355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Жуковский » Том 2. Баллады, поэмы и повести » Текст книги (страница 5)
Том 2. Баллады, поэмы и повести
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 00:41

Текст книги "Том 2. Баллады, поэмы и повести"


Автор книги: Василий Жуковский


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Рыбак *
 
Бежит волна, шумит волна!
  Задумчив, над рекой
Сидит рыбак; душа полна
  Прохладной тишиной.
Сидит он час, сидит другой;
  Вдруг шум в волнах притих…
И влажною всплыла главой
  Красавица из них.
 
 
Глядит она, поет она:
  «Зачем ты мой народ
Манишь, влечешь с родного дна
  В кипучий жар из вод?
Ах! если б знал, как рыбкой жить
  Привольно в глубине,
Не стал бы ты себя томить
  На знойной вышине.
 
 
Не часто ль солнце образ свой
  Купает в лоне вод?
Не свежей ли горит красой
  Его из них исход?
Не с ними ли свод неба слит
  Прохладно-голубой?
Не в лоно ль их тебя манит
  И лик твой молодой?»
 
 
Бежит волна, шумит волна…
  На берег вал плеснул!
В нем вся душа тоски полна,
  Как будто друг шепнул!
Она поет, она манит —
  Знать, час его настал!
К нему она, он к ней бежит…
  И след навек пропал.
 
Рыцарь Тогенбург *
 
«Сладко мне твоей сестрою,
  Милый рыцарь, быть;
Но любовию иною
  Не могу любить:
При разлуке, при свиданье
  Сердце в тишине —
И любви твоей страданье
  Непонятно мне».
 
 
Он глядит с немой печалью —
  Участь решена;
Руку сжал ей; крепкой сталью
  Грудь обложена;
Звонкий рог созвал дружину;
  Все уж на конях;
И помчались в Палестину,
  Крест на раменах.
 
 
Уж в толпе врагов сверкают
  Грозно шлемы их;
Уж отвагой изумляют
  Чуждых и своих.
Тогенбург лишь выйдет к бою:
  Сарацин бежит…
Но душа в нем все тоскою
  Прежнею болит.
 
 
Год прошел без утоленья…
  Нет уж сил страдать;
Не найти ему забвенья —
  И покинул рать.
Зрит корабль – шумят ветрилы,
  Бьет в корму волна —
Сел и по́плыл в край тот милый,
  Где цветет она.
 
 
Но стучится к ней напрасно
  В двери пилигрим;
Ах, они с молвой ужасной
  Отперлись пред ним:
«Узы вечного обета
  Приняла она;
И, погибшая для света,
  Богу отдана».
 
 
Пышны праотцев палаты
  Бросить он спешит;
Навсегда покинул латы;
  Конь навек забыт;
Власяной покрыт одеждой,
  Инок в цвете лет,
Неукрашенный надеждой
  Он оставил свет.
 
 
И в убогой келье скрылся
  Близ долины той,
Где меж темных лип светился
  Монастырь святой:
Там – сияло ль утро ясно,
  Вечер ли темнел —
В ожиданье, с мукой страстной,
  Он один сидел.
 
 
И душе его унылой
  Счастье там одно:
Дожидаться, чтоб у милой
  Стукнуло окно,
Чтоб прекрасная явилась,
  Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
  Ангел тишины.
 
 
И дождавшися, на ложе
  Простирался он;
И надежда: завтра то же!
  Услаждала сон.
Время годы уводило…
  Для него ж одно:
Ждать, как ждал он, чтоб у милой
  Стукнуло окно;
 
 
Чтоб прекрасная явилась;
  Чтоб от вышины
В тихий дол лицом склонилась,
  Ангел тишины.
Раз – туманно утро было —
  Мертв он там сидел,
Бледен ликом, и уныло
  На окно глядел.
 
Лесной царь *
 
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.
 
 
«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» —
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне, с густой бородой».—
«О нет, то белеет туман над водой».
 
 
«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Веселого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои».
 
 
«Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит».—
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».
 
 
«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».
 
 
«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей».—
«О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне».
 
 
«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».—
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».
 
 
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его мертвый младенец лежал.
 
Граф Гапсбургский *
 
Торжественным Ахен весельем шумел;
  В старинных чертогах, на пире
Рудольф, император избранный, сидел
  В сиянье венца и в порфире.
Там кушанья рейнский фальцграф разносил;
Богемец напитки в бокалы цедил;
  И семь избирателей, чином
Устроенный древле свершая обряд,
Блистали, как звезды пред солнцем блестят,
  Пред новым своим властелином.
 
 
Кругом возвышался богатый балкон,
  Ликующим полный народом;
И клики, со всех прилетая сторон,
  Под древним сливалися сводом.
Был кончен раздор; перестала война;
Бесцарственны, грозны прошли времена;
  Судья над землею был снова;
И воля губить у меча отнята;
Не брошены слабый, вдова, сирота
  Могущим во власть без покрова.
 
 
И кесарь, наполнив бокал золотой,
  С приветливым взором вещает:
«Прекрасен мой пир; все пирует со мной;
  Все царский мой дух восхищает…
Но где ж утешитель, пленитель сердец?
Придет ли мне душу растрогать певец
  Игрой и благим поученьем?
Я песней был другом, как рыцарь простой;
Став кесарем, брошу ль обычай святой
  Пиры услаждать песнопеньем?»
 
 
И вдруг из среды величавых гостей
  Выходит, одетый таларом * ,
Певец в красоте поседелых кудрей,
  Младым преисполненный жаром.
«В струнах золотых вдохновенье живет.
Певец о любви благодатной поет,
  О всем, что святого есть в мире,
Что душу волнует, что сердце манит…
О чем же властитель воспеть повелит
  Певцу на торжественном пире?»
 
 
«Не мне управлять песнопевца душой
  (Певцу отвечает властитель);
Он высшую силу признал над собой;
  Минута ему повелитель;
По воздуху вихорь свободно шумит;
Кто знает, откуда, куда он летит?
  Из бездны поток выбегает;
Так песнь зарождает души глубина,
И темное чувство, из дивного сна
  При звуках воспрянув, пылает».
 
 
И смело ударил певец по струнам,
  И голос приятный раздался:
«На статном коне по горам, по полям
  За серною рыцарь гонялся;
Он с ловчим одним выезжает сам-друг
Из чащи лесной на сияющий луг,
  И едет он шагом кустами;
Вдруг слышат они: колокольчик гремит;
Идет из кустов пономарь и звонит;
  И следом священник с дарами.
 
 
И набожный граф, умиленный душой,
  Колена свои преклоняет
С сердечною верой, с горячей мольбой
  Пред Тем, что живит и спасает.
Но лугом стремился кипучий ручей;
Свирепо надувшись от сильных дождей,
  Он путь заграждал пешеходу;
И спутнику пастырь дары отдает;
И обувь снимает и смело идет
  С священною ношею в воду.
 
 
«Куда?» – изумившийся граф вопросил.
  «В село; умирающий нищий
Ждет в муках, чтоб пастырь его разрешил,
  И алчет небесный пищи.
Недавно лежал через этот поток
Сплетенный из сучьев для пеших мосток —
  Его разбросало водою;
Чтоб душу святой благодатью спасти,
Я здесь неглубокий поток перейти
  Спешу обнаженной стопою».
 
 
И пастырю витязь коня уступил
  И подал ноге его стремя,
Чтоб он облегчить покаяньем спешил
  Страдальцу греховное бремя.
И к ловчему сам на седло пересел
И весело в чащу на лов полетел;
  Священник же, требу святую
Свершивши, при первом мерцании дня
Является к графу, смиренно коня
  Ведя за узду золотую.
 
 
«Дерзну ли помыслить я, – граф возгласил,
  Почтительно взоры склонивши, —
Чтоб конь мой ничтожной забаве служил,
  Спасителю-богу служивши?
Когда ты, отец, не приемлешь коня,
Пусть будет он даром благим от меня
  Отныне тому, чье даянье
Все блага земные, и сила, и честь,
Кому не помедлю на жертву принесть
  И силу, и честь, и дыханье».
 
 
«Да будет же вышний господь над тобой
  Своей благодатью святою;
Тебя да почтит он в сей жизни и в той,
  Как днесь он почтён был тобою;
Гельвеция славой сияет твоей;
И шесть расцветают тебе дочерей,
  Богатых дарами природы:
Да будут же (молвил пророчески он)
Уделом их шесть знаменитых корон;
  Да славятся в роды и роды».
 
 
Задумавшись, голову кесарь склонил:
  Минувшее в нем оживилось.
Вдруг быстрый он взор на певца устремил —
  И таинство слов объяснилось:
Он пастыря видит в певце пред собой;
И слезы свои от толпы золотой
  Порфирой закрыл в умиленье…
Все смолкло, на кесаря очи подняв,
И всяк догадался, кто набожный граф,
  И сердцем почтил привиденье.
 
Узник *
 
«За днями дни идут, идут…
    Напрасно;
Они свободы не ведут
    Прекрасной;
Об ней тоскую и молюсь,
Ее зову, не дозовусь.
 
 
Смотрю в высокое окно
    Темницы:
Все небо светом зажжено
    Денницы;
На свежих крыльях ветерка
Летают вольны облака.
 
 
И так все блага заменить
    Могилой;
И бросить свет, когда в нем жить
    Так мило;
Ах! дайте в свете подышать;
Еще мне рано умирать.
 
 
Лишь миг весенним бытиём
    Жила я;
Лишь миг на празднике земном
    Была я;
Душа готовилась любить…
И все покинуть, все забыть!»
 
 
Так голос заунывный пел
    В темнице…
И сердцем юноша летел
    К певице.
Но он в неволе, как она;
Меж ними хладная стена.
 
 
И тщетно с ней он разлучен
    Стеною:
Невидимую знает он
    Душою;
И мысль об ней и день и ночь
От сердца не отходит прочь.
 
 
Все видит он: во тьме она
    Тюрёмной
Сидит, раздумью предана,
    Взор томный;
Младенчески прекрасен вид;
И слезы падают с ланит.
 
 
И ночью, забывая сон,
    В мечтанье
Ее подслушивает он
    Дыханье;
И на устах его горит
Огонь ее младых ланит.
 
 
Таясь, страдания одне
    Делить с ней,
В одной темничной глубине
    Молить с ней
Согласной думой и тоской
От неба участи одной —
 
 
Вот жизнь его: другой не ждет
    Он доли;
Он, равнодушный, не зовет
    И воли:
С ней розно в свете жизни нет;
Прекрасен только ею свет.
 
 
«Не ты ль, – он мнит, – давно была
    Любима?
И не тебя ль душа звала,
    Томима
Желанья смутного тоской,
Волненьем жизни молодой?
 
 
Тебя в пророчественном сне
    Видал я;
Тобою в пламенной весне
    Дышал я;
Ты мне цвела в живых цветах;
Твой образ веял в облаках.
 
 
Когда же сердце ясный взор
    Твой встретит?
Когда, разрушив сей затвор,
    Осветит
Свобода жизнь вдвоем для нас?
Лети, лети, желанный час».
 
 
Напрасно; час не прилетел
    Желанный;
Другой создателем удел
    Избранный
Достался узнице младой —
Небесно-тайный, не земной.
 
 
Раз слышит он: затворов гром,
    Рыданье,
Звук цепи, голоса́… потом
    Молчанье…
И ужас грудь его томит —
И тщетно ждет он… все молчит.
 
 
Увы! удел его решен…
    Угрюмый,
Навек грядущего лишен,
    Все думы
За ней он в гроб переселил
И молит рок, чтоб поспешил.
 
 
Однажды – только занялась
    Денница —
Его со стуком расперлась
    Темница.
«О радость! (мнит он) скоро к ней!»
И что ж?.. Свобода у дверей.
 
 
Но хладно принял он привет
    Свободы:
Прекрасного уж в мире нет;
    Дни, годы
Напрасно будут проходить…
Погибшего не возвратить.
 
 
Ах! слово милое об ней
    Кто скажет?
Кто след ее забытых дней
    Укажет?
Кто знает, где она цвела?
Где тот, кого своимзвала?
 
 
И нет ему в семье родной
    Услады;
Задумчив, грустию немой
    Он взгляды
Сердечные встречает их;
Он в людстве сумрачен и тих.
 
 
Настанет день – ни с места он;
    Безгласный,
Душой в мечтанье погружен,
    Взор страстный
Исполнен смутного огня,
Стоит он, голову склоня.
 
 
Но тихо в сумраке ночей
    Он бродит
И с неба темного очей
    Не сводит:
Звезда знакомая там есть;
Она к нему приносит весть…
 
 
О милом весть и в мир иной
    Призванье…
И делит с тайной он звездой
    Страданье;
Ее краса оживлена:
Ему в ней светится она.
 
 
Он таял, гаснул и угас…
    И мнилось,
Что вдруг пред ним в последний час
    Явилось
Все то, чего душа ждала,
И жизнь в улыбке отошла.
 
Замок Смальгольм * , или Иванов вечер *
 
До рассвета поднявшись, коня оседлал
  Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
  Он коня, торопясь в Бротерстон.
 
 
Не с могучим Боклю совокупно спешил
  На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
  За Шотландию с Англией он;
 
 
Но в железной броне он сидит на коне;
  Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
  Укреплен двадцатифунтовой.
 
 
Через три дни домой возвратился барон,
  Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылен,
  Под тяжелым ступал седоком.
 
 
Анкрамморския битвы * барон не видал,
  Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
  Где за родину бился Дуглас;
 
 
Но железный шелом был иссечен на нем,
  Был изрублен и панцирь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
  Но не английской кровью покрыт.
 
 
Соскочив у часовни с коня за стеной,
  Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул – и паж молодой
  На условленный свист прибежал.
 
 
«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
  И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
  И слова непритворны твои.
 
 
Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
  Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
  И кто был у твоей госпожи?»
 
 
«Госпожа по ночам к отдаленным скалам,
  Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
  Не прокрасться во мраке ночном).
 
 
И на первую ночь непогода была,
  И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
  На вершину пустынную скал.
 
 
Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
  И сидела одна – я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
  Одиноко маяк пламенел.
 
 
На другую же ночь – я за ней по следам
  На вершину опять побежал, —
О творец, у огня одинокого там
  Мне неведомый рыцарь стоял.
 
 
Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
  И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном
  Я расслушать не мог их речей.
 
 
И последняя ночь безненастна была,
  И порывистый ветер молчал;
И к мая́ку она на свиданье пошла;
  У мая́ка уж рыцарь стоял.
 
 
И сказала (я слышал): «В полуночный час,
  Перед светлым Ивановым днем,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас;
  Он теперь на свиданье ином;
 
 
Он с могучим Боклю ополчился теперь;
  Он в сраженье забыл про меня —
И тайком отопру я для милого дверь
  Накануне Иванова дня».
 
 
«Я не властен прийти, я не должен прийти,
  Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
  Я пойду… мне товарища нет».
 
 
«О, сомнение прочь! безмятежная ночь
  Пред великим Ивановым днем
И тиха и темна, и свиданьям она
  Благосклонна в молчанье своем.
 
 
Я собак привяжу, часовых уложу,
  Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
  Безопасен ты будешь со мной».
 
 
«Пусть собака молчит, часовой не трубит,
  И трава не слышна под ногой, —
Но священник есть там; он не спит по ночам;
  Он приход мой узнает ночной».
 
 
«Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
  Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
  Будет три дни поминки творить».
 
 
Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
  Он ужасен стоял при огне.
«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
  То, быть может, поминки по мне.
 
 
Но полуночный час благосклонен для нас:
  Я приду под защитою мглы».
Он сказал… и она… я смотрю… уж одна
  У мая́ка пустынной скалы».
 
 
И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
  И кипел, и горел, и сверкал.
«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
  Он, клянусь небесами, пропал!»
 
 
«Показалося мне при блестящем огне:
  Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
  Три звезды на щите голубом».
 
 
«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
  Сей полуночный мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
  Он в могилу зарыт, он мертвец».
 
 
«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,
  И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
  То был рыцарь Ричард Кольдингам».
 
 
И Смальгольмский барон, изумлен, поражен,
  И хладел, и бледнел, и дрожал.
«Нет! в могиле покой; он лежит под землей,
  Ты неправду мне, паж мой, сказал.
 
 
Где бежит и шумит меж утесами Твид,
  Где подъемлется мрачный Эльдон * ,
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
  Потаенным врагом умерщвлен.
 
 
Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;
  Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
  Чернецы за его упокой».
 
 
Он идет в ворота, он уже на крыльце,
  Он взошел по крутым ступеням
На площадку, и видит: с печалью в лице,
  Одиноко-унылая, там
 
 
Молодая жена – и тиха, и бледна,
  И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
  На прозрачно бегущую Твид.
 
 
«Я с тобою опять, молодая жена». —
  «В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
  Поразил ли Боклю иль сражен?»
 
 
«Англичанин разбит; англичанин бежит
  С Анкрамморских кровавых полей;
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
  И беречься недобрых гостей».
 
 
При ответе таком изменилась лицом
  И ни слова… ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
  И за нею суровый барон.
 
 
Ночь покойна была, но заснуть не дала.
  Он вздыхал, он с собой говорил:
«Не пробудится он; не подымется он;
  Мертвецы не встают из могил».
 
 
Уж заря занялась; был таинственный час
  Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
  Вдруг заснул близ жены молодой.
 
 
Не спалося лишь ей, не смыкала очей…
  И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
  Вдруг явился Ричард Кольдингам.
 
 
«Воротись, удалися», – она говорит.
  «Я к свиданью тобой приглашен;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит, —
  Не страшись, не услышит нас он.
 
 
Я во мраке ночном потаенным врагом
  На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
  Поминают – и труп мой зарыт.
 
 
Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
  И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
  Где маяк, я бродить осужден;
 
 
Где видалися мы под защитою тьмы;
  Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы… но ты
  Заклинала Ивановым днем».
 
 
Содрогнулась она и, смятенья полна,
  Вопросила: «Но что же с тобой?
Дай один мне ответ – ты спасен ли иль нет?.. *
  Он печально потряс головой.
 
 
«Выкупается кровью пролитая кровь, —
  То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь, —
  Ты сама будь свидетель тому».
 
 
Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
  Ей десницею руку пожал —
И десница как острое пламя была,
  И по членам огонь пробежал.
 
 
И печать роковая в столе вожжена:
  Отразилися пальцы на нем;
На руке ж – но таинственно руку она
  Закрывала с тех пор полотном.
 
 
Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:
  И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
  И дичится людей и молчит.
 
 
Сей монах молчаливый и мрачный – кто он?
  Та монахиня – кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
  То его молодая жена.
 
Торжество победителей *
 
Пал Приамов град священный;
Грудой пепла стал Пергам;
И, победой насыщенны,
К острогрудым кораблям
Собрались эллены – тризну
В честь минувшего свершить
И в желанную отчизну,
К берегам Эллады плыть.
 
 
  Пойте, пойте гимн согласный:
  Корабли обращены
  От враждебной стороны
  К нашей Греции прекрасной.
 
 
Брегом шла толпа густая
Илионских дев и жен:
Из отеческого края
Их вели в далекий плен.
И с победной песнью дикой
Их сливался тихий стон
По тебе, святой, великий,
Невозвратный Илион.
 
 
  Вы, родные хо́лмы, нивы,
  Нам вас боле не видать;
  Будем в рабстве увядать…
  О, сколь мертвые счастливы!
 
 
И с предведеньем во взгляде
Жертву сам Калхас заклал:
Грады зиждущей Палладе
И губящей (он воззвал),
Буреносцу Посидону,
Воздымателю валов,
И носящему Горгону *
Богу смертных и богов!
 
 
  Суд окончен; спор решился;
  Прекратилася борьба;
  Все исполнила Судьба:
  Град великий сокрушился.
 
 
Царь народов, сын Атрея *
Обозрел полков число:
Вслед за ним на брег Сигея
Много, много их пришло…
И незапный мрак печали
Отуманил царский взгляд:
Благороднейшие пали…
Мало с ним пойдет назад.
 
 
  Счастлив тот, кому сиянье
  Бытия сохранено,
  Тот, кому вкусить дано
  С милой родиной свиданье!
 
 
И не всякий насладится
Миром, в свой пришедши дом:
Часто злобный ков таится
За домашним алтарем;
Часто Марсом пощаженный
Погибает от друзей
(Рек, Палладой вдохновенный,
Хитроумный Одиссей).
 
 
  Счастлив тот, чей дом украшен
  Скромной верностью жены!
  Жены алчут новизны:
  Постоянный мир им страшен.
 
 
И стоящий близ Елены
Менелай тогда сказал:
Плод губительный измены —
Ею сам изменник пал;
И погиб виной Парида *
Отягченный Илион…
Неизбежен суд Кронида * ,
Всё блюдет с Олимпа он.
 
 
  Злому злой конец бывает:
  Гибнет жертвой Эвменид,
  Кто безумно, как Парид,
  Право гостя оскверняет.
 
 
Пусть веселый взор счастливых
(Оилеев сын * сказал)
Зрит в богах богов правдивых;
Суд их часто слеп бывал:
Скольких бодрых жизнь поблёкла!
Скольких низких рок щадит!..
Нет великого Патрокла;
Жив презрительный Терсит.
 
 
  Смертный, царь Зевес Фортуне
  Своенравной предал нас:
  Уловляй же быстрый час,
  Не тревожа сердца втуне.
 
 
Лучших бой похитил ярый! *
Вечно памятен нам будь,
Ты, мой брат, ты, под удары
Подставлявший твердо грудь,
Ты, который нас, пожаром
Осажденных, защитил…
Но коварнейшему * даром
Щит и меч Ахиллов был.
 
 
  Мир тебе во тьме Эрева!
  Жизнь твою не враг отнял:
  Ты своею силой пал,
  Жертва гибельного гнева.
 
 
О Ахилл! о мой родитель!
(Возгласил Неоптолем * )
Быстрый мира посетитель,
Жребий лучший взял ты в нем.
Жить в любви племен делами —
Благо первое земли;
Будем вечны именами
И сокрытые в пыли!
 
 
  Слава дней твоих нетленна;
  В песнях будет цвесть она:
  Жизнь живущих неверна,
  Жизнь отживших неизменна!
 
 
Смерть велит умолкнуть злобе
(Диомед провозгласил):
Слава Гектору во гробе!
Он краса Пергама был;
Он за край, где жили деды,
Веледушно пролил кровь;
Победившим – честь победы!
Охранявшему – любовь!
 
 
  Кто, на суд явясь кровавый,
  Славно пал за отчий дом:
  Тот, почтённый и врагом,
  Будет жить в преданьях славы.
 
 
Нестор, жизнью убеленный,
Нацедил вина фиал
И Гекубе сокрушенной
Дружелюбно выпить дал.
Пей страданий утоленье;
Добрый Вакхов дар вино:
И веселость и забвенье
Проливает в нас оно.
 
 
  Пей, страдалица! печали
  Услаждаются вином:
  Боги жалостные в нем
  Подкрепленье сердцу дали.
 
 
Вспомни матерь Ниобею:
Что изведала она!
Сколь ужасная над нею
Казнь была совершена!
Но и с нею, безотрадной,
Добрый Вакх недаром был:
Он струею виноградной
Вмиг тоску в ней усыпил.
 
 
  Если грудь вином согрета
  И в устах вино кипит:
  Скорби наши быстро мчит
  Их смывающая Лета.
 
 
И вперила взор Кассандра,
Вняв шепнувшим ей богам,
На пустынный брег Скамандра,
На дымящийся Пергам.
Все великое земное
Разлетается, как дым:
Ныне жребий выпал Трое,
Завтра выпадет другим…
 
 
  Смертный, силе, нас гнетущей,
  Покоряйся и терпи;
  Спящий в гробе, мирно спи;
  Жизнью пользуйся, живущий.
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю