Текст книги "Совсем чужие"

Автор книги: Василий Тонких

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Шоссе ровной лентой тянулось по лесу. Стройные Вены подступали к самой дороге, покачивали зелеными шапками, будто приветствовали проезжавших мимо, зазывали отдохнуть в тенистой прохладе.

Выскочив из леса, Григорий увидел развернувшиеся перед ним родные поля. И справа и слева от машины скакали рядками зеленые листья сахарной свеклы.

На станции Григорий остановился. От мотора несло удушливым жаром. Он вышел из кабины, размял затекшие ноги, зашел в железнодорожный ларек, купил бутылку лимонада и прямо у прилавка выпил с жадностью всю воду.

– Дай-ка мне еще пачку «Севера», коробку конфет и пряников килограмм, – сказал он продавцу.

На улице Григорий распечатал пачку папирос, закурил. От усталости дрожали руки. С самого утра он нигде не останавливался, спешил домой. Он не предполагал, что в командировке придется пробыть более двух недель. Думал получить из ремонта машину, закупить, что наказал директор, и домой. Но не вышло. Пока какую вещь достанешь, намыкаешься. Теперь осталось немного. Два километра по грейдерной дороге – и в совхозе.

Выкурив папиросу, он сел за руль. Машина тронулась с места и накренилась набок. Приоткрыв дверцу, Григорий выглянул. «Яма. Ничего, вылезем». Неожиданно он увидел Марину. Она выбежала из-за угла почты и направилась к вокзалу, махая кому-то рукой.

Григорий выключил мотор, вылез из кабины.

Белая кофта Марины мелькнула на миг в привокзальной толпе и исчезла. С грохотом надвигался на приземистый кирпичный вокзал поезд. Но словно в последнюю минуту пожалел, проскочил мимо. Паровоз пустил пары, будто отдувался от усталости, остановился.

Григорий с разбегу перескочил порожки и, оказавшись на перроне, пронизал глазами толпу, разыскивая жену. С разных сторон его толкали мешки, чемоданы, плетеные корзинки. Но он не обращал на них внимания. Его взгляд метался по перрону. Вдруг глаза впились в хвост поезда. Марина приподняла узкую юбку и – голым коленом на подножку последнего вагона. Потом взяла чемодан, который ей подал человек в сером костюме, и скрылась в вагоне.

Григорий рванулся с места, петляя среди сновавших туда и сюда людей, побежал к последнему вагону. Но поезд тронулся. «Куда же она поехала?» – разгадывал он. С нарастающей скоростью проплывали перед ним вагоны. Вот пронеслись и открытые окна последнего. Марины – не видно. Его охватила тревога: «Не случилось ли чего дома?»

Быстро возвратился он к автомашине, резко надавил на стартер. Машина будто выпрыгнула из ямы, набрала скорость и вскоре оставила позади станцию.

– Папа, ну где ты так долго был? Я тебя заждался! – слышался ему издалека звонкий голос Игорька. Он всегда его ждет. Много у него с отцом дел. Там, в уголке, где отвели Игорю место для игрушек, лежит недостроенный самолет, а в сенях – дрожки без колес. Ждет ли он его теперь? Не забыл ли? Сам Григорий частенько его вспоминал в командировке. Иногда он во сне чувствовал, будто Игорек был рядом, садился верхом и скакал: «Гоп, гоп…» Григорию хотелось повернуться на бок, но он боялся, как бы не упал Игорек. Вдруг вскакивал и – рукой по постели. Но никого: приснилось.

Приехав в село, Григорий сразу направился домой. Высокий тополь встретил хозяина радушным шепотком листьев. Разбросав по сторонам сучья, он будто распрямил богатырские плечи, гордился своей могучей силой и красотой. А рядом с ним наклонилась чахлая березка с кривым коленцем, посаженная Мариной после свадьбы.

Григорий подошел к дому. На двери висел большой навесной замок. «Куда они ушли?» Бегом бросился к школе. Поднялся на крыльцо, застучал каблуками по коридору и рванул дверь. В квартире – тишина. Через открытое окно передней комнаты слышно было, как во дворе тети Маши кудахтала курица. Страх овладел им, почти такой же, как там, за рекой, в лесу, когда отца придавило спиленным деревом. Тогда мужики для армии заготовляли лес. Отец ничком уткнулся в траву, стонал протяжно, глухо. Григорий снял с него фуражку. Клок мокрых волос прилип ко лбу. Отец открыл помутневшие безжизненные глаза, тихо-тихо попросил:

– Сынок, дай водицы…

А к вечеру он умер.

Предчувствие беды сковало Григория. Он медленно подошел ко входу во вторую комнату, вяло сдвинул портьеры.

Игорек, сидя на полу, играл в своем уголке. Заметив Григория, он легко и быстро вскочил, подбежал. От радости у него дрожали губы.

– Папочка! – сказал он. – На ручки!

– Здравствуй, сынок! – взволнованно произнес Григорий.

Он поднял Игорька, и тот, ощупывая его заросшее в командировке лицо, жаловался:

– Ты приехал, а мама уехала на паровозике.

Анастасия Семеновна лежала на постели лицом к стене, укрывшись пуховым платком, и голоса своего не подавала.

– Почему переехали сюда? – спросил у нее Григорий.

– Прости меня, Гриша… Заболела… И сердце, и голова болит, – слабым голосом заговорила она. – Не знала я всей вашей истории. А как узнала, видишь, слегла. Видно, помру скоро. При них-то держалась, а как уехали, сразу свалилась…

Она замолкла, потихоньку стала поворачиваться навзничь.

Григорий поглядел на нее и ужаснулся. Щеки у Анастасии Семеновны ввалились, глаза спрятались в темных впадинах, а изможденное лицо свернулось в кулачок.

– Пока ты был в командировке, прибыл Николай. Он окончил институт и приехал сюда работать. Как появился в селе, сразу пришел к нам. Ну и начались у них всякие разговоры. Я на них наскакивала не знаю как, – продолжала она едва слышно, – но ничего не могла сделать… Оказывается, они переписывались последний год. Я-то не знала, а ты, сказывала Марина, догадывался. Теперь они решили сойтись. У них ведь дите… Поехал в Первомайск устраиваться на работу инженером в какую-то ЛТУ. Ну и Марина с ним. Дня через два приедет и будет с тобой разводиться. Ты еще молодой…

Анастасия Семеновна закашлялась. Протянув руку, она взяла с подоконника стаканчик с лекарством, с трудом приподнялась, отпила немного и добавила:

– Найдешь себе жену поспокойнее… Еще лучше… Не расстраивайся особо. А то видишь, что со мной случилось… А Игорька они возьмут с собой, как только устроятся где-нибудь на квартире. И ты им не препятствуй… Любовь трудно найти, а потерять легко. Забери ключ на этажерке и иди с миром.

Григорий расстегнул ворот. Жарко. Чего он так страшился, случилось. Сев на диван, он опустил Игорька на пол. Коробка с игрушкой, висевшая на бечевке у него на пальце, сорвалась, стукнулась об пол, загремела в тишине.

– Папочка, это ты мне купил? – чуть слышно спросил Игорек.

– Да, – отчужденно ответил Григорий, но тут же поправился, ласково сказал: – Я вместе с мамой тебе купил.

Игорек сразу засиял, с восторгом похвалил:

– Молодцы ребята! – и тут же сунул нос в коробку. Развязав веревочку, закричал: – Во, какой паровозик! Смотри, смотри, бабушка!

Но вдруг задумался, проникновенно заметил:

– Мой паровозик маленький, хороший. Он никуда от меня не уедет.

У Григория потекла по щеке слеза.

– Вот ведь какой, – промолвила Анастасия Семеновна. – Родного отца дядей называл, а тебя – папой. Полюбил. Дай бог, чтобы он к этому Кольке хотя бы привык.

Григорий встал, высыпал на стол гостинцы:

– Прощайте, – и шагнул к выходу, но тут же остановился, поднял Игорька, поцеловал, бережно опустил на пол и скрылся за портьерой.

– Папа, ты куда? – упавшим голосом спросил Игорек – Я тебя ждал! – и заплакал жалобно, безутешно.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Каждый уголок дома напоминал Григорию о каком-нибудь эпизоде, событии из семейной жизни, о счастливой поре, которая, может быть, больше и не повторится. Молчаливость дома гнала его из родного обжитого уголка к людям. И Григорий часто стал ночевать у дяди, Александра Макаровича, у которого он жил после смерти отца, пока не встал самостоятельно на ноги.

Как-то Григорий утром заехал домой переодеться. Остановившись около заросшей лебедой канавы, он вылез из машины и направился к двери.

Березку никто теперь не поливал, и она совсем засохла. С нее слетали последние желтые листья. А тополь серебрился, будто поседел от преждевременной потери молодой подруги.

От поворота ключа заскрипел ржавый замок.

Вдруг Григорий замер, прислушиваясь. Откуда-то доносился плач ребенка. Знакомым, совсем родным показался ему этот голос. Оставив в замке ключ, Григорий подошел к школе, поднялся на фундамент и через открытое окно заглянул в комнату. Игорь стоял к нему спиной и, плача, жалобно просил:

– Бабушка, дай мине поесть… Я целую ночь ничего не ел…

«Отощал мальчишка, – подумал Григорий. – Старушка, видно, надолго слегла». И он решил к ним зайти.

Едва Григорий показался в дверях, Игорек подбежал к нему, вцепился в него, горячо зашептал:

– Папочка, папочка, я тебя не пустю. Сними фуражку, садись, – и потянул его к дивану. Сам, освобождая место, смахнул с дивана на пол свои кубики, усадил его, взобрался к нему на колени, нырнул ручонкой в нагрудный карман отцовского пиджака, достал расческу, поводил ею по своей остриженной голове, а затем, посапывая носом, схватил отца за шею, пригнул к себе голову и глубоко загнал расческу в черные густые волосы.

Анастасия Семеновна с трудом встала с постели, неуклюже передвигаясь, прошла на кухню.

– Корову подою и больше ничего не могу делать, – нажаловалась она Григорию. – До магазина не дойду. Вчера спасибо Мирониха хлеба нам купила, а то есть нечего было. Пришлось ей два яйца за это дать. Сейчас завтрак приготовлю, поешь с нами. Тоже ведь, наверное, еще не ел?

– Спасибо, – отказался Григорий. – Я теперь в столовой обедаю. – И встал. – Чего вам купить? Я заеду в магазин и мимоходом вам подброшу.

Игорек забеспокоился. Спрыгнув на пол, он ринулся к сундуку, приподнял сшитое из ярких разноцветных тряпочек покрывало, осмотрел, юркнул за спинку дивана и, отыскав фуражку и затасканный пиджачок, подбежал к Григорию:

– Папа, я с тобой. Одень меня.

Несмотря на протесты Анастасии Семеновны, Игорек не отступал от отца, кусался, когда бабушка хотела его оторвать.

– Ты его не бери с собой, – сказала Анастасия Семеновна Григорию.

Но Игорек схитрил. Пока бабушка трясущимися руками доставала из кармана широкой юбки истертые рубли и отсчитывала, мелочь, прикидывая в уме покупки и нужную для этого сумму, Игорек, одевшись, удрал на улицу, влез через открытую дверцу в кабину машины и притаился.

Григорий дома переоделся потеплее: вместо ботинок обул сапоги, под костюмный пиджак надел серую рубашку с длинными рукавами, которую ему сшила Марина, и свитер.

Обнаружив в кабине Игорька, он не отослал его домой. Игорек так просительно и жалко смотрел на него, что пришлось уступить. Поехали вместе в совхозовскую столовую.

Там их угощала завтраком Дарья Ивановна, мать Инны. Она подала каждому по тарелке, из которой вкусно несло курятиной и аппетитно поблескивала коровьим маслом лапша.

Игорек нетерпеливо заерзал на стуле. Любовно поглядывая на тучную Дарью Ивановну, он сладко пропел:

– Спасибо. Дай мине ложку.

– Не дам, пока не скажешь правильно, – ответила ему Дарья Ивановна и пошл а принимать заказы у других.

– Дайте, а не «дай», – напутствовал его Григорий.

Игорек согласно кивал головой. Если уж так нужно, то он может и совсем по-культурному:

– Дайте, пожалуйста, мине ложку, – снова обратился он к Дарье Ивановне.

На этот раз его слова достигли цели. Она им принесла только не ложки, а вилки.

Игорек воткнулся в свою тарелку и, казалось, никого не замечал. Через некоторое время Григорий спросил:

– Вроде у тебя, Игорек, за ушами пищит?

– Угу, – охотно согласился он.

Когда Дарья Ивановна обслужила всех посетителей, опять подошла к ним.

– Налегай, налегай, сынок, – желанно потрепала она по головке Игорька. – Еще принесу, если не наешься. А это тебе к чаю, – сыпанула она на стол горсть конфет.

Но Игорек не стал дожидаться чая: цап ручонкой конфеты и в карман их – так надежнее.

– Что ж ты, жениться думаешь или нет? – заговорила Дарья Ивановна с Григорием.

– Пока нет, – сказал он.

Дарья Ивановна поджала губы. Ответ Григория ей не понравился. У нее дочь засиживалась в девках. Пристают к ней женихи, да она всем отбой дает. И знает Дарья Ивановна, отчего дочь неприветлива с ними, кого она дожидается. А разве его дождешься?

– Эх, парень, – насмешливо протянула Дарья Ивановна, поднимаясь. – Воробей ты пуганый, а не мужик, – и пошла за чаем.

Не любила она несмелых мужчин. Заметив, как побелел от испуга муж на свадьбе после ее частушки:

 
Наложили сто яиц,
А я не несуся;
Привели меня на суд,
А я вся трясуся, —
 

Дарья Ивановна выхватила из-под кровати сундучок Кондрата Поликарповича и сунула ему в руки со словами: «Катись отсюда, телячья душа, чтобы я тебя больше не видела!»

Поднялся переполох. Сидевшие за столом за мирной беседой председатель сельского Совета Скороходов и председатель колхоза Серегин, узнав причину поднявшегося шума, покатились со смеху. Дарью Ивановну обступили родственники, стали ее уговаривать. Уступая их просьбам, она великодушно простила мужа. И свадьба пошла своим чередом.

После завтрака отец с Игорьком на автомашине подвозил к строившейся птицеферме песок, глину и доски.

Нина увидела Игорька и Григорию ревниво:

– Не можешь обходиться без него?

– А он тебе жить мешает? – с усмешкой спросил Григорий.

– Он-то мне не мешает… – и замолкла, не стала говорить, кто ей не дает жить. Отошла кроткая, притихшая, совсем не такая, какой она бывает обычно со своим отчимом.

Перед самым обедом по пути к столовой Игорек из окна кабины увидел на улице своего ровесника – Олега, сына директора совхоза, катавшегося на велосипеде, и у него завистливо загорелись глазенки.

– Папа, купи мине велосипед, – робко, осторожно, будто прощупывая отца, попросил он.

– Куплю, сынок, – пообещал Григорий.

Почувствовав податливость отца, Игорек настойчиво:

– Я сейчас хочу.

– Подожди немного. У меня с собой денег нет.

Но какое Игорьку дело до каких-то денег. У Олега велосипед, а у него нет. И он захныкал.

В столовой Игорек отказался от обеда. Надув губы и нахохлившись, как воробей от дождя, он сидел с обидчивым видом, отпихнув от себя ложку и вилку.

– Я сейчас спрячусь на улице, – плаксиво тянул он. – Ты меня, папа, не найдешь и заплакаишь. А я буду сидеть один-один и молчать… И никто меня не увидит…

– Ну вот что, – сказал ему Григорий. – Ты на меня тоску не нагоняй, а бери-ка ложку и ешь. А велосипед я тебе куплю после обеда.

Заняв у Дарьи Ивановны денег, Григорий купил в сельмаге трехколесный велосипед. С этим велосипедом и подкатил сияющий Игорек к дому.

Анастасия Семеновна, приняв от Григория продукты, внимательно осмотрела их: пощупала хлеб – мягкий ли; заглянула в пакет с сахарным песком – мелкий или крупный; понюхала мясо – свежее ли. Убедившись, что продукты вполне пригодны, она проводила Игорька в комнату и заговорила с Григорием с глазу на глаз:

– Ты его не привечай, у него и свои родители есть. Да и деньги напрасно не трать. Лисапед купил, а у него валенок и шапки нет. А уж зима на носу. Марина недавно заезжала, харчишек привезла и пальтишко ему купила.

– Как они живут? – спросил у нее Григорий. – Чего они сына-то не берут к себе?

Анастасия Семеновна огорченно вздохнула.

– Между собой-то у них вроде хорошо. А на квартиру встали у никудышных людей. Ты знаешь Куропаткиных? Нет? Так их в Первомайске все знают. Иван-то Тихонович старый уже хрыч, а все ревнует свою Стасю. Ругаются почти каждый день, а когда и дерутся. Сами-то еле терпят. Куда же им брать Игоря? Вот квартиру получат и тогда заберут. Так ты его не приваживай, а то он совсем родного отца признавать не будет.

Григорий попрощался и уехал. Жизнь для него стала безотрадной. Каждый новый день ничем не отличался от прожитого: все они были серыми, будничными. Из слаженного механизма выпал стержень, и винтики с колесиками рассыпались, бесцельно закружились каждый по-своему. Скучно жить для одного себя. Купил брюки, фуфайку, сапоги, покушал в совхозной столовой, а дальше что?

Григорий больше не стал заходить к Анастасии Семеновне. По Игорьку он скучал, но сдерживал себя и старался не показываться ему на глаза.

А Игорек искал отца повсюду: выбегал на дорогу, цеплялся глазами за каждую машину (не отец ли проехал?), обегал вокруг дома Григория, надрываясь до хрипоты, звал его, но вдруг останавливался у двери, стихал, подолгу угрюмо глядел на большой ржавый замок. И будто он был причиной его сиротливости, с остервенением стучал палкой по этому ненавистному замку…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Мокрый липкий снег густо сыпался из туманной блеклости неба, забивал лобовое стекло, мешал осматривать дорогу. Запорошенный снегом грейдер слился с белой пеленой ровных полей. Все вокруг скрылось в тусклой белизне. Только за машиной отчетливо виднелся темный сырой след. А когда свернул с грейдера к совхозу, Григорий совсем перестал различать дорогу. Спускались сумерки. Григорий поехал наугад. Вдруг впереди показались темные круги, машина легко покатилась к ним и застряла. Попробовал выбраться, но сразу понял, что без посторонней помощи не сумеет. До совхоза оставалось не более километра. Григорий вылез из кабины и под ногами почувствовал зыбкую почву. Темными кругами оказались кочки болота, еще не занесенные снегом. Передок машины основательно увяз, а задние колеса стояли на твердом грунте, но скользком и покатом. «Нужен буксир, – окончательно убедился Григорий. – Сходить в совхоз за тягачом? Но ведь в машине бочки с горючим. Опасно оставлять машину без присмотра». Закурив, он опять влез в кабину. Мотор еще не остыл. От него распространялась согревающая теплота. Григорий уронил голову на руль и задремал. Проснулся он от холода. Сырая изморозь просочилась в кабину, пронизала его до самых костей. Правую ногу свело судорогой. Руки, на которых лежала голова, онемели и замерзли. Он оставил машину и пошел в совхоз. До глубокой ночи Григорий провозился со своей машиной. Мокрый и иззябший, он пришел к себе домой, не хотел поздней ночью тревожить дядино семейство.

Нежилым сырым холодком встретил его нетопленый дом. Наспех раздевшись, он лег в постель, укрывшись сверху меховым пиджаком. Долго не мог согреться. От озноба стучали зубы.

В тишине ночи слышно было, как стрекотал сверчок. На улице расхлябанно поскрипывал оторвавшийся на крыше железный лист. В трубе завывал ветер.

С рассветом Григорий встал. От слабости его бросало в сторону. Умываться не стал, помыл только руки. В столовой у него от вида пищи подступила к горлу противная тошнота.

Дарья Ивановна пригляделась к нему внимательно:

– Чтой-та у тебя глаза красные? Не зарядился ли ты с утра пораньше?

Но зная, что Григорий выпивал очень редко, догадалась, в чем дело.

– Ты, никак, заболел? Иди-ка в медпункт, – посоветовала она. – Сейчас ходит вирусный грипп. Мне врачиха, Клавдия Петровна, сказывала, что от него даже помереть можно. Возьми бюллетень и полежи дома.

На крыльце столовой Григорий задумался в нерешительности: «На работу идти или в медпункт?» разминая пальцами папиросу, склонялся к работе, а когда закурил – к медпункту. Табачный дым показался ему необычным, он его не ощущал, будто курил сухой лист подсолнуха. «Наверное, и вправду этим вирусом захворал», – и направился к докторам.

В медпункте у него измерили температуру. Ртутный столбик поднялся до 38 градусов. Григорию выдали больничный лист. Дома он разгрыз горькую таблетку, выплюнул ее у печки в пустой чугунок, завалился в постель и задремал. Разбудил его стук в дверь. В дом вошла Нина, принесла ему из столовой обед.

Скинув с себя старенькое демисезонное пальто, она засверкала золотыми блестками черного нового платья, закрасовалась: смотри, жених, что мы в будни носим. Для видимости девичья гордость обронила:

– Мать тебе обед велела принести. – Будто сама она никогда бы к нему, одинокому парню, в дом не вошла.

Развернув упакованные бумагой кастрюли и тарелки Нина налила Григорию фасолевого супа с мясом, зачерпнула – и ложкой ко рту.

– Не хочу, – отвел Григорий ее руку.

Нина настаивать не стала. Поставив на подоконник обед, заметалась по комнате: вымыла стол, протерла мокрой тряпкой стулья, одежду Григория аккуратно развесила на вешалке.

– В комнате у тебя только волков морозить, – заметила она. – Где дрова?

– В сарае, – ответил Григорий, любуясь ее толстой косой, с пушистым расчесанным концом.

Коса метнулась к двери, скрылась в сенях, и вот уже хлопнула в сарае дверь. Нина принесла охапку поленьев, в уголке кухни нашла пыльную с отбитым горлышком темную бутылку, нюхая, спросила:

– Керосин, что ли?

– Да, – подтвердил Григорий.

Вскоре весело затрещали в печке дрова, гулко загудело в трубе. Обед с подоконника перекочевал на плиту. И вот уже разогретые блюда дымятся на стуле у постели Григория.

– Платье запачкаешь, надела бы фартук, – подсказал ей Григорий.

– На черта он мне сдался. Фартук твоей вертихвостки, а я его буду к себе на шею цеплять, – и брезгливо поморщилась.

Сильным движением рук Нина приподняла Григория, сунула под спину подушку, с решимостью поднесла ложку с едой:

– Ешь.

Григорий сдался: «Корми, шут с тобой». Медленно прожевывая пищу, он с безразличным видом уставился в угол.

– Об ней все думаешь? – спросила она и испугалась: вдруг скажет «да».

Но он ничего не сказал, только пристально поглядел на нее и, отодвинув подушку, лег.

Собрав посуду, она оделась, у порога сказала:

– Вечером меда принесу. Выпьешь чаю с медом на ночь и утром станет полегче.

Через несколько минут после ее ухода около кровати Григория задребезжало стекло. Григорий посмотрел в окно. На него глядели расторопные глазки Игорька.

– Папа, открой мине дверь! – кричал он.

Григорий приветливо замахал рукой, улыбнулся.

«Откуда же он узнал, что я дома? Наверное, видел, как отсюда вышла Нина».

– Папа, впусти меня!

Григорий заколебался: что он будет с ним делать?

Но тут Игорька схватила за руку подошедшая Анастасия Семеновна и увела к себе.

Вечером опять пришла Нина. Григорий насильно заставил себя съесть ужин, а чай с медом выпил с удовольствием.

Среди ночи он проснулся. Голова и подушка были мокрые от пота. Сырая рубашка прилипла к телу. Перевернув подушку, он опять заснул. А когда утром пробудился, почувствовал себя лучше. С аппетитом позавтракал. На душе стало веселее. Только в комнате было невыносимо жарко. Через открытую дверь кухни Григорию виделись пляшущие на стене огненные блики от раскаленной плиты. Он встал с постели и открыл форточку.

На улице потеплело. Тающий снег на дороге перемешался с грязью.

Не успел Григорий снова лечь в постель, как услышал за окном голоса:

– Я к папе хочу…

– Нет его, он на работку ушел. Пошли домой.

Перед обедом Григорий встал, оделся. Несколько раз он заглядывал в окно: «Где же коса?» Скучно было в доме одному, да и есть захотелось. Неожиданно для него самого пришла мысль: «А не побриться ли мне до прихода Нины?» Мигом он поставил на плиту кружку с водой, настругал в пластмассовый стаканчик мыла, направил на ремне бритву. Поглядывая в окно, Григорий выбрил одну щеку и намылил другую. Вдруг он увидел, как наперерез ехавшей по дороге машине бросился со всех ног Игорек. Его отчаянный вопль ворвался через открытую форточку в комнату.

– Папа, остановись!

Но машина, разбрызгивая по сторонам грязь, пронеслась мимо.

«Ивану Травушкину передали, пока я болею. Как же Игорек узнал мою машину? А-а-а, хитрец, – догадался Григорий. – Он запомнил ее по белой, некрашеной верхней доске кузова». Неожиданно худая выбритая щека больного покрылась румянцем, а в его глазах на секунду застыли беспокойство и сострадание. Григорий быстро надел меховой пиджак, выскочил на улицу и побежал к дороге, на которой лежал вниз лицом Игорек. От свежего воздуха закружилась голова, ослабли ноги. Он остановился, перевел дыхание и снова побежал.

Игорек, упав на мокрый грязный снег, плакал. Раскинутые на дороге ручонки его посинели от холода.

Григорий подхватил Игорька, прижал к своей широкой груди, понес в дом. В теплой комнате он раздел его: снял промокшие и запачканные грязью пальто и штанишки.

Игорек, надув губы, молча озирался вокруг, припоминая знакомую обстановку дома.

– Папа, а где мой самолет? – вдруг спросил он.

Уезжая из дома Григория, Марина специально не взяла игрушки, сделанные рукою мужа: не хотела, чтобы они напоминали сыну о неродном отце.

– Сейчас найдем, – пообещал ему Григорий.

Когда пришла Нина, Григорий попросил ее замыть одежду Игорька. Не говоря ни слова, она разделась, подогрела на плите воду и, уже моя, не вытерпела, начала Игорька стыдить:

– Ишь, злюка какая. Как не по его, так он сразу ложится на землю. Взял себе за моду падать, где стоит…

Игорек при виде отца успокоился. С игрушкой в руках он сидел на стуле и, пригревшись у теплой печки, посоловел, размяк. На брань тети он не обращал никакого внимания.

Григорий снова намылил недобритое лицо и заскоблил по ней бритвой. В минутном перерыве, пока мазал мыльной пеной высохшие щеку и подбородок, подтрунивал над Ниной:

– Слышишь, коса, люди не знают, что ты носишь мне еду по приказу матери. Видят, как ты в дом ко вдовцу бегаешь, и хихикают. Отобьешь от себя всех женихов.

Нина вспыхнула, заговорила возбужденно:

– Я не ищу радости в темных уголках и никогда не буду воровать у себя счастье. У меня будет все по-хорошему и по порядку. А сплетен я не боюсь. За меня не беспокойся, о себе лучше подумай. Один раз хомут не по своей шее надел – и плечи побил. А теперь опять в риск играешь. Думаешь, этим ты ее вернешь? Не надейся. Не уйдет она от Николая.

Слова ее задели самолюбие Григория. Он загорячился:

– Не нужна она мне совсем. Я из-за нее много крови попортил. Довольно. Но ты сама знаешь, как он ко мне липнет. – И тише проговорил: – Да я у меня самого он в сердце крепко засел. Не могу я от него отвернуться.

– Кабы он твой был или голая сирота, – не унималась Нина. – У него ведь есть родной отец и живая мать. Зачем же ты в их семью лезешь?

Григорий досадливо махнул рукой: не понимаешь ты, дескать, ничего – и с огорчением подумал: «Еще не жена и даже не невеста, а командует. Привыкла дома помыкать отчимом…»

Игорек дремал у печки. От громкого разговора он очнулся, полусонными глазами поглядел на отца и опять сомкнул веки. Григорий постелил ему чистую постель и уложил на своей кровати.

«Ишь, как ухаживает», – удивилась Нина и от неожиданно возникшей у нее мысли засияла: «А своего-то сынка он разве так уходит и присмотрит – лучше самой матери». Но, взглянув на простое, добродушно улыбающееся лицо Григория, поняла, что ошиблась. Не лучше он будет относиться к своему сыну, а так же. Такой уж он человек. Гриша не может делить ласку и добро на части: двести граммов вам – чужим людям, а килограмм нам – своим родным. И никакой он не дурачок. Она в это никогда не верила и не поверит, что бы о нем в селе ни говорили. Все хорошие люди его уважают. И она вот к нему со всей душой. Может, за ту же его сердечность, которая рождала в ней веру в крепкую и стойкую семью, может, и еще за что… Кто знает? Да и зачем об этом знать? Важно только, что ее переполняли чувства гордости за него. И ей совсем непонятно, почему Марина ушла от него к другому. Когда она над этим задумывалась, у нее загоралась против нее злоба. Как Марина могла оскорбить такого человека! Подумаешь, цаца какая. Одними ужимками да хитрыми вывертами ребят покоряла. А они простофили. Кто их дразнит да над ними всякие шуточки проделывает, ту они и любят.

Нину растрогала любовь Григория к ребенку. Она, улыбаясь, подошла к кровати, удобней повернула Игорька, расстегнула пуговицы на рубашке, развесила у печки его замытые пальто и штанишки.

Григорий понял, что она в душе одобряет его отношение к Игорю. Не в ребенке ведь дело. Он был только предлогом к серьезному разговору между ними.

Нина собралась уходить. Она долго одевалась, видно, не хотела расставаться с Григорием. В дверях она переминалась с ноги на ногу, ухватившись за ручку, поскрипывала резиновыми сапогами, наконец проникновенно сказала:

– Прости меня, Гриша. Делай, как ты хочешь.

Он видел, что она ожидала ответа, стала вдруг покорной, совсем ручной. Попроси ее о чем-нибудь, и она все сделает. Но он молчал. Еще не зажили свежие сердечные раны.

Больше она к Григорию не приходила.

Сняв с плиты разогретый обед, Григорий уселся за столом есть. Но не успел он поднести ко рту ложки, как вздрогнул.

На улице барабанила по окну костлявым кулаком Анастасия Семеновна, визгливо кричала:

– Игорек пропал! Нигде не найду!

Григорий позвал ее в дом.

Шумно ввалившись в комнату, Анастасия Семеновна замигала заплаканными глазами, подслеповато уставилась на кровать.

– Не разгляжу с улицы, не он у тебя лежит?

– Он и есть, – сказал Григорий, опять принимаясь за обед.

Анастасия Семеновна села на стул у порога, заговорила спокойнее:

– У тебя благодать-то какая, а у нас лютый холод.

Помолчала в задумчивости, потом развязала на голове пуховый платок, сдвинула его на затылок и, расстегнув пуговицы, распахнула пальто.

– Директор-то на пенсию меня провожает, – грустно продолжала она. – Да я и сама чую – время уходить. Теперь уж не работница. Все ключи у меня отобрал. Новую сторожиху подыскивает. Я два дня не топила печь: нечем, дрова-то и уголь под замком. Нынче пошла к нему, говорю: «Дай мне ключи от сарая, дровишек возьму». Он не отказал, но, вижу, недоволен остался. Топка-то школьная. Открыла я сарай и давай запасаться. Уголь и дрова ношу, спешу, навроде ворую. Про Игорька-то возьми и забудь. Он все в сарае играл, а потом гляжу – его и след простыл. Сейчас пойдем с ним затопим. Не знаю, как зиму буду зимовать.

– Марина не обещается приехать? – спросил Григорий.

– Дурная голова, – заругалась Анастасия Семеновна. – Письмо прислала, в положении она уже. Жизнь не устроили, а второго ребенка заводят. Хотя бы этого сиротку пригрели. Бросили его на руки больной старухе. А я ведь никуды не гожусь. Сама себя не ухожу. Работает опять в библиотеке и поступила учиться в школу рабочей молодежи. Пишет, не с кем Игорька оставлять дома, хозяева плохие, а сами они оба работают. А второго ребенка собирается рожать.

– Ничего, все устроится, лишь бы дружно жили между собой, – ободряющим тоном произнес Григорий. – Получат квартиру, детей устроят в ясли, вас к себе возьмут, и дружной семьей заживете. – И тут же подумал про себя: «У меня вот жизнь неизвестно как сложится…»

– Вот-вот, – оживилась Анастасия Семеновна. – И она так же мне написала. Меня-то, старуху никчемную, пускай не берут, тут помру, а вот Игорька поскорее бы забирали. Обещается деньги мне прислать на топку и еду. Говорит, попроси кого-нибудь купить. А кому я нужна?

– Анастасия Семеновна, – вдруг резко повернувшись, обратился к ней Григорий, – переезжайте ко мне жить…