Текст книги "Командиры крылатых линкоров (Записки морского летчика)"

Автор книги: Василий Минаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Призрачный частокол

На следующий день вечером получили задание произвести разведку погоды у побережья Крыма от Феодосии до Ялты и нанести бомбоудар по плавсредствам в порту Феодосия. Запасная цель – порт Анапа. Полет предстояло выполнить ночью.

Взлетели перед заходом солнца. Понимая, что от нашей разведки зависит вылет на бомбоудар группы самолетов, стараюсь точно выдержать заданный штурманом курс на мыс Чауда, чтобы немедленно по радио передать погоду в районе Феодосийской бухты.

Быстро спускается ночь, лишь впереди чуть просматривается полоска горизонта – последний знак угасшего заката.

С траверза Новороссийска погода резко ухудшается. Вскоре уже летим по приборам.

– Командир, проходим Чауду, – докладывает штурман.

Разворачиваюсь влево – посмотреть, что делается на подходах к Феодосии. Сплошная облачность. Увлекшись наблюдением за погодой, долго держусь на одном курсе.

Неожиданно перед самым носом самолета возникает слепящий огненный частокол...

Ничего не поняв, рву до отказа штурвал влево...

Снова кисельно-густая тьма. Чувствую слабость. Почудилось, что ли? Из-под шлемофона стекает пот.

Молчу. Молчит и экипаж.

– Командир, что будем делать дальше? – слышится наконец нерешительный вопрос штурмана. [76]

– Задание выполнять, Гриша! – пытаюсь овладеть голосом. – А что?

– Тогда курс на Ялту...

– Есть!

Значит, и штурман считает, что показалось. Но не могло ж показаться двоим? И вдруг вспоминаю: радары! Майор Конзелько, начальник разведки, на прошлой неделе предупреждал...

– Как самочувствие, Гриша? Понял, что это было?

– Не очень, командир...

– Наводка по радарам! Едва не влипли.

– Да? А я уж подумал, с ума схожу...

– Сойдешь тут! Хорошо, обошлись испугом. Наперед на носу зарубим: при любой видимости вести себя над противником так же, как солнечным днем!

– Да, засиделись на курсе...

– Зато и виражик дали! – первым из стрелков откликается Коля Панов. – Как у тебя, Саша, косточки целы?

– Первое знакомство с новой техникой противника, – не очень бодро комментирует Жуковец. – Душа в теле, а кости дома проверим...

Ялта тоже была закрыта сплошной облачностью. Панов передал на землю вторую неутешительную радиограмму. Берем курс на Анапу – запасная цель.

По расчету она уж под нами. Сквозь редкие разрывы в облаках временами просматривается берег. Разворачиваюсь, делаю повторный заход. Штурман уточняет курс. По нам не стреляют. «Не точно вышли?» – мелькает мысль. В тот же момент голос Сергиенко:

– Бомбы сбросил!

Отворачиваю вправо. В разрывах облачности видны всполохи рвущихся бомб. Затем облака освещаются разрывами зенитных снарядов, пронизаются трассами автоматов...

– Проспали, голубчики! – смеется Гриша. [77]

Рад, что расчеты его подтвердились. И у меня гора с плеч. Бывает, что и вражеский огонь настроение поднимает. Не то что над Феодосией, до сих пор по спине мурашки...

В штабе после нашего доклада майор Колесин подвел итог:

– Значит, разведданные о радарах на зенитных батареях в Феодосии подтвердились. Надо ждать, что со временем и в других крупных портах установят эту новинку. Соответственно будет меняться и наша тактика. Первый вывод для себя сделали? Завтра предупредим остальных. Хорошо, что благополучно отделались...

И, как всегда, похвалил не нас – мы уже знали эту его манеру.

– Капитан Саликов молодец! Аккуратненько произвел съемку портов Болгарии. В Бургасе обнаружил плавсредства, в Варне... Семь часов в воздухе. И от истребителей сумел уйти в облачность...

Это нам для затравки. И тут же:

– Кстати, на завтра для вас уже есть задание. Приказано вновь произвести воздушную разведку с аэрофотосъемкой портов Феодосия, Ялта и Севастополь. В Севастополе сфотографировать полузатонувший крейсер «Червона Украина». Есть данные, что немцы решили поднять его. Ясно?

– Ясно.

– Вылет с рассветом. Завтра все уточним.

«Завтра» уже начиналось. По пути в городок Саша Жуковец рассказал о гибели «Червоной Украины» – он был тогда в Севастополе.

– В ноябре сорок первого это было, когда отражали первое наступление фашистов на Севастополь...

...Крейсер «Червона Украина» стоял в бухте на якоре и третьи сутки, не меняя позиции, вел почти непрерывный огонь по врагу, нанося ему большой урон. 12 ноября вражеская авиация совершала массированные налеты на [78] город и порт. Более двадцати самолетов атаковали крейсер. Шесть бомб попало в него, корабль принял около четырех тысяч тонн забортной воды. Около суток личный состав самоотверженно боролся за жизнь крейсера. Но повреждения оказались настолько серьезными, что по приказу командования экипаж вынужден был покинуть корабль. Вскоре он затонул...

К рассвету, успев поспать четыре-пять часов, наш экипаж был уже снова в машине. На этот раз мы решили изменить устоявшуюся схему разведки Крымского побережья: начать не с востока, с Керченского пролива, а с крайней западной точки. Над морем полетели прямо на Севастополь.

– Целесообразно взять курс на мыс Сарыч, – предложил штурман. – Ай-Петри и Роман-Кош наверняка возвышаются над облачностью, помогут точно выйти на цель.

– Согласен, уточни курс.

После полуторачасового полета вышли в район Севастополя. Город плотно закрыт облачностью. Решили снизиться, пробить облака и под ними выйти на севастопольские бухты. Однако облачность оказалась слишком низкой, дальнейшие попытки могли обернуться бедой: район изобилует возвышенностями.

Снова набрав высоту, долетели до Ялты. Видимости никакой. И так – по всему побережью.

Ничего не поделаешь, зима...

В роли Деда Мороза

Да, зима. Облачность, туманы, слякоть на аэродроме...

Зачастую полеты приходится переносить, отменять. Но есть такие, которые ни отменить, ни отложить невозможно.

С самого начала партизанской войны в Крыму полк [79] активно взаимодействовал с народными мстителями. В конце декабря 1942 года крымские партизаны оказались в крайне тяжелом положении. Собрав вместе все свои отряды, они укрылись высоко в горах, в густых заповедных лесах, где вскоре были окружены карательными войсками и полицаями. Фашистское командование не спешило с решительными операциями, надеясь, что без запасов продовольствия и боеприпасов партизаны продержатся недолго.

Помощи они могли ожидать только с воздуха. И летчики-гвардейцы делали все возможное, чтобы пробиться к ним. Летали при любой погоде, днем и ночью. Часами высматривали в тумане выложенные на земле опознавательные знаки. Снижались, рискуя врезаться в горы...

Первым удалось сбросить груз – три мешка с продовольствием и боеприпасами – экипажу старшего лейтенанта Бабия. Выход в партизанский район он выполнил по расчету времени от Алупки, сброс произвел из-за облаков.

На другой день этот же экипаж, уже с шестью мешками на борту, снова вылетел в Крым. Но в пути у одного мешка, подвешенного под фюзеляжем, раскрылся парашют. Скорость резко уменьшилась, самолету грозил срыв в штопор. Летчик сбросил груз с внешней подвески на аэродром Адлер, остальные мешки доставил к месту. И в тот же день вечером вылетел вновь. Еще четыре мешка со спасительным грузом были доставлены друзьям-партизанам...

Удачно совершали полеты с грузами для партизан экипажи лейтенанта Жесткова, капитана Василенко, капитана Саликова, старшего лейтенанта Дулькина, старшины Литвякова...

В те же последние дни декабря осуществлялись полеты самолетов-»охотников» на поиск кораблей противника у Крымского побережья, велась воздушная разведка портов и коммуникаций. [80]

Весьма удачной была, например, дальняя воздушная разведка старшины Литвякова. 27 декабря он вылетел на фотосъемку портов Констанца и Сулина. Восемь часов длился полет, экипаж настойчиво пробивался к цели на малых, сверхмалых высотах, под облаками, умело обходя районы дождей и туманов. Выйдя к Констанце на высоте пятидесяти метров, экипаж с минимального удаления перспективно сфотографировал порт. На снимках видны были даже фигуры людей, находившихся в тот момент на молу...

Да, декабрь был тяжелым. Кисельная облачность, непробиваемые туманы, взлетная полоса – как размытый дождями проселок... Четырнадцать самолетов в строю полка...

Летали. Не пропускали ни дня. Регулярно поставляли штабам разведданные, наносили удары по кораблям и судам. Сделали практически невозможными для противника интенсивные перевозки военных грузов на важнейшей коммуникации Севастополь – Керчь – Анапа...

31 декабря после обеда за мной прибежал посыльный: приказано прибыть в штабной домик к комэску.

– Как воюется? – чуть улыбаясь глазами, спросил Чумичев.

– Нормально, товарищ майор.

– Как экипаж? Перегрузки не чувствуете?

– Готовы летать вдвое-втрое больше.

– Ну-ну, молодцы! Налетали вы много. А как насчет отдыха, а? На курорт не желаете съездить?

Что тут скажешь? Задание, что ли, какое имеет в виду? Но и для шуток ведь есть пределы...

– Ну вот, Минаков, ты и растерял-си, – весело рассмеялся комэск, кстати вспомнив слова из известного фильма. – Вполне серьезно! Решили мы вас всем экипажем отправить в дом отдыха в Хосту. Не возражаете? После Нового года, с 3 января. Отдохнете там две недельки. [81] А потом уж подумаем, удвоить вам боевую нагрузку или утроить. Договорились? Воюете вы по-гвардейски. Так и держать!

Смущенно поблагодарив командира, я поспешил к ребятам, поделиться необычайной новостью. Приятно быть Дедом Морозом, тем более фронтовым...

Вылетов в тот вечер не было. В столовой по-праздничному накрыли столы. Первым взял слово майор Аркадий Ефимович Забежанский. Коротко обрисовал обстановку на фронтах, рассказал об успехах наших войск под Сталинградом. Командир полка подвел итоги боевых действий части за истекший год.

Тостов, понятно, было немного. Но сколько было – все от души. Пожелали друг другу в новом году каждую бомбу, торпеду, ракету направлять точно в цель, еще беспощадней громить ненавистных фашистов...

Для меня минувший год был особенно памятным. В сорок втором я попал на фронт, меня приняли в партию. Вручили первую награду – орден Красного Знамени, присвоили звание лейтенанта, я стал гвардейцем. Набрал личный счет – шестьдесят два боевых вылета...

Вспомнил старых друзей, с которыми начинал фронтовой свой путь и которых теперь здесь не было. Дима Никитин, скромный, застенчивый паренек с русым чубом, который никак ему не удавалось запрятать под фуражку, – отважный штурман, вернейший товарищ в бою... Светлоглазый весельчак Алеша Лубенец, с виноватой улыбкой в день расставания... Озабоченно-деловитый, серьезный не по годам техник Ваня Варваричев, латавший-перелатавший нашу заколдованную «семерку»...

Дима учится где-то в тылу и, конечно, мечтает о фронте. Может, встретимся, вместе еще полетаем, как понадеялись при прощании. Иван и Алеша остались в тридцать шестом...

Вспомнил Новый год перед войной, в родном доме в Минводах. Это был первый мой командирский отпуск. [82]

И последний, как оказалось. Вот бы где побывать сейчас! Вместо дома-то отдыха в Хосте. Хоть на денечек, далеко ли до Минвод. Мать, отец там, Тамара, с которой в тот памятный отпуск условились встретиться будущим летом, чтобы не разлучаться уже до конца жизни...

«До тебя мне дойти нелегко...»

Родные Минводы еще оставались под тяжкой пятой врага...

Из биографии доктора Челушкина

1 января наш экипаж заступил на дежурство – пятнадцатиминутная готовность к вылету на воздушную разведку. Накануне я, видимо, простудился, да как-то странно: затек левый глаз. В обычное время на стоянке дежурных самолетов появилась санитарная машина: начальник нашего базового лазарета капитан Челушкин был человеком пунктуальным и медицинское обеспечение полетов осуществлял, как правило, лично сам.

Душевный, общительный человек и бывалый: еще в тридцать девятом, окончив военно-медицинскую академию в Ленинграде, возглавлял полевой госпиталь на войне с белофиннами.

Наметанный взгляд его сразу остановился на мне.

– Что с глазом, Минаков?

– Не подумайте, что после праздника, – отшутился я.

Он подошел, пальцем приподнял распухшее веко.

– Воспаление...

И не успел я оглянуться, как его ловкие руки проворно обмотали мне голову бинтом – наискось, вроде пиратской повязки.

Как раз поступила команда на вылет: маршрут был указан заранее. Я натянул на повязку шлем, занял свое место в кабине. [83]

Челушкин тоже оглянуться не успел, как наша машина взлетела.

Да, непривычно вести самолет – то на приборы взгляд, то вперед. Будто раньше один глаз не отрываясь следил за приборами, другой – за воздухом и землей.

Штурман почувствовал мою неуверенность, оглядывается назад. Может, и в самом деле я поступил как мальчишка?

– Считай, что я ранен, Гриша, – подбадриваю его, как умею.

– В случае чего взять управление?

– Но-но, не балуй!

Вроде постепенно привык. Над целью и вовсе забыл про глаз. Нормально маневрировал между разрывами, менял направление, высоту. Можно было, конечно, сорвать повязку, но что толку: чувствую, глаз совершенно затек.

Выполнили задание, курс на аэродром.

– Смотри, не промажь, командир, при посадке: стереоскопичности-то ведь нет!

– Зато внимание не рассеивается!

И, как назло, едва успел зарулить, как возле стоянки появилась «эмка». Вместе и затормозила со мной.

Делать нечего, спускаюсь, докладываю.

– Ранены?

Вопрос явно ехидный: сам и перевязался, что ли?

– Нет, товарищ подполковник.

– Значит, в таком виде и вылетали?

– Доктор перевязал, и как раз...

Командир полка помолчал, пристально глядя в единственный мой натруженный глаз: «Ну что с тобой сделать за это?»

– Только не отстраняйте от полетов! – поспешил в откровенном расчете на то, что начальство подсказок не любит. [84]

– А если бы истребители?

– Естественно. Вступили бы в бой...

Взгляд подполковника сделался чуть не брезгливым. Будто он сам был тем асом, которому предстояло походя срезать меня.

– Марш в лазарет! За недозволенный вылет объявляю замечание.

Уф-ф, пронесло!

– И это благодарность за самоотверженность! – острил по дороге штурман. – И вдруг спохватился: – Курорт не отменят?

– Не думаю, – рассеянно ответил я. – В крайнем случае заменят арестом.

В лазарете не задержали. Сделали какую-то примочку и отпустили. Вечером в нашей «кают-компании» меня навестил Челушкин.

– Как дела, Минаков?

– Замечание.

– А мне выговор!

Все расхохотались – «кают-компания» была полна народу, полетов в тот вечер не было.

– Вылечил подполковник обоих!

– Доктору прописал дозу побольше!

– Ну, так аптека ж своя...

– Ничего, – не смутился Челушкин. – В жизни не то приходилось...

– Расскажите, Константин Александрович! – Все сразу забыли про выговор и про мой глаз: доктор в полку слыл незаменимым рассказчиком. Сгрудились вокруг самодельного стола, притихли так, что стало слышно потрескивание соли в «катюше» – ее насыпали, чтобы не вспыхнул бензин.

– Про выговор, – выдержал паузу доктор, – пожалуй, не стоит. Неинтересно, как понимаете сами. Да и не очень-то, знаете, справедливо. Я ведь только перевязал, а он, Минаков, вдруг как с места рванет и в машину... [85]

Как я мог его не допустить к полету? Разве что поступить, как с тем фрицем...

– С каким? – раздались голоса. – Вы что, доктор, и фрицев лечили?

– Приходилось, – виновато потупился Константин Александрович. – Одного. Я ведь в жизни не только выговора получал. Он-то, Канарев Виктор Павлович, человек у нас новый, может о том и не знать. А у меня благодарность есть!

– Да ну? От кого? За что? – изумленно загудели летчики, у многих из которых на кителях блестело по паре высоких боевых наград.

– От самого комбрига! – значительно поднял вверх палец рассказчик. – Правда, он был тогда еще командиром полка...

– Ну, так, значит, не от комбрига!

– Не будем спорить. Скажем так: от полковника Токарева.

– Так он же тогда и полковником не был!

– И это неважно. Важно, во-первых, что благодарность.

– А во-вторых?

– Во-вторых, что дана была взамен ордена.

– Как так? Не бывает! – запротестовали с самым серьезным видом, зная своеобразную манеру доктора вести рассказ.

– Ну, если не бывает...

– Бывает, бывает! Рассказывайте, Константин Александрович! А ты, Дулькин, молчи, доктор лучше тебя устав знает...

– Ну, правда, это когда еще было... Когда, помните, оставляли майкопский аэродром? Вы-то на крылышках перепорхнули тогда на Кавказское побережье, а нам пришлось ножками по земле.

– А почему не на самолете, доктор? [86]

– Да видите... нужно же кому-то было ваш драп обеспечить.

– И выбрали вас?

– Нет, до меня еще очередь не дошла. Сперва-то назначили тех, кто в самом деле должен. А уж потом пришлось мне.

– В медицинском отношении обеспечивать?

– Не совсем так. То есть по замыслу так, но вы помните Льва Толстого...

– Эрсте колонне марширен... Цвайте, дритте...

– Вот-вот. Так и пошло. Сначала наши «катюши» накрыли аэродром для верности – все ли, мол, там успели хозяева эвакуировать и взорвать. Поскольку, по картам судя, мы остались уже за передним краем. Ну ничего, разобрались вскоре. Кое-что помогли и правда нам подорвать. Ну, покончили мы с остальным, поспешили к своим, к реке Белой. Смотрим – там танки фашистские на мосту, фрицев вокруг с полсотни...

– А вас?

– А нас человек, что ли, шесть оставалось. Не стоит рассказывать все, не в том дело. Переправились в другом месте, дальше двигались то у наших в хвосте, то в авангарде у немцев... Ну и разные обстоятельства складывались, как понимаете сами. И вот когда путь наш уже подходил к концу, старший группы решил уточнить обстановку. На разведку послал меня с одним краснофлотцем. Леском, по лощинке прошли мы туда, где, казалось, стреляли наши. Подползли к одному стрелку – вижу, фриц, никакого сомнения. Лежит, постреливает из автомата короткими очередями за овраг, где уж точно наши. Ну, задание, собственно, мы выполнили, можно было бы возвращаться назад. Но больно уж соблазнительно: лежит к нам спиной, ничего не подозревает. Дай, думаю, я его...

– Так ведь не ваша же специальность, доктор! – напомнил [87] кто-то, очевидно из слышавших эту историю раньше.

– Вот в том и дело. К тому же и шум подымать несподручно. Подкрался тихонько к нему вплотную, выбирая моменты, когда он стрелял, сдернул с его башки каску, да этой же каской по этой башке...

– А это по специальности?

– Ну все же ближе к ней. Временный шок, чтобы облегчить транспортировку пациента...

– Так вы же его пациентом и сделали!

Доктор взглянул, как бы не понимая.

– Ну... ну допустим. Но это уж тонкость. Некогда было там, знаете, ли, вникать...

– И транспортировали?

– А как же. Правда, фриц оказался тяжелый. Но личный был у меня интерес, понимаете, стимул. Слышал, что за «языка» полагается орден, если его в одиночку взять. Ну, краснофлотец, конечно, мне помогал, но ведь только при транспортировке...

– И получили? – раздалось хором несколько голосов.

Доктор печально покачал головой.

– Невнимательная аудитория. С того же и начал, что благодарность...

– А почему? – хохоча, возмущались летчики. – Вы бы требовали!

– Требовал, намекал. Подполковник так объяснил примерно. Видишь ли, говорит, Константин Александрович, дорогой. Подвиг, правда, ты совершил. Но посоветуй сам, как мне писать представление? Капитан медицинской службы такой-то, отступая... ну, скажем хоть, отходя...

– На заранее подготовленные позиции...

– Вот-вот. Я, говорит, благодарность пока тебе объявлю, в приказе. А орден за мной.

– Так за ним и остался? [88]

– Ну да, тут перевели его на бригаду...

– А преемник?

– Ну так опять же, с чего и пошел разговор. Преемник дал выговор.

– Хо!! – грохнула «кают-компания».

– Да, но прошу заметить – без занесения в личное дело, – значительно подчеркнул доктор. – А благодарность занесена. Хоть, понятно, травма... Минакову-то ладно, он на курорт собрался, оправится там...

Тем и закончилось наше с доктором приключение, в котором на самом-то деле виноват был, конечно, я.

Рай земной

Наш экипаж отправился в Хосту. Ехать предстояло через Гагру, Адлер, вдоль побережья. Пассажирские поезда не ходили, на товарный надеяться было нельзя. Двинулись на шоссе, чтобы поймать попутную машину.

Что тут творилось! Сплошной поток. Танки, орудия, пешие колонны, грузовики... Вся техника новенькая, с заводов, бойцы тоже в новом обмундировании. Все движется к фронту, в сторону Туапсе, Новороссийска...

Дело ясное. Наконец-то! Готовится наступление, большое, решающее. Вот на что намекал комэск, когда говорил: «Поезжайте, а потом подумаем, удвоить вам боевую нагрузку или утроить...»

До Хосты доехали весело. Поблагодарили лейтенанта, который нас подвез, пожелали ему и его бойцам успехов в предстоящих боях.

– Постараемся! А вы прикрывайте с воздуха нас получше!

Тоже и мы обещали постараться.

И вот – рай земной! Глазам не поверилось. Неужели еще сохранились такие места? Это в прифронтовой-то полосе, над которой мы столько раз пролетали? Стройные аллеи, кирпичной крошкой и перламутровыми ракушками [89] утрамбованные дорожки, клумбы. Внутри здания мягкие ковры, нарядные гардины, диваны, кресла, картины – роскошное довоенное убранство санатория «Эпрон». Бильярдная, шахматный зал, богатая библиотека, белоснежные постели, отличная сервировка в столовой...

Конечно, свою роль сыграло и то, что никому из нас четверых бывать в санаториях в жизни не приходилось.

– Да... – вздохнул Жуковец, – В такой обстановочке можно, пожалуй, расслабиться так, что...

– Гимнастикой занимайся, – мрачновато посоветовал Панов.

Похоже, что думали они одинаково. Как, впрочем, и мы с Сергиенко. Конечно, нервишки подправить бы не мешало, но потом – прямо из рая да в ад...

В столовой мы с Гришей оказались по соседству с известным на Черноморском флоте командиром транспортного самолета капитаном Малиновским. Последний раз я встречался с ним в октябре в аэродроме, где группа из разных частей авиации флота готовилась к высадке десанта на вражеский аэродром. Отчаянная была операция!

В оккупированном Майкопе на довоенном аэродроме сосредоточилось большое количество фашистских самолетов. Отсюда совершались налеты на наши базы и корабли, на позиции наземных войск. Все попытки ликвидировать базу с воздуха оканчивались неудачей: аэродром был хорошо защищен. Тогда командование решило высадить воздушный десант, чтобы уничтожить самолеты противника на земле. Дерзкая ночная операция 23 октября 1942 года увенчалась успехом: десятки «юнкерсов», «хейнкелей», «мессершмиттов» были уничтожены отважными десантниками.

Наш экипаж оказался тогда резервным, а Малиновский, действуя с исключительной отвагой, успешно высадил группу десантников в самое пекло боя... [90]

С этого и начались воспоминания. Слушать Павла Ивановича было одно удовольствие.

– Разные бывали передряги, – неторопливо вспоминал бывалый «транспортник». – Как-то, еще в первое лето войны, в августе, помнится, ночью попал я в грозу...

Гроза застала его на подходе к переднему краю, Павел Иванович возвращался с задания на свой аэродром. Стихия прижала самолет чуть не к самой земле, бросала его, как щепку. Отказало пилотажное и навигационное оборудование, компас сбивался от нещадной болтанки. Малиновский вел самолет почти наугад. А тут ударили зенитки, осколками пробило правое колесо, один из бензобаков. Кое-как перетянув за передний край, опытный летчик сумел посадить машину где-то на нейтралке...

С рассветом артиллерия врага открыла огонь по подбитому самолету. Малиновский запустил моторы и на одном колесе и диске второго сумел отрулить в безопасное место. А вечером, исправив повреждения, взлетел под носом у немцев...

– Представляете, они лупят, а я ковыляю по земле, как покалеченная стрекоза... По рытвинам, по воронкам... Наметил себе низинку, рулю туда. Черта лысого вы меня там достанете! Соображаю, что не просматривается там местность...

– И не явилось мысли оставить самолет? Ведь самому-то бы отползти ночью проще простого!

– Представляете, не явилось. Вполне здоровая машина, чего же ее оставлять? Ночью подумал, перед рассветом поползал, нашел эту низинку – не просматривается, соображаю, от них, ракет их на взлете не видно... Ну а позже подобная мысль и прийти не могла, поскольку нашелся выход...

С Павлом Ивановичем мы подружились. Постепенно появились и другие «курортные» друзья и приятели. Отдых налаживался. Настроение у всех окружающих было [91] приподнятое: со дня на день ждали вестей о перекоде в наступление наших войск на Северном Кавказе.

И вот радио донесло долгожданные известия: 3 января освобожден Моздок, 4-го – Нальчик. За ними – Прохладное, Георгиевск...

Ясно было, что это не кратковременная, частная операция.

В последующие дни были освобождены Кисловодск, Ессентуки...

Пятигорск...

Минеральные Воды!

Это было 12 января. Тут же написал родным. И тут же понял, что оставаться здесь больше не могу. Отдых превратился в томительное ожидание, санаторий – в комфортабельную «губу».

Ребята разделяли мое нетерпение.

На другой день всем экипажем направились к начальству. Начальство поворчало, но что поделаешь – все равно сбегут.

Все, прощай тропки-аллейки, ковры и дорожки, шахматы и беседы и памятная до конца жизни поездка на довоенном автобусе в Сочи, на концерт изумительнейшей Любови Орловой, в которую все мы по самые уши успели влюбиться и которую, может быть, где-то, когда-то еще увидим...

Где-то, когда-то...

К вечеру мы уже были в полку.