?

– Случалось… Помоложе был, кобелил. – Ус коротко хохотнул.

– А не случалось так: ты к ей, а сзади – муж с топором? Нет? – Степан внимательно смотрел в глаза атамана, хотел понять: всерьез тот хочет ссоры или так кобенится?

– Так – нет; живой пока.

– Так будет, еслив мы Астрахань за спиной оставим.

– Ты-то вниз, что ли, наметил?

– Я не говорил. Я думаю. И вы тоже думайте. А то я один за всех отдувайся!.. – Степан опять вдруг чего-то разозлился. – Я б тоже так-то: помахал саблей да – гулять. Милое дело! Нет, орелики, думать будете! – Степан крепко постучал согнутым указательным пальцем. – Тут вам не шахова область, это правда. Я слухаю. Но ишо раз говорю вам: думайте башкой, а то нам их тут скоро снесут, еслив думать не будем.

– Слава те господи, – с искренней радостью молвил Матвей Иванов, – умные слова слышу.

Все повернулись к нему.

– Ну, Степан Тимофеич, тада уж скажу, раз велишь: только это про твою дурость будет…

Степан сощурился и даже рот приоткрыл.

– Атаманы-казаки, – несколько торжественно начал Матвей, – поднялись мы на святое дело: ослобождать от бояров Русь. Славушка про тебя, Степан, бежит добрая. Заступник ты народу. Зачем же ты злости своей укорот не делаешь? Чем виноватый парнишка давеча, что ты его тоже в воду посадил? А воеводу бил!.. На тебя же глядеть страшно было, а тебя любить надо.

– Он харкнул на меня!

– И – хорошо, и ладно. А ты этот харчок-то возьми да покажи всем: вот, мол, они, воеводушки: так уж привыкли плевать на нас, что и перед смертью утерпеть не может – надо харкнуть. Его тада сам народ разорвет. Ему, народу-то, тоже за тебя заступиться охота. А ты не даешь, все сам: ты и суд, ты и расправа. Это и есть твоя дурость, про какую я хотел сказать.

– Лапоть, – презрительно сказал Степан. – А ишо жалисся, что вас притесняют, жен ваших уводют. Да у тебя не только жену уведут, а самого… такого-то…

– Ну вот… А велишь говорить. А чуть не по тебе – так и лапоть. А все же послушай, атаман, послушай. Не все сапогу ходить по суху…

– Я не про то спрашивал. Черт тебя!.. Чего он молотит тут? – Степан поглядел на всех, словно ища поддержки. И к Матвею: – Я рази про то спрашивал?

– Так ведь еслив думать, то без спросу надо. Как есть…

– Ты, Матвей, самый тут умный, я погляжу. Все не так, все не по тебе, – заметил Ларька Тимофеев, и в глазах его замерцал ясный голубой свет вражды.

– Прямо деваться некуда от его ума да советов! – поддержал Ларьку Федор Сукнин. – Как скажет-скажет, так хошь с глаз долой уходи…

– Да ведь это про нас, про рязанских, сказано: для поговорки до Москвы шел, – отшутился Матвей. И посерьезнел. – Я што хочу сказать, Степан Тимофеич: ты ладно сказал – «думайте», а сам-то, сам-то не думаешь! Как тебя сгребет за кишки, так ты кидаисся куда попало.

Степан как будто только этих слов его и ждал: уставился на Матвея… С трудом разлепил губы, сведенные злой судорогой.

– Ну, на такую-то бойкую вшу у нас ноготь найдется, – сказал он и потянул из-за пояса пистоль. – Раз уж все мы такие дурные тут, так и спрос с нас такой же…

Ус, как и все, впрочем, обнаружил возможную скорую беду тогда только, когда Степан поднял над столом руку с пистолем… Ус, при своей кажущейся неуклюжести, стремительно привстал и ударил по руке с пистолем снизу. Грохнул выстрел: пуля угодила в иконостас, в икону Божьей Матери. В лицо ей.

Матвея выдернули из-за стола, толкнули к дверям…

Степан выхватил нож, коротко, резко взмахнул рукой… Нож пролетел через всю избу и всадился глубоко в дверь – Матвей успел захлопнуть ее за собой.

Степан повернулся к Усу… Тот раньше еще положил руку на пистоль.

Долго смотрели друг на друга.

В избе все молчали, и такая это была тягостная тишина, мучительная.

Степан смотрел не страшно, не угрожающе, скорей – пытливо, вопросительно.

Ус ждал. Тоже довольно спокойно, мирно.

– Еслив вы счас подымете руки друг на дружку, я выйду и скажу казакам, что никакого похода не будет: атаманы их обманули, – сказал Иван Черноярец. – Вот. Думайте тоже, пока есть время.

Степан первый отвернулся…

Некоторое время еще молчал, словно вспоминая что-то, потом спросил Ивана спокойно:

– С чего ты взял, что мы руки друг на дружку подымаем?

– К слову пришлось… Чтоб худа не вышло.

– Я слухаю вас. Куда ийтить? – спросил всех Степан.

– Вверх, – твердо сказал Ларька.

– Пошто? – пытал Степан.

– Вниз пойдем, у нас, один черт, за спиной тот самый муж с топором окажется – стрельцы-то где-то в дороге. Идут.

– И в Астрахани стрельцы.

– В Астрахани нас знают. Там Иван Красулин. Там посадские – все за нас… Оттуда с топором не нагрянут.

– Мы ишо про этих ничего не знаем, – заспорил с Ларькой Сукнин. – Можеть, и эти к нам склонются, верхние-то, с Лопатиным-то.

Разговор пошел вяло, принужденно. Казаков теперь, когда беда прошумела мимо, занимала… простреленная Божья Мать. Нет-нет да оглядывались на нее. Чудилось в этом какое-то недоброе знамение. Это томило хуже беды.

Степан понял настроение казаков. Но пока молчал. Ему интересно стало: одолеют сами казаки этот страх за спиной или он их будет гнуть и не освободит. Он слушал.

– Худо, что мы про их не знаем, худо, что и они про нас тоже не знают. А идут-то они из Москвы да из Казани вон. А там про нас доброе слово не скажут, – говорил Иван.

– Где-нигде, а столкнуться доведется, – настаивал Ларька; он один не обращал внимания на простреленную икону.

– Оно – так… – нехотя согласился Федор Сукнин.

– Так-то оно так, – вздохнул Стырь – так, чтоб только что-нибудь вякнуть. – Не везде только надо самим на рога переть. А то оно… это… к добру тоже не приведет.

– Вниз пойдем, у нас войско прирастет, вверх – не ручаюсь, – подал голос Прон Шумливый, казак, вырученный разинцами из царицынской тюрьмы – сидел там за воровство.

– Оно – так… – сказал опять Черноярец.

– Сдохли! – воскликнул огорченный атаман. И передразнил есаулов: – «Оно – так», «Оно – та-ак». – Помолчал и, повернувшись, заговорил спокойней: – Мой это грех – я стрелил. Я же не метил в лоб ей, нечаянно вышло… Что же теперь – и будем сидеть, как сычи? Закоптелыша прострелил!.. – Голос Степана окреп. – А как звонить начнут на всю Русь – проклинать? Куда побежите? Эх, други мои, советники… – Степан оглядел «советников», вздохнул: то ли правда никто из них не внушал ему счастливой веры, то ли притворился, что одни только горькие и опасные думы пришли вдруг ему в голову, когда он внимательно посмотрел на сподвижников своих.

– Непривычно, Степан, оттого и… боязно, – захотел объяснить Иван Черноярец свое и других состояние. – Не каждый же день ты их простреливаешь, эти… закоптелыши.

– Ты куда собрался, Иван? – перебил в нетерпении атаман. – Куда пошел?

Иван в простодушии не понял вопроса. Молчал. Смотрел на Степана. И Степан смотрел на него. Ждал. Очень хотелось ему, чтоб Иван сказал: «На Русь пошел, на бояр», и тогда бы Степан на это ахнул бы чем-то сильным, веским – он, видно, заготовил чем.

– А?

– Не пойму тебя, – признался Иван. – Никуда пока не пошел, сидим вот гадаем – куда.

– На бояр, батька! – выскочил сообразительный Стырь. Он сидел в углу, как раз под простреленной Божьей Матерью. – На Русь!

– А-а! Вон вы куда!.. – с готовностью повернулся к нему Степан. – А что же там, на Руси-то, нехристи?

– Крещеные, как же…

– Так какого ж вы дьявола? Нечаянно прострелил икону, у их уж коленки затряслись. А еслив они, бояры-то, возьмут да крестный ход перед нашим войском учинят? А они учинят – бог-то ихный. Возьмут да с иконами вперед вышлют? Что же мы?..

– Как это – бог ихный? – не понял Стырь.

– А чей? Твой, что ли?

– Наш тоже… Исус-то.

– Бог-то, он, можеть, и наш, да попы – ихные. А за кого попы, за того и бог. А то ты не знаешь, старый человек! Не насмотрелся за свою жизнь?.. Вот я и спрашиваю: возьмут они и выйдут встречь нам с иконами? Как тада?

Есаулы молчали. Положение, в какое поставил атаман казачье войско, нелегкое. Непонятно, как тогда? Не было вроде такого. Что-то не помнили казаки, чтобы когда-нибудь…

– Не было так никогда, – сказал Иван.

– Не было? – ожесточался Степан. – Будет! Это легко сделать, это не воевать. Вот – вынесли. Как мы тада, я спрашиваю? Ну?

– Давайте дело говорить! – уклонился было Ларька Тимофеев. – Про иконы какие-то затеяли…

– Это – дело! – сердито сказал Степан. И кулаком пристукнул в столешницу. – Я спрашиваю: как быть, еслив бояры и попы…

– А кто нас ведет?! – тоже вдруг обозлился Ларька. – Стенька Разин, я слыхал? Вот я и спрашиваю Стеньку: как нам тада быть, Стенька?

– Ты не вали все на меня. Я вас спрашиваю! И велю отвечать: как быть?

Вдруг дверь открылась, и вошел Матвей Иванов.

Все оглянулись… Опешили: никто не ждал такого.

Матвей с необъяснимой смелостью прямо шел к столу и смотрел на атамана. Как-то даже насмешливо смотрел.

– Загадки загадываешь, атаман, а ответ не знаешь. А заговорил ты про самое главное… Вот слушайте, как быть. – Матвей серьезно оглядел всех. С особенным значением поглядел на атамана. Вообще, кажется, Матвею нравилось учить. Так нравилось, что он страх забыл. – Тут вас, казаки-атаманы, могут легко поймать. Вышлют на вас баб, да стариков, да мужиков глупых с иконами… Да и даже пусть не вышлют, а наперед накликают на вас хулу божью: и выйдет, что вы – враги человеческие, а ведет вас сам сатана под видом Стеньки Разина… А идете вы – всех бить и резать. Вот где беда-то! Тут вам и конец. С войском воевать можно, войско можно одолеть, народа не одолеешь. Татарин – не этот татарин, а тот, старинный, – он посильней вас был, а застрял: с народом пошла война. Гиблое дело.

– Какой же ответ? На загадку-то… Ты знаешь? – спросил Стырь, крайне заинтересованный.

– Знаю. Оттого и зашел… Можеть, батька и убьет меня после, но уж не подсказать вам – это будет мой грех. Скажу, потом делайте как знаете. Ответ такой, казаки-атаманы: надо вам вперед попов и бояр рассказать мужику: идете вы делать божье дело. Как Христос учил? Скорей верблюд пролезет в игольное ушко, чем богатый попадет в рай. Вот весь и сказ: поднялись на богатых, а бедных идем заслонить от притеснителев… Вот. Нас, мол, можеть, сам господь бог послал.

– Это мы без тебя знаем, как говорить, – сказал Ларька ехидно. – Монах нашелся…

– Вы знаете, надо, чтоб мужик тоже знал. Вот это я и хотел сказать.

– Все? – спросил Степан, странно глядя на Матвея, не то удивляясь на этого человека, не то любуясь весело.

– Все. Запомните, что сказал. А то вам плохо будет.

– Спаси бог! Как можно не запомнить… Теперь я сделаю, чего не сумел давеча. – Страшно сдвинув брови, Степан потянул из-за пояса пистоль… Ус мгновенно развернулся и ногой загреб табурет под Степаном. Табурет вылетел; Степан упал. И, сидя на полу, направил пистоль на Уса…

Ус побелел. Но ни один мускул не дрогнул на его добром лице. Он смотрел на Степана. Выхватить свой пистоль он все равно не успел бы… И он ждал. На его могучей, изрезанной морщинами шее вспухала толчками толстая, синевато-багровая жила, точно вскрикивала о жизни.

Степан поднялся… Сунул пистоль за пояс.

– Там же пули нет, – сказал неохотно. – Уставились… Поиграть нельзя с дураками. – Видно, ему самому противной стала эта «игра» – надоело: все утро сегодня он то и дело хватается и хватается за пистоль. Сам как дурак сделался. – Поплыли дальше. – Степан поднял табурет, сел, поглядел на дверь…

Матвея в приказной избе уже не было. И никто о нем больше не напомнил, не сказал ничего. Утро какое-то кособокое вышло; утро-то какое – победное, а все чем-то да омрачается.

– Дальше так дальше, – беспечным голосом сказал Ларька.

– Куда плывем-то?

– Только одно хочу вам сказать, и запомните: все, что тут счас сказал Матвей, – это истинная правда. – Степан помолчал, чтоб как следует вникли в его слова. – Мне только обидно, казаки-атаманы, что мужицкая голова оказалась умней… ваших. – Не сказал «наших», сказал – «ваших». – А я от вас добивался… Это наука вам. – Степан подумал и все-таки добавил: – И мне тоже. Давайте корень копать… Ишо один наказ: мы на войне, ребятушки, и нечего кажный раз по сторонам оглядываться – то пришибли кого сгоряча, то… в икону попали. Да как же без этого? На войне-то!.. Вы што?