Текст книги "Во имя Ленинграда"

Автор книги: Василий Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Получив разрешение у командира дивизии, Цыганову предоставили на двадцать суток отпуск. А исполнение должности командира эскадрильи на этот период возложили на капитана Байсултанова.

Утром 23 сентября перед выездом на совещание, проводимое командиром дивизии со всем руководящим составом полков и отдельных подразделений, я зашел на КП 3-й эскадрильи.

– Эскадрилья всем составом, за исключением командира, несет дежурство в готовности номер один, – с оттенком иронии доложил капитан Байсултанов.

– Ничего, Алим, этим не тяготись, через четыре-пять дней завершишь программу освоения "лавочкина", и полетим вместе на боевое задание. Не зря полковник Корешков собирает командиров полков, видимо, на конец сентября и на октябрь прибавят работы. Но я зашел не просто повидаться, есть небольшое, но ответственное дело. Около одиннадцати часов поступит команда с КП дивизии на прикрытие командира полка штурмовиков. Он парой на Ил-2 перелетит на остров Лавенсари. Там группа штурмовиков в сумерках атакует корабли противника в Нарвском заливе. "Илы" летят без бомб и "эрэсов", налегке. Поэтому большого прикрытия не требуют. Поставьте задачу одному из дежурных звеньев, пусть прикроют до острова. Полет туда выполнять на бреющем, на связь выходить только при обнаружении истребителей. Возвращение на высоте две с половиной – три тысячи метров.

– Есть, товарищ майор! Задача будет выполнена, – четко отрапортовал Байсултанов и загадочно улыбнулся.

– К концу дня слетаем на "учебное" бомбометание по финским тяжелым батареям. Они опять ожили, ведут огонь по Кронштадту и кораблям на западном фарватере. А пока до встречи.

...В разгар совещания в кабинет поспешно вошел оперативный дежурный. Он что-то шепнул полковнику Корешкову. Тот посмотрел на меня, сказал:

– Товарищ Голубев, идите на КП, разберитесь – сбили Байсултанова, бой в районе острова Сескар.

Меня как кувалдой ударили. Наскочив на рядом стоявший стул, молнией выскочил из кабинета.

У прямого телефона меня ждал майор Шмелев.

– Что случилось, Николай Михайлович? – спросил зама по летной части.

– Пока не поймем. Вылетало звено Куликова, а его ведомый передал: "Сбит Байсултанов, веду бой с "фиатами" один". На запросы ответов нет. Направил в район островов еще звено. Запрашиваем КП третьего гвардейского. Ждем их докладов.

– Находитесь на КП, пошлите Тарараксина в эскадрилью, я сейчас приеду.

Получив разрешение, я на машине помчался на аэродром. В пути перед глазами стоял образ боевого друга, вспомнились слова, сказанные с иронией: "Эскадрилья всем составом, за исключением командира, несет дежурство в готовности номер один". И наконец, загадочная улыбка после слов: "Есть, товарищ майор! Задача будет выполнена". Неужели Алим пошел на такое нарушение?.. Вылететь самовольно, не закончив курс восстановления боеспособности на новом истребителе... Эх, Алим, Алим...

Через несколько минут все прояснилось. В одиннадцать часов эскадрилья получила команду на вылет звена.

Байсултанов, положив трубку, минуты две молча сидел, думал. Потом резко махнул рукой, как бы рассек сомнения ладонью, сказал адъютанту:

– Товарищ капитан! Остаетесь на КП за меня. Я поставлю задачу командиру на вылет и буду у своего самолета готовиться к вечернему вылету.

– Есть, товарищ капитан! – ответил адъютант. Байсултанов быстро подошел к самолету командира звена

старшего лейтенанта Куликова и отдал распоряжение:

– Вылезайте из кабины, давайте ваш парашют и спасательный жилет, на задание со звеном полечу я. Передайте остальным летчикам, что буду пользоваться вашими позывными.

– Есть! – ответил Куликов.

Через три минуты звено, взлетев парами, заняло боевой порядок над двумя Ил-2.

Ведомый Байсултанова совершил посадку. Его самолет имел большие повреждения. Ведомый рассказал о короткой воздушной схватке. Вблизи острова Сескар появились десять истребителей противника. Они, заняв боевой порядок в два эшелона по высоте, спешили перехватить нашу группу. Для командира звена прикрытия создалась сложная, но небезвыходная ситуация. Нужно было принять решение на активный оборонительный бой методом "ножниц" двух пар, без отрыва от штурмовиков, тем более что до зоны зенитного огня острова Лавенсари оставалось лететь три – три с половиной минуты. Но Байсултанов, не раз пользовавшийся таким тактическим приемом раньше, сейчас принял другое решение. Он дал команду второй паре продолжать прикрытие, а сам с набором высоты пошел в лобовую атаку на нижнюю группу противника. "Тридцать девятый"! Следуй за мной. Атакую ведущего".

Алим не мог не понимать рискованности своего решения. Оно ослабляло боеспособность звена прикрытия. Видимо, жгучее стремление сбить вражеский самолет и тем доказать, что зря заставляют его, прославленного воздушного бойца, учиться, взяло верх над разумом и дисциплиной еще на земле, до вылета...

Лобовая атака скоротечна. Байсултанов, сбив один "фиат", вместо резкого ухода на скорости вниз развернул самолет и начал новую атаку по второму самолету.

Такие атаки, когда рядом много вражеских машин, всегда коварны. Алима сверху атаковали сразу два "фиата". Ведомый, молодой, но опытный летчик младший лейтенант Алпатов, рискуя собой, сбил одного из атакующих, но второй успел дать губительную очередь по Байсултанову, и два самолета, беспорядочно переворачиваясь, упали в воду.

Оставшись один, несмотря на повреждения самолета, выжав из мотора всю мощь, Алпатов сумел продержаться в непрерывном маневре две минуты и вышел из боя. Подошедшие на помощь дежурное звено и вторая пара сопровождения изменить исход боя уже не могли...

Потрясенный тяжкой утратой, я все еще не мог понять одного: почему Алим обманул меня, боевого друга, командира? Обманул подчиненных и себя самого...

Не хватило силы у Алима Байсултанова – "сына гор, сокола Балтики" сдержать порыв горячего сердца. Его могилой стало море, а памятником балтийское небо, защите которого он отдал всего себя...

Девятисотый день

Весь октябрь 1943 года был пасмурным, дожди часто сменялись метелями. Сильные западные ветры поднимали уровень воды Финского залива, и аэродром Бычье Поле, как самое низкое место на острове Котлин, не только раскисал, а иногда покрывался на 8-10 сантиметров водой.

Взлетать и садиться в этих условиях было крайне опасно. Но боевая обстановка на фронте и на море обязывала поднимать пары, звенья и целые эскадрильи на прикрытие боевых кораблей, подводных лодок, прорывающихся в Балтийское море, взлетать по тревоге на перехват вражеских разведчиков и корректировщиков, а также самим вести систематическую воздушную разведку вражеских объектов.

В начале октября, с трудом выбрав краткий период летной погоды, на аэродром перелетел 10-й гвардейский авиаполк на самолетах Ла-5. Теперь он наш сосед, и мы радушно поделились местами стоянок самолетов, служебными и жилыми помещениями.

Наконец-то 1-я гвардейская авиадивизия собрала все силы на двух островах – Котлин и Лавенсари. Впервые авиация Балтики получила такой мощный щит воздушного прикрытия сил и средств флота. Вспомним: в апреле и мае мы всего двумя десятками "лавочкиных" уничтожили около сорока вражеских истребителей. Если бы осень по погодным условиям была схожа с весной, то, имея сотню прекрасных машин, гвардейцы получили бы возможность окончательно разгромить воздушного противника в западном и юго-восточном районах Ленинградского фронта и над Финским заливом на дальность боевого радиуса самолета Ла-5. Но погодные условия мешали выполнению боевых задач, стоящих перед дивизией.

Хотя противник в районе Ленинграда и восточной части Финского залива и потерял с начала года более трехсот самолетов, из которых на долю 4-го ГИАП приходилось 87, все же он на отдельных участках пытался взять реванш. Поэтому воздушные схватки продолжали носить решительный и острый характер.

Для нашего полка и 3-го гвардейского некоторая передышка в боях была даже полезной, а вот 10-му, недавно прибывшему на фронт, такая "сверхбалтийская" погода не давала возможности не только втянуться в боевую работу, но и облетать с новым пополнением район и присмотреться к расположению извилистой линии фронта.

Меня, как командира полка и порядочно уставшего летчика, радовало стремление гвардейцев попасть в расчет боевых групп, которые приходилось каждый раз подбирать с учетом погодных условий. Но меня радовало также, что в это время стало возможно предоставить некоторый отдых переутомленному техническому составу и давно воюющим летчикам.

В полку, как неоднократно уже было и раньше, начались усиленная учеба, тренировочные полеты на самолетах У-2 и Ут-2 по приборам, в закрытой колпаком кабине, а также полеты над аэродромом на "лавочкине" при ограниченной видимости и предельно низкой облачности.

В один из таких ненастных дней в полк приехали командир и начальник политотдела дивизии. Я доложил, что полк частью сил несет боевое дежурство, а остальной личный состав занимается по плану боевой подготовки.

– Это хорошо. А мы сегодня приехали не контролировать ваши занятия, а уточнить полку боевые задачи до конца года и на январь сорок четвертого. Соберите руководящий состав полка, командиров и замполитов эскадрилий. А пока, Василий Федорович, доложи, как работает секретарь комсомольской организации и каково состояние здоровья младшего Столярского. Я это спрашиваю потому, что в ближайшие дни генерал-полковник Рогов и генерал-майор авиации Столярский посетят полк.

– Комсомольская организация – прекрасный боевой помощник, – начал я доклад, – воспитывает молодежь на боевых традициях, лучше стало с физической подготовкой, особенно среди летчиков – во всех подразделениях сделаны самодельные спортивные снаряды. Это большая заслуга лейтенанта Рогова. Но уходить ему из полка нужно: он болен туберкулезом. Просит врача об этом не докладывать по инстанциям...

А лечение Столярского-младшего идет хорошо. Через неделю выпишут из госпиталя, дадим отпуск с выездом в Москву. Пусть еще немного подживут обожженные руки и лицо. Правда, он от отпуска отказывается и говорит, что никакие родительские уговоры не заставят его перейти в летное училище на инструкторскую работу. Видимо, у родителей больше разговора будет с сыновьями, чем с руководством полка.

Собрались офицеры, и началось совещание. Оно было коротким, но радостным. На нем выступили командир дивизии и начальник политотдела.

Корешков говорил, что близится час полного снятия блокады с родного Ленинграда, этого ждут все. Войска Ленинградского, Волховского фронтов и силы Балтийского флота начали подготовку к священной битве за полный разгром фашистов под Ленинградом. Подробные планы и точные сроки проведения операции нам пока неизвестны. Но боевую задачу на период ее подготовки дивизия получила. Она сводится к следующему. Первое: необходимо полностью закрыть для воздушной разведки гитлеровцев район Ленинград – Кронштадт Ораниенбаумский плацдарм. Ни один вражеский самолет-разведчик не должен выполнить свою задачу в указанном районе. Второе: вести решительную борьбу с самолетами – корректировщиками огня вражеской артиллерии, особенно той, которая ведет огонь по войскам и объектам Ораниенбаумского плацдарма, Кронштадту и кораблям на фарватерах между Ленинградом и островом Котлин. Эти две задачи имеют особую важность и возлагаются на наиболее опытный в дивизии наш полк. Остальные ранее поставленные боевые задачи будут выполняться в основном 3-м и 10-м гвардейскими полками. С завтрашнего дня начнем действовать и одновременно готовиться к главному – началу долгожданной битвы.

Указания начальника политотдела полковника Сербина были совсем короткими:

– Четвертый гвардейский полк принимал участие во всех проведенных флотом и фронтом оборонительных и наступательных операциях. Партийно-политическая работа у вас всегда была фундаментом победы. Надеемся, что и в этой операции личный состав полка выполнит любые поставленные задачи и останется правофланговым в дивизии.

Я смотрел на присутствующих, слышал учащенный стук своего сердца и видел, как загораются глаза пилотов. Видимо, каждый из нас сейчас был горд тем, что выполнение первых боевых задач доверено нам.

Закончив совещание, полковник Корешков достал из планшета бланк, на котором полосками был наклеен телеграфный текст, и с усмешкой сказал:

– Еще совсем свеженькая, а смысл прежний: опять грабят тебя, Василий Федорович. Командующий всей морской авиацией требует направить в Москву гвардии капитана Костылева в его распоряжение, на должность главного инспектора по истребительной авиации. И одновременно представить на звание майора. Вот и решай, командир полка, что лучше: сопротивляться или молча, стиснув зубы, выполнить требование.

Ошарашенный этим сообщением, я молча сидел. "Отдать Егора, лучшего комэска, которого уже видел своим заместителем, а в случае чего – и командиром полка!"

Корешков и Сербин выжидающе смотрели на меня. Наверное, они читали мои мысли, понимали, что мне даже говорить тяжело. За меня ответил Абанин:

– Наверное, нужно без сопротивления отпустить Костылева. Наши аргументы в верхах все равно не поймут...

– Я тоже так думаю, – поддержал полковник Сербин.

– Давайте позовем Костылева и посоветуем согласиться с новым назначением...

Через двое суток полк распрощался с замечательным боевым летчиком, а его место занял капитан Карпунин.

Узнав, что борьба с разведчиками и корректировщиками и усиление нашей разведки объектов врага стали для полка основными боевыми задачами, все поняли: настает час расплаты, приближается священный день, когда замолкнут разрывы бомб и снарядов в израненном Ленинграде. Очистить от оккупантов родную землю, разгромить врага, длительное время осаждавшего город Ленина, расплатиться с гитлеровскими убийцами за все их чудовищные преступления, за сотни тысяч умерших от голода и в результате обстрелов, за муки ленинградцев, за разрушение города – эта благородная задача вдохновляла гвардейцев, поднимала боевой дух.

Активизировалась наша разведка по всему фронту, усилились ночные удары авиации по аэродромам, железнодорожным узлам, по артиллерийским позициям и пунктам управления противника. Все это, конечно, наводило фашистское командование на мысль, что советские войска готовятся к большому сражению. Поэтому, несмотря на неблагоприятные метеорологические условия, гитлеровцы начали проводить авиационную разведку всех видов и особенно аэрофотосъемку. Разведку вела и 1-я гвардейская авиационная истребительная дивизия.

Противник также усилил противовоздушную оборону важных объектов, значительно увеличил истребительное прикрытие самолетов-разведчиков и корректировщиков. Теперь каждый боевой вылет на разведку или на перехват гитлеровских разведчиков сопровождался скоротечными, но ожесточенными воздушными схватками. В четырех таких боях, проведенных в ноябре, мы сбили четыре вражеских разведчика и два истребителя, но и сами потеряли трех летчиков.

Эти бои показали, что фашисты, не считаясь с потерями, настойчиво пытаются выполнить свою задачу. Позже мы узнали, что упорство в боях фашистских летчиков было отнюдь не следствием роста их морально-боевых качеств, а результатом приказа высшего гитлеровского командования. Оно, предвидя крупное наступление Красной Армии, осенью 1943 года потребовало от группы армий "Север" во что бы то ни стало удержать занимаемые ею позиции под Ленинградом и Новгородом как опору левого крыла всего Восточного фронта. Гитлер рассчитывал, что решение этой задачи позволит надежно прикрыть подступы к Прибалтике и обеспечить свободу действий немецкого флота в Балтийском море, а также сохранит Финляндию в качестве союзника. Поэтому продолжение осады Ленинграда было главной задачей вражеских войск и авиации.

Анализируя подробности каждого проведенного боя и каждого вылета на другие задания, командование полка понимало, что с наступлением зимы 1944 года и улучшением погодных условий в небе Ленинграда и над Финским заливом развернутся ожесточенные воздушные сражения. К ним упорно готовились и каждый опытный, и каждый молодой пилот. Но не отставали от летчиков и их боевые друзья, работавшие на земле.

На инженерно-техническом совещании шла речь о подготовке всей ремонтной службы к обеспечению полной исправности самолетов в том случае, если резко возрастет боевая нагрузка. Учитывая важность совещания, на нем присутствовали руководители полка и командиры эскадрилий. В конце совещания попросил слово капитан технической службы Н. Н. Бабенков – начальник ремонтной мастерской. Он обратился сразу ко всем присутствующим:

– Товарищи командиры, инженеры, техники! Наша мастерская имеет хороших специалистов-ремонтников, сейчас совсем не загружена. Часть людей занимаются ремонтом жилых и служебных землянок. Это не наше дело, пусть этим займутся те, кому положено. Вот прохожу я в день несколько раз мимо лежащих в снегу списанных Ла-5, и сердце кровью обливается. А теперь туда притащили самолет, который подняли со дна залива. Он хотя и пролежал в соленой воде трое суток, но совсем целехонек. Конечно, древесина его напиталась солью, во многих местах разбухла обшивка фюзеляжа и крыльев. А мне кажется, если руки приложить со старанием и умением, то из этих списанных самолетов можно восстановить два-три. Разве они будут лишними? Вспомните, товарищи, как когда-то мы собирали все разбитые и искалеченные самолеты, и многие из них воскресли. На них летчики успешно воевали, а некоторые из них получили даже звание Героя Советского Союза...

Такого предложения, когда в полку было самолетов столько, сколько положено, никто не ожидал. Я переглянулся с майором Абаниным и задал вопрос молчавшим старшему инженеру Николаеву и инженеру по ремонту Мельникову.

– А как технические корифеи смотрят на предложение товарища Бабенкова?

– Сробыть треба, тильки який пилот полетит... Ведь скорость-то сейчас шестьсот и больше – развалится по склеенным швам да стыкам, – смешивая украинский с русским, ответил Мельников.

Потом медленно поднялся неторопливый Николаев.

– Собрать из списанных самолетов две-три машины можно. Видимо, удастся восстановить и поднятый из воды. Но нужного запаса прочности вряд ли добьемся. Есть опасение, что на больших перегрузках самолет развалится. Мастерские – не завод, но попробовать необходимо, место в теплом помещении есть, людей товарищу Бабенкову можно добавить за счет технического состава эскадрилий.

– Тогда не будем терять время. Приступайте, товарищи, к делу. Если восстановленные вами самолеты нельзя будет использовать в боевых вылетах, они найдут свое место в учебных полетах. На тренировках ведь можно летать, не создавая больших перегрузок. А когда горьковские и волховские труженики узнают, что подаренные ими самолеты служат вторую боевую службу, защищая Родину, они будут вам искренне благодарны...

Результат труда технических умельцев оказался прекрасным. За полтора месяца они восстановили три самолета Ла-5, полностью пригодных к полетам на боевые задания, и с начала 1944 года в каждой эскадрилье летал самолет, на борту которого буквами золотистого цвета были написаны фамилии инженеров и техников.

После технического совещания мы шли по запорошенной мокрым снегом тропинке Петровского парка. Майор Абанин многозначительно сказал:

– Василий Федорович! Я давно в авиации, много времени работаю на партийно-политических должностях, а такую увлеченность в тяжелейшем труде, такой поистине государственный подход наземного состава вижу первый раз.

Я ответил ему, что прекрасные качества людей в полку сформировались не за последние два-три года, хотя этот период и был самым тяжким испытанием. Они зародились еще в период гражданской войны. Ведь тогда наш полк, носивший название 46-го отдельного морского авиационного отряда, на старых латаных-перелатаных самолетах громил врага под Петроградом и на севере страны. И в то время техники, мотористы, вооруженцы несколько раз своими руками оживляли разбитые и поврежденные аэропланы, и пилоты поднимались на них в бой. Кстати, в этом отряде начинал свою летную службу Столярский, отец лейтенанта Столярского. Тогда он был матросом...

Государственный подход к делу, увлеченность в тяжелом труде продолжают развиваться. Сегодня командиры эскадрилий и старший инженер представили ходатайство о награждении технического состава. Сколько самолетов каждый из них подготовил к боевым вылетам, какое количество мелкого и большого ремонта самолетов выполнили люди!.. Так, например, техники и старшие техники-лейтенанты подготовили машины к боевым вылетам: Федоровых – 590, Радионов – 600, Филатов – 620, Вдовин – 643, а неутомимый Макеев – 1200. А еще Дементьев, Анисимов, Радченко, Зиновьев, Гуськов, Лисицин и многие механики, мотористы, оружейники и прибористы... Это же прекрасные люди, они куют нам победу на земле. Мне кажется, настало время их труд оценить выше, чем делали мы раньше. Все они заслуживают награждения боевыми орденами и предоставления хотя бы короткого отдыха.

– Я с этим целиком согласен. Надо настойчивее добиваться награждения технического персонала, а краткосрочные отпуска во власти комдива. Он, наверное, возражать не будет, – закончил наш разговор Абанин.

Вторая половина декабря оказалась "жаркой". И вовсе не потому, что ужесточились условия выполнения боевых заданий, особенно вылеты на аэрофоторазведку. Дело в том, что в полку одна за другой побывали авторитетные комиссии штаба авиации и штаба флота. Каждая из них, "покрутив" нас двое-трое суток, заканчивала работу разбором в присутствии командующих и членов военных советов. Хотя и ругали нас на этих разборах за различные промахи, но общий вывод оставался неизменно положительным.

Не пришлось долго ждать прилета самой высокой, московской комиссии. Два дня командование полка и эскадрилий отчитывалось по всем вопросам боевой работы и прифронтовой жизни, а мой боевой друг – главный инспектор Костылев – не выдержал и два раза слетал на боевые задания.

Начальника Политического управления Военно-Морского Флота генерал-полковника И. В. Рогова и командующего морской авиацией генерал-полковника С. Ф. Жаворонкова интересовало все: тактика ведения воздушных боев, состояние жилых землянок, называемых по-морскому кубриками, и чистота подворотничков на кителях офицеров. Казалось, что полк готовится не к решительным боям, а к строевому смотру. К нашей радости, оказалось, что высокое руководство ВМФ было удовлетворено ходом боевой работы полка, состоянием внутренней и гарнизонной службы и особенно партийно-политической работой, в основе которой лежали революционные и боевые традиции нашего же полка, являвшегося родоначальником авиации Балтики.

Работа московской комиссии закончилась за два дня до наступления нового, 1944 года. Поэтому на этом разборе были подведены боевые итоги за год и за два с половиной года войны.

Внушительные цифры показали, какой неимоверный ратный труд и боевое напряжение вынес личный состав полка, чтобы выполнить 18 640 боевых вылетов (из них бомбоштурмовые удары – 2130, а 2450 – воздушная разведка). Летчики за этот период провели 542 воздушных боя, в которых уничтожили 316 вражеских самолетов. Немалыми оказались и боевые успехи по уничтожению наземного и морского противника: 20 танков и бронемашин, 350 грузовиков, 80 зенитных орудий и пулеметных установок, 85 вагонов и паровозов, более 4000 солдат и офицеров и 150 единиц плавучих средств, в том числе три миноносца и сторожевой корабль.

Таких боевых успехов не имел ни один из истребительных полков авиации ВМФ, отметили генералы Рогов и Жаворонков. Они тепло поздравили весь личный состав, пожелали успехов в предстоящей операции и дальнейших побед в новом году. На этом же разборе мне был вручен орден Британской империи 4-й степени. Этими орденами были награждены несколько командиров тех частей и соединений, которые нанесли большие потери гитлеровским войскам.

Тогда мне казалось, что высокий орден – это признание личной доблести и, главное, больших боевых успехов Советской Армии и Флота в совместной борьбе против фашизма. Забегая вперед, скажу, что только после войны, в 1946 году, услышав гнусную, предательскую речь Черчилля, призывавшего империалистические силы мира начать новую войну против Советского Союза, я понял, что британскими орденами нас награждали за спасение Англии от полного разгрома ее Гитлером. Тогда на Британских островах это еще помнили...

Все время я ждал особого разговора с генералом Роговым и генералом Столярским. Но состоялся он только за три часа до отлета комиссии.

Наверное, оба отца не желали, чтобы беседа с командиром полка получила какую-либо огласку. Кроме меня, на встрече с генералами никого не было.

– Как служит лейтенант Рогов? – спросил генерал Рогов.

Я доложил, что проверка установила: все комсомольцы стоят на правом фланге молодежи полка. В этом большая заслуга секретаря – лейтенанта Рогова. Но служить ему на Балтике нельзя. По заключению врача полка капитана медицинской службы Званцова, а также после проверки на рентгене в госпитале было установлено, что у него развивается туберкулез легких.

Мои слова не изменили суровую сосредоточенность лица генерала. Видимо, о слабости здоровья своего сына он знал раньше нас.

– Спасибо, товарищ Голубев, за то, что знаете своих подчиненных и заботитесь об их здоровье. Придется сыну изменить климатические условия, хотя он упорно не хочет этого. Приказ получите через пять – семь дней, а на его место подберите офицера из своего полка.

Когда началось собеседование с генералом Столярским, я попросил разрешения, чтобы присутствовали его сын и замполит полка Абанин.

– Уж очень много упреков и наказаний получил я за то, что в воздушном бою фашисты сбили лейтенанта, – сказал я генералу.

Удивленный, он поднялся, развел руками.

– Какие наказания и упреки могут быть, если люди воюют? Война без потерь не бывает.

В ожидании генерал начал нервно ходить по комнате из угла в угол.

Вошли вызванные мной майор Абанин и лейтенант Столярский. Столярский-старший тяжело опустился на стул.

– Садитесь, товарищи, давайте по-семейному поговорим, – тише обычного сказал он.

– Если по-семейному, – подключился Абанин, – то слово за лейтенантом. Скажи, Кира, все, о чем мы не раз говорили с тобой.

Столярский-младший встал, переложил шлем из одной руки в другую и, не поднимая глаз, выпалил:

– Папа, если командование полка меня не выгонит, то я ни в какой другой или училище не пойду. Я сам виноват, что меня сбили, – нужно лучше смотреть. А за наказание командира полка мне стыдно перед командиром и летчиками. Я не трус, смерти не боюсь. Но зачем столько опекунов! Разрешите выйти...

Дверь за лейтенантом закрылась. Все молчали, его слова спутали начавшийся было "семейный разговор". Генерал, тяжело дыша, достал какую-то таблетку, положил под язык. Видимо, с сердцем было неважно. Я быстро налил стакан воды, но он покачал головой. Глубоко вздохнул два-три раза и медленно заговорил:

– Дорогие друзья, поймите все правильно. Родители, особенно мать, всегда тревожатся за детей. Я старый воин и большевик, начинал гражданскую войну в сорок шестом отряде. И сам хочу, чтобы сын продолжал службу в родной части. Пусть династия авиаторов Столярских продолжает защищать Родину до полного ее освобождения. Делайте все так, как требует обстановка. Если суждено сыну дойти до победного дня, – значит, счастьем мы, родители, не обойдены. А вот что наказали вас, слышу впервые и поражаюсь. Какое же было наказание? – глядя на меня, спросил генерал.

Мне не хотелось бередить душу, и я искал слова для ответа. Опять за меня ответил со всеми подробностями Абанин.

Я же в свою очередь сказал Столярскому, что Кира воюет хорошо, то, что его сбили, не снизило морально-боевых качеств летчика. А наказание – дело прошлое, забудем о нем.

Возвращаясь с аэродрома после проводов комиссии, майор Бискуп, стесняясь, сказал:

– Василий Федорович, меня спрашивал начальник военно-учебных заведений генерал Столярский, соглашусь ли я на должность начальника цикла тактики истребительной авиации в Ейском училище.

– А что ты, Петр Игнатьевич, ответил? – усмехнулся я.

– Ответил, что согласен, если командование полка и дивизии отпустит.

– У меня на эту тему тоже был разговор, но я ответил, что это сделать лучше после проведения операции. Второго января уйдет на должность командира третьего авиаполка майор Шмелев, и замена сразу двух руководителей управления полка нецелесообразна...

В полку царило приподнятое настроение. В самом деле, три проверки и три положительные оценки. И проверяло-то большое начальство...

Во второй половине короткого зимнего дня прояснилось небо. Солнце, двигаясь немного выше горизонта, светило через серую дымку. Хорошую погоду спешила использовать как наша, так и вражеская авиация. В первую очередь, конечно, разведчики. Тут же поступила команда из штаба дивизии – увеличить число дежурных истребителей, стоящих в полной готовности на земле. Одну эскадрилью поднять в зону патрулирования над плацдармом. Вслед – новое распоряжение из штаба авиации флота: немедленно поднять две группы на разведку аэродромов Красногвардейск, Котлы и Копорье. Через 20 минут две разведывательные группы взлетели. Пара фоторазведчиков – ведущий командир звена Бычков – под прикрытием шестерки Ла-5 взяла курс на Красногвардейск. Им предстояло выполнить силовую разведку аэродрома, имевшего самую мощную противовоздушную оборону.

Вторая пара разведчиков – ведущий старший лейтенант Апинов – под прикрытием одного звена (четыре Ла-5) направилась в район Котлы – Копорье. Так как эти аэродромы находились в семи километрах друг от друга, а постоянного базирования истребителей противник здесь не имел, то и большого противодействия разведчикам, казалось, не будет. Но получилось все наоборот. Ежедневные удары наших ночных бомбардировщиков по аэродрому Красногвардейск вынудили значительную часть истребителей ФВ-190 перебазироваться в Котлы и Копорье. В такой обстановке наш замысел наполовину оказался неверным. Группа, идущая на силовую разведку, выполнила фотографирование аэродрома Красногвардейск без встреч с вражескими истребителями и благополучно возвратилась. Группа же Апинова была перехвачена, не долетев до объектов фотографирования. Завязался неравный бой. Но, как и бывает иногда на войне, к одной ошибке немедленно присоединяется следующая. Вместо того чтобы вести бой всей шестеркой и отойти за линию фронта, Апинов оторвался от своих и решил выполнить фоторазведку. Решение его оказалось роковым. Оно ослабило боеспособность группы прикрытия. А сам он был атакован следующей группой ФВ-190.