Текст книги "Возвращение Остапа Крымова"

Автор книги: Василий Катунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

ПЕЧКИ-ЛАВОЧКИ

Если в споре рождается истина, то в пьяном споре рождается сразу двойня.

Остап Крымов («Философские записки»)

Когда мужчины собираются в количестве больше двух и начинают пить, они говорят о деньгах. Когда они уже напились, говорят исключительно о женщинах, что вытекает, естественно, из первой темы и является ее продолжением. Судя по всему, трое мужчин, расположившиеся за столиком кафе «Дубрава», пили уже давно, потому что говорили о женщинах.

Многие циники стали ими только потому, что женились по первой любви, – говорил Нильский, обращаясь к Гиршману, который оставался самым трезвым из всех. – Брачный союз – это игра на алименты. И выигрывает этот приз всегда женщина. Ничьей не бывает. Как говорит Крымов: свято место стало вдруг невестой. Какое бы ни было золотое сердце у мужа, женщина все равно предпочтет железный член соседа.

Да, точно, – подхватил захмелевший главбух Костомаров, – женщина, как водка, – вначале согревает, а затем делает дураком.

Почему при разводе спрашивают причину, а при регистрации брака – нет? – стукнул Нильский кулаком по столу.

Тише, Сан Саныч, не надо так горячиться, – попытался успокоить его Гиршман. – Если любовь слепа, то супружеская жизнь – гениальный окулист. Моя Песя всегда ошибочно считала, что даже камень в сердце можно размягчить любым другим, но только драгоценным. Но причем тут деньги к личной жизни? Я, конечно, понимаю, что жизнь – это театр, потому что за это зрелище еще надо и платить. Но почему кассиром должна быть именно моя жена?

Женщины в пять раз хитрей мужчин, – заявил Нильский, наливая по новой.

– Они великолепно понимают, что лучший способ вывернуться из собственной лжи – заставить лгать другого. Все так вывернут… Это коварные многоликие существа. Они любуются красивыми мужчинами, обожают умных, влюбляются в добрых, восхищаются смелыми, выходят замуж за сильных, а спят со всеми сразу. И при этом всех доканывают своими советами.

Всем известно, что Бог создал вначале мужчину, а потом уже женщину, чтобы она не замучила его своими советами, – высказал мысль Борух и взялся за рюмку. – А тут еще эти концентраты. Вы не представляете, сколько времени высвобождает «Галина Бланка» у моей жены, чтобы она могла пилить меня дополнительно.

Костомаров недовольно крякнул.

Вот я – вдовец и скажу вам, Борух, что не всегда согласен с вами, – сказал мрачный главбух. – От женщины тоже польза бывает в доме. Если бы вы были на моем месте, то узнали бы, как трудно остаться без женщины.

Знаю, – прервал его Гиршман, – таки невозможно. Это не я сказал, это народная мудрость. Как говорит ваш Крымов, не следует гнаться за троллейбусом, экономической реформой и женщиной – за ними появятся новые.

Нильского, набравшегося больше всех, тянуло на агрессивные оттенки в оценке женского вопроса.

Кто сказал, что женщине столько лет, на сколько она выглядит? Эту байку придумали сами бабы с появлением косметики, – напыщенно сказал Нильский. – Женщине столько лет, на сколько выглядит ее мужчина. Мужчина – вот истинная ценность в этом мире. Давайте выпьем за мужчин, граф, – предложил Нильский, чокнулся со всеми и залпом осушил рюмку.

Гиршман только пригубил водку, а Костомаров медленно и вдумчиво влил в себя весь алкоголь. Занюхав эфирные пары корочкой хлеба, Сан Саныч откинулся на спинку пластмассового креслица.

А ну их к монахам! Как говорит Крымов: «Я помню чудное мгновенье – передо мной оделась ты»… А я вот никогда не жалел, что я мужчина. Мужчиной быть гораздо лучше. Свобода – раз. Потом… – Нильский начал вспоминать дополнительные преимущества обладателя мужского пола, но его перебил Костомаров:

Женщины живут дольше мужчин.

Не все, – уточнил Гиршман, – а только вдовы.

Да разве это жизнь! – загорячился Нильский. – А пеленки, стирки-варки. Б-р-р-р! Ни за что в жизни! Если у мужчины сильная воля, он всегда добьется того…

…чего хочет его жена, – помог Борух закончить Нильскому мысль. Затем Гиршман, что-то вспомнив, издал звук, напоминающий скрип амбарной двери, что для тех, кто его знал, означало, что он засмеялся.

В то же время лицо президента было мрачно-непроницаемо.

Напрасно вы, Борух, потакаете женщинам. Это у вас национальное, – не теряя агрессивного тона, заявил Нильский. – Они не понимают юмора. Их интересует только одно: чтоб у подруги было не лучше, чем у нее. Зависть – двигатель прогресса женской натуры. Как говорит Крымов: «Лучше журавль в борще, чем у соседа синица в руках». Все бабы стареют и желтеют от излишнего количества желчи. Причина всех их болезней – жаба. А живут они так долго из вредности. Все женщины – стервы!

Неожиданно перед глазами Нильского встал образ княгини, и он добавил:

В той или иной мере.

Согласен, – мрачно добавил Костомаров. – Сколько помню, мы с моей ссорились. Я ей говорю – экономней, экономней. А она мне – а что это такое?

Для женщины экономить – это значит заштопать мужнины носки, стоящие пятьдесят копеек, и перелицевать его костюм тридцатилетней давности, – пояснил Гиршман.

А что значит экономия для мужчины? – задал вопрос Костомаров из профессионального любопытства.

Как что!? – удивился Гиршман. – Это одно из двух: либо надо меньше занимать, либо меньше отдавать.

Кстати, о деньгах, – встрепенулся Нильский. – Борух, займите мне двадцать гривен на неделю. Крымов крайне нерегулярно выдает на карманные расходы.

Гиршман мгновенно принял траурное выражение лица.

Как раз сегодня это будет очень неудачно. Давайте лучше завтра.

Завтра? Опять завтра? – возмутился Нильский. – Никаких завтра. Я уже обанкротился один раз, предоставляя отсрочки.

Если вы, Сан Саныч, любите цитировать Крымова, – резонно заметил Гиршман, – то у него есть еще одна хорошая пословица: семь раз поверь, один займи.

Если в разговоре пьяных мужчин произошел поворот от женщин к деньгам, то это верный признак того, что вечеринка заканчивается. А значит, заканчивается констатация истин, отцовство которых всегда трудно определить, когда они рождаются в споре сразу трех мужчин, к тому же и нетрезвых.

В теплой компании, проводившей свое заседание в «Дубраве» по случаю присвоения Боруху Гиршману звания графа, не хватало еще одного члена, и четвертый стул и прилагаемая к нему рюмка пустовали. Жора не пришел. И на то у него были веские основания. Дело было в том, что, направляясь на рандеву, Пятница неожиданно обнаружил хвост. Сразу же при выходе со двора москалевской резиденции он обратил внимание на пыльную голубоватую «восьмерку», примостившуюся в неудобной позе в конце переулка. Жора точно знал, что раньше он эту машину в микрорайоне не видел. Наклонившись, чтобы якобы перевязать шнурки, он из-под мышки внимательно посмотрел на подозрительный объект. За рулем сидело двое, один в черных очках. Мотор работал. Жора выпрямился и неспешной походкой пошел в сторону центра. Обладая даром видеть затылком, он отметил, что машина осталась на месте. Дойдя до магазина, Жора опять перевязал шнурки и установил, что сзади все чисто. Еще около получаса он кружил вокруг близлежащих домов, проверяя наличие второго и третьего уровней наблюдения. «Показалось», – пришел он к выводу и зашел в магазин. Купив бутылку «Хереса» для предстоящего фуршета, Жора вышел на улицу и чуть не ударился о знакомую «восьмерку», стоявшую прямо у выхода. «Грубо работают», – мелькнуло у него в голове, но неприятный холодок прошелся по напрягшемуся телу.

Жора очень медленно двинулся вдоль улицы. Машина осталась на месте. Минут пятнадцать он шел, не оборачиваясь и считая повороты. По выведенному им лично правилу, если хвост будет следовать за ним двадцать один поворот, то это – слежка. После двадцать второго поворота Жора опять присел завязать шнурки. Подмышечный взгляд показал отсутствие машины. «Они передали меня второму звену. Наверняка пешее наблюдение», – решил Жора и оглядел улицу. Моментально он выхватил из толпы серую неприметную личность с газетой и таксой на поводке, с напускным интересом разглядывающую витрину обувного магазина. «Вот хитрецы, думают ввести меня в заблуждение этим примитивным номером с собакой», – подумал Пятница. После этого Жора решил применить более активную тактику. Быстрой походкой он пошел по направлению к «Детскому миру», имеющему сквозной проход на параллельную улицу. Дойдя до входа, он обернулся и, увидев, что наблюдатель до сих пор стоит около витрины, бегом ворвался в универмаг. Пробежав через весь магазин, Жора выскочил из второго выхода, но тут его ожидал удар.

Прямо перед «Детским миром» стояла все та же «восьмерка» с двумя личностями в темных очках. «Обложили, гады, – подумал Жора. – Все выходы перекрыли. Ну, держитесь. Сейчас я вам покажу».

Мудро рассудив, что слежка носит многоуровневый характер, Жора понял, что надо применить самый сложный план ухода. Он знал все проходные подъезды в городе и со злорадством представил лица участников наблюдения через пять минут. Дойдя до первого подходящего подъезда, Жора молнией метнулся внутрь, в три секунды преодолел дом и выскочил на улицу из второго выхода. Пересекши бегом двор, он ворвался в первое попавшееся парадное. Какая-то старушка в это время отпирала дверь на первом этаже. Жора с ходу отбросил женщину в сторону и бросился в квартиру. Пробежав навылет через все комнаты, заметив при этом боковым зрением в одной из них онемевшую женщину в одних трусах, он выпрыгнул щучкой через открытое окно спальни. Вдогонку ему, как стрела индейца, несся пронзительный женский крик. Вскочив, как пружина, Жора бросился в сторону трехметрового кирпичного забора, сходу перемахнул через него и свалился на стаю бесхозных собак соседнего двора. Пробежав сквозь палисадник, он выскочил через подворотню на Московский проспект, забитый людьми и машинами. За ним, захлебываясь лаем, неслась собачья свора. Виляя и уворачиваясь от машин, он ринулся через проспект прямо на красный свет. Услышав позади себя металлический удар и звон разбитого стекла, Жора вбежал в первый попавшийся магазин и заорал:

Полиция! Всем ни с места! Где тут запасной выход?

Перепуганная продавщица, почему-то подняв руки вверх, кивнула головой в сторону служебной двери. Высадив дверь плечом, Жора пробежал через подсобки, умышленно переворачивая за собой ящики со спиртным и овощами, и выскочил во двор. Следующий подъезд, в который он заскочил, к сожалению, оказался не проходным. Жора в несколько секунд преодолел десяток лестничных пролетов и через чердак выскочил на крышу. Пробежав по старому потрескавшемуся коньку крыши вдоль всего дома, он спустился вниз по ржавой пожарной лестнице и выскочил на набережную Лопани. Жора рванул к реке. Он перемахнул через парапет, как по скользанке скатился вниз и прыгнул в мутную зеленую воду. Преодолев в несколько гребков вонючую водную гладь реки, он вскарабкался по скользким бетонным плитам противоположного берега наверх и удачно вскочил в отъезжающий троллейбус. Проехав одну остановку, Жора окончательно убедился, что ему удалось оторваться.

Выйдя из троллейбуса на другом конце города и оглядевшись, он позволил себе расслабиться. Жора почувствовал, что ему необходима сигарета. Подойдя к стоящей на обочине белой «семерке», из которой струился дымок, он попросил закурить. Ребята, сидевшие в машине, несколько помедлив, угостили его «Мальборо». Глубоко затянувшись ароматным дымом, Жора почувствовал, что начинает окончательно расслабляться. Он поблагодарил ребят и, решив для верности покружить по городу еще пару часов, пошел своей дорогой.

Когда Жора отошел от «семерки», парни недоуменно переглянулись.

Ты что-нибудь понимаешь? – спросил один.

По-моему, он – или полный идиот, или издевается над нами, – сказал другой.

Ты видел, как он чухнул через «Детский мир»? Как ненормальный. Но как можно уследить за таким придурком, имея одну машину? Ну, разве докажешь потом что-то шефу.

У меня вначале складывалось впечатление, – мрачно сказал второй, – что он не от нас уходил, но сейчас я вижу, что он наверняка издевается над нами. Посуди, как он смог отыскать нас через час после того, когда оторвался, да еще и на другом конце города. Такое впечатление, что это он за нами следил, а не мы за ним. Ты только шефу не говори, что он нас вычислил и обставил, как сосунков. Ну что, будем вести его по новой или черт с ним?

А ну его к монахам! Я все равно уже доложил шефу, что мы его потеряли. Поехали лучше к Верке, пользы больше будет.

В то время, когда Жора, самоотверженно жертвуя здоровьем, уходил от многоуровневой слежки, Крымов подводил итог третьего этапа «Великого пути», то есть, проводил окончательный расчет за свою церковь «Христиан Новой Эры». Мрачный, как апостол Петр, казначей церкви «Носители Слова Божьего» отсчитывал аккуратные пачки немецких марок, Вика пересчитывала содержимое денежных котлет, а оба пастыря – брат Остап и отец Отто Зиммерман – подписывали экземпляры договора.

Все случилось так же неожиданно и неотвратимо, как и предполагал маэстро. Крымов с самого начала знал, что любое массовое явление, замешанное на идеологии, не может не привлечь внимание компетентных людей. Если в сфере объединения людей в большие человеческие массы, будь то профсоюзы, партии, религиозные секты или отряды бойскаутов, крутится столько денег и организаторов, то значит, это кому-то нужно. И порой с самой неожиданной стороны. Во все времена и у всех народов стоило появиться большому количеству людей, проповедующих одну, отличную от других, теорию и консолидированных вокруг одной определенной личности, всегда появлялись два типа людей, которых это сразу могло заинтересовать. Первые – это те, кто хотел разогнать эту группу, вторые – те, которые хотели прибрать ее к своим рукам. Поэтому Остапа не очень заботило, когда это произойдет. Главное – как и за сколько. Первым предвестником дозревания этого плода Божьего до кондиции были гневные письма самого отца Баркнетта. Постепенно, когда Остапу удалось убедить предводителя Вестников Божьего Мира в том, что он уже не имеет никакого отношения к Христианам Новой Эры, оскорбительные письма перешли в полемические. Отец Льюис пытался убедить Крымова в его незначительных и, в общем-то, простительных ошибках и стал уговаривать вернуться в лоно его «вестников». Отказавшись от примирения, Остап охотно вступил в спор о трактовке отдельных стихов Библии. В результате бурной переписки по электронной почте, оба проповедника не смогли сдвинуть друг друга со своих идеологических позиций. Правда, Остапу удалось доказать отцу Баркнетту, что в Харькове его бывшая паства окончательно пошла за Христианами Новой Эры, то есть, от «вестников» начал уходить солидный пласт верующего населения, можно сказать, целый регион. В полемику между двумя размежевавшимися ветвями неожиданно вмешался брат Василий Стрижко, который уже три года вил в Восточно-украинском регионе гнездо своего «Православного Божьего Слова». Заклеймив Остапа за то, что тот отрывает верующих от исторических корней православной церкви, после неудачных попыток запугать Крымова угрозами вывести его на чистую воду как шарлатана и проходимца без церковного образования, отец Василий стал тоже предлагать сотрудничество и сближение двух церквей. Твердой рукой и непоколебимой волей Остап шаг за шагом выводил споры со священнослужителями из дебрей библейской казуистики на чистые воды экономического расчета и коммерческой выгоды. Но святые отцы, испытывавшие, видимо, временные финансовые затруднения, как будто не замечали призрачных намеков брата Крымова о готовности поступиться за определенную сумму своими некоторыми постулатами. Свидетели Иеговы вообще проигнорировали появление Христиан Новой Эры в Харькове. Как говорится: Моська лает, а слон идет.

Как и ожидал Крымов, вокруг его течения вскоре начали кружить всякие сомнительные личности. Неугомонный Петр Молох, бывший казначей еврейской религиозной общины, решил подсуетиться и тут. Продав свой маргарин и материально окрепнув, он был окрылен новыми наполеоновскими планами. Молоху не давало покоя чувство уязвленного самолюбия после того, как его с помпой турнули из общинной кассы. Отойдя от активной религиозной и казначейской деятельности, он, как зубной болью, мучился давней мечтой – создать свою, альтернативную иудейскую общину. По законодательству страны для регистрации подобной общественной организации требовалось не менее дюжины членов и юридический адрес. Петр Молох собрал уже необходимое количество подписей и готовил документы в горисполком, как ему попалось на глаза еженедельное объявление Христиан Новой Эры об очередном собрании. Узнав, что новую церковь возглавляет Крымов, которого Молох хорошо помнил и по «Солидарности-18», и по делу с покупкой титула маркиза через княгиню Крамскую, Петр Израилевич сразу смекнул, что это не вопрос веры, а чистой коммерции. Встретившись с Крымовым, Молох в лоб предложил купить у него церковь, для того чтобы переименовать ее в иудейскую. Хотя это был первый человек, который предложил Остапу пусть небольшие, но реальные деньги за его двухмесячный каторжный миссионерский труд, Крымов наотрез отказался и даже не стал торговаться.

Поймите, у меня есть принципы, – говорил он Молоху, непримиримо скрестив руки на груди, подобно Лютеру во время речи, в которой он доказал несостоятельность католической церкви. Если бы я не верил в то, что говорю, я бы не смог убедить и трех человек, из которых двое были бы Пятница и Нильский. За мной идут сотни, а завтра это будут тысячи. Я не могу предать их веру и идеалы. Я могу поступиться некоторыми своими основополагающими принципами и признать, например, что вечная жизнь будет дарована праведникам не на Земле, а на Небесах. Я, в конце концов, готов пересмотреть свой постулат о триединстве Бога. Но взять и переориентировать церковь на иудейскую я никак не могу. Что же, теперь всем моим прихожанам придется делать обрезание? Вы бы еще предложили мне принять ислам и объявить местной администрации священную войну Джихад. Нет, Молох, если хотите работать, у вас только один выход – креститься. Или христианский Бог, или – вот вам порог.

Но у Молоха, как и у многих евреев, у которых непонятным образом сочетались прохиндейство и верность своему Богу, тоже были принципы: он не хотел креститься. Скрепя сердце, он расстался с идеей быстрого общественного роста и удалился регистрировать хоть и малочисленную, но свою общину.

В один из солнечных июльских дней к Остапу пожаловал представитель Либеральной партии. Как все уважающие себя партии, либералы уже подумывали о предстоящих президентских выборах. Загодя готовилась великая битва за умы, то есть, голоса граждан страны. Ушлого политика интересовало, прежде всего, количество и перспективы роста Христиан Новой Эры. Посоветовав Крымову вступить в Либеральную партию, что давало огромные преимущества в случае прихода к власти, он предложил ему стать руководителем первичной организации, объединенной под эгидой новой церкви. Сдерживая желание ответить грубостью, Остап выпроводил хитрого политика вон, посоветовав обратиться к Свидетелям Иеговы, значительно превосходивших «новоэровцев» численностью, организованностью и задором.

Остап терпеливо ждал. Будучи человеком немного набожным, он четко для себя усвоил, что в некоторых жизненных вопросах цинизму должен быть предел. Крымов не хотел продавать свое детище другим жуликам, более беспринципным, чем он. Поэтому он сразу отвадил политиков, шарлатанов, дельцов и умалишенных. В обойме церковных пастырей, активно работающих на религиозном рынке Украины, только отец Зиммерман еще выжидал и не проявлял интереса к Остапу. Но Крымов знал, что это до поры до времени. Поэтому он ждал появления на сцене Отто Зиммермана, главы нового течения «Носители Слова Божьего». По сведениям Остапа, брат Отто, церковь которого была по духу близка «новоэровцам», очень стремился в Восточный регион Украины, изобиловавший крупными миллионными городами. Старик Зиммерман, говоривший по-русски с легким немецким акцентом, был по-человечески обаятелен, обладал академическим церковным образованием и, будучи дедушкой десяти внуков, был очень симпатичен Остапу. Но самое главное – он, являясь фанатом своих библейских идеалов, не преследовал никаких политических целей. Во всяком случае, Крымову в это верилось. В конечном счете, именно отец Отто явился тем человеком, который точнее всего оценил подвижнический труд Остапа и предложил ему после небольшого торга девяносто тысяч немецких марок за то, чтобы Христиане Новой Эры перешли всей сложившейся структурой вместе с менеджерами Козловым и Крапивницким в лоно Носителей Слова Божьего. Отец Отто надеялся, что харьковская церковь, созданная Остапом, станет реальным плацдармом для проникновения его гуманистических идей во всем регионе.

Крымов созвал общее собрание церкви, посвященное знаменательному событию – объединению «новоэровцев» с «носителями». Два пастыря стояли на сцене и, обнявшись, пели вместе с залом и женским хором модернизированные стихи из Матфея: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляет, и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе; ибо сокровище ваше там будет и сердце ваше». Прощаясь со своими прихожанами, Остап произнес длинную речь, в конце которой сказал:

Помните, братья мои, одну из заповедей – не сотвори себе кумира. Не позволяйте никому из ваших пастырей вовлекать вас в политику и дела мирские. Помните, что люди, несущие по Земле слово Божье, только выражают Его волю. Сверяйтесь с Библией, идите за Богом и руководствуйтесь совестью. Да хранит вас Господь. Аминь.

Выходя из здания ДК «Победа», где проходило последнее собрание «новоэровцев» с участием Крымова, Вика спросила его:

Остап, объясни мне, наконец, кто и за что платит здесь деньги? Откуда такие средства на проталкивание своих религиозных взглядов, на рекламу, на телевидение и печатную продукцию?

Это все инопланетяне, – ответил Крымов с лицом, исполненным абсолютной достоверности. – Они поняли уже, что на генетическом уровне, а также силой, в людях не искоренить зло, пороки и врожденную агрессивность. Вот они и запустили программу постепенного нравственного перевоспитания человечества. Деньги для инопланетян, сама понимаешь, – не проблема.

Вика остановилась и в недоумении спросила Крымова:

Ты что, серьезно так думаешь?

Это только одна из возможных версий, – ответил Остап и весело рассмеялся. – Могу только сказать точно: деньги, которые крутятся в религии, не от Бога.

В первом часу ночи за узким столиком уютного кафе «Арбат» сидели две женщины и приканчивали вторую бутылку «Мартини Бьянко». Никогда раньше княгиня Крамская не могла бы предположить, что может выдуть за вечер почти литр шестнадцатиградусного вина. Ее спутницей была без пяти минут баронесса Тамара Ивановна Чугунова. Две женщины гуляли сразу по нескольким поводам: окончательный отъезд Марии Сергеевны из Харькова, прохождение документов Чугуновой в первой инстанции, еще два интернациональных брака в ведомстве бандерши и «мировая» между баронессой и княгиней. Уступив настойчивой просьбе сутенерши, госпожа Крамская, скрепя сердце, согласилась на эту встречу и сделала это скорее по велению разума и жизнетерпения, чем из желания навести мосты со случайной в ее жизни клиенткой. Все же плохой мир лучше хорошей войны. Дамы встретились, и после получасового непрекращающегося давления Томе непостижимым образом удалось влить в утонченную натуру княгини целый стакан заморского зелья. Второй стакан окончательно растопил лед обид, недоверия и напряженности. Для Томы литр вина не был в диковинку, но госпожа Крамская захмелела изрядно. Ей еще удавалось, хотя и с заметными пошатываниями, удерживать свою знаменитую осанку, но шиньон уже давно съехал набок, локти лежали на столе, а монокль – в тарелке с соусом. Тома обмахивалась веером княгини и, наклонившись вперед, с умиленным выражением лица говорила Марии Сергеевне:

Маша! Ты мировая баба. А я тебе чуть было не дала в глаз. Ну, дура! Вот так всегда, вначале погорячусь, а потом думаю. Ты на меня не обижаешься?

Княгиня икнула и отрицательно мотнула головой.

Но ты тоже была не права, согласись.

Княгиня икнула и мотнула головой сверху вниз. Ее разбирал беспричинный приступ смеха, и она из последних усилий боролась с этим. Особенно ее почему-то смешил картошковидный нос ее подруги. Мария Сергеевна протянула руку к Томе и легонько ткнула указательным пальцем в кончик ее носа.

Ты, оказывается, такая милая, просто душка, – сказала она и прыснула со смеху.

Ты тоже еще ничего, – со знанием дела сказала Тома. – Скажи, ты меня уважаешь?

Тебя невозможно не уважать, – борясь с новым приступом веселья, сказала княгиня и не смогла не удержаться, чтобы еще раз не надавить на картофелину Томиного носа. Она потянулась рукой, но баронесса ловко перехватила палец княгини и небольно укусила его передними зубами, из которых один сверкнул девятисотой пробой золота.

Маня! Ты только учти: я – не лесбиянка, – стараясь быть строгой, предупредила Тома. – Ты только скажи, я тебе вмиг организую. По лучшему разряду. А я – ни-ни. Только ты не обижайся, ладно? Я, конечно, пробовала. А как же! Но разве это секс! Скука, просто зеленая. Я баб вообще на дух не переношу. – Тома попыталась уколоть маринованную шляпку шампиньона вилкой, но мокрый слюнявый гриб все время ускользал, как мужчина ее мечты. – Маш! Ты мне честно скажи, ты не лесбиянка?

Княгиня икнула и отрицательно мотнула головой. Она уже давно не сильно вникала в суть бестолкового разговора. Ей было тепло и хорошо, как не было уже, наверное, лет двадцать. Она любила в эту минуту вся и всех: в первую очередь Остапа (его она уже любила давно, с мая 1994 года, когда впервые встретила на приеме в посольстве Венгрии, где, приняв за нового русского, пыталась втюхать ему один из первых своих титулов); во вторую очередь – Нильского, сохранившего в наше время изысканные манеры и утонченный вкус; в-третьих, Тому, оказавшуюся добрейшей души бабой, то есть, человеком. И затем она любила всех остальных: Жору, Даниловну, Макса, Гиршмана, Вику и многих других, включая Барона. Вспомнив Остапа, княгиня достала из сумочки лист бумаги.

Крымов такой шутник. Вот сегодня подарил мне четверостишье, послушайте, Тамара.

 
Он говорил: «Мое восьмое чудо света!»
Она ж хотела знать, как член семьи.
Где может своего застать поэта
Хоть с кем-то из оставшихся семи.
 

Княгине было весело. Ей казалось, что сегодня она скинула двадцать лет, и это упоительное чувство возвратившейся молодости наполнило ее забытой уже легкостью и беспечностью.

Все началось с неотразимого напора Томы, заставившей княгиню поставить свой личный рекорд Гиннеса – выпить стакан мартини. После этого понеслось и поехало. Новые подруги сменили уже третий бар, в дружбе дошли до состояния родства и, как водится, перешли на интимные темы.

Маш! В наше время так трудно встретить женщину с нормальной сексуальной ориентацией, – отловив, наконец, грибок, продолжила Тома. – С бабы – какой толк: ни бизнеса, ни секса. Не пойму, что мужчины в нас находят?

Тома машинально посмотрела на себя в одно из многочисленных зеркал, из которых состояли стены кафе, и, выбрав особенно понравившийся ей ракурс, выпятила нижнюю губу, сдула в два приема упавшую на лоб прядь и, оставшись довольна собой, вновь наклонилась к Марии Сергеевне.

Нет! Мужик все-таки – это другое дело. Даже не совсем мытый. С ним и поработать, и переспать приятно. Особенно, если у него есть деньги.

А если у него нет денег? – поинтересовалась княгиня.

Тогда это не мужчина, а самец. Княгиня с жаром ухватилась за тему:

Я вообще не понимаю, за что женщины любили мужчин, когда еще не придумали денег. Все мужчины – животные, но некоторые становятся ими исключительно в женском обществе.

Они доказывают нам свое превосходство, а на самом деле жалки и беспомощны, но тщательно скрывают это при помощи нахальства, самолюбия и хорошего аппетита, – поддержала Тома мысль товарки. – Ну, в чем, в чем их превосходство? Я вчера поменяла сама прокладку в кране, при этом я не готовилась к этому три недели, не выпила четыре бутылки пива, не отбила себе палец молотком и не посылала никого пять раз в магазин сантехники.

Княгиня, как будто отрезвев, поправила шиньон, приведя его в вертикальное воинствующее положение, и с жаром заговорила:

Да, какое мужество надо иметь, чтобы в наше время быть женщиной. Женщиной не рождаются, ею становятся!

Это точно! – воодушевилась Тома. – Я вот стала женщиной…

Все мужчины – порядочные свиньи, – выкрикнула княгиня в сторону барной стойки. – Они говорят о любви как о какой-то дурной болезни, как о патологии, как о вратах земного ада, который противопоказано открывать. Они с презрением говорят о браке, потому что были женаты. Они на словах уважают добродетели женщины, а влюбляются в ее пороки. Если ты не бросишься ему на шею с первой встречи, он будет считать тебя фригидной, если бросишься – распущенной и легкомысленной. Словарь человеческого языка и общественное мнение создали совершенно противоположную оценку одному и тому же событию, в зависимости от половой принадлежности субъекта. Неверная женщина – это женщина заблудшая, падшая, продажная, лживая, подлая и коварная. Это низменный инстинкт, позорное преступление, блядство, в конце концов. Мужчина-потаскун – это Дон Жуан, герой-любовник, Жигало, смелый разбиватель сердец, Казанова. Неверность мужчины – это свободомыслие здорового человека, для которого естественны некоторые шалости и слабости, заскоки и причуды. Каково, а? Как говорит Крымов: «Секс без причины – признак мужчины».

Мужика все время тянет на свежатинку, – вставила, наконец, Тома. – Им не сидится на месте только из чувства собственной неполноценности, потому что все они либо импотенты, либо пьяницы, либо извращенцы, либо пусты, как барабан. Мужик женится на Верке, потому что хочет Зинку, которая думает о Клавке, которая без ума от Ваньки, который приударяет за Веркой. Умная и самостоятельная женщина (взгляд в зеркало) внушает им большее отвращение, чем потливость ног. Они считают за норму смотреть на жену как на стиральную машину, кассовый аппарат, газовую плиту и отверстие, которое можно отыскать в своей постели раз в месяц. Если мужик клянется, что он никогда не любил, то это значит, что он был слишком окружен вниманием своей женщины и получал удовлетворение своих малейших капризов. Эти всеядные свиньи научились так же легко разбрасываться словами «я люблю вас», «я хочу вас», как «здрасьте» или как ругательство у шоферюги.