Текст книги "Записки Виктора Толстых"

Автор книги: Василий Купцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

* * *

Итак, дело было закончено. Повторное исследование трупа Котова Сергея Ильича все подтвердило. Были проведены специальные анализы, подтвердившие наличие паразитарных личинок в организме умершего – сначала по реакциям антигенов, а потом и напрямую гистологически.

Гражданка Котова была хоть и убийцей, но невольной. Ясно, что состава преступления не было. Естественно, она была отпущена домой. Под наблюдение психдиспансера. Не держать же ее в специальном учреждении. Но перед выпиской ей рассказали все. И даже принесли учебник по биологии для медиков. Горе этой женщины было вполне искреннее. Когда она поняла, что собственноручно погубила любимых ею людей.

Я проследил жизнь Варвары Петровны на протяжении дальнейших нескольких лет. Свои ведьминские замашки она оставила. Выбросила из дома все, что было связано с магией. А потом? Потом, как натура деятельная, нашла другой выход своим эмоциям. Пошла в церковь, каялась, молилась. Истово! Чем занимается и поныне. Среди местных верующих уже прослыла чуть ли не святой… Как известно, христиане больше любят раскаявшихся грешников, чем праведников. Ну да ладно, слыть святой сейчас уголовно не наказуемо!

Что еще? Я иногда встречаюсь с Леной. У нее госэкзамены. Если она примет решение после окончания института пойти работать в органы, то постараюсь ей помочь…

Рассказ – объяснение

В своих дальнейших рассказах я буду не раз ссылаться на записки Станислава Григорьевича. Откуда у меня появились таковые? Сама по себе эта история заслуживает отдельного рассказа.

Началась эта история следующим образом. Я получал в нашем архиве документацию для составления большого ежегодного отчета и мне нужно было поднять несколько старых документов тридцати сорокалетней давности. Их содержание не имеет отношения к данному повествованию, потому перехожу сразу к делу. Случилось совершенно невероятное – получив кучу папок и сев за стол для работы, я обнаружил, что мне по ошибке перепутали одну из папок. А так как я ее уже раскрыл и даже начал листать, то глаза сами собой прочитали кое-что. Я перелистал папку. Следствие вел Станислав Григорьевич Королев. 1937 год. Я захлопнул папку и отнес ее обратно архивариусу. Получил нужную. И тут в сознании всплыли строки из мельком увиденных страниц той папки. Слово «вампиризм», повторенное не менее двух раз. И тут я сообразил, что у меня в руках было то самое дело, о котором мне так хотелось узнать несколько лет назад (я уже описывал свой случай с двумя вампирами), но информации по которому я так и не получил. А сейчас я мог совершенно спокойно прочесть все нужное мне, но этим шансом не воспользовался. Не просить же папку с кучей грифов «сов. секретно» обратно. Что можно еще извлечь из данной ситуации? Я напряг свою память и вспомнил номер на папке. Аккуратно записал его в записную книжку, теперь я его не забуду. На этом можно поставить точку, больше ничего интересного в том архиве тогда не произошло.

Прошло некоторое количество времени. Я очень легко навел справки о специальном сотруднике госбезопасности Королеве С. Г. О том, что таковой существовал и вел ряд дел, мне сообщили легко, без проблем, как должное, ведь, как оказалось, он во второй половине тридцатых годов курировал то же самое, что я сейчас. Вел дело Гана, например. Но с 1938 года вся информация о дальнейшей деятельности Станислава Григорьевича была закрыта. Следовательно, была другая работа, по другому профилю.

Наши соседи по лестничной клетке поменяли квартиру. Новые соседи, пожилая супружеская пара, пригласила нас с женой в гости. Люди были явно простые, сердечные. Узнав, что я работаю в органах, мой новый сосед поинтересовался только моим званием, а потом извлек откуда-то бутылку настоящего марочного вина. Это сейчас, в середине девяностых годов, в бутылке с этикеткой «Черные глаза» налита бормотуха, а тогда это были настоящие вина. Я узнал, что мой сосед, звали его Станислав Григорьевич, давно уже вышел на пенсию. Бывший военный юрист. Подполковник, фронтовик, имеет награды, в том числе и очень редкий тогда орден «Отечественной войны» первой степени. Потом, при очень добром старом Брежневе, такие ордена роздали всем фронтовикам. Но в начале семидесятых годов они еще были редкостью.

Мы побеседовали на разные темы, Станислав Григорьевич рассказал пару военных баек. А его жена, лет на десять младше его, но уже в летах, принесла семейный альбом и начала демонстрировать старые фото моей половине. Я взглянул мельком. На одной из фотографий, явно переснятой с какой-то другой, был увеличенный портрет хозяина в форме и надпись белым (писали, разумеется, темным, но по негативу) Королев С. Г. 1929 год. В этот момент мои мозги расклинило. Я понял, кто сидит передо мной. Вот бы порасспросить! Но он наверняка ничего не ответит. Попытка не пытка? Мои шансы увеличатся, если мой новый знакомый узнает, с чем я сейчас работаю. И проверит.

– Так Вы Королев Станислав Григорьевич, – начал я, будто бы удивляясь, – я встречал Ваше имя в некоторых старых документах.

– Вы занимаетесь историческими исследованиями? – улыбнулся Станислав Григорьевич.

– Да нет, просто я занимаюсь сейчас некоторыми делами, которыми занимались когда-то и Вы, – сказал я.

– Я?

– Скажем, имя «Ган» Вам чего-нибудь говорит?

– У меня плохая память на имена, – вежливо ответил Станислав Григорьевич, – так много всего за эту жизнь прошло людей перед глазами…

Мой сосед, казалось бы, уклонился от ответа. Но слово «людей» было сказано с чуть измененной интонацией. Непосвященный не понял бы.

– А как Вы смотрите на то, чтобы махнуть куда-нибудь на Оку порыбачить? – он перевел разговор на другую, возможно более интересную для него тему.

Разумеется, он навел обо мне какие-то справки. Прямо не сказал, но потому, как он обратился ко мне через несколько дней по имени и отчеству (а я ведь ему представился только по имени и фамилии), я понял, что теперь и он знает, кто перед ним. Вернее, уверен…

Мы частенько общались в течении последующих лет. Как и многие отставные военные, Станислав Григорьевич обожал посидеть с удочкой на берегу реки, а то, как он обожал удить ершей, говорило о том, что мой сосед поработал в свое время и в прокуратуре (это не ошибка в предложении – всем известно, что прокуроры любят почему-то выуживать именно ершей). Благодаря рассказам Станислава Григорьевича моя копилка интересных историй обогатилась множеством военных и милицейских баек, часто анекдотов. Он много рассказывал. Но вот о том периоде, когда он был моим предшественником по этим самым делам, и что он делал после этого, Станислав Григорьевич не сказал ни слова. Я тоже помалкивал. Но однажды, будучи с ним вдали от города, у костра, высказался. Не помню дословно того, что я ему сказал, но суть сводилась к следующему: хранение тайны – дело святое, но если он умрет, а ведь Станислав Григорьевич был очень стар, то люди могут никогда и не узнать о многом, что им знать было бы полезно. И добавил, что так как большинство документов по старым делам нашего профиля уничтожены, то, возможно, он сейчас остался последним источником такой информации. Станислав Григорьевич ничего не ответил, но то, что он долго молчал после моих слов, говорило за то, что они произвели на него какое-то впечатление. Чего время тянуть – я так ничего и не добился от старика.

Прошло несколько лет. Станислав Григорьевич, по требованию своей супруги, переехал на ее родину, в Ростовскую область. Мы не переписывались. И вот в 1984 году мне пришел по почте объемистый пакет. Из Ростовской области, от Станислава Григорьевича. Раскрыв пакет, я обнаружил в нем другой, тщательно заклеенный и письмо, адресованное мне.

«Уважаемый Виктор Степанович!

Я долго думал над теми словами, которые Вы сказали мне тогда на рыбалке. Возможно, я действительно последний живой свидетель и участник многих интересных событий, происходивших со мной в тридцатые – сороковые годы, до и после войны. Однако данная мною присяга не позволяет, как Вы, Виктор Степанович, прекрасно понимаете, рассказать об этих делах даже Вам, даже учитывая то, что и Вы во многое посвящены.

Когда я узнал, что неизлечимо болен, то начал писать. Все мои записи сейчас перед Вами, в пакете. Если Вы читаете сейчас это письмо, то это означает, что я умер, пакет должен переслать Вам один мой друг, ни во что не посвященный. Честный человек, старый товарищ, которому я верю.

Но, повторяю, сейчас, в момент получения пакета, мои записи читать еще нельзя. Я наполовину нарушил присягу, посылая их Вам, но при этом надеюсь на Вашу честность и добросовестность, ведь если Вы сейчас вскроете этот пакет, то это будет означать нарушение служебного долга с моей стороны. Поэтому подождите. Всего восемь лет.

Я навел о Вас справки. И побеседовал с некоторыми товарищами, которые подтвердили мне Вашу честность и добросовестность. Что Вы никогда не нарушаете своего слова и никого еще не подводили. Поэтому я и решил положиться на Вас. Но все равно, сейчас меня охватывают противоречивые чувства. Нарушаю ли я сейчас присягу? Скорее всего, да…

Если к 1992 году произойдут события, после которых моя присяга Советскому Союзу потеряет значение, то открывайте пакет, читайте и поступайте далее с этими материалами по своему усмотрению. Если же ничего такого не произойдет, то уничтожьте пакет, не вскрывая.

Может, и не стоит давать Вам советов, но все-таки спрячьте этот пакет где-нибудь подальше от дома.

Желаю Вам успехов в Вашей дальнейшей работе. И будьте осторожны со своими подопечными – они гораздо опаснее, чем выглядят поначалу! Берегите здоровье!

С уважением и прощайте

12 ноября 1983 года. Королев С. Г.»

Я, разумеется, не стал вскрывать внутреннего пакета. И последовал совету старика – спрятал пакет очень далеко, запечатав в пластиковую пленку и закопав километрах в двухстах от Москвы, в месте, где был первый раз. И не зря. Через пару недель мне пришлось писать бумаги, излагая подробности контактов со Станиславом Григорьевичем за то время, пока он был моим соседом. Вопросов по дальнейшим контактам не было, поэтому мне не пришлось решать дилеммы – говорить или не говорить о пакете.

В течение последующих лет у меня неоднократно бывали скрытые обыски. Они обычно совпадали со сменой власти в нашей стране – стоило умереть очередному генсеку или смениться руководству Комитета, тут же я находил в своих вещах некоторый непорядок. Связи с получением пакета не было, о нем никто не подозревал, первые обыски состоялись еще при жизни Леонида Ильича. Последние – после обстрела Белого дома. Сейчас, кажется, оставили в покое. Правда, были другие визиты, мафии, к примеру. Интересовались Ганом, показывали фото какого-то его двойника на сцене. Поет, понимаете ли. Да всякий, кто близко знаком с Ганом, прекрасно знает, что он свое пение может использовать разве что для пыток слушателей… Как Шерлок Холмс скрипку. Ежику понятно, что это – двойник! Но я отвлекся от темы.

После того, как все республики заявили о своей самостоятельности, а Горбачев остался президентом не пойми чего, я понял, каких событий попросил меня дождаться Станислав Григорьевич. Он знал все заранее! Но я не спешил. После второго заезда танков в Москву и телевизионного шоу с обстрелом Белого дома я понял, что возврата не будет. И не будет больше Советского Союза. А потому Станислав Григорьевич теперь уже свободен от присяги. Россия – правопреемница? Я что-то не знаком с документами, в которых Советский Союз назначал бы себе наследников на случай кончины…

Итак, теперь можно было с чистой совестью открывать пакет покойного Королева. Что я и сделал. Последнее время я стал осторожен. Прежде всего снял фотокопии, убедился, что все фотографии хорошо получились, и зарыл пакет снова. А по запискам Станислава Григорьевича я начал писать литературное произведение. От первого, его, Королева, лица. На тот момент, когда вы читаете эти строки, это произведение еще не готово. Поэтому заранее извиняюсь за парадоксальную ситуацию – я буду ссылаться на факты из книги, которая еще не написана. Но записки, вот они, существуют в реальности.

ГЕМАТОГЕН
Фантастический рассказ

Еще при первом просмотре воспоминаний Станислава Григорьевича я отметил для себя пару абзацев, имевших непосредственное отношение к таинственному делу, с которым мне пришлось столкнуться в начале семидесятых годов. Тогда я кое-чего не понял. Но сейчас все встало на свои места, мне стало ясно, как ловушка, задуманная в тридцатые годы, могла сработать почти сорок лет спустя.

Почему меня пригласили тогда, в первое появление «феномена»? Я уже был порядком известен как специалист особого рода, не раз сталкивавшийся с совершенно необычными человеческими и парачеловеческими существами. И, главное, Виктор Толстых – победитель злого вампира! Разумеется, ту историю с женщиной-вампиром засекретили, но шила в мешке не утаишь, особенно от своих! Вот так меня и пристыковали к еще одному делу.

Итак, опять детский интернат. Опять – это вспоминая дело с тем мальчиком, Абадоном. Неприятные воспоминания. Сейчас дело было проще. С какого-то момента было замечено, что кое-кто из детей стал явно хуже выглядеть. Если вы сталкивались с детдомовцами семидесятых, то должны знать, что они и так особой полнотой не страдали. А тут – уж слишком явно! Налицо была явная бледность. Врач испугался – а вдруг что-нибудь инфекционное ведь за эпидемию придется отвечать – тщательно осмотрел ребят, взял анализы крови. Сразу бросилась в глаза бледность слизистых оболочек под веками. Анализы только подтвердили резкое падение содержания гемоглобина. И были взяты повторно, направлены в Москву. Далее. При тщательном осмотре были найдены странные маленькие ранки на телах детей. Кровопотеря? Ранки налицо. А тут еще ответ пришел из клинической лаборатории – изменение показателей крови в совокупности указывало на то, что имела место кровопотеря. Возможно, неоднократная. Дети были госпитализированы. И было открыто дело.

Что же касается следствия, то проводивший его сотрудник, опираясь на факты потери крови и наличие ранок у детей (кстати, это были мальчики лет восьми – десяти), предположил, что в районе действует какая-то религиозная секта. Дети осторожно допрашивались. Ничего. Попробовали гипноз. Даже и под гипнозом потерпевшие не смогли вспомнить ничего, хоть как-то объясняющего все эти дела. Это могло означать только одно из двух – дети либо спали, либо находились под гипнозом в момент совершения над ними преступного деяния. Были проанализированы контакты детей, прогулки. Двое из заболевших вообще не имели прогулок за последние два месяца (в интернате практиковались и такие наказания). Гуляли обычно группами. Все это указывало, что, если преступные действия и имели место, то они происходили внутри интерната. Там дети постоянно находились вместе. Никто неожиданно не засыпал. Значит что? Только одно. Кровь бралась во время сна. Итак – виновники кто-то из сотрудников. Минимум двое. Следователь предположил, что кто-то из сотрудников, имевших доступ к приготовлению и раздаче пищи, подкладывал детям снотворное на ужин. А потом, не без помощи сторожа, совершались какие-то деяния. Возможно, ритуалы. И крайне маловероятное чтобы кровь кто-то покупал. Против этой гипотезы было только одно – полное отсутствие следов крови на постельном белье.

Что дальше? Велись интенсивные допросы подозреваемых. Особенно сторожей – их было двое, дежурили посменно. Одновременно по всему городу искали сектантов. И даже нашли одну секту, поклоняющуюся Сатане. Только одно не получалось – не было никаких контактов с детским интернатом у тех сектантов. Вообще ни одной ниточки!

А тут еще у двоих ребят обнаружились те же признаки. Что же это делается? Что за преступники такие, что не пугаются следствия, допросов… Может, мы имеем дело с душевнобольным, вообще невменяемым? Или? Кто-то вспомнил о живущих в теплых странах рукокрылых, занимающихся вампирством. А не сбежала ли такая тварь из какого-нибудь зоопарка? А сейчас притаилась где-нибудь на чердаке интерната. Забавно, но даже этой возможностью решили не пренебрегать. Послали запросы. По зоопаркам. Нет, разумеется, никакие кровососущие рукокрылые не улетали на волю за последние сто лет, по крайней мере… Но на всякий случай был обшарен весь интернат, особенно чердак и подвальные помещения.

Неизвестно, чем бы могло закончиться это следствие, возможно, была бы, так сказать, совершена судебная ошибка, а грубо говоря, могли посадить совершенно невиновных людей. Ведь уже пошли слухи. А в таких случаях виновные должны предстать…

Но тут произошло событие, разом перевернувшее все… Дело было ночью (как совершенно справедливо и предположил следователь, только ночью такое и могло происходить…). Дети в одной из палат были разбужены среди ночи. Шум. Драка. Дрались двое мальчиков, родные братья. Дрались зло, не соблюдая обычных для мальчишеских сражений «благородных» ограничений. А чуть спустя, продрав глаза, проснувшиеся дети заметили нечто, приведшее их в состояние крайнего страха. У обоих братьев на губах была кровь. А у старшего изо рта клыки прямо-таки торчали… Через несколько секунд комната опустела. И лишь отбежав чуть ли не на другой конец здания, дети заметили кровь и ранки на шее одного из мальчиков. Разумеется, явились взрослые, вызвали милицию, подняли с постелей следователя и экспертов.

Братья – сироты, Витя и Вова Браиловские, никакого сопротивления при задержании не оказали. И не стали ничего скрывать. Допрашивались они раздельно. Итак, что же мы узнали?

Ничего достойного внимания с младшим братцем, Володей, не происходило до той самой злополучной ночи. Итак, в ту ночь мальчик проснулся далеко за полночь с ощущением странного голода. Все чувства были обострены, мальчик слышал то, что делалось вдалеке от него, ощущал кучу необычных запахов. В том числе и какой-то сладкий, привлекающий запах. Мальчик пошел на этот запах как заколдованный. И запах привел его в другую палату, где он увидел своего брата, приникшего губами к шее спящего мальчика. Тут малыш понял, что привлекал его именно запах той крови, которую высасывал сейчас его брат. Ему страстно захотелось того же. Он бросился на Витю, отшвырнул его в сторону и попытался пососать сам из раны. Но брату это не понравилось, началась драка. Остальное известно…

Теперь то, что удалось узнать от Вити Браиловского. Около пяти месяцев назад со старшим братом начало происходить примерно то же самое, что мы только что узнали от младшего. Но, в отличие от второго случая, мальчик долго не мог понять, что же он, собственно, хочет. Не спал по ночам, бродил, мучился.

Помог разобраться в себе случай. Всего-навсего маленький комар, сосавший кровь у приятеля, когда тот спал. Комарик взлетел, успев напиться крови, но был пойман и раздавлен в руке будущего вампира. Который вдруг решил лизнуть ту капельку крови, что осталась от раздавленного насекомого. И которая перевернула всю его жизнь. Как он завидовал тогда этому комаришке. И обдумывал, как сделать то же самое. Хотелось крови. Причем этого самого приятеля, кровь которого он испробовал посредством комара. Две ночи Витя крепился, потом решил – будь что будет! И среди ночи приник к шее приятеля. Долго ласкал кожу языком, потом начал прикасаться зубами. И в тот момент почувствовал, как растут клыки в его собственном рту. О вампирах Витя слыхал. И теперь знал, кто он. И что его приятель не проснется от его укуса, он будет спать… Тогда впервые он напился крови.

За последующие месяцы Витя перепробовал почти всех. Чья-то кровь ему нравилась больше, чья-то меньше. Тем, чья кровь оказалась вкуснее, меньше повезло. Они стали слабеть и бледнеть. Попали в больницу.

Но Витя был осторожен, очень осторожен. И сколько еще могло бы это все продолжаться – неизвестно, но на беду у него был глупый, неразумный братишка… Пробовал ли он кровь брата? Нет!

* * *

Итак, вот он я, Виктор Толстых, призванный Советской Отчизной для раскрытия страшного преступления. Другими словами, я подключился к следствию. Если все силы остальных сотрудников были направлены на выяснение, откуда взялись эти двое ребят, кто были их родители, были ли у них какие-нибудь особенные контакты, то у меня сразу появилось определенное подозрение в несколько иной плоскости. Я предположил, что склонность к вампиризму у них была заложена ранее, врождена или запрограммирована – не все ли равно в тот момент. Но вот она начала проявляться. Значит, был какой-то фактор, спровоцировавший эти проявления.

Предположим, что это фактор времени. То есть, во столько-то лет срабатывают внутренние часы и активизируется некий вампирический центр в голове. Против этого объяснения говорило следующее. Один брат старше другого (по медицинским нормам – не менее чем на одиннадцать месяцев, быстрее просто не получится у матери, учитывая беременность и женские циклы), а разрыв в проявлении наклонностей составил всего около трех месяцев.

Следовательно, был некий внешний фактор. Который можно и должно было найти. Началась кропотливая работа. Беседы с персоналом, которому эти допросы не просто надоели, они уже во всех печенках сидели. Беседы с детьми из интерната, всякий раз придумывавшими все новые подробности, причем эти подробности вдруг проявлялись в показаниях всех детей сразу. Оно и понятно, небось соберутся вечером, кто-нибудь расскажет страшилку, а потом они все ее мне по очереди и пересказывают, причем большинство уверены, что так и было на самом деле. Возраст такой – дети живут в некоем фантастическом мире. А этим ребятам сейчас даже бессмысленно говорить, что сказки – ложь, Деда Мороза нет и так далее. После того, как они сами столкнулись с поистине сказочными ужасами…

Особенно трудны были беседы с братьями, больными вампиризмом. Но эти беседы были необходимы. Я поставил для себя задачу как можно точнее определить дату начала заболевания. Она, само собой, не должна была быть позже проявления первых признаков, первых странных желаний. Вот время их появления я и выяснял. На это ушла неделя достаточно тяжелой, а, главное, крайне неприятной работы с маленькими вампирами. И вот, в результате тяжких трудов, я выяснил примерно эти две даты. И очень хорошо, что работал интенсивно. Вампирчиков забрали. Куда? Мне не сказали. Закрытая информация.

Итак, дело закрыли. То, что вели местные следователи. Но у меня было свое «дело», его пока никто не закрывал. Вернее, я мог бы его закрыть в любой момент, но решил еще немного покопаться. Сверху мне не мешали, вероятно, моя дальнейшая работа над этим делом была сочтена небесполезной.

Кстати, я уже отмечал, что следователями была проделана колоссальная работа по выяснению всех подробностей жизни больных ребят. Поскольку я имел полный доступ к этой информации, поделюсь ею и с читателями. Итак, эти дети находились в сфере государственных служб с самого рождения. Дом ребенка, дошкольные детские дома, интернаты – все легко прослеживалось. Родители неизвестны. Поступили в один и тот же дом ребенка с разрывом в год. Из одного и того же родильного дома. И вот тут-то и была найдена единственная в этой стройной системе прореха. Следователь не поленился сам съездить в тот родильный дом, откуда, согласно документам, были переведены эти малыши. Так вот, сколько ни рылись в архивных документах, не смогли найти не только свидетельств о рождении этих ребят – что не удивительно при таком бардаке как в стране в целом, так и в медицинских учреждениях в частности, но даже и документов об отказе от материнства и свидетельств о переводе младенцев в дом ребенка. А вот это уже было удивительно. Ведь такие документы хранят бережно, ведь именно они, бывало, являлись источником скандалов даже через двадцать лет… Что же касается документов, сопровождавших детей в дом ребенка, то они были в сохранности и производили впечатление подлинных. Экспертиза не выявила никаких данных за то, что эти бумаги могли бы быть поддельными.

Каков же общий вывод? Дети взялись неизвестно откуда. Но с «правильными» документами. Следовательно, все это было сделано либо с ведома неких высоких сфер, либо это делали люди, имевшие доступ… И мне стало все более казаться, что я расследую просто какой-то секретный эксперимент. Но почему же тогда меня не останавливают? Может, моему начальству тоже интересно? Или какая-нибудь межведомственная борьба?

Кстати, что могло быть десять лет назад? Да все! Веселые были времена, при Хрущеве и чуть позже. Секретный эксперимент? Пожалуйста! Если уж злые языки утверждали, что первую космонавтшу Терешкову Никита Сергеевич поженил с космонавтом Николаевым для опыта… Куда уж дальше!

Что ж. Продолжим. У меня есть даты. Примерные, конечно. Но это лучше, чем ничего. С чем же их сопоставлять? Сразу приходит на ум, что надо поговорить с врачом интерната, посмотреть медицинские карты. Какая-нибудь невинная прививка. Или болезнь? Главное, что качественный характер этих неизвестных факторов должен совпадать, и при этом они должны были повторяться не менее двух раз с разрывом, близким к величине разрыва между начальными проявлениями болезни у братьев. Но что это за «они»?

Я отправился беседовать с врачом, мужчиной лет тридцати пяти, Авериным Павлом Владимировичем. Кажется, ему и самому было крайне интересно. Мы начали вместе рыться в документации. Нет, никаких прививок в районе этих дат не проводилось. А эти два мальчика вообще ничем никогда не болели. Отметим, кстати!

Оставалось одно. Сидеть, думать, вспоминать. Этим и занялся доктор, время от времени понукаемый моими вопросами и предположениями. И вот, наконец, наши труды были вознаграждены.

– Стоп! – сказал доктор, – я вспомнил, что повторялось каждый раз. И как раз примерно в эти даты. Витамины!

– И как часто вы даете витамины детям? – сразу остепенил я его.

– Раз в квартал, – ответил Павел Владимирович.

– А что даете, записываете?

– Что присылают по разнарядке, то и даем, себе не оставляем, на сторону не продаем, – ответил доктор почти обиженно, потом понял суть вопроса и ответил по существу: – да, обычно я записываю в журнал.

Он нашел свои записи, мы начали разбираться. Записи были малопонятны, мне пришлось выписать все на отдельную бумажку, составив самодельную таблицу. Что давали и когда. Не было ли чего-нибудь совершенно нового? Посмотрели за два года назад. Все повторялось. Я смотрел на выписки и думал. Поливитамины – это раз.

– Поливитамины присылают одинаковые или разные? – спросил я доктора.

– Разные, – ответил тот, – причем даже в одной партии могут быть несколько видов.

– И как вы тогда их раздаете?

– Каждому по одной. Поливитамин и все…

– Так, значит поливитамины отпадают.

– Точно так же можете не принимать во внимание и рыбий жир, – усмехнулся врач, – его выпивают далеко не все, а с десятилетними мы и не настаиваем…

– Хорошо, – сказал я, – далее идет аскорбиновая кислота.

– Ничего не могу сказать. Вряд ли…

– В каком виде ее присылают?

Врач продемонстрировал упаковки. Так, завод витаминов. Аскорбиновая кислота 0.025 с глюкозой 5.0 грамма. Может, вместо этих таблеток лежало что-нибудь другое? Я задал соответствующий вопрос.

– Все может быть, – ответил Павел Владимирович, – но я и сам частенько лакомлюсь. А этот сильный кислый вкус плюс приторная сладость глюкозы – здесь трудно с чем-то спутать. Да и упаковки были запечатаны. Нет, подозрений никаких не было.

– А это еще что такое? – удивился я, – гематоген? Неужели тот, по одиннадцать копеек, который племяш у меня все выпрашивает, когда мимо аптеки прогуливаемся?

– Он самый, – кивнул врач, – было даже какое-то циркулярное письмо по этому поводу.

– Можно взглянуть?

– Да, ищу, ищу, – доктор рылся в бумагах очень долго, но, наконец, письмо было найдено. Я тут же его присовокупил к остальным бумагам в своей папке. Появилось внутреннее чувство, что след взят.

– Гематоген – это препарат, изготовленный из бычьей крови и какао. Улучшает кроветворение. Кровь, оно конечно, звучит… покачал головой Павел Владимирович, – но какая тут может быть связь? Ведь кровь бычья.

– Мало ли что.

– Да вот, читайте сами аннотацию.

Я прочитал. Ничего нового. Что такое гематоген, я знал давно, не стану же я покупать своему племяннику неизвестно чего.

– Аннотация – это хорошо! А теперь, пожалуйста, сам гематоген, – попросил я, – если остался.

– Ну если еще не весь растащили, то должен быть, усмехнулся врач.

Нашел коробку. Пустая. Я даже слегка расстроился.

– Ничего, – чуть покраснел врач, – у меня есть еще пара плиток.

Честный человек. Другой бы скрыл. Пара гематогенин оказалась лежащей у него в тумбочке возле пачки чая и сахара. Нетрудно было догадаться, что эти плитки доктор приберег для себя. Вместо шоколадок к чаю…

Я изъял гематоген и сразу поехал в лабораторию. Свою. Где отдал в один отдел циркулярное письмо, а в другой, на биохимию, сам гематоген. И стал ждать. Потом, не выдержав, зашел. Бумага была вроде бы настоящая, вот только никто таких писем по интернатам и прочим детским учреждениям не посылал. Зато меня самого послали (куда подальше) в лаборатории. Приходите завтра!

А назавтра меня вызвал начальник и сообщил, что это дело все-таки закрыли. И чтобы через час папка с моим заключением лежала у него на столе. Вместе со всеми вещественными доказательствами. Куда я отправился после этого? Правильно, в лабораторию.

– Слушай, может быть, мы ошиблись, – сказал мне знакомый эксперт, – у тебя нет еще таких образцов гематогена?

– Разве двух штук мало? – удивился я.

– Такое впечатление, что их кто-то съел, – даже смутился эксперт.

– Так что же не так в анализах? – спросил я, глядя ему в глаза.

– Да, ошибка, наверное…

– И все-таки?

– У этого гематогена реакция на человеческую кровь. Те же антигены. Можно подумать, что кровь для изготовления этих плиток брали не на скотобойне, а в пункте переливания крови…

Никаких письменных заключений в лаборатории я, естественно, не получил. И в деле писать об этом непроверенном анализе не стал. Но начальнику своему сообщил. Он долго смотрел на меня, а потом сказал тихо:

– Эх, парень, опоздали мы с тобой родиться…

То, что он хотел тогда сказать, я понял только, прочитав записки Станислава Григорьевича. Все стало на свои места.

* * *

Итак, было дело о вампирах в Народном Комиссариате. Раскрытое благодаря стараниям двух следователей (одним из которых был автор записок) в том самом злополучном тридцать седьмом году. Целый отдел вампиров. Их тогда расстреляли.

И был доктор Люленфельд. Специалист по ядам, бактериологическому оружию и так далее. Личный отравитель Сталина? Или, наоборот, неоднократный спаситель? Кто его знает, ведь Станислав Григорьевич так высоко не залетал.