Текст книги "Развилка (СИ)"

Автор книги: Василий Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

6.

Смоленская область. 27.08.1941.

– Погиба, на выход! – голос караульного разнесся по комнате и я поднялся.

Сейчас решится моя участь. Я это понимал и к двери шел без всякой охоты. Перед выходом, где меня ожидал конвоир, на миг оглянулся, и взгляд скользнул по лицам сокамерников. Они люди разные и в тюрьму фильтрационного лагеря НКВД попадали за разные проступки. Как правило, за дело. Один бабу изнасиловал. Второй мародерил. Третий проявил трусость и не выполнил приказ. А четвертый хотел перейти на сторону немцев и подбивал сослуживцев на измену. Вчера в тюрьме, бывшем актовом зале поселкового клуба, куда меня привели, было три десятка задержанных. Сейчас, спустя сутки, уже полсотни...

– Шевелись! – поторопил караульный. – Руки за спину!

Выполнив команду, я вышел в коридор. Охранник передал меня конвоиру. И он, командами указывая направление, повел меня к следователю. Все рядом, идти недалеко. Но пока шли, я в очередной раз попробовал понять, за что задержан. Ведь вроде все в порядке.

Отряд пошел на прорыв, и мы практически сразу вступили в бой. Наши услышали стрельбу и решились ударить навстречу. Несколько танков и две стрелковые роты смогли проломить хлипкую оборону немцев, которые особо не сопротивлялись, и нас вывели в тыл. А поскольку обстановка на этом участке фронта пока еще относительно спокойная, окруженцев отправили в фильтрационный лагерь.

Сначала с контрразведчиками побеседовали командиры. Потом дошла очередь до красноармейцев, и вопросы были стандартные. Документы сохранил? Как и при каких обстоятельствах попал в окружение? Кто еще с тобой был? Как прорывались? Что можешь сказать о том или ином человеке?

В общем, ничего сложного. Я отвечал предельно честно и проскочил. После чего вернулся к выжившим бойцам нашей роты, поужинал и начал приводить в порядок форму. Партизанщина кончилась – мы снова в регулярной армии.

Ночь прошла спокойно. А утром за мной пришли товарищи из органов. Сопротивляться было глупо, да и нечем, поскольку оружие отобрали. Пришлось смириться, сдаться и надеяться, что все обойдется, компетентные люди разберутся в моем деле, а потом я вернусь в роту и продолжу воевать.

Однако не все так просто. Пока я сидел в тюрьме, некоторые арестованные говорили – крытке, пообщался с другими бойцами и пришел к выводу, что на меня кто-то стукнул. Если специально никому на больной мозоль не наступал, под арест брать не стали бы, у сотрудников НКВД сейчас работы хватало, и судьба обычного красноармейца никого по большому счету не интересовала. Но что на меня могли нарыть? А главное – кому я перешел дорогу? Зацепиться можно только за одно, за убийство майора Ерошкина. Вот только уцелевшие бойцы нашего взвода отошли к реке раньше меня. Больше никто не выжил, и свидетелей не имелось.

– Стоять! – новая команда конвоира. – К стене!

Я повернулся лицом к серой шершавой стене. Боец доложил следователю, что привел арестанта, а затем подтолкнул меня прикладом в спину:

– Заходи!

Я вошел в небольшое помещение. Напротив стена, а на ней портрет Ленина. Под ним стол, на котором лежали стопки бумаг. За столом следователь, моложавый коротко стриженый брюнет с покрасневшими от недосыпа кругами под глазами. Справа от него одинокий стул, а на нем лейтенант Сафиулин. Как в песне: "Голова повязана, кровь на рукаве". Мой взводный выглядел паршиво, судя по всему, только из госпиталя, бинты свежие. Выжил все-таки. А мы думали, что он погиб на том злосчастном карьере, где немцы нас к земле прижали.

"Вот и свидетель того, что я убил Ерошкина", – промелькнула мысль, и в этот момент конвоир поставил для меня стул.

– Сесть! – приказал боец и остался за спиной.

Команду исполнил. Присел. Посмотрел на лейтенанта, и он сказал:

– Допрыгался Погиба? Думал, что убил командира роты и все шито-крыто? Нет уж... Придется отвечать...

– Спокойнее, – одернул лейтенанта следователь. – Всему свой черед. Когда я вас спрошу, тогда и говорите.

Лейтенант замолчал и дальше пошла рутина. Следователь хотел, чтобы я признался в невыполнении приказа, бегстве с поля боя и убийстве. А оно мне надо? Слово лейтенанта против моего. Поэтому я уперся – знать ничего не знаю, видеть ничего не видел, с майором Ерошкиным в том бою не встречался, отступил, когда остался один, а лейтенанту что-то померещилось, темно было, и он мог легко спутать меня с кем-то другим.

Разумеется, следователя, который пытался поскорее покончить с делом, такие ответы не устраивали. Ему проще выбить из меня признание вины, передать материалы в тройку и конец. Пять минут на обсуждение, потом приговор и к стенке. Или тюремный срок – это уж если повезет.

В конце концов, следователю все это надоело. Он выпроводил лейтенанта, который упорно стоял на своем и доказывал, что я убийца, из кабинета, вышел из-за стола и навис надо мной.

"Сейчас ударит", – подумал я и не ошибся.

Хлесткий удар в челюсть сбросил меня со стула и сразу два удара ногой в живот. Я зажался, ждал продолжения, а следователь присел на корточки и, подпустив в голос сочувствия, заговорил:

– Пойми ты, дурила, если признаешь вину, все сложится хорошо. Считай, сотрудничество со следствием. Врать не стану, явку с повинной оформить не получится. Но тебя не расстреляют. Получишь пятнадцать лет и поедешь на восток, подальше от войны и фронта. А потом все в твоих руках. Государство может дать тебе шанс искупить проступок кровью...

– Я не убивал Ерошкина... – выдохнул я. – Лейтенант ошибся...

– Жаль, – следователь поднялся. – Сегодня еще подумай, а завтра у тебя будет выбор. Подписываешь признание и живешь. Или упираешься, и тобой занимаются бойцы охранного взвода. Они парни крепкие и на расправу скорые, быстро из тебя отбивную сделают. Понял?

– Да.

Следователь сказал конвоиру:

– Увести.

Боец отвесил мне легкий пинок:

– Подъем!

К счастью, следователь меня не покалечил, хотя мог. Однако завтра меня дожмут. Даже если я не сдамся, здоровье потеряю, тут следователю можно было верить.

Конвоир отвел меня к остальным арестантам, и я прилег в уголке. В голове сотни мыслей и ни одной веселой. Куда ни кинь – всюду клин. Поэтому, скорее всего, чтобы сберечь здоровье, мне придется подписать признание. Может, не обманет следователь, и я еще поживу. Хоть в тюрьме, но люди и там как-то приспосабливаются...

Совершенно незаметно я задремал, и меня не тревожили. Однако в состоянии покоя я находился недолго. Рядом что-то взорвалось, стекла вылетели и я очнулся.

– Бомбежка! – закричал кто-то.

– Конвоир! Выпусти! – ударил кулаками в дверь другой арестант.

– Хана нам! – истерично заверещал третий.

Я остался на месте, потому что дергаться бессмысленно. Чему суждено произойти, то и случится. Здесь и сейчас от меня ничего не зависело.

Авианалет продолжался недолго, несколько минут, и в здание клуба немецкие летчики не попали. Рядом штаб стрелкового корпуса и артиллерия. Видимо, они в приоритете. Вот только сразу после налета началась перестрелка, и я не стерпел, поднялся и подошел к окну, которое было забрано крупными железными прутьями.

Судя по звукам, в поселке разгорался полноценный бой. Винтовки, автоматы, пулеметы и гранаты. В ход шло все, а это не просто так.

– Кто же это на красноперых налетел? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил приблатненный пожилой боец, которого поймали на воровстве.

Краткая пауза и ответ из толпы:

– Это немцы. Я стрекот их автоматов и пулеметов с нашими не спутаю.

– Так чего нас здесь держат?! – возмутился щуплый вихрастый паренек в порванной гимнастерке. – Пусть выпустят и дадут оружие!

– Сиди на попе ровно, – цыкнул на него приблатненный. – Умник нашелся. Ты, сынок, сейчас для советской армии враг. Или ты наседка, которой среди нас не место?

Все посмотрели на щуплого бойца, который рвался в бой, и он стушевался, вжал голову в плечи и промолчал.

Тем временем по соседнему окну стеганула шальная автоматная очередь. Любопытный арестант, который к нему прилип, получил пулю в шею и, заливаясь кровью, упал. Я его участь повторять не хотел и юркнул к стене. Но перед этим увидел немцев. Несколько автоматчиков, судя по экипировке десантники, перебегая с места на место, стреляли и быстро продвигались к развалинам горящего невдалеке штаба корпуса.

"Ловкие бойцы", – машинально отметил я и затих...

Тогда я не знал и не мог знать, что немцы перешли в очередное наступление. Они рвались к Вязьме, которая находилась в тридцати километрах от нас, и очередной рывок противника вперед для советских командармов стал неожиданностью. Красные военачальники не предполагали, что немцы смогут так быстро перегруппировать силы и подтянуть резервы. Думали, что у них еще есть неделя. Но ее не было, и спустя сутки начнутся кровопролитные бои за окруженную Вязьму. Сопротивление советских войск будет сломлено и немцы еще на сто с лишним километров приблизятся к Москве...

Такие вот дела. Невеселые. А что касательно нас, то немецкие десантники уже через час заняли поселок. Еще через два часа появилась германская мотопехота, а ближе к вечеру всех арестантов вывели во двор клуба и построили.

Чего ждем или кого? Мы не знали. Может быть, даже пустят в распыл.

Народ заволновался. Однако разговорчики быстро пресекались немцами, которые не стеснялись постреливать над головами и отвешивать арестантам пинки.

Во дворе нас продержали недолго. Вскоре появился немецкий офицер, который довольно чисто говорил по-русски. Он прошелся вдоль нашего строя, отпустил пару соленых шуток и поинтересовался наличием командиров, комиссаров и жидов. Приблатненный ответил ему, что таковых нет. После чего офицер приказал ему выйти из строя и отдал солдатам приказ на немецком вернуть нас обратно.

Интересные какие финты судьбина крутит. Утром я был преступник и меня охранял боец НКВД. А вечером я уже военнопленный и меня охраняет немецкий солдат. Пожрать при этом, конечно, не дали. Про нас просто позабыли и хорошо еще, что было вдоволь воды, а то бы совсем загнулись.

7.

Смоленск. 07.09.1941.

На восток нескончаемым потоком двигались немецкие войска. Сытые и хорошо обученные германские солдаты, победители Европы, шли покорять СССР. Они улыбались и часто шутили, выполняли приказы своих генералов и были уверены, что уже в этом году война закончится, и каждый получит кусок пирога, гектары жирного чернозема, денежную помощь от государства и рабов. А я и люди, которые, по воле судьбы, оказались со мной рядом, брели на запад. Мы стали военнопленными и, глядя на немецкие танки, бронетранспортеры, орудия, тысячи солдат и пролетающие в небе самолеты, многие искренне радовались и желали фашистам удачи.

Как же так? Как можно желать чего-то доброго врагу? Все просто. Наша колонна была не совсем обычной. Она состояла из тех бойцов, которых немцы вытащили из тюрьмы НКВД и перебежчиков. По мнению немцев, мы имели претензии к советской власти и могли быть полезны. Поэтому нас сразу отделили от красноармейцев, которые попали в плен после боя.

Куда и зачем нас гнали, никто не объяснял. Судя по направлению, идем на Смоленск, и каждый день к нам присоединялись новые группы военнопленных. Контингент соответствующий: мародеры, бандиты, трусы, бывшие кулаки, пострадавшие от репрессий и так далее. Народ беспокойный и чтобы мы не бузили, не устраивали драк и резни, над нами поставили старших. И одним из них стал тот самый приблатненный боец, который общался с немецким офицером. Звали его Владимир Петрович Лопухин, матерый уголовник по прозвищу Сайка, который успел отсидеть шесть лет на севере, вернулся на Родину, а тут война. Его мобилизовали и, получив оружие, он занялся воровством и был пойман. Для вора советская власть – вражеская, а немцы вроде как поближе, приподняли его и дали немного власти. После чего он сразу показал себя во всей красе. Сколотил небольшую банду, которая помогала ему контролировать остальных военнопленных, издевался над слабыми и лебезил перед конвоирами. Короче говоря, сука! Но меня он и его братки не трогали. В отличие от большинства военнопленных я успел повоевать и мог за себя постоять. Я сам себе на уме, ни с кем близко не сходился, разговаривал мало и ни во что не вмешивался.

Конечно, противно наблюдать, как Сайка унижал других людей, и не по себе от того, что кто-то откровенно радовался поражениям советской армии. Но я тоже не ангел. Командира убил? Да. Преступник? Да. И вокруг меня такие же люди. За каждым есть свой грех. И если со мной что-то случится, помощи ждать неоткуда. Я это прекрасно понимал и, прислушиваясь к разговорам других военнопленных, которые гадали о дальнейшей судьбе, думал о будущем.

Скорее всего, нас пригонят в полевой лагерь для военнопленных и начнут сортировать. Кто готов служить немцам на добровольных началах в трудовых подразделениях – в одну сторону. Кто готов стать полицаем – в другую. Кто отказывается – в общую массу к обычным военнопленным. Нас поставят перед выбором. И что должен делать я, Андрей Погиба? Самый простой вариант, согласиться на сотрудничество с немцами и при первом удобном случае сбежать. Может быть, прибиться к партизанам и продолжить борьбу. Однако что мне это даст? Буду воевать, рисковать своей жизнью и после войны, которая, как я хотел верить, закончится победой СССР, за мной снова придут ребята из НКВД. Опять меня возьмут под белы рученьки, а потом поставят к стенке. В общем-то, загадывать глупо, ибо шансов пережить войну немного. Но если выживу и не сменю фамилию, обязательно попаду под пресс.

Идея! Надо сменить фамилию. Это возможно? В принципе, сделать это не так уж и трудно. Кругом неразбериха и найти чужие документы можно. В этом есть здравое зерно, и я решил, что именно так и поступлю. Соглашусь служить немцам, совершу побег и стану каким-нибудь Ивановым-Петровым-Сидоровым. А потом по обстоятельствам. Уйду к партизанам или затаюсь в глухой деревне.

Определившись с дальнейшими действиями, я приободрился. Появилась цель. Однако человек предполагает, а судьбина располагает, и все сложилась совсем не так, как мне хотелось...

Пятого сентября, после многочисленных остановок и расстрела трех красноармейцев, которые попытались сбежать, нас пригнали на окраину Смоленска и поместили в лагерь для военнопленных. Кругом колючая проволока и вышки, а за периметром корпуса животноводческой фермы. В лагере находилось больше тысячи человек. Охрана серьезная, сбежать без подготовки не выйдет, тем более в одиночку. Если решаться на такой поступок, обязательно нужен напарник. А взять его негде, потому что лагерь не простой, а для добровольно сдавшихся в плен бойцов и здесь командовали такие люди как Сайка-Лопухин. Они меня сразу сдадут и немцы им поверят.

В общем, я не рыпался и на следующий день познакомился с человеком, который сильно повлиял на мою судьбу.

В жилой корпус, где обосновались военнопленные нашей колонны, вошел средних лет крепкий мужчина. Судя по споротым знакам различия на гимнастерке, в прошлом красный командир. Он вел себя уверенно, осмотрелся и задал вопрос:

– С Кубани, Дона или Терека есть кто-нибудь?

Земляков искали часто, так легче выжить, в этом ничего удивительного.

– Есть! – поднявшись с деревянного лежака, отозвался я.

Незнакомец приблизился и протянул руку:

– Андрей Иванович Тихоновский.

Я пожал его руку и тоже представился:

– Андрей Погиба.

– Тезка? Это хорошо. Ты откуда?

– Родом с Уманской. А так детдомовский, из Краснодара.

– Из казаков?

– Да.

Он улыбнулся и кивнул в сторону выхода:

– Пойдем, потолкуем?

– Давай.

Мы собрались выйти. Однако уверенность, с какой держался Тихоновский, не понравилась Сайке, и он его окликнул:

– Слышь, командир, а ты в каком звании в Красной армии был?

На вопрос Тихоновский ответил встречным резким вопросом:

– А ты кто такой, чтобы вопросы задавать?

Лопухин мог промолчать и ничего бы не произошло. Однако безнаказанность что-то сдвинула у него в мозгах, и он решил проучить бывшего красного командира.

Вор поднялся и в сопровождении трех шестерок двинулся к нам. Его намерения были написаны на лице, и Тихоновский шепнул мне:

– Ты со мной или в стороне?

– С тобой, – сказал я.

– Добрэ.

Я приготовился драться. Плевать, что нас двое против четверых, я был уверен, что мы сильнее. Однако драка не произошла. Вместо нее было избиение.

Тихоновский свистнул в сторону выхода и в помещение вошли еще три человека. Как и мой земляк, бывшие командиры Красной армии. Если судить по повадкам, люди жесткие, и они сходу, без объяснений, набросились на Лопухина и его бойцов.

Разница между уголовниками и профессиональными военными была видна сразу. Сайка попытался сдать назад, но его и подельников не выпустили, свалили всех в кучу и стали избивать. Молотили воров жестко, но без членовредительства. А они валялись по полу, кричали и звали на помощь, но никто из военнопленных даже с места не сдвинулся. Это и понятно – своя рубаха ближе к телу и в нашем корпусе Сайку уже успели невзлюбить.

Моя помощь нежданным союзникам не понадобилась. Мы с Тихоновским наблюдали за избиением воров со стороны, а затем вышли. Как раз появились немцы, которые услышали вопли уголовников, но с ними объяснялись без нас. Один из бывших командиров очень хорошо говорил по-немецки и быстро убедил охранников, что виновники беспорядков уже наказаны и все под контролем.

Спустя четверть часа все затихло, уголовники забились в дальний угол, а немцы ушли. Тихоновский пригласил меня перебраться в соседний корпус, где преимущественно находились командиры, я согласился, и там мы разговорились. Сначала свою историю рассказал я, предельно честно и открыто, потому что скрывать нечего, а потом он.

Андрей Иванович Тихоновский из казаков станицы Ново-Корсунской. В Гражданской войне участия не принимал по малолетству. Школу закончил уже при советской власти и отправился учиться в индустриальный техникум. Не доучился. Его призвали в армию, и началась военная карьера. Срочную службу тянул красноармейцем химической роты в горно-стрелковой дивизии. После демобилизации поступил в Высшее инженерно-строительное училище и получил диплом гражданского инженера. А потом пошло-поехало. Военно-инженерная Академия РККА имени Куйбышева, должность помощника начальника 2-го сектора 2-го отдела Управления инженеров РККА, начальник 25-го строительного участка Осовецкого УРа, начальник отделения дорожного батальона и звание военинженера 2-го ранга. Чего-то в жизни он достиг и у вышестоящего командования был на хорошем счету. Однако когда началась война, Тихоновский посмотрел, что вокруг происходит, вспомнил все обиды к советской власти и перешел на сторону немцев.

Но это не самое главное, что я узнал. Оказалось, что Тихоновский искал земляков не просто так, от нечего делать или по прихоти. Немцы дали ему первое поручение – выявить в лагере и собрать в одном месте всех уроженцев Дона, Кубани и Терека. Чем он и занялся, организовал поисковую группу и прошелся по корпусам. Наш был последним, и теперь у Тихоновского имелась группа из двадцати трех человек.

Для чего немцам уроженцы юга можно было только догадываться. Вопросы новому знакомому я не задавал, решил в очередной раз проявить терпение, и вскоре Тихоновский сам сказал, что германцы собирают не просто южан, а казаков. В чем причина? Подробностей он не знал. Но предположил, что из казаков создадут отдельное вспомогательное подразделение, и не ошибся.

На следующий день группу Тихоновского вывели из лагеря и построили возле штаба, который раньше являлся конторой животноводческой фермы. Потом к нам добавили еще пять человек – это те, кого немцы выявили самостоятельно по документам. А затем из штаба вышли три немецких офицера, а с ними усатый подтянутый казак в черкеске и кубанке, при погонах, с кобурой на ремне и при кинжале. Он оглядел нас и громко произнес:

– Здорово живете, казаки!

Половина военнопленных промолчала, в основном молодые, и я в том числе. Мы просто не знали, что ответить. А вторая половина, кто постарше, отозвалась:

– Слава Богу!

– Что-то не дружно! – казак усмехнулся. – А ну еще раз! Здорово живете, казаки!

Теперь уже все знали, что нужно отвечать, и получилось довольно дружно:

– Слава Богу!

Казак удовлетворенно кивнул и назвал себя:

– Я есаул Корнеев, прибыл за вами. Агитировать не стану. Сразу к делу. Кто готов воевать против красногадов под командованием казачьих атаманов, шаг вперед!

Тихоновский толкнул меня в бок, мол, не зевай. После чего вышел из строя, и я последовал за ним.

8.

Рава-Русская. 30.09.1941.

Иван Сергеевич, пожилой полный мужчина с гладко выбритой головой, оправил серый китель без знаков различия, прошелся вдоль доски и продолжил лекцию:

– Почему большевики звериной ненавистью ненавидели казаков? По той причине, что они прекрасно понимали – пока есть у казачьего народа сила, он будет сопротивляться бесам. И даже такие красные командиры как Миронов, Сорокин и Кочубей, природные казаки, оказались в опале. Они осознали, что их обманывают, что новая власть ничего кроме горя и беды России не несет, попытались пойти против течения и за это поплатились. Проклятое жидовье уцепилось за Кремль и проводило политику уничтожения православной церкви, отбирало у казаков их привилегии и политую кровью дедов землю Присуда. Одержимые бесноватой идеей – покорить весь мир и заставить его жить по своим законам, они шли по трупам и не останавливались ни перед чем. Казаки это видели, но гнули свою линию. Бились так, как никогда до этого. Однако конец был один – смерть. Или в бою от клинка побратима, или от пули подосланного чекиста, или от голода и тяжкого труда в лагерях смерти.

Пострадали все – спора нет. Досталось тамбовским и сибирским крестьянам, рабочим, интеллигентам и дворянам. От репрессий большевиков погибли миллионы людей. Но более всего пострадали казаки и священники. Нас выселяли и расказачивали, жгли, пытали и убивали, ссылали на север и запрещали иметь оружие. Казака приравняли к мужику. Наши семьи морили голодом, и мы никогда не забудем тридцать второй год, чекистов, отряды интернационалистов-карателей и проклятые "черные доски". Не забудем героев, которые поднялись в станице Тихорецкой и несколько дней отбивались от превосходящих сил красного интернационала. Не забудем атаманов, которые долгие годы вели партизанскую войну и были опозорены перед народом. Не забудем переименованные станицы и расстрелянных офицеров. Не забудем казаков, которые поверили словам большевиков, вернулись на Родину из-за границы и пропали в сибирских лагерях. Трагедия нашего народа – казачьего народа, навечно в сердцах казаков.

Я говорю об этом для того, чтобы вы знали – примкнув к немцам, казаки не совершают измену России. Нет! Мы идем с иностранцами для того, чтобы прогнать захватчика-оккупанта и вернуть свое. В моих словах нет лжи, а только голые факты. Как пример, зачитаю отрывки из нескольких советских документов. Для начала директива ЦК РКП "Ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах".

Преподаватель сделал паузу, взял со стола лист бумаги, прокашлялся и начал читать:

"Учитывая опыт года гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путём поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустимы. Поэтому необходимо:

1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. К среднему казачеству необходимо применять все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти.

2. Конфисковать хлеб и заставлять ссыпать все излишки в указанные пункты, это относится как к хлебу, так и ко всем другим сельскохозяйственным продуктам.

3. Принять все меры по оказанию помощи переселяющейся пришлой бедноте, организуя переселение, где это возможно"...

А вот одно из предписаний Донбюро:

"В целях скорейшей ликвидации казачьей контрреволюции и предупреждения возможных восстаний Донбюро предлагает провести через соответствующие советские учреждения следующее:

1) Во всех станицах, хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы или хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях, и отправить как заложников в районный революционный трибунал. (Уличенные, согласно директиве ЦК, должны быть расстреляны.)

2) При опубликовании приказа о сдаче оружия объявить, что, в случае обнаружения по истечении указанного срока у кого-либо оружия, будет расстрелян не только владелец оружия, но и несколько заложников.

3) В состав ревкома ни в коем случае не могут входить лица казачьего звания, некоммунисты. Ответственность за нарушение указанного возлагается на райревкомы и организатора местного ревкома.

4) Составить по станицам под ответственность ревкомов списки всех бежавших казаков (то же относится и к кулакам) и без всякого исключения арестовывать и направлять в районные трибуналы, где должна быть применена высшая мера наказания"...

Или еще один пример, директива Реввоенсовета Южфронта от 16 марта 1919 года:

"Предлагаю к неуклонному исполнению следующее: напрячь все усилия к быстрейшей ликвидации возникших беспорядков путём сосредоточения максимума сил для подавления восстания и путём применения самых суровых мер по отношению к зачинщикам-хуторам:

а) сожжение восставших хуторов;

б) беспощадные расстрелы всех без исключения лиц, принимавших прямое или косвенное участие в восстании;

в) расстрелы через 5 или 10 человек взрослого мужского населения восставших хуторов;

г) массовое взятие заложников из соседних к восставшим хуторам;

д) широкое оповещение населения хуторов станиц и т. д. о том, что все станицы и хутора, замеченные в оказании помощи восставшим, будут подвергаться беспощадному истреблению всего взрослого мужского населения и предаваться сожжению при первом случае обнаружения помощи; примерное проведение карательных мер с широким о том оповещением населения"...

Иван Сергеевич взял паузу, оглядел притихший класс, тяжело вздохнул и продолжил:

– Много бед причинили нам большевики, и теперь Сталин думает, что мы все забудем? Нет! Этому не бывать. Или мы или советская власть. С любым правительством можно договориться, даже с немецким. Но только не с коммунистами. Хотя вы должны знать, что в тридцать шестом году Сталин разрешил казакам служить в армии. Раньше мы были представителями эксплуататорского класса и нам не доверяли, а перед большой войной, которую намечал Сталин, даже казаки сгодились. И теперь на стороне советской власти есть казачьи части, пусть сильно разбавленные обманутыми русскими мужиками и еврейскими политруками, но казачьи. Это 10-я Терско-Ставропольская территориальная дивизия, 12-я Кубанская, 4-я Донская Краснознаменная имени Ворошилова, 6-я Кубано-Терская Краснознаменная имени Буденного и еще несколько соединений. Так что учтите сразу – Гражданская война продолжается. Может быть, она для кого-то и закончилась, но только не для нас. Придется рубить своих братьев, кто отравлен идеологией коммунизма и верит Сталину, иначе они порубят вас. Я это уже проходил и знаю, о чем говорю...

Преподаватель посмотрел на наручные часы, а затем на временного командира нашего взвода урядника Аверина:

– Занятие окончено. До обеда полчаса. Можете немного побездельничать.

– Слушаюсь, Иван Сергеевич, – отозвался кряжистый урядник, который в Гражданскую войну воевал на стороне белых и долгое время проживал в Сербии, а теперь горел желанием вернуться на родной Дон. – Класс, встать! Занятие окончено! На выход!

Загремели отодвигаемые стулья. Один за другим казаки потянулись к двери, а я решил немного задержаться...

Вот уже две недели я в городе Рава-Русская, невдалеке от бывшей советско-польской границы. Сюда попал с подачи Тихоновского, который посчитал, что мне не стоит сразу служить в охранных батальонах. Самого военинженера 2-го ранга отправили в Германию, в школу пропагандистов, но перед этим он шепнул за меня словечко есаулу Корнееву. После чего вместе еще с девятью уже бывшими военнопленными под конвоем немецких солдат я добрался до школы, где готовился младший командный состав для будущих казачьих формирований. Сначала на поезде до польского городка с труднопроизносимым названием, а потом на грузовике в Раву-Русскую.

В пути я несколько раз был близок к тому, чтобы совершить побег. Охранникам на нас плевать, а попутчики люди серьезные и вели себя спокойно. Вдоль дорог лес – на повороте прыгай и беги, никто следом не кинется. Однако каждый раз меня что-то удерживало, возможно, любопытство. И вот я курсант. В школе четыре учебных взвода, два десятка белоэмигрантов, которые служат преподавателями и наставниками, а так же полтора десятка немцев. Учебная программа сильно ужата, рассчитана на месяц, и мы занимаемся каждый день без выходных. Тактика и стрелковая подготовка на полигоне за городом. Идеология и политинформация. Изучение оружия, основ немецкого языка и уставов. Строевая и физическая подготовка. Половина курса за плечами и я уже не собираюсь никуда бежать. За немцев воевать не хочу. Но кругом свои. Ко мне относились по-человечески и это меня подкупило. Учеба мне нравилась, кормили хорошо, а муштровали в меру. В общем, норма и даже польская униформа без знаков различия с немецкой пилоткой меня не смущали. Говорят, казачью еще не пошили, а нашивки РОА пока не придумали.

Кстати, про РОА. Если верить инструкторам и немецким радиопередачам на русском языке, которые помимо свежих сводок с фронта передают музыку и речи белоэмигрантов, пленных советских генералов и чиновников, германцы создают Русскую Освободительную Армию. Командует ею советский перебежчик генерал-майор Трухин. Следовательно, мы его солдаты, хотя он, скорее всего, ширма и не более, а решения принимают немцы. НО! Помимо этого мы еще и казаки. Отдельный этнос, немцы говорят остготского происхождения. Поэтому подчиняемся УКФ – Управлению Казачьих Формирований, которое возглавляет всем известный атаман Петр Николаевич Краснов, а в помощниках у него атаманы Балабин, Шкуро и еще много других известных белоказаков. Пока, как говорят, все очень и очень зыбко. Однако формирование армии началось. Это помимо полиции и охранных батальонов. И если все пойдет гладко, уже через пару месяцев появится 1-я дивизия РОА, в которой будет пара казачьих полков, кавалерийский и пластунский. С меня взятки гладки, за что купил информацию, за то и продаю. Хотя чего я? Птичка-невеличка. Главный слушатель немецких радиопередач не курсант Андрей Погиба, а советские граждане, которые видят, что РККА продолжает отступать, а германцы захватили Минск и Киев, и с каждым днем все ближе к Москве и Ленинграду...