Текст книги "Суд"
Автор книги: Василий Ардаматский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Часть вторая
Глава двенадцатая
Ранним январским утром Михаил Борисович Лукьянчик шел по главной улице города Донецка, шел, точно плыл в серой мути дождя и снега. Были зажжены уличные фонари, и трудно было понять, вечер сейчас или утро. На Лукьянчике было кожаное пальто, в отблесках фонарей казалось, что его фигура вылита из металла. Повернув, как ему объяснили, с главной улицы, он вскоре уже входил в здание донецкой областной «Сельхозтехники».
– Скажите, пожалуйста, где тут искать товарища Залесского? – обратился он к девице в брючном костюме.
– Второй этаж, в самом конце, – на бегу ответила она.
И вот дверь с табличкой:
«Ю. Я. Залесский»
Должность не указана, но Лукьянчик знает, что такие таблички рядовым работникам на двери не вешают. Постучался и услышал приглушенно:
– Прошу.
Лукьянчик вошел, у порога стряхнул с шапки снег и воду, спросил:
– Вы Юрий Янович Залесский?
– Совершенно точно. Чем могу? Да проходите же, садитесь.
– Вам сердечный привет от Семена Григорьевича Глинкина, – негромко, но четко произнес Лукьянчик.
У Залесского только одна бровь чуть дрогнула, он вопросительно смотрел на посетителя и молчал. А Лукьянчик в это время разглядывал его… Ему лет пятьдесят, голова в густой шапке волос, круто изогнутые брови сходятся на переносице. Лукьянчик заметил, что у него маленькие, как у ребенка, уши, и, наверно, от этого он спускает на них волосы… Черты лица грубые, будто резцом вырублены.
– Где сейчас Глинкин? – спросил Залесский, исподволь присматриваясь к Лукьянчику.
– Не знаю. Из Южного его отправили по месту его первого дела.
– В Брянск? – поднял брови – не то удивился, не то обрадовался – Залесский и, помолчав, сказал задумчиво: – Да… там, в Брянске, мы ему тогда сильно помогли, можно сказать – из-под меча его голову вынули. Придется все начинать сначала – я у него в долгу как в шелку. А вы откуда прибыли?
– В смысле… – замялся Лукьянчик.
– Да, да, в смысле, – рассмеялся Залесский. – О том, что вы были предрайисполкома в Южном, я осведомлен. Так откуда?
– Из Якутии.
– Срок вышел?
– Должен сказать, что на этот счет и я в долгу у Семена Григорьевича, у меня не было срока. Сняли с работы, исключили из партии, и мы с женой уехали к ее родителям в Якутию. Ее отец имел шесть лет, а теперь на свободе, работает завскладом в леспромхозе.
– Ничего, мы Семену Григорьевичу Глинкину вернем все долги… вернем, – Залесский хлопнул ладонью по столу, будто печать поставил, и спросил: – А как же вы обошли суд?
– Я бы не сумел, – признался Лукьянчик. – Все Семен Григорьевич.
– Ну-ну… А как же? Как?
– Во-первых, у них не было против нас крепких улик. Во-вторых, Семен Григорьевич придумал выдвинуть встречный счет.
– То есть?
– Что, мол, сами городские организации частенько совершают некоторые незаконные действия или предлагают совершать другим. Скажем, приезжает какая-то делегация – пожалуйста, выполняйте разверсточку, с кого сколько на ее обслуживание и на подарочки гостям. А откуда на это брать деньги? Я припомнил, когда и кто давал мне указания предоставлять жилплощадь в обход очереди… Ну, и всякое другое.
Залесский всплеснул руками и принялся беззвучно хохотать, придыхая:
– Ну нахал Семен, ну нахал… – а отсмеявшись, спросил: – А если бы они вашего встречного иска не испугались?
– Думаю, было бы плохо…
– Сверчевский в этом участвовал?
– Ну как же, он же и у нас в исполкоме юристом работал.
– Это наверняка он придумал! – воскликнул Залесский. – Вот голова, надо сказать. Где он теперь?
– Вокруг него тоже затеплилось – раскрыли бабу из тюремной охраны, через которую он связывался с нами, он тут же уволился и куда-то уехал.
– Ничего – объявится, нам он еще будет очень нужен… – Залесский помолчал, глядя на Лукьянчика. – Ну что, будем теперь действовать вместе? Поработаем? – спросил он.
– Надо, – кивнул Лукьянчик.
– Ну что же, пока дозреет одно дельце, будете работать у нас в «Сельхозтехнике»… Где семья?
– Жена и дочь в Якутии у тещи.
– Оформитесь и сразу вызывайте семью, семейному всегда веры больше и квартиру скорей дадут.
– А где… что я буду делать? – спросил Лукьянчик.
Залесский сверкнул на него взглядом из-под сдвинутых бровей, не ответил и заговорил о другом:
– Я думаю – оставлять ли вам старую фамилию? Как вы думаете? – И, не ожидая ответа, продолжал: – Оставим старую. Не такой уж вы вождь мафии, чтобы вам делать пластическую операцию, не так ли? И не Райкин, которого все знают. Надо вообще не думать об этом и заполнить личный листок учета кадров – вот он. – Залесский достал из стола анкету и протянул Лукьянчику.
– Последнюю службу указывать?
– Нет. Что было до нее?
– Начальник строительного управления.
– Подходит. Продлите эту службу, напишите, что строил, главным образом, на селе и освобожден от работы за то, что просмотрел допущенные прорабом приписки, – сразу пойдете у нас за открытого и честного человека. И вообще, из истории в Южном комплекса не делать и смотреть вперед чистыми глазами.
Лукьянчик отдал заполненную анкету и направился в гостиницу.
Залесский в это время уже разговаривал по телефону с Москвой:
– Александр Платонович, явился тот герой из Южного… Сгодится… Правда, сейчас он не совсем в форме, и это меня малость тревожит, так как у него только и было беды, что над ухом из хлопушки выстрелили… Ну ничего, обвыкнется, посмелеет… Кстати, знаешь, что у Глинкина?.. – Залесский выслушал ответ, тяжело вздохнул: – Жалко его… Я его не хороню, а жалею… Хорошо, за мной дело не станет… В общем, не пора ли начинать, жду распоряжений. Пока.
…Номер в гостинице достался Лукьянчику с окном во двор – темно и вдобавок холодно. Не зажигая света, не раздеваясь, он лег на постель. Последнюю ночь в Якутии он провел без сна на аэродроме, во время полета не мог сомкнуть глаз, ему отчего-то было страшно, а минувшую ночь маялся в общем жестком вагоне поезда. Сколько ни бился, не мог заснуть и здесь. Во дворе гостиницы кто-то звонко лязгал железом – будто ударит молотом по рельсу и ждет, пока звук, пометавшись во дворе, замрет, и тогда снова ударит.
А раз нет сна – думаешь. И он думал… Ему захотелось найти в своей жизни то место, где он сделал сбивший его с пути роковой шаг. Он как бы медленно шел по следам собственной жизни, иногда останавливался – не здесь ли? Придирчиво припоминал, как все было, и приходил к выводу, что тут он поступил правильно, и шел дальше. И только по поводу двух моментов своей жизни он остался не очень уверен, что его решение там, в далеком уже прошлом, было единственно правильным.
Первый момент – это вступление в партию. Может, все-таки не стоило? Пошла бы жизнь совсем иная, без оглядки на это звание и без того, что однажды требуют положить партбилет на стол и потом в течение часа обзывают тебя всякими грязными словами и надо молчать. У него прямо в ушах стоит жестяной голос секретаря горкома Лосева: «Вы пробравшийся в партию гнусный вор, вонючий взяточник!»
В самом деле, без этого красного билета жить было бы полегче, рассказывают, только когда-то, в двадцатые годы, партбилет определял всю судьбу человека. Но, с другой стороны… Что с другой стороны? – переспрашивает он себя. Что? Может, за всю жизнь один раз тот билет и пригодился, когда его в исполком выдвигали. До того он, несмотря ни на что, ходил в передовиках стройки, в этом билет не помогает, тут надо было вкалывать и еще надо было ловчить, а в этом билет снова мог стать помехой… Ну хорошо, партбилет вознес его на пост председателя райисполкома, а что это – медовый пост? Оклад как у директора универмага, а ответственности и неприятностей как у министра. В общем, выходило, что вроде бы вступать в партию было совсем не обязательно; во всяком случае, без этого жил бы он вольготней и спокойнее. Но ничего, теперь он будет жить уже без этого…
Второй сомнительный момент – женитьба. Пожалуй, жениться ему тогда было не нужно. Поточнее будет так: если бы с ее отцом не случилось беды, тогда и женитьба могла стать во всех отношениях полезной. И счастливой. Но тесть рухнул буквально в первую брачную ночь молодых, и конечно же, как потом вокруг ни старались делать вид, что он, Лукьянчик, тут ни при чем и, можно сказать, на чужих похоронах плакальщик, а все же с жизненными планами, которые тогда проклевывались, пришлось расстаться. Он лишился даже права покапризничать, получая распределение. Сказали – в Южный, он и глаз не поднял. А там уже все надо было решать, полагаясь только на себя и помня, что на руках у тебя дочка посаженного за решетку проректора. Словом, женитьба жизни ему не облегчила. А был, между прочим, другой вариант – дочка генерала; правда, она не такая красавица, как Таня, и была куда постарше и замужем успела побывать, но жил бы он у того генерала за спиной спокойно, как в крепости… Лукьянчик думает еще, что лучше всего было бы вообще не торопиться с женитьбой, пожить сперва в одиночку, положить крепкий фундамент судьбы, а потом уж и жену взять по самому строгому выбору.
Крах тестя нанес удар и по особой голубой мечте Лукьянчика – он хотел заиметь службу, связанную с поездками за границу. У него были знакомые с такой службой, и были они вовсе не боги, такие же, как он, люди. Их рассказы о том, как там все за рубежом на самом деле, он слушал затаив дыхание и со жгучей завистью представлял себе всякие дешевые универмаги, ломящиеся от изобилия товаров, или всякие там важные приемы, когда все в черных костюмах пьют коктейли с роскошными дамами…
Глаза тринадцатая
Гонтарь и Сандалов осенью вернулись в Москву, все-таки решив попробовать добывать деньги из колхозов. Эти деньги казались им почти беспризорными, а значит, думали они, глаз за ними не строгий. Они еще не очень ясно представляли себе, как это у них получится, но почему-то были уверены, что ничего особенно трудного их не ждет.
Гонтарю однажды приснилось, что колхозные деньги лежат у председателя колхоза в незапертых ящиках письменного стола и тот даже не знает точно, сколько их у него там. И что председатель укладывал его на ночь спать на диване в том же кабинете… Гонтарь верил в сны.
У них уже был первый клиент-заказчик, председатель колхоза Степовой, с которым Сандалов познакомился в поезде. Они написали ему деловое письмо – мол, может быть разговор насчет запасных частей. Но нужно было, черт побери, знать, где для этих колхозов берутся запчасти, которые им так нужны. Это пока являлось для них темным лесом, и, как они в этом лесу сориентируются, знал один бог. Однако надо было действовать.
Гонтарь каждый день отправлялся на Выставку достижений народного хозяйства и искал там председателей колхозов и механизаторов. Выспрашивал у них, как им доставляется техника, от кого и где они ее получают.
В Москве стояла дождливая погода, и Гонтарь, если чувствовал в ком из своих новых знакомых хоть маленькую перспективу, звал их в ресторан, которые тут на каждом углу:
– Особенного ничего не предложу, но грамм по сто пятьдесят с огурчиком обеспечу.
Ему отвечали:
– Денег у нас хватит, а разве тут есть… с огурчиком? – Эти люди приехали на выставку по делу и об увеселительных ее аттракционах не знали.
За водочкой Гонтарь вел разговор осторожно, и всякий раз его поражало и даже трогало, как доверительно и тепло относятся эти деревенские люди к городскому человеку, который только заикнулся, будто он интересуется их делами, как охотно они делились с ним своими радостями и бедами…
В этот день он посетил павильон, где демонстрировались успехи льноводства, и познакомился там с молодым бригадиром льноводов из Белоруссии Клычковым, на груди у которого блестел новенький орден Ленина. Заговорили о том о сём, и вдруг Клычков спросил:
– А ты не знаешь, случаем, где автомобильное министерство?
– Знаю. А что?
– Письмо туда вручила мне односельчанка, родственнику своему, он там работает.
– Могу передать, это – рядом… – У Гонтаря заколотилось сердце – ну вот же, никогда труд даром не пропадает, открывается возможность зацепиться за так нужное им министерство. Они зашли в шашлычный павильон, захватив с собой бутылочку коньяку. После дождя на улице там было хорошо – тепло, пахло жареной бараниной и луком, в динамиках гремела музыка. Они чокнулись и выпили. Впрочем, выпил только Клычков, а Гонтарь ловким движением руки, перед тем как вскинуть стакан ко рту, выплеснул коньяк на пол.
Гонтарь решил вернуть разговор к письму, когда коньяк уже кончался.
Клычков достал из кармана письмо и бросил его на мокрый стол:
– Ннна… Чтоб я это письмо вез… черт попутал… этому сволочу Семеняку. Бери его, отдай товари… нет, гражданину Семеняку и пошли его от моего имени куда подальше. Сделаешь?
– А куда у вас в Белоруссии следует посылать сволочей? – смеялся Гонтарь, пряча письмо, необъяснимо уверенный, что в этом письме скрыта удача…
– В милицию, вот куда! – Клычков ударил кулаком по столу – подскочила на столе посуда, зазвякала, на них стали оглядываться.
– Как бы нам не попасть в милицию раньше твоего Семеняка, ты все ж посуду не бей… И вообще давай кончать, уже темнеет.
Они вышли из павильона под дождь и направились к главным воротам выставки.
– Я тебе еще за того Семеняка скажу, – совсем трезво заговорил Клычков. – Ты хороший мужик, чтоб и ты об него не обмазался.
– Да что он мне? Отдам письмо, и до свидания…
– Погоди, дай сказать… Значит, гражданин Семеняк. Родом он наш – свищевский, но только по названию… А живет всю жизнь в Москве… Отец у него какая-то шишка в авиации. Но не в отце дело, а в деде… Дед его у нас в деревне, когда немцы были, ходил с обрезом и был главный староста… Убивцей он, правда, не был, однако вместе с теми немцами деру дал… И оказался аж в Канаде… и можешь подумать? Он там помещиком стал. Ей-богу! – Клычков даже перекрестился. – Ну, не гад ли? И вдруг, прошлым летом, заявляется в нашу деревню – здрасте, пожалуйста, – он иностранный турист. Ей-богу… Поселился у бобылихи одной – той все равно, кто у ней живет, хоть козел, только б деньги платил… А вся деревня ни-ни… Ни кивка тому туристу, ни здрасте. На второй день он и уехал. Даже к сестре своей жены не зашел…
– А для чего ж он приезжал? – полюбопытствовал Гонтарь.
– А черт его знает… Бобылиха, у которой он жил, говорила, что он в Москве у своих был. Подарки внучку свез… Да, а письмо это пишет как раз сестра его жены…. старая она очень, еле ходит. Бедствует, а московская родня и пальцем для нее не шевелит. Ты постыди этого, кому письмо.
Это была шикарная удача! Шикарнейшая!
Но полноте, удача ли? А может, результат планомерной работы? Находят лишь тогда, когда ищут!
Дома Гонтарь прочитал письмо, написанное карандашом, таинственными каракулями, но Гонтарь разобрал все. Письмо было коротким:
«Сема. Пишет тебе поклон родная сестра твоей бабушки Дарья. Годы все вышли, а смерть не берет… на зиму теплого нет, пришли чего, а лучше денег 20 рублей, обойдусь тогда… Был твой дед, ко мне не пришел, и не надо.
Остаюсь ждать
Дарья Никифоровна».
Теперь нужно было выяснить только, кто же этот Семеняк в том автомобильном министерстве. Гонтарь позвонил в справочную министерства и через минуту уже знал номер телефона Семеняка, что зовут его Семен Михайлович и что работает он в диспетчерском отделе.
Вот когда шикарнейшая удача увиделась Гонтарю уже во всем ее блеске!
Тщательно все обдумав, Гонтарь решил не откладывая сходить к Семеняку – железо надо ковать, пока оно горячее…
Выйдя из метро на станции «Дзержинская», Гонтарь обошел площадь и направился вверх по улице, испытывая неуяснимую озабоченность оттого, что он шел мимо здания Комитета государственной безопасности. Это чувство было настолько сильным, что не проходило, когда то здание осталось позади, и оно, это чувство, помешало ему сразу войти в министерство, он несколько раз прошелся возле него по тупику, вокруг памятника Воровскому, и наконец все же направился к дверям.
Семеняк только что отпустил от себя стенографистку, которой продиктовал несколько служебных бумаг, любуясь ее скрещенными под стулом длинными и стройными ногами. Проводив ее ноги последним взглядом, он склонился над столом, и в это время в его кабинет стремительно вошел незнакомый ему молодой мужчина в модной замшевой куртке.
– Здравствуй, Семен Михайлович, будь щедрым – подари человеку минуту и заодно ясность жизненной перспективы.
– С кем имею дело? – сухо и вместе с тем чуть с улыбкой спросил Семеняк, ему нравились такие вот, нахальные, пробивные.
– Сотрудник «Союзсельхозтехники» Министерства сельского хозяйства СССР Гонтарь Борис Борисович, беспартийный, год рождения…
– Хватит, хватит. Садитесь. Так как мы не уславливались, я имею не больше десяти минут.
– О, американец! Но я же и по делу тоже… – Гонтарь помолчал, пристально глядя в голубоватые глаза Семеняка, и сказал: – Мне гарантировали, что ты тут на всех этажах самый толковый работник… – Семеняк протестующе поднял руку, но Гонтарь не дал ему ничего сказать и продолжал: – Наконец, у нас с тобой ситуация проста как дважды два – ты молодой специалист, я – молодой специалист, ты попал сюда, я – в «Сельхозтехнику», должны мы друг другу помогать или нет?
– Смотря в чем, – улыбнулся одними губами Семеняк.
– Посоветуй, куда мне удирать из моей «Сельхозтехники»?
– Вот тебе и раз… А в чем дело-то?
– Между нами… не ужился с начальством. Попался мне Наполеон местного значения. Я перед ним не согнулся, и он вежливо посоветовал мне найти другую работу.
– Вон как… – покачал головой Семеняк. – А к чему придрался? – И ему все больше нравился этот Гонтарь с его веселыми плутовскими глазами цыгана и огромным смешным ртом.
Гонтарь вздернул плечи:
– Кабы я знал. Скажи мне лучше – у вас я работу не найду? Диплом института народного хозяйства. У тебя зацепки какой в кадрах нет?
– Попробую выяснить, позвони в пятницу.
Но Гонтарь в пятницу не позвонил, а Семеняк ничего для него и не выяснил…
Пятница – любимый день Семеняка, а тут еще совпала получка. Хорошо бы вечерком закатиться в кавказский ресторанчик – Семеняк любил вкусно поесть, о чем свидетельствовало уже явно обозначившееся брюшко.
За десять минут до звонка, когда Семеняк уже запирал свой сейф, в его кабинете снова появился тот пробивной… большеротый…
Подойдя вплотную к Семеняку, он спросил легко, доверительно, будто старый друг:
– Уже уходишь?
– А что? – Семеняка теперь не удивили ни сам вопрос, ни, как в прошлый раз, обращение на «ты», он только на мгновение поднял взгляд на пришельца и сел за стол. Гонтарь подошел к нему сбоку:
– Есть предложение пойти пообедать – инициатива и расходы мои.
– Я обедал, когда и все нормальные люди.
– Машина есть? – Гонтарь словно не слышал его. – Поедем на ВДНХ, там в «Парусе» у меня дружок замдиректора – такого подадут, глаза на лоб… – и в это время Гонтарь увидел на руке Семеняка сверхсовременные часы. Он так схватил Семеняка за руку, что тот чуть не вскрикнул. – «Сейка»? С двумя календарями? Стрелки светятся? О, моя погибель! – шепотом выкрикивал Гонтарь, не выпуская его запястья и приближая часы к своим глазам. Наконец он отпустил его руку: – Продай. Будь человеком – продай!
– Да ты что? С ума спятил? Это – подарок!
– Я знаю. Даже знаю – чей подарок, – осенило Гонтаря. – Хочешь семьсот? – Он выхватил из кармана пачку светло-желтеньких сотенных бумажек, отсчитал семь штук и разложил их перед ним веером.
– Убери, войдет кто-нибудь…
Гонтарь сдвинул деньги к нему:
– Ну? Сделай меня счастливым, прошу тебя. Мечта идиота – заиметь именно такие часы…
Семеняк молча и пытливо смотрел на Гонтаря – он знал, что спекулянты возле комиссионок платят за такие часы максимум триста рублей. А тут – семьсот.
– Ты что, в своей «Сельхозтехнике» сам деньги делаешь? – спросил Семеняк.
– Да какая тебе разница, откуда деньги? Честные деньги! Честные! А тебе ведь еще такие часы привезут, приедут опять и привезут, – повторил Гонтарь, не сводя с него глаз, и удовлетворенно заметил, что тот обратил внимание на эти его слова, и тогда он припечатал эту тему окончательно: – И не все, друг мой, подарочки разумно носить вот так, всем напоказ, как носишь ты… Ну, прошу тебя, убери деньги в стол и поедем.
И вдруг Семеняк смахнул деньги со стола в приоткрытый ящик, задвинул его и запер на ключ:
– Ладно. – Он отстегнул часы и отдал их Гонтарю. – Иди на улицу Жданова, напротив Архитектурного института стоит мой синий «жигуленок», подожди там…
Приятель Гонтаря из «Паруса» постарался, и обед им был дан потрясающий. Они сидели в уютной комнатке-подсобке, похлебывали ароматную уху по-монастырски и вели тихий разговор. И странное дело – с первой же фразы разговор пошел у них как у давних и близких друзей.
Сначала тема была почти философская – может ли быть у человека достаточно денег, чтобы он мог сказать «мне больше не надо ни копейки»?
Гонтарь сказал смеясь:
– Я бы не сказал это, даже сидя на куче денег.
Семеняк ответил вполне серьезно, что он и в мыслях не влезал на подобные кучи, но ему думается, пары тысяч в месяц ему хватило бы.
– Запомни это свое безответственное заявление, – сказал Гонтарь с непонятной Семеняку серьезностью и даже с угрозой.
Потом, когда им подали жаренную под сметаной перепелку, заговорили о женщинах. Тут выяснилось их полное единодушие – что этого товара вокруг сколько угодно и даже больше, и жениться в подобных обстоятельствах просто глупо.
Гонтарь принимал сначала водочку, потом коньячок, но не заметно было, что он хмелел. И он злился на Семеняка, который подносил к губам одну и ту же нетронутую рюмку водки и каждый раз повторял, как попугай: «Увы – за рулем…» И тогда Гонтарь разговор решил не затягивать. Ждал этого разговора и Семеняк.
– А только твой канадский дедушка тебе две тысячи в месяц не отвалит… – вдруг услышал Семеняк и понял, что и раньше и теперь упоминание о дедушке было совсем не случайным и что за столом с ним сидит вовсе не сотрудник «Сельхозтехники»… Не то чтобы он испугался, но все-таки его обдало холодком. Он смотрел на Гонтаря с грустной ухмылкой.
– Ну-ну… что еще про дедушку скажете?
Гонтарь расхохотался, разворотив свой огромный рот:
– Ой господи, представляю, за кого ты меня принял! Хе-хе-хе! Товарищ с Лубянки? Да? Хо-хо-хо! – Он доверительно положил свою руку на руку Семеняка и сказал тихо: – Все гораздо проще и добрее – я в те дни в твоей родной деревне рыбачил. Жил у Клычковых, а дедушка твой, интурист, поселился через улицу у бобылихи. Ну, хватит! Кончай басить, надеюсь, суду все ясно?
Семеняк молчал и лихорадочно думал, к чему тогда этот человек замутил вокруг него всю эту историю, он все-таки знал, что зря такое не делают и что человеку этому что-то от него нужно…
Гонтарь видел, что Семеняк вроде успокоился, и достал из кармана письмо:
– Вот тебе, кстати, письмишко от родственницы твоей… Плохо она живет. Я бы на твоем месте завтра же послал ей пятьдесят рублей, не меньше.
Семеняк взял письмо, ничему уже не удивляясь, Но уже и не опасаясь, как минуту назад.
На этом их обед и закончился. Расстались они на площади перед главными воротами выставки. Семеняк предложил отвезти Гонтаря домой на своей машине, но тот отказался, сказал, что ему еще надо заехать в несколько мест, и пошел к стоянке такси.
«Что же все-таки ему от меня надо?» – ломал голову Семеняк, понимая, что Гонтарь подкатился к нему не для того, чтобы угощать обедами или купить у него часы. Чутье подсказывало: тут должно пахнуть деньгами, Гонтарь из таких… Ладно, подождем – увидим.
На другой день Семеняк только пришел на службу, его вызвал Горяев и дал неожиданное поручение – любым способом реализовать путевку на Рижское взморье, так как его жена из-за болезни матери ехать с ним не может. Попросил реализовать путевку не в своем министерстве и разрешил взять за нее даже неполную цену.
Целый день он промучился с этой путевкой – никто не брал. Будь бы она на юг, забот бы не было, а на осеннее дождливое Рижское взморье никто не торопился.
Вечером, как они условились, встреча с Гонтарем, – может, он поможет сбыть эту проклятую путевку? В назначенный час Семеняк подобрал Гонтаря в свою машину возле магазина «Детский мир». Пока не выбрались с площади Дзержинского, молчали. Семеняк водил машину еще не очень уверенно, она у него то выходила из подчинения и рвалась вперед, то вдруг там, где не надо, останавливалась как вкопанная. В трудных местах он терялся, пережидал другие машины, на каждом повороте искал глазами объяснительные знаки. Гонтарь видел это и не начинал разговора.
– Тебе не нужна, случаем, путевка на Рижское взморье? – спросил Семеняк, когда на улице Горького они медленно двигались в плотном потоке машин. – Жена моего шефа не может с ним ехать. У нее мать больна. Горящую путевку он разрешил продать дешевле цены.
Гонтарь задумался и вдруг энергично спросил:
– Когда едет шеф?
– Я билет ему достал на поезд в пятницу.
– А можешь ты мне достать билет до Риги на воскресенье?
– Могу, конечно. Но путевку ты, что ли, берешь?
– Беру, беру…
Они остановились по просьбе Гонтаря возле елисеевского магазина – Гонтарь заплатил за путевку с 30-процентной скидкой и спрятал ее в карман.
– Постой тут минуточку, – попросил он, вылезая из машины.
Из будки телефона-автомата Гонтарь позвонил Сандалову:
– Игорек? Горячее дело возникло – будь готов в воскресенье уехать на Рижское взморье. Путевка у меня. Подробности вечером… Нет, не хочу и слушать. Готовься в воскресенье уехать… Всё.
Теперь Гонтарь предложил Семеняку ехать в ЦПКО в ресторан «Поплавок», там выступали цыгане. В пути он больше молчал, что-то обдумывал и, только когда подъезжали к парку, сказал весело:
– Дело, кажись, заваривается вкусно…
В ресторане их столик был на палубе, и первое время друзья с интересом наблюдали мчавшиеся по реке моторки, легко скользившие академические лодки.
Но вот Гонтарь отвалился на спинку кресла:
– А в вашем министерстве охотника на путевку не нашлось?
– Шеф просил продать не нашим.
– Ясненько, – усмехнулся Гонтарь.
Появилась наконец официантка, она приняла заказ и снова надолго пропала.
Гонтарь наклонился к Семеняку через стол и тихо спросил:
– Ты хочешь хорошо заработать?
– Кто же не хочет? – усмехнулся Семеняк.
– Не верти – хочешь или нет?
– Хочу, конечно! – рассмеялся Семеняк.
– Вот так и надо отвечать, – сердито проворчал Гонтарь и надолго замолчал, смотрел по сторонам, будто искал кого-то. И, не найдя, тяжело вздохнул.
Официантка принесла наконец закуску. Когда она ушла, Гонтарь снова спросил:
– Так, значит, хочешь ты хорошо заработать?
– Я же сказал – кто не хочет?
Гонтарю эти ответы в вопросительной форме не нравились, но он понимал, что у Семеняка это от волнения, он явно впервые идет в дело.
– Но ты учти: у нас социализм, и оплата, стало быть, по труду.
– А как же еще? – улыбнулся Семеняк.
– До чего же приятно толковать с понятливым, – съязвил Гонтарь. – Но вот беда – деньги будут большие, значит, и поработать придется не как на службе…
– Я работы не боюсь, – пробурчал Семеняк.
– А прокуратуры?
– Богу помолимся, – усмехнулся Семеняк.
– Так вот… Не тебе говорить, какой голод в стране на ваши всякие машины и запасные части. Я лично знаю председателей богатейших колхозов, Героев Соцтруда и даже депутатов, которые готовы платить десять тысяч за то, что и тысячи не стоит. Усекаешь, о чем речь?
– Вполне, – кивнул Семеняк.
– Значит, фокус состоит только в том, чтобы запасные части завернуть точно к тому председателю колхоза, который раскошелится. Можно так сделать?
– Трудно. Очень трудно.
– А твоему шефу решить такое легче?
– Захочет ли?
– Что значит – захочет, не захочет?
– А то и значит – не захочет, и я же ему не прикажу?
– Ну, а без него ты сделать можешь?
– Не знаю…
– Хорошо бы тебе все же знать… Вот что – давай для пробы сделаем один колхоз. Председатель там Герой Труда. От него будет заявка по всей форме.
– Заявка заявкой, а было бы хорошо, если бы он в некоторых наших кабинетах сам потряс своей золотой звездой.
– Ладно, приедет и потрясет.
– Попробуем…
Этот решающий разговор Гонтарю все-таки не понравился – одно из двух: или Семеняк трус, или это дело действительно трудно исполнимое. Но надо все же попробовать, тогда все станет яснее. И наконец, может, удастся запрячь и шефа Семеняка…
Мимо «Поплавка» по Москве-реке, раскидывая в стороны отражение электрических огней, пронесся, ревя сиреной, милицейский катер. Гонтарь проводил его взглядом, сплюнул в реку:
– Носит окаянных…
Глава четырнадцатая
Евгений Максимович Горяев уехал на Рижское взморье один. Сердечные припадки у тещи участились, накануне отъезда вызывали «скорую помощь». Наташа не отходила от матери и, когда та забывалась в полусне, собирала мужа в дорогу.
– Поезжай и ни о чем не думай, – говорила она. – Но я оставить ее не могу… не могу, Женя…
Евгений Максимович жалел Наташу, к тому же он был почти уверен, что Ольга Ивановна сердечные припадки симулирует. Однажды ему удалось увидеть, как она, мгновенно выключившись из припадка, только что заставлявшего ее громко стонать, энергично прошла к зеркалу и стала там поправлять прическу, осторожно оглядываясь. Когда он рассказал об этом Наташе, та закатила истерику. Он отпаивал ее водой, тряс, хлопал по щекам и один раз нечаянно хлопнул сильнее, чем следовало – Наташа затихла, открыла глаза и с возмущением посмотрела на него. Неужели и она? Эта мысль была непереносима.
Вечером он уехал.
Фирменный поезд «Латвия» – чистенький, уютный и почему-то не суетный – мягко взял с места, и скоро Москва, гнавшаяся за поездом толпами новых домов, отстала, и Евгений Максимович увидел вдруг зеленое поле, лес и овраг, уже прикрытые вечерними сумерками. С этой минуты все семейные неприятности отлетели от него, точно их и не было…
Пансионат, в который он прибыл, оказался современным, похожим на аквариум зданием из стекла и бетона. Стояло оно на прибрежных песчаных дюнах, за которыми слышалось беспокойное Балтийское море. Все вокруг было заштриховано мелким въедливым дождем, порывистый ветер раскачивал гудящие сосны. Вот она – Прибалтика!
Евгений Максимович предъявил свою путевку дежурному администратору – блондинке с пышными формами и замысловатой прической, и она изобразила на своем лице безграничную радость: судьба обрушила на нее это счастье – встретить и принять Евгения Максимовича Горяева.
– С приездом, дорогой Евгений Максимович! Здравствуйте в нашем доме! Садитесь, пожалуйста! Простите за нашу минимальную формальность, – сыпала она с прибалтийским акцентом и чуть протянула руку: – Если можно, паспорт на минуточку… – Заглянув в паспорт, она молниеносно записала что-то в книге, вернула Евгению Максимовичу паспорт, и снова ее лицо засветилось от счастья. Но тут же счастье словно померкло: – Весьма огорчительно, Евгений Максимович, но мы не можем предоставить вам отдельную комнату. Вот тут на вашей путевке сверху, в правом углу, стоит буква «С», это значит, что путевка семейная. Для семейных у нас лучшие комнаты на втором этаже с лоджиями в море – сами сейчас увидите, какая прелестная комната. Но номер вашей путевки 3207, а кто-то приедет с путевкой 3208. Пансионат заполнен до отказа, только вас и ждет та комната двадцать два. И тогда мы будем вынуждены подселить к вам… человека.
