Текст книги "Опасный маршрут"

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

6

Окаемов сошел с поезда на глухом полустанке, который он помнил по своей довоенной работе – ездил сюда когда-то за строительным материалом.

Все службы полустанка помещались в снятом с колес товарном вагоне. Вдоль пути высились черные штабеля приготовленного к погрузке торфа. Сразу за полустанком начиналось торфяное болото, заросшее густым ольшаником. Окаемов знал, что километрах в трех болото перерезает шоссейная дорога. Именно тут он и решил соорудить свою новую оперативную базу.

Зайдя в чащу кустов, Окаемов присел на сухую мшистую купинку. Усталость мгновенно сковала его, страшно хотелось спать. Он торопливо сжевал плитку шоколада, содержащего сильное тоническое средство, и через несколько минут почувствовал нарастающее возбуждение: в голове зашумело, как после водки. Окаемов встал и пошел через кусты, выискивая место для базы.

…Примерно через час из кустов на шоссейную дорогу вышел рослый мужчина в темно-синем костюме и брюках навыпуск. На руке он нес поношенный плащ-дождевик. Он осмотрелся и степенно направился по дороге к столбу с табличкой, где в ожидании автобуса стояли несколько человек.

– На автобус, товарищи?

– На автобус.

– Скоро он будет?

– Поди узнай. Это же стихия!.. Ха! Глядите – идет!

Старенький, запыленный автобус забрал пассажиров и, приседая на выбоинах, покатил дальше – к городу.

Окаемов сел на переднее место и, положив плащ на колени, смотрел в окно. «Все идет отлично, – думал он. – Если они снова напали на мой след, они ринулись в Борск. Зачем, господа дорогие? Я же еду обратно – к вам. И поселюсь я под самым вашим носом. Где? Это вам и в голову не придет…»

В предвечерний час, когда сумерки уже засинили город, но свет на улицах еще не был зажжен, Окаемов вошел в вестибюль гостиницы «Центральная» и обратился к портье:

– Свободный номер имеется?

– Нет и не будет. Вон видите? – Лисья физиономия портье повернулась в сторону темного угла вестибюля, где в креслах дремали претенденты на номера.

– И нечего надеяться? – улыбаясь, спросил Окаемов.

– Пожалуйста, это ваше право, – равнодушно обронил портье, сунув лисью физиономию в толстенную регистраторскую книгу.

– Но если я смогу надеяться, – тихо сказал Окаемов, – сможете надеяться и вы. Давайте надеяться вместе. А?

– Оставьте ваши документы! – сурово приказал портье.

Окаемов положил на конторку свой паспорт.

– И сядьте вон там. – Портье показал на одинокое кресло, стоявшее у самого входа.

Портье открыл паспорт Окаемова – всю его первую страницу закрывала сложенная пополам сторублевка. Портье сдвинул ее ровно настолько, чтобы прочитать фамилию владельца паспорта, и крикнул:

– Филатов по броне министерства здесь?

– Я – Филатов… – Окаемов подошел к конторке.

– Что же вы не сказали, что по броне? Заполните анкетку.

«Филатов, Иван Ильич, год рождения 1910-й, – писал Окаемов. – Уроженец города Демидова, Смоленской области. Место работы – агент по снабжению Ярославского шинного завода. Срок пребывания – пять дней…»

…Окаемов принял ванну и лег в постель. Шоколад еще действовал, и спать ему не хотелось. «Ну что ж, мистер агент по снабжению, давайте побеседуем на досуге… Подведем итог. Он пока невелик: одной ищейкой стало меньше. Это, конечно, хорошо, но не за этим мы сюда ехали. Не за этим. И хотя все у нас идет довольно гладко, мы обязаны признать, что еще ни на шаг не приблизились к главному. Правда, первое знакомство с объектом состоялось. Но и это оказалось весьма опасным делом… Что-то, мистер агент по снабжению, мы думаем с вами не так, как следует. Уж не боимся ли мы? Нам же в первую очередь нужно думать о Вольском. Да, пора идти в атаку. Игру теперь можно выиграть только быстротой и точностью действий. Но для этого нужно знать, что за спиной у тебя все спокойно… Да, нужно устраиваться на работу. Легализовать свое существование, и тогда прощайте, господа чекисты. Ищите ветра в поле! Так и решаем. Прежде всего малость здесь отлежимся. Разве не мог агент по снабжению схватить грипп на своей беспокойной работе? За это время вырастет у нас спасительная бороденка. А затем мы пускаем в ход документы номер третий – шофер второго класса Сергей Михайлович Гудков ищет работу! Точка. Можно спать…»

Когда Окаемов забылся непрочным, тревожным сном, в гостиницу «Центральная» зашел Потапов. Портье, узнав, с кем он имеет дело, вился вьюном, и его лисья физиономия вытянулась еще больше.

– Что вы, что вы? – лепетал он пересохшими губами. – Уже второй день у нас нет ни одного свободного номера. Видите, где спят люди?

Потапов попросил зажечь свет и внимательно всмотрелся в лица бездомных командированных.

Нет, нет, Окаемов мог спать спокойно: его сон оберегал мерзавец с лисьей физиономией.

Глава пятая

1

Агент по снабжению Ярославского шинного завода проболел целую неделю, не выходя из номера. Наконец наступило утро, когда он выздоровел и решил выйти погулять.

– Как наше здоровьичко? – встретил его дежуривший в это утро портье с лисьей физиономией. – О, да вы и бородой у нас обзавелись.

– Пока валялся, выросла, окаянная, – смеялся Окаемов. – Вот иду бриться. Можно мне получить свой паспорт? И вот вам еще за три дня за номер. Сдачи не надо.

– Пожалуйста. – Портье отдал Окаемову паспорт и шепотом сказал: – Я его в прописочку не сдавал. Чтобы шума не вышло. В ту ночь, как вы приехали, мне звонили из милиции: просили номер для их человека, а я отказал – сказал, что нет свободных номеров. И вдруг… прописочка. Понимаете? – Маленькие глазки портье смотрели на Окаемова лукаво и доверительно.

– Мне все равно, – усмехнулся Окаемов. – Вам так удобнее? И хорошо. Если меня будут спрашивать, я вернусь часа через два. Пока…

Портье проводил Окаемова до дверей, не догадываясь, что своего приятного во всех отношениях постояльца он видит последний раз. Впрочем, дальнейшее исчезновение агента по снабжению нимало не смутило портье, он попросту не внес в кассу деньги, оставленные Окаемовым за номер, и проникся к нему еще большим уважением…

Вокруг Окаемова шумело деловое утро большого города. Рассыпая трели звонков, катились переполненные трамваи. На перекрестках, пугая торопливую толпу пешеходов, рычали могучие грузовики. Над улицей величаво разворачивалась стрела подъемного крана, и люди с уважением посматривали, как целая пачка бетонных плит легко взлетела на высокие леса стройки. А еще выше, подцепив на кончики крыльев солнечные блики, делал круг над городом пассажирский самолет. Окаемов видел все это не так, как другие. Проходя перед радиатором могучего грузовика, он запоминал его марку и прикидывал тоннаж. На заборе новостройки он прочитал плакат: «Закончим кладку стен к первому июля!» Окинув стройку понимающим взглядом инженера-строителя, он отметил: «Строители явно торопятся, надо будет выяснить, что это за стройка?» Все, что бы он ни увидел, представляло для него интерес только как строчка в будущих его донесениях Центру. Единственное, что в это утро интересовало Окаемова лично, были витрины с объявлениями о найме рабочей силы. Таких витрин было много, и все объявления на них начинались строгим словом «ТРЕБУЕТСЯ»… Требуются инженеры, техники и рабочие. Требуются водопроводчики. Требуются переводчики с английского языка. Требуются опытные педагоги… Город требовал, звал к себе работящих, полезных людей. И вот Окаемов нашел объявление, какое он искал: «Государственному театру оперы и балета требуется опытный шофер на грузовую машину ЗИС-150».

Вскоре Окаемов стоял перед окошечком отдела кадров театра:

– Я читал ваше объявление о шофере. А может, вам нужен механик?

Девушка за окошечком сердито посмотрела на Окаемова:

– Нам нужен шофер.

– Жаль, – печально произнес Окаемов, не торопясь, уходить.

Там, за окошечком, к девушке подошел работник отдела кадров:

– Подождите, вы – механик?

– Вообще-то я шофер второго класса, – будто нехотя ответил Окаемов. – А только последнее время я больше работал механиком. И зарплата больше и мотни меньше.

– Ну а если мы договоримся так: зачислим вас шофером, месяца два вы поездите, а потом у нас назревает одна комбинация, и мы переведем вас на должность механика. А сейчас мы дадим вам общежитие.

– Без обмана?

– Зачем же обманывать? Согласны?

– Попробуем!

– У вас документы с собой?

– С собой.

– Тогда заходите вот в ту дверь.

Вечером загородное общежитие рабочих оперного театра принимало в свою семью нового жильца – шофера Сергея Михайловича Гудкова. Впрочем, прием этот не был ни торжественным, ни многолюдным: большинство обитателей барака в это время находилось на работе. Бумажку о предоставлении места в общежитии Окаемов, за отсутствием другого начальства, предъявил председателю санитарно-бытовой комиссии Коле Боркову, ученику портняжной мастерской театра. Разбитной паренек с косыми глазами боком посмотрел на бумажку и на Окаемова:

– Новый шофер, значит?

– Шофер.

– Ну и ладно. Пошли… – Борков повел Окаемова к его койке. – Это будет твое, значит, место. Белье надо менять не реже одного раза в неделю. Стирка белья идет собственноручно в моечной, что в конце барака. А если денег, значит, не жаль, можно отдавать Марусе из женского барака. Обживайся…

Окаемов присел на жесткую койку и осмотрелся. Шеренга коек тянулась через весь барак. На соседней койке, накрывшись с головой, спал длинный человек, его босые шишковатые ноги торчали в проходе. И он так трескуче храпел, что могло показаться, будто он под одеялом заводил мотоцикл. Окаемов с ужасом представил себе, как на всех этих кроватях будут храпеть люди, и лицо его скривилось в брезгливой гримасе.

С помощью Коли Боркова он раздобыл бритву, осколок зеркала, кипяток и занялся приведением в порядок своей бородки. Коля стоял за его спиной и, избочась, косым глазом смотрел, как Окаемов брился.

– Неужто бороду не срезаете? – удивился он.

– Борода красит мужчину, – отозвался Окаемов.

– Скажете тоже, – усмехнулся Коля Борков. – Только пыль в ней собирается. У нас во всей деревне один поп бороду носил, и всегда у него в бороде шелуха от семечек болталась.

– Может, ты займешься каким делом? – спросил Окаемов, сузив глаза и в осколок зеркала смотря на Колю.

– Мне на работу к девяти утра, – не понял Коля Борков.

– Шел бы тогда спать, что ли?

– Я раньше одиннадцати не ложусь. Вот, значит, последние известия прослушаю, и тогда будьте здоровы.

Окаемов замолчал, злясь все больше. Коля Борков не уходил. В это время в дальнем, темном углу барака запиликала гармошка. Было видно, что гармонист только начинал осваивать инструмент. Он все время выводил один и тот же кусок мотива из песни «Давай закурим, товарищ, по одной». Гармонист никак не мог подобрать к этой мелодии басовый аккомпанемент и оглашал барак дикими звуками.

– От наяривает Петька! – восхищенно сказал Коля Борков. – В один месяц научился. Его только в праздники гармонью премировали. Правда, хорошо, когда музыка?

– Хорошо, когда хорошая! – злобно сказал Окаемов.

– Так он же еще тренируется, – вступился за гармониста Коля Борков. – С него и спрос малый.

– Мог бы тренироваться в другом месте! – Окаемов встал и ушел в умывальную комнату.

Коля Борков удивленно посмотрел ему вслед, пожал плечами и направился к гармонисту.

Умывшись, Окаемов быстро разделся и лег в постель. Гармонист продолжал подбирать басовый аккомпанемент.

«Будь ты проклят вместе со своим баяном! – с яростью подумал под одеялом Окаемов и постарался отвлечься от терзавшей его музыки раздумьем о своих делах. – Ну что ж, переход в новое состояние совершился более чем удачно. И если косому идиоту и его братии нравится, как тренируется гармонист, эта какофония должна нравиться и мне. Чудесная музыка! Мистер Барч, смогли бы вы спокойно слушать этого гармониста?… Итак, завтра в восемь утра новый шофер оперного театра приступит к работе. Я не завидую вам, господа чекисты. Вам ведь уже казалось, что вы загнали меня в угол, а я взял и исчез. Меня больше нет. Я только что был, и меня не стало. И найти меня невозможно. Я стал, как вы выражаетесь, членом коллектива, а это означает, что я стал невидимкой. Вы разве умеете видеть сквозь толщу обступивших меня людей? Эти люди спрятали меня. Они охраняют меня. Чтобы вы не могли подслушать даже мои мысли, сейчас рядом со мной храпит на весь барак неизвестный мне верзила. И пока вы, господа чекисты, будете ломать голову над задачкой, которую я вам задал, я начну действовать…»

2

Здание института, которым руководил Вольский, стояло напротив бульвара. Окаемов открыл это здание, проехав на грузовике театра вслед за знакомым ему ЗИМом профессора.

День уже шел навстречу вечеру. Тень от деревьев бульвара прикрыла всю улицу и начала мохнатой полосой подниматься на стену института. Сотрудник госбезопасности Кудрявцев, который с утра вел наблюдение за подъездом института, то и дело посматривал на часы – скоро его должен был сменить другой сотрудник. Со стороны Кудрявцев был похож на фланирующего по бульвару молодого модника. Он то исчезал в толпе прохожих, то снова появлялся. То он стоял на углу перекрестка и будто ждал на свидание девушку, а то, развернув перед собой газетный лист, сидел на бульварной скамейке. Он разговаривал о жизни с продавщицей мороженого и помог слепому перейти улицу. Он изучал плакаты на афишной тумбе и кормил хлебом голубей на лужайке. Он наводил блеск на ботинки у уличного чистильщика и любовался игрой детворы на куче песка. И никому невдомек было, что этот праздно убивающий время молодой человек, чем бы он ни занимался, каждую минуту находился в напряжении и не спускал глаз с подъезда института.

Вот пожилая женщина с кошелкой остановилась у дверей института и рассматривает номер дома. Кудрявцев торопит чистильщика: ботинки и так горят, как солнце. Женщина вошла в институт. Кудрявцев уже стоит возле института и читает вывешенную на стене газету. Женщина вышла на улицу, снова посмотрела на номер дома и, ворча что-то под нос, пошла в сторону площади. Кудрявцев идет за женщиной. На углу площади стоит плохо одетый парень в сандалиях на босу ногу. Кудрявцев останавливается рядом с ним: «Видишь женщину с кошелкой? Посмотри». Парень в сандалиях идет за женщиной, а Кудрявцев быстро возвращается к институту. Через час к нему подходит парень в сандалиях: «Женщина заходила в райсобес. Ругалась насчет пенсии. Она спутала номер дома и по ошибке зашла в институт. Живет на Казарменной улице, дом семь, квартира одиннадцать».

И снова Кудрявцев маячит возле института…

Грузовик, везший театральные декорации, еще на перекрестке начал судорожно дергаться, оглушительно стрелять, явно намереваясь остановиться. Рывками он проехал перекресток и прижался к кромке бульвара напротив института. Кудрявцев тотчас покинул свое место на скамейке среди нянек и прошел мимо грузовика, водитель которого, чертыхаясь, открывал капот мотора. Кудрявцев подошел к стоявшему на перекрестке регулировщику движения, показал ему свое удостоверение и попросил его выяснить, что случилось с грузовиком.

Когда милиционер подошел к остановившейся машине, Окаемов, отвинтив бензопровод, продувал его ртом. Милиционер вежливо спросил о причинах остановки.

– Ты бы поездил на такой машине! – закричал Окаемов на всю улицу. – Не видишь, что ли? Подача отказала! Или ты думаешь, что я глотаю бензин ради удовольствия?

– Вы не кричите, – спокойно сказал милиционер, – а поскорее исправляйте и уезжайте. Здесь нельзя стоять. Видите знак?

– Не беспокойся, я ночевать здесь не собираюсь! – крикнул Окаемов, по пояс забравшись под капот.

Теперь к грузовику подошел Кудрявцев. Он невольно улыбнулся, увидев стоящий в кузове машины золоченный царский трон.

В это время из дверей института хлынул поток людей. Окаемов посмотрел на свои ручные часы: «Так… работа у них кончается, как везде, в шесть. Прекрасно. Сколько сотрудников?… Примерно сотня… Нет, пожалуй, побольше. Ну что ж, теперь можно и ехать». Окаемов вылез из-под капота и оглянулся – перед ним стоял Кудрявцев, который, улыбаясь, смотрел на измазанную мазутом физиономию шофера. Кудрявцев заметил, что шофер вздрогнул.

– Чего пугаешься? Я – не милиция… – Надоело Кудрявцеву молча мотаться, захотелось поболтать с шофером. – Застопорило?

– Третий раз за день! – Окаемов плюнул в мотор и с грохотом опустил капот. – Машине давно пора в капиталку, а начальству, что говори, что не говори, выезжай, и всё. – Окаемов влез на сиденье и нажал стартер – мотор не завелся. – Вот чертово проклятье!

– Ты зажигание не включил! – засмеялся Кудрявцев.

– Гляди! Верно! – Окаемов постучал себя пальцем по лбу: – Зарапортовался.

Теперь машина завелась сразу. Подмигнув Кудрявцеву, Окаемов включил первую скорость.

– Какому царю трон везешь? – вслед ему крикнул Кудрявцев.

– Оперному! – приглушенно донеслось в ответ.

Кудрявцев направился к перекрестку. Там уже виднелась знакомая фигура сменщика. Кудрявцев прошел мимо него. На мгновение они встретились взглядами, и это означало: «Пост сдал» – «Пост принял»…

«А вдруг этот парень от них? – думал Окаемов, ведя машину к театру. – Все может быть. Какого черта он торчал, будто ему делать больше нечего, как глазеть на грузовик? Да, вполне возможно, что он – от них. Ну что ж, запомним: лет ему двадцать пять-двадцать семь, блондин, глаза светло-серые. Очень мило смеется. Запомним. В хозяйстве все пригодится. И если он – от них, в этом нет ничего удивительного. Конечно же они институт охраняют…»

Когда во дворе театра рабочие сгружали царский трон, Окаемов снова вспомнил о сероглазом парне: «Он заметил трон, и я, как дурак, ответил, что это трон царя оперного… Вот это промах…» Об этом же Окаемов тревожно думал и когда в электричке ехал в общежитие: «Может, стоит, пока не поздно, перейти в другое автохозяйство? Нет, не надо: театр для меня – идеальное место. И нельзя шарахаться от каждого встречного. Парень был одет для них слишком элегантно. Наверно, ждал там девицу, и всё. Одно ясно – надо быть осторожнее…»

В бараке было душно, как в бане. Табачный дым недвижной сизой тучей висел под потолком. Сегодня спектакля не было, и в бараке находились почти все жильцы. В проходе, сидя на корточках вокруг деревянного сундучка, резались в «козла» рабочие сцены. Они так ожесточенно били костяшками, точно задались целью расколоть сундучок. На двух сдвинутых кроватях разместились картежники. Их окружала толпа болельщиков. Гармонист, наладивший наконец басовый аккомпанемент, играл «Давай закурим, товарищ, по одной», и одну эту фразу без конца подпевал весь барак.

На правах старого знакомого на койку к Окаемову подсел Коля Борков:

– Как дела, водитель?

– Дела как дела… – недовольно ответил Окаемов. – А тебе-то что?

– Меня свое кровное, значит, интересует: ты из Дома культуры только декорации привез или захватил и реквизит?

– Не знаю. Что погрузили, то и привез.

– Как это так? – удивился Коля Борков. – Ты ж не частник – в театре работаешь. Ведь тогда за реквизитом придется еще раз ехать.

– Скажут – съезжу, подумаешь событие!

– Бензин-то государственный, не твой…

Окаемова взорвало:

– Да ты что – с ума спятил? Три литра бензина! При чем тут государство? Языком ворочать за эти три литра к то стыдно!

Коля Борков встал, косыми своими глазами удивленно посмотрел на Окаемова и, ничего не сказав, пошел прочь.

3

Проходили дни за днями, не принося ничего нового, и в эти дни Потапов находился в гораздо большем напряжении, чем в те, когда что-нибудь происходило. Он думал об Окаемове с первой минуты утреннего пробуждения и до поздней ночи, когда его мозг обволакивал дымок тревожного сна. Часто Окаемов врывался и в сны, и тогда наступало мучительное пробуждение среди ночи с мыслью о только что совершенной непростительной ошибке, и хотя тут же видения сна отделялись от событий реальных, заснуть уже было невозможно… В эти дни Потапов ночевал в городе. Его жена знала, что в таком состоянии ему лучше быть одному, и приезжала в город, когда он находился в управлении, готовила ему ужин и завтрак и, оставив записку, уезжала на дачу. Их сынишка лежал в постели, врачи опасались, что у него воспаление легких, но и об этом Потапов не знал. «На даче все хорошо», – писала ему жена и мчалась в поликлинику за врачом.

Ранним утром Потапов выходил из дому и через весь город медленно шел на работу, досадуя на беззаботную уличную суету: как могут люди шутить, смеяться, болтать о всяких пустяках, когда где-то среди них прячется враг?… Сотрудники, наблюдавшие за институтом Вольского, привыкли, что в половине девятого мимо института проходит майор Потапов, и, думая, что он проверяет их работу, старались не попадаться ему на глаза – ведь работа наблюдателя тогда хороша, когда сам он не виден.

Полковник Астангов в эти дни жил в еще большем напряжении, чем Потапов, хотя внешне это никак не проявлялось. Потапов мучился делами только своей оперативной группы, а полковник непрерывно думал о действиях всех пяти оперативных групп, а это значило, что он отвечал за охрану от возможной диверсии пяти важнейших объектов. Только будучи более опытным работником, чем Потапов, полковник Астангов умел мешающее работе напряжение рассеивать при помощи спокойного анализа обстановки. Показания шофера автобазы Сельхозснаба подтвердили версию полковника. Одно это значительно упростило поиск. Наконец полковник твердо знал, что теперь Окаемов скрывается в каком-то коллективе советских людей, которые не могут не помочь в поиске. Сейчас его больше всего тревожила мысль, что Окаемов мог отказаться от атаки на институт Вольского и выбрать себе новую цель. Поэтому, целиком полагаясь на Потапова в отношении института Вольского, полковник Астангов придирчиво наблюдал за работой остальных оперативных групп.

Кудрявцев обстоятельно докладывал Потапову результаты наблюдения за институтом и немножко обижался, что майор слушает его невнимательно, – он же не виноват, что уже столько дней наблюдение ничего не дает.

– Ясно, ясно, дальше… – торопил его Потапов.

– Ну, в общем, она ошиблась: ей нужен был дом номер тридцать шесть, а она зашла в институт – номер двадцать шесть.

– Ясно, ясно. Что еще?

– Напротив института останавливался грузовик. Мотор испортился.

– Время? – отрывисто спросил Потапов.

– Я могу на этом и закончить, – обиделся Кудрявцев.

– Я спрашиваю, в какое время останавливался грузовик?

– В шесть.

– Мотор действительно не работал?

– Да. Водитель прочищал бензосистему. Я сперва орудовца попросил проверить. Он подтвердил.

– Номер машины записали?

– Нет. Я думал…

– Что вы думали, это неинтересно. Номер нужно было записать.

– Допустил оплошность, – тихо произнес Кудрявцев.

– У вас всё?

– Всё.

– Спасибо.

Потапов рассеянно смотрел на закрывшуюся за Кудрявцевым дверь, припоминая, какая деталь в сообщении наблюдателя слегка задела его сознание?

Зазвонил телефон. Потапов схватил телефонную трубку и услышал неожиданно веселый голос полковника Астангова:

– Чем вы заняты?

– Думаю, товарищ полковник, – быстро ответил Потапов.

– Что говорить, занятие полезное, – рассмеялся полковник. – Может, вы зайдете ко мне, и мы подумаем вместе?

– Иду.

Все последние дни полковник Астангов был молчалив и неприветлив, разговаривал сдержанно, словно нехотя. А сейчас Потапов увидел его в прекрасном настроении, он шутил, смеялся. «Неужели что-нибудь прояснилось?» – волнуясь, подумал Потапов и ждал, когда полковник скажет об этом.

– Ну, Потапов, нам остается сознаться, – все еще смеясь, сказал полковник: – рыбаки мы с вами никудышные. Окаемов-то оказался поумнее нас и нашел себе такую заводь, о которой мы и понятия не имеем.

Потапов молчал, он еще ждал тех, радостных сообщений.

Полковника Астангова беспокоило, что последнее время Потапов стал заметно нервничать, и боялся, что в таком состоянии он может допустить какую-нибудь оплошность. Астангов понимал, что это результат усталости от напряжения и потери друга.

Взглянув на молчащего Потапова, полковник продолжал:

– В эфире Окаемова нет, значит, рацию свою он пока законсервировал. А это, в свою очередь, означает, что нырнул он надолго, рассчитывая как следует врасти в жизнь и стать для нас совершенно невидимым.

– Может, стоит проверить по всем учреждениям и предприятиям, кто в эти дни взят на работу? – предложил Потапов.

– Да что вы, Потапов! – Полковник засмеялся. – Вы, я вижу, обрадовались – решили, что он в своей заводи будет сидеть год-два? На предлагаемую вами проверку надо минимум два месяца. Не можем, Потапов. Он начнет действовать раньше. А мы в это время изобретем себе десяток ложных путей и погонимся за ненужными нам людьми.

– А что же предлагаете вы? – почти с вызовом спросил Потапов.

– Вам лично я предлагаю сейчас же ехать на дачу за женой и идти в театр. Вот билеты…

Потапов, удивленно смотря на полковника, машинально взял билеты:

– Вы что, шутите?

– Отнюдь, Потапов, – сухо ответил полковник. – Поезжайте за женой. Она предупреждена и ждет вас.

Потапов молча положил на стол билеты. Лицо полковника стало строгим. Он встал:

– Мы с вами устали, Потапов. И это становится нашим серьезным недостатком. Мы нервничаем, не имея на эту роскошь никакого права. В общем, надо отдохнуть, Потапов. Поезжайте на дачу. Завтра в это же время встречаемся здесь. Всё. До свидания.

Потапов встал и направился к дверям.

– Билеты, Потапов! Вы что, хотите, чтобы ваша жена считала меня обманщиком?…

Жена Потапова, когда ей позвонил полковник Астангов, в первую минуту испугалась – не случилось ли что с Николаем… Но дальше последовало еще более неожиданное и необъяснимое – полковник тоном приказа сказал, что она и Потапов сегодня идут в театр.

– В какой театр? – изумилась Лена.

– В какой? – переспросил полковник и захохотал. – Честное слово, не знаю. Я приказал добыть два билета в лучший театр. Но билеты еще не получил. Я отдам их Потапову. В общем, приготовьтесь. Форма одежды – театральная.

Но Лена слишком хорошо знала своего мужа, чтобы встретить его уже в театральном платье. Она все приготовила, но встречать его вышла в своем обычном летнем халатике.

– Ты знаешь… – растерянно сказал Потапов, – нам надо ехать в театр.

– В театр? – искусно удивилась Лена.

– Да. Вот билеты.

– Ой, Коленька, в оперу, как хорошо! Я оденусь мигом. А ты садись кушай. Я сейчас!

– А кто же будет с Витькой? – спросил Потапов, когда жена вернулась уже в длинном платье.

– Я отвела его к Горюновым. Он там и спать будет. Потапов рассмеялся.

– Чего ты смеешься?

– Как ты здорово разыграла удивление по поводу того, что мы едем в театр… Ладно – поехали.

…Шло уже второе действие оперы, а Потапов никак не мог уловить, что происходит там, на сцене. Отдельно он слышал музыку – она то тревожила, то успокаивала. И отдельно – разрозненно и туманно – он видел, как на сцене какие-то старомодные люди ходили, пели, смеялись, ссорились… И вдруг в какую-то минуту он ясно увидел все – покосившуюся мельницу в снежной шапке, дальний лес, а вблизи на вытоптанном снегу стоят два человека, целясь друг в друга из пистолетов. Мгновенно это увиденное слилось с другим – лежащий у дерева Гончаров, его белое-белое лицо, по которому ползают муравьи… Потапов непроизвольно сжал руку жены.

– Да, он спел замечательно, – шепнула она.

В это время в оркестре нарастала тревожная музыка, она ширилась, взлетала все выше и выше и вдруг оборвалась страшным ударом выстрела.

Потапов вздрогнул. Один из стоящих в снегу упал, и тотчас занавес закрыл сцену. Потапов удивленно оглядывался на восторженно кричащий зал.

– Какой волшебный голос у Ленского. Верно? – спросила Лена.

– Да. Здорово… – рассеянно отозвался Потапов.

– Пойдем погуляем?

– Давай лучше посидим, – механически произнес Потапов, смотря в какую-то точку на еще трепетавшем занавесе.

И Лена покорно осталась сидеть. Она терпеливо молчала, потому что знала – Николай сейчас думает о своем, и то, о чем он думает, весьма далеко от этого зала…

Окаемов впервые смотрел спектакль в своем театре. Оперу он никогда не любил – ему просто захотелось попозже приехать в общежитие. Билетерша посадила его на свободное место в боковой ложе.

– Отсюда очень хорошо видно, – сказала она. – «Евгений Онегин» – наш лучший спектакль, и сегодня поет Соколов. Вам повезло, получите большое удовольствие…

Но никакого удовольствия Окаемов не получил. Наоборот, как только зазвучала задумчивая мелодия увертюры, Окаемов начал испытывать странное ощущение, понять которое он не мог. В этом чувстве необъяснимо сливались раздражение и страх. Когда открылся занавес, и со сцены хлынула веселая и в то же время грустная песня крестьян, и лица зрителей в зале от этой песни будто просветлели, Окаемова передернул озноб. Он оглянулся на сидевшего позади него седого человека, и тот, согласно кивнув головой, восторженно прошептал:

– Какая музыка!..

Окаемов понял, что его раздражает: он просто не мог примириться с тем, что в этой стране может быть что-либо хорошее, – нет и не может, не должно быть! Но он не понимал, отчего ему страшно. Между тем природа этого страха была простой – в музыке Чайковского звучало само бессмертие народа, против которого Окаемов боролся, считая себя в этой борьбе большой и грозной силой, а музыка говорила ему о его ничтожестве и бессилии, но как раз этого он и не понимал.

В антрактах билетерша встречала Окаемова у дверей ложи неизменным вопросом:

– Ну что скажете?

– Здорово, здорово!.. – сердито отвечал он и торопился поскорей отделаться от восторженной старушки.

Окаемов давно мог уйти из театра, но решил, что это будет неосторожно – попробуй потом объясни косому Коле Боркову, почему он не досмотрел прекрасный спектакль.

Когда опера кончилась, Окаемов вышел из театра и остановился возле колонны, наблюдая разъезд публики. Страх продолжался и здесь – будто все эти выходящие из театра люди уносили с собой то, что страшило Окаемова там, в зрительном зале. Окаемов вглядывался в лица проходивших мимо него людей. Это были самые разные лица – веселые и задумчивые, молодые и старые, но во всех лицах было что-то общее – неуловимое и снова пугающее.

Но вот Окаемов увидел мрачное лицо молодого мужчины, выходящего из театра под руку с красивой женщиной. Этот человек шел, опустив голову, будто он больше всего на свете боялся оступиться.

Окаемов провожал взглядом эту пару, пока она не скрылась за углом театра… Разве могло прийти в голову Окаемову, что этот мужчина с мрачным лицом – тот самый человек, который думает о нем – Окаемове – днем и ночью, который думал о нем и в ту минуту, когда выходил из театра.

Да, это был Потапов…