Текст книги "Опасный маршрут"

Автор книги: Василий Ардаматский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

2

Готовясь к операции, Окаемов совершил четырнадцать ночных прыжков с парашютом. Его сбрасывали над лесными массивами. Приземление происходило довольно просто, и Окаемов на чем свет стоит ругал тех, кто насадил эти ровненькие, подстриженные леса, так не похожие на те лесные бурливые океаны, где предстояло ему снизиться там, в Советском Союзе.

…Парашют раскрылся мгновенно. Окаемова тряхнуло и во всю длину строп мотнуло воздушным потоком от самолета. Гул моторов быстро затих, и Окаемов погрузился в глухую темень и тишину. Он посмотрел вниз – глубоко-глубоко, словно на дне темноты, он увидел медленно передвигающуюся цепочку огоньков. «Сбросили точно, – отметил Окаемов. – Железная дорога должна быть именно там»… Далеко виднелось бледное зарево над каким-то большим городом. Окаемов знал – над каким, – именно этот город и был его целью.

Но сейчас он думал о том, что внизу под ним на десятки километров раскинулось косматое море дикого леса, именуемого «Черный бор» – это вам не подстриженный немецкий лесок. Окаемов проверил, крепко ли держатся очки, которые должны предохранить глаза от сучьев. И в это мгновение над самой его головой пронеслись черные тени, его обдало горячим воздухом, замотало, закружило, оглушило ревом и свистом. Окаемов в ужасе съежился, не понимая, что произошло. Напряженный рев через секунду стих и превратился в характерный звук летящих реактивных самолетов. Окаемов все понял и облегченно вздохнул: «Хорошо, что я успел выпрыгнуть». О судьбе своего летчика он даже не подумал.

Снова Окаемова со всех сторон обступила глухая тишина…

Прежде чем увидеть Черный бор, Окаемов его услышал – снизу быстро надвигался ровный шум. Рядом мелькнула, взлетая вверх, острая башня высоченной ели, и тотчас ноги Окаемова погрузились в упругую массу ветвей. Треск ломающихся сучьев. Удар о крепкий сук отбросил Окаемова в сторону, но в это время купол парашюта лег на кроны деревьев – падение замедлилось и прекратилось. Окаемов повис на стропах. Увидев поблизости ствол дерева, он раскачался и ухватился за него. Взобравшись на крепкий сук, Окаемов обрезал стропы и стащил парашют с ветвей. Потом по стволу дерева он осторожно спустился на землю. Прислушался – лес гудел ровно, спокойно, ни одного опасного звука.

И вот Окаемов сделал первый шаг по земле, которую он предал. И земля точно разверзлась под ним. Он кубарем скатился в глубокую яму и на ее дне ударился головой о камень. Окаемов злобно выругался. Хотел опереться на руку – из-под ладони с писком рванулась шершавая жаба. Окаемов вскочил на ноги и брезгливо вытер руку парашютом. «Спокойно, спокойно, – сказал он себе. – Пригодится нам и эта яма». Он затоптал ногами парашют, присыпал его землей и вынул карту, осветив ее тоненьким лучиком электрического фонарика. «Я примерно здесь», – лучик фонарика, точно игла указки, остановился в центре курчаво-зеленого пятна на карте. «Город с профессором Вольским отсюда – прямо на юг», – лучик света уперся в то место на карте, где неподалеку от излучины морского залива был нарисован большой черный кружок. «Но мы пойдем прямо на север, вот сюда, – лучик подполз туда, где Черный бор сужался и где под острым углом пересекались шоссе и железная дорога. – Место идеальное: близко и шоссе и железная дорога. Тут мы спрячем снаряжение и затем исчезнем. Вперед!..»

Окаемов энергично выбрался из ямы. Вынув из кармана плоский металлический флакон, он сел на землю и жидкостью из флакона смочил подметки сапог. Потом еще раз сверился по компасу и зашагал в густую темень леса.

Он шел, выставив вперед руку, чтобы не наткнуться на деревья. Сперва он довольно часто останавливался и напряженно прислушивался, но мирный шум леса все более успокаивал его, и он останавливался реже и реже. Пройдя километров пять, он попал в полосу дикого бурелома. Деревья, падая, валились друг на друга и теперь лежали вкривь и вкось. Окаемов то и дело натыкался на глыбы земли, вывернутые корневищами сваленных великанов. Ему приходилось то перелезать через полусгнившие, скользкие стволы, то проползать под ними, прижимаясь к мокрой земле, задыхаясь от затхлого воздуха. Спина у него взмокла, соленый пот тек по лицу и щипал глаза. «Вперед! Вперед! Все идет прекрасно».

У самого лица Окаемова метнулось что-то белое и теплое. Он ничком упал на землю и, точно краб – боком, боком, – отполз в сторону и замер. Сердце билось частыми, судорожными толчками. Озноб страха мгновенно высушил пот. Но то неизвестное прошуршало в ветвях, затихло и вдруг закричало почти человеческим голосом: «Гу-гу-у-у-у!» Окаемов тихо засмеялся – сова, черт бы ее побрал! Он встал и пошел дальше.

Когда в вершинах деревьев чуть проглянул рассвет, Окаемов пришел в намеченное место. На маленькой полянке с надежной приметой – трехствольная ель – он быстро зарыл в землю свое имущество, оставив себе только потрепанный портфель со сменой белья и папкой, набитой чистой бумагой. Последний раз он внимательно рассмотрел карту и затем сжег ее. Лопату и компас он бросил в наполненную водой яму. У этой же ямы он умылся, привел в порядок одежду и быстро зашагал к железной дороге.

Ранним утром со стороны, противоположной лесу, в поселок при станции Лесной вошел рослый человек в сером костюме. Весело помахивая портфелем и насвистывая задорную мелодию, он направился на базар, где уже толпился народ.

На длинные дощатые столы рынка точно радуга легла: ярко-зеленый лук, красные помидоры, оранжевая морковь, желтая репа, синие баклажаны. Пахло свежим сеном и парным молоком. Вдоль столов сновали домохозяйки с непроницаемыми лицами.

Окаемов прямо из горлача выпил молока и закусил теплым ржаным хлебом. Отойдя в сторонку, он присел на бревно и задумался. Появление истребителей, погнавшихся за самолетом, нарушало стройность задуманного плана. Это означало, что его высадка уже раскрыта и с минуты на минуту здесь начнут поиски. Нельзя было и думать о возможности воспользоваться железной дорогой. Сейчас нужно любым способом выбираться отсюда и уходить в любом направлении и как можно дальше, а уже оттуда пробираться в город.

Окаемов вышел с базара на улицу, надеясь подсесть на какую-нибудь попутную машину. Попутной машиной ему была любая – лишь бы она направлялась подальше отсюда.

К базару на мотоцикле подкатил парень в запыленной добела лыжной куртке. Оставив мотоцикл, парень подбежал к базарным столам, одним махом выпил кружку молока и вернулся к машине.

– Куда едем? – приветливо спросил у него Окаемов.

– В Островск. А что?

– Может, подвезешь? Не обижу.

– Меня и черт не обидит! – Парень засмеялся, завел мотоцикл и крикнул: – Садись! Да держись крепче… – Окаемов быстро уселся на заднее место. – Хошь – за скобу держись, хошь – за меня!

Мотоцикл рванулся с места и, подняв клубы пыли, исчез за поворотом улицы. Окаемов представил себе выученную на память карту местности. «Островск… Островск… – трясясь на жестком сиденье, припоминал он. – Так. Это на северо-запад. Километров пятьдесят. Прекрасно…»

Парень гнал машину на предельной скорости, не думая о своем пассажире, подскакивавшем на каждой ямке.

– Куда так торопишься? – взмолился Окаемов.

– На свадьбу! Дружок мой в Островске женится. Тоже тракторист, – не оборачиваясь, прокричал парень.

Стремительно пролетали мимо кусты, столбы, каруселила всем горизонтом земля, ветер бил в лицо, вызывая в глазах слезы… «Хорошо бы на этом мотоцикле добраться и до города», – подумал Окаемов, и мысль его заработала в этом направлении. Спросить у парня – не довезет ли он до города? Нет, куда там, свадьба дружка ему явно дороже любых денег. Окаемов выглянул из-за плеча парня и увидел, что впереди дорога исчезала в лесном массиве. Мгновенно пришло решение захватить мотоцикл. И хотя в это решение входило убийство парня, об этом Окаемов думал меньше всего. Это подразумевалось само собой – оставлять живого свидетеля нельзя. Окаемов думал о другом: хватит ли в мотоцикле бензина, чтобы добраться до города? И затем – как поступить с мотоциклом?

– Далеко ты от дома едешь! – прокричал Окаемов в ухо парню. – А как бензина не хватит?

– А шоферы на что? – смеясь, отозвался парень.

Они въехали в лес, и сразу парню пришлось убавить скорость. Развороченная еще с весны лесная дорога была вся в ямах. Стук мотора отдавался в лесу трескучим эхом. У маленького разбитого мостика парень остановил мотоцикл:

– Слезай. Мост форсируем пёхом.

Окаемов слез и осмотрелся – кругом ни души. Парень взялся за руль и покатил машину через мост. Шедший чуть позади, Окаемов быстро вынул пистолет и выстрелил в голову парня. Пистолет был с глушителем – выстрел прозвучал не громче хлопка в ладоши.

Окаемов подхватил падающего парня, стащил его с дороги и запихнул под мост…

В Островск Окаемов не заехал. Не доезжая до него километра три, он прямо по полям перебрался на другую дорогу, которая пролегала в сторону нужного ему города. Эта дорога была получше, и он дал максимальную скорость.

В середине дня Окаемов въехал в город. На окраине, где трамвай делал круг, он остановился возле почтового отделения, прислонил мотоцикл к стене и зашел в помещение. Несколько минут потолкавшись там, он вышел и, точно забыв, что у него был мотоцикл, перешел через улицу и сел в трамвай, направляющийся в центр города.

3

В ранний утренний час дежурный по управлению, ожидая смены, сидел в кресле, упершись руками в край стола, глаза его были закрыты, но мозг отмечал каждый звук, долетавший из открытого окна. Дежурный услышал ритмический шорох метлы по асфальту. «Дворники уже вышли на работу, – подумал он, – скоро смена».

Зазвонил один из телефонов. Дежурный безошибочно схватил нужную трубку.

– Дежурный по управлению слушает!.. Так-так… Минуточку… – Он подвинул лист бумаги, зажал плечом трубку телефона и начал записывать. – Так… так… – В это время зазвонил другой телефон. Дежурный схватил вторую трубку: – Минуточку… – Он торопливо закончил разговор по первому телефону. – Дежурный слушает! Так… так… Все ясно. Поздравляю… Хорошо. Ясно. Спасибо! – Дежурный снял трубку третьего телефона: – Дайте квартиру полковника Астангова… Товарищ полковник, докладывает дежурный по управлению. Только что звонили из района Лесной. Вернувшийся из ночного колхозник сообщил, что примерно в два часа ночи над Черным бором кружился самолет, который затем улетел в западном направлении. И одновременно позвонили из авиации – в семидесяти километрах от Черного бора сбит самолет неизвестной принадлежности. Идет выяснение. По всем данным, с этого самолета был сброшен… Слушаю вас… Так-так-так… – Дежурный снова записывал. – Все ясно. Действую… – Настала очередь четвертого аппарата: – Гараж?… Говорит дежурный. Срочно машину полковника Астангова к нему на квартиру. Дежурную машину на дачу за Потаповым и Гончаровым. На одной ноге!.. Алло! Коммутатор? Заснули?… Следите за соединением! Экспедицию!.. Экспедиция?… Говорит дежурный. Посыльного – ко мне, и приготовьте ему мотоцикл. Быстро!

Оставив на минуту телефоны в покое, дежурный написал записку и вложил ее в конверт. Вошел посыльный.

– Вот это – майору Потапову. Лично. В собственные руки. Знаете его дачу?

– Знаю… не впервой.

– Полковник Астангов предполагает, что Потапов и Гончаров на рыбалке. Озеро знаете?

– Знаю.

– Найдете, в случае чего, там. Быстро!..

Потапов и Гончаров с удочками в руках сидели на берегу уютного заливчика, затемненного густой ивой. Перед ними недвижно лежало тихое, порозовевшее от зари озеро.

– Сейчас самый клев, – шепотом сказал Потапов, поеживаясь от утреннего холодка.

Гончаров засмеялся:

– Слышал об этом не раз, убедиться никак не могу. Вся надежда на кружки!

– Не знаю, как бы ты повел себя с белками в Сибири, но к рыбе твой характер не приспособлен. Рыба не терпит неврастеников. Ну что ты поминутно вытаскиваешь удочку?

– Червя проверяю – вдруг сожрали?

– Закинь и замри.

– Есть замереть, товарищ майор.

Минут десять они молча созерцали свои поплавки, но те были неподвижны, как забитые в стену гвозди.

В прозрачной тишине утра послышался приближающийся стрекот мотоцикла. Гончаров прислушался и подмигнул Потапову:

– Пари на месячную зарплату – это за нами.

– Неужто за одно лето нас третий раз с озера снимут? – Потапов положил удочку и поднялся на взгорок.

Мотоцикл вылетел из соснового перелеска и, замедлив ход, катился вдоль озера. Завидев Потапова, мотоциклист прибавил скорости и вихрем домчал к заливчику. Потапов прочитал записку дежурного:

– Сматывай удочки, Павел. Надо ехать в город.

– Машина ждет вас на даче. – Посыльный козырнул, вскочил на седло, круто развернулся и вскоре исчез в сосняке.

С каждой минутой непроизвольно ускоряя шаг, майор Потапов и старший лейтенант Гончаров молча шли к даче, забыв, что, на радость ребятам, они оставили в озере девятнадцать запущенных кружков.

4

Поиск в Черном бору, начавшийся утром, продолжался весь день. Впереди медленно двигались прибывшие из города проводники с собаками. За ними раскинувшейся на километр шеренгой шло более ста человек. Руководивший поиском старший лейтенант Гончаров все время передвигался вдоль цепи. Ему казалось, что поиск ведется небрежно, и только поэтому за целый день не дал никакого результата.

Бор шумел ровно и спокойно, точно хотел обмануть бдительность людей, делая вид, что ничего здесь не случилось – всё, мол, здесь, как сто лет назад, и зря вы там суетитесь, посмотрите, как я спокоен… Гончаров злился. Был он чекистом молодым и еще не успел выработать в себе хотя бы для внешнего вида холодную выдержку.

Первый заметил что-то подозрительное мобилизованный для участия в поиске местный учитель. Он подозвал Гончарова и показал на вершину высокой осины, где среди живой кроны виднелись сломанные сучья с чуть пожухлой листвой.

– Передать по цепи – остановиться! – крикнул Гончаров.

И тотчас одна из собак зарычала, остановившись на краю ямы.

Да, это была та самая яма, некогда вырытая охотниками для волков, в которую после приземления свалился Окаемов.

Гончаров сделал несколько снимков местности, не спускаясь в яму, произвел замер видневшихся на ее дне следов и затем осторожно спустился. Земля под его ногами мягко спружинила. Гончаров копнул носком сапога – и сразу открылся чуть присыпанный землей белый шелк парашюта. Гончаров осторожно извлек скомканный купол, передал его на поверхность и начал тщательно обследовать каждый сантиметр дна ямы. Но больше он ничего найти не смог, только жаба без устали все кидалась на стенку ямы и скатывалась под ноги Гончарова. Он смотрел на нее с ненавистью: эта образина знает все, что здесь произошло, а я – ничего…

Гончаров выбрался из ямы и приказал проводникам искать след. Собаки снова заметались по лесной чаще, но все они, покружившись, возвращались к яме. Вскоре к Гончарову подошел один из проводников и молча протянул плоский металлический флакон, найденный собакой.

– Хорошо, – кладя флакон в карман, автоматически произнес Гончаров.

Он в эту минуту уже думал о том, что вот, совсем недавно, самой большой радостью казалось ему обнаружение места высадки диверсанта, но вот это место найдено, и вместо радости его мучает ясное понимание того, что самое важное и самое трудное – поиск потайной базы диверсанта – впереди. Попробуй найди ее! Диверсант отсюда мог пойти в направлении любого из триста шестидесяти градусов круга. По опыту Гончаров знал, что база запрятана не меньше, чем в десяти – пятнадцати километрах от места высадки, а уже в пяти километрах отсюда градусы круга разойдутся на сотни метров. А база – это ведь всего-навсего квадратный метр тщательно замаскированной земли, точка в безбрежном бору. И найти эту точку он был обязан.

Гончаров разбил поисковый отряд на четыре группы; они должны были двигаться от ямы в четырех направлениях и затем вернуться сюда, чтобы взять новые направления. И тут только Гончаров заметил, что быстро темнеет. Вести поиск ночью было нелепо. Приказав людям располагаться на ночлег, Гончаров взял парашют и направился к лесной дороге, где его ждала машина. Он решил повидаться с Потаповым, который должен был находиться на ближайшей к бору станции Лесной…

Потапова на станции не оказалось. Дежуривший там сотрудник оперативной группы сказал, что Потапов поездом уехал в город – понадобилось обследовать этот поезд. Обещал к утру вернуться на станцию.

Маленькая, глухая станция казалась совершенно безлюдной. Свет горел только в окнах домика, стоявшего за станцией. Тесный зал для пассажиров тускло освещал установленный над дверью фонарь со свечой.

– Ну и глушь, точно вымерли все. Кто же тут поезда встречает? – спросил Гончаров, садясь на жесткий диван и решив дождаться здесь Потапова.

– Да тут за сутки один поезд проходит, – ответил сотрудник. – Это же дорога не сквозная, ветка к лесозаводу, и всё. Ну а как ваши дела?

– К концу дня нашли место приземления. Теперь предстоит найти иголку в стоге сена, – раздраженно ответил Гончаров.

– Найдем, – уверенно произнес сотрудник.

– «Найдем»! Шапками закидаем! – разозлился Гончаров.

Сотрудник промолчал и через минуту ушел на перрон.

В это время Потапов входил в кабинет полковника Астангова.

– Докладываю – поезд обследован тщательно. Ничего…

– Ничего не нашли, знаю, – перебил его Астангов. – И не могли найти. Интересующая нас личность уже в городе. Вот, читайте…

Потапов прочитал запись двух телефонограмм. В одной сообщалось, что на окраине города, близ сто первого почтового отделения обнаружен оставленный кем-то мотоцикл ижевской марки. В другой говорилось, что в двадцати километрах от Островска колхозный пастух обнаружил в лесу под мостом труп молодого человека, который оказался трактористом из Понизовья.

– Я уже говорил с Понизовьем, – продолжал Астангов. – Тракторист Сергей Любченко на рассвете выехал в Островск на собственном мотоцикле ижевского завода. Полчаса назад вернулись из Островска люди, которых я туда посылал. Ничего существенного не привезли. Любченко убит выстрелом в затылок. Пастух слышал шум мотоцикла, а выстрела не слышал. В общем, ясно – прибыл субъект сильный, хорошо оснащенный. И не случайно прыгал он под воскресенье – расчет на то, что мы в этот день не работаем. Ясно, что он поставил перед собой задачу – любым способом в течение дня добраться до нашего города. Здесь ему и скрыться легче, город большой… Что там у Гончарова?

– Не знаю. Я его не видел.

– Поезжайте сейчас же на станцию Лесную, найдите Гончарова, пусть продолжает поиск и два раза в сутки звонит мне. Посмотрите, как он там все организовал, и возвращайтесь. Я жду вас не позднее десяти часов утра…

5

Примерно в этот же час Окаемов остановился возле маленького домика на окраинной уличке. Оглянувшись по сторонам, он подошел к воротам дома и взялся за кольцо перекосившейся калитки, над которой висел номерной знак дома: «Первомайская ул., д. № 6, А.П.Гурко».

Хозяйка дома Адалия Петровна Гурко через окно удивленно смотрела на вошедшего во двор незнакомца, который уверенно направился к крыльцу.

Окаемов перешагнул порог и остановился, с улыбкой смотря на Адалию Петровну:

– Не узнаете?

– Простите… нет… – растерянно произнесла она.

– Окаемов. Григорий Максимович Окаемов.

– Григорий Максимович? – вскрикнула Адалия Петровна и, точно испугавшись произнесенных слов, зажала рот рукой.

– Я, я, Адалия Петровна, я – собственной персоной, – добродушно смеялся Окаемов.

Адалия Петровна подошла к нему вплотную, пристально посмотрела в его лицо:

– Не верю… Не может быть… – прошептала она, и вдруг ее глаза округлились: – Он! Он! Григорий Максимович!.. – Она заплакала и уткнулась лицом в плечо Окаемова.

О, он прекрасно знал, почему она плачет, и терпеливо ждал, пока она успокоится…

И вот они сидели за столом, друг против друга, и Адалия Петровна не сводила с Окаемова восторженных и будто еще не верящих глаз.

– Гляжу, гляжу на вас, Григорий Максимович, и все понять не могу – во сне это происходит или наяву?

– Нет, нет, Адалия Петровна, я не привидение…

– Вы поймите меня. Мой Саня через месяц как уехал на войну прислал письмо, что вы с ним в одной части. А еще через месяц пишет – Окаемов погиб при отступлении. А больше писем от него и не было… – Готовая заплакать, Адалия Петровна поднесла к глазам платок.

– Война, Адалия Петровна, война… – Окаемов замолчал, тревожно думая о том, что, оказывается, часть его саперов тогда у реки все-таки спаслась. – Лучшие сыны народа погибали первыми. Саней вы можете гордиться. О его храбрости говорил весь батальон. Его любили, и кто остался жив – никогда его не забудет.

– Спасибо, родной, – сквозь слезы бормотала Адалия Петровна. – Каждое слово о Сане – моя единственная утеха… – Успокоившись, Адалия Петровна неловко спросила: – А как же это вы?…

– Как я воскрес? – помог ей Окаемов. – Довольно обычная история. Тогда в августе меня тяжело ранило. Фронт откатился. Меня подобрали и спрятали колхозники. Они меня и выходили. Потом – партизанский отряд. Потом – снова армия и с ней поход до Берлина. А там на колонне рейхстага рядом со своей фамилией я написал и имя вашего Сани: сержант Александр Гурко…

– Вы говорите правду? – Глаза Адалии Петровны снова набухли слезами.

– Адалия Петровна, в таких делах…

– Не обижайтесь на меня, дуру. Можно мне вас поцеловать? – Адалия Петровна порывисто обняла Окаемова и поцеловала его в лоб. – Я ведь думала, что о Сане одна я помню…

– Как вам не стыдно!.. – Окаемов выждал приличествующую моменту паузу. – Ну вот… А знаете, кем я стал? Книги пишу.

– Книги? Да что вы? Как же это?…

– Война, Адалия Петровна, многих сделала писателями. Мы столько пережили там… на войне. Слишком много пережили. Трудно молчать. Народ должен знать, чего стоит наша победа. Знать и всегда об этом помнить. А книгу, над которой я сейчас начал работать, я хочу посвятить светлой памяти вашего Сани.

– Я прямо не знаю, что и сказать вам… – Адалия Петровна задохнулась от волнения. – Я – мать, потерявшая единственного сына. И вы такой человек, такой человек!..

– Да оставьте вы, ей-богу. Я самый обыкновенный человек, который не забывает дорогих и близких ему людей. И всё. Вот, скажем, я ехал в ваш город собирать материал для книги, а думал: увижу вас, сумею ли сказать вам то, что обязан сказать о вашем славном сыне. И теперь, как камень с души свалился…

– Спасибо, родной. Спасибо от матери… Вы где же остановились? Небось в гостинице?

– Нет. И как раз я хотел спросить вас: не можете ли вы приютить меня на недельку?

– Как вы можете сомневаться!

– Я не хочу жить в гостинице. Мне надо немного – тихий и скромный угол, чтобы спокойно поработать.

– Мой домик, Григорий Максимович, в вашем распоряжении.

– И вы расскажете мне о Сане. Я ведь его детства совсем не знаю. Когда до войны бывал у вас, бегал тут вот такой… с белыми вихрами. И всё.

– Да, бегал… – Адалин Петровна всхлипнула. – И нет его.

– Нет, Адалия Петровна, он… есть! Он живет в сердцах всех, кто его знал. Он будет жить в моей книге.

– Я вам все-все расскажу о нем. Он ведь и в детстве был удивительным мальчиком. Когда умер мой муж, вы в нашем городе уже не жили?

– Да, я уехал раньше.

– В общем, Саня остался без отца пятнадцати лет. Мы вернулись с кладбища, а он говорит мне: «Мама, не волнуйся, теперь о тебе буду заботиться я, и все будет хорошо, вот увидишь». Я ему сказала…

– Адалия Петровна, – осторожно перебил женщину Окаемов, – вы все это расскажете мне последовательно. Мы посвятим этому все вечера. Идет?

– Хорошо, хорошо… Боже мой, что же это я не спрошу вас, – вы небось с дороги не кушали?

– Не откажусь, Адалия Петровна.

– Я сейчас, сейчас.

– Дайте мне пока почитать фронтовые письма Сани. Можно?

– Конечно! Они вот здесь. – Адалия Петровна поставила на стол деревянную шкатулку и ушла на кухню.

Окаемов открыл шкатулку. Сверху в ней лежали паспорт и пенсионная книжка хозяйки дома. Он быстро просмотрел их и с удовлетворением отметил, что штамп прописки в паспорте был точно такой же, как и в его паспортах, изготовленных в Разведывательном центре.

«Все идет прекрасно, – думал он. – И главное, я на первое время уже имею надежную крышу».

Когда Адалия Петровна вернулась, Окаемов читал Санины письма, согнутым пальцем смахивая непрошеные слезы.