Текст книги "Волчонок (СИ)"

Автор книги: Варвара Шихарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Шихарева Варвара Юрьевна
Волчонок

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ

ВОЛЧОНОК

Что предназначено ему

Один лишь ветер знает:

Но буревой тот гнёт траву,

И тайну охраняет...

(из триполемской баллады)

ПРОЛОГ

Я еще раз посмотрел на исписанный мною лист – весь исчёрканный, с жирными, похожими на жаб, кляксами, смял его и отправил в горящий камин. Пусть... Пусть горит! И переписывать это задание я не буду!.. Результат моего двухчасового труда немедля охватило жаркое пламя, но я, глядя на него, лишь сжал испачканные чернилами пальцы в кулак. Может, после такого, уж совсем наглого, неповиновения у Велда все-таки закончится его железное терпение, и он, отхлестав меня розгами напоследок, сложит с себя обязанности учителя... Вот ведь, свалился на мою голову... «Ястреб» подраненный... Сухарь лендовский!.. Последнее ругательство я услышал от одной из служанок, и хотя за него ей тут же влетело от Изенгаи, запомнил накрепко, ибо Велду оно подходило так, что лучше уже и не придумаешь.

От предведущего учителя я смог избавиться после пары занятий, а с этим лендовцем воюю уже без малого два месяца! Конечно, набравшийся книжной мудрости наставник и близко не стоял рядом с ушедшим из-за ран в отставку сотником, но ведь и лендовец – не каменный!.. Или нет?.. Я снова вспомнил неизменное спокойное, несмотря на все мои выходки, выражение на строгом, с точеными чертами лице учителя и вздохнул. Иногда мне думалось, что если бы в библиотеке вдруг разошёлся каменной пол и оттуда б вылезли жуткие Бледные Призраки, Велд, даже бровью бы не повёл, а усадил бы подземных жителей за написание диктанта!..

При очередном воспоминании об учителе по спине неожиданно прошёл холодок, и я передвинулся ещё ближе к огню. На самом деле, мне было немного страшно – Брунсвик любил повторять, что Устав лендовских ратников пишется плетями на их же спинах, и я, глядя на захваченных отцами пленных, уже давно понял, что имел в виду старшой...По хорошему – злить лендовца, у которого наверняка не только вся спина в шрамах, но и рука тяжёлая, было опасно, но всё равно – пусть лучше крик и лютая порка, чем ледяное спокойствие Велда вкупе с горьким пониманием, что из этого капкана мне уже не выбраться...

Железный Волк, ты знаешь, я никогда не мечтал о жизни в замке и несметных богатствах, да и теперь отдал бы всё на свете, чтобы вновь увидеть своих отцов... Я не княжич, и не хочу им становиться... Не хочу забывать свою прежнюю жизнь!..

СКРУЛЬСКАЯ СТАЯ

Моё появление на этот свет пришлось далеко не на самое лучшее время: уже без малого год, весь Ирийский хребет, вкупе с Молезом и Грандомом, был охвачен внезапно разгоревшейся кровавой междоусобицей, прозванной теперь "Большой Войной". Как это, обычно, и бывает, вскоре после начала резни, на земли увязших в сваре княжеств обрушились голод и поветрия, выкашивающие селения быстрее, чем сталь и огонь...

И вот, вьюжным зимним вечером, в затерянной среди горных отрогов крошечной и опустелой деревеньке, которую не миновали ни мор, ни пожар, рыскающие в поисках хоть какой-то поживы воины разбитого на голову в битве князя Демера, среди дощатых обломков и горелого мусора нашли меня. Находящегося на последнем издыхании младенца, имеющего на своём счету не более шести-семи месяцев голодной и суровой жизни. Конечно же, им: отрезанным от своих, не спавшим и не евшим толком вот уже несколько дней, хотелось отыскать в вымершем поселении нечто более полезное – мешок зерна или бочонок сивушной браги подсобили бы ратникам, придясь им как раз кстати, но всех этих сокровищ в деревеньке не оказалось. В ней был лишь я – напрасная и никчемная находка, сулящая утомительные хлопоты!

Никто и никогда не осудил бы ратников – бесконечно вымотанных и усталых, если бы они просто оставили меня там же, где и нашли. Никто (даже я!) не обвинил бы их в излишней жестокости, если б они, уходя, полосонули меня кривым ножом по горлу, тем самым избавляя свою нечаянную находку от долгой и мучительной агонии. На войне нет места слабости и жалости, особенно если враг наступает на пятки, а писк глупого младенца может стоить жизни всему отряду... Все эти прописные истины "волколаки" знали, но поступили не так, как подсказывали им опыт и осторожность. Жестокие, закалённые войной и не раз битые жизнью, люди вытащили меня из обломков и, завернув в тёплую куртку, забрали с собой!

Вот так у меня и появилась семья – целый отряд отцов, которых я по сей день считаю родными, ведь именно они согревали меня в своих плащах и скармливали мне свои последние, разжёванные в кашу сухари... А когда обнаружилось, что найденного ими младенца ещё и гложет лютая хворь, ратники не испугались неведомого поветрия, а стали с ним бороться, имея при этом лишь одно средство и один способ лечения. Меня с ног до головы яростно растирали вигардом и эти, выцеженные из их, уже почти опустелых фляг, капли были со стороны моих отцов самой большой жертвой, ведь пущенный на моё излечение бальзам является, по сути, крепчайшим, настоянным разом на двух десятках горных трав, самогоном. Делать эту, похожую на дёготь, жидкость умеют лишь в Триполеме и Скруле, а ратники этих княжеств ценят вигард выше золота, свято веря в его целительные силы: им промывают раны, изгоняют из тела любую привязавшуюся хворь, принимая напополам – внутрь и наружно, ну и, конечно же, этим жидким огнём лечат душевную тоску и пьют его перед боем, обещающим стать последним...

Мне же вигард не только принёс излечение, но и подарил имя: ратники – "Волколаки" назвали меня Виго именно в честь этой, несомненно, достойной уважения жидкости. По их понятиям, такое прозвище должно было, в будущем, помогать мне преодолении любых жизненных невзгод и оберегать от болезней. Когда я вошёл в кемеровскую семью, написание моего имени немедля переиначили, добавив вторую букву "Г", а потом ещё и присовокупили к моему прозвищу целую историю. Дескать, назван так я был в честь одного (конечно же, очень героического) предка, прибывшего в наши края из каких-то дальних земель! Ну, а о том, что этот прадедушка по сей день плещется в воинских кружках, наши летописцы как-то сразу и основательно забыли... Немного позже я узнал, что такая забывчивость коснулась не только меня – разбирающий хроники в библиотеке замка Велд иногда холодно замечал, что не перестаёт удивляться вывертам человеческой памяти, но от этих его замечаний мне легче не становилось, да и не об этом сейчас речь....

Так уж повелось, что в любом Ирийском княжестве бок-о-бок живут общие по языку, но разные по верованиям и укладу люди, поэтому нет ничего удивительного в том, что рати Владык очень сильно разнятся между собой и даже отряды одного войска имеют, помимо княжеской эмблемы, свой собственный штандарт. В той войне триполемский князь, в согласии с заведёнными на Ирии обычаями, сам возглавлял делящийся на десять сотен отряд, будучи в нём и старшим, и главою первой сотни. Эти, с ног до головы, закованные в массивную броню, грозные конники именовались "Золотыми" и их знамя в точности повторяло родовой демеровский герб – на тёмном пурпуре золотой василиск терзал человеческий череп. Многочисленные "Грифоны" и "Рыси" были тяжёлыми пехотинцами – копейщиками и лучниками, а нанятые князем в Скруле "Волколаки" считались лёгкой конницей, хотя не брезговали сражаться и в пешем строю, а в лесах чувствовали себя вольготнее, чем на открытых просторах

Вообще-то обитатели сплошь покрытого заповедными пущами Скрула редко идут в найм к другим князьям, но в тот раз получилось так, что лесное княжество уже несколько лет находилось в мире со всеми соседями. Обычаи же скрульцев таковы, что полноправным членом общины у них может считаться либо опытный, добычливый охотник, либо заматеревший в походах воин. Вот поэтому, когда один из входящих в Совет Волчьего рода старейшин решил размять начавшие скрипеть без дела косточки, к его поначалу небольшой дружине тут же присоединилось множество молодых, не имеющих права голоса, воинов и охотников – пришли даже два десятка молодых "Бэров" из рода Медведя! Брунсвик принял всех и повёл свой отряд в Триполем. По слухам, тамошний князь (бывший, к тому же, старым союзником скрульского Владыки Моргена) собирался поддержать Лакон в его сваре с Крейгом. Но обещающий быструю победу и богатую добычу поход неожиданно перерос в настоящую войну – Владычица Ленда Нахимена, которую в Триполеме именовали не иначе, как Железной Княгиней и Демоницей, поддержала уже проигравший две битвы Крейг, а всегда жадный до чужих земель Амэн не преминул встрять в начавшуюся междоусобицу...

В битве у Чёрной Речки Нахимена подтвердила все, данные ей прозвища и теперь смертельно усталые, отрезанные от основных войск "Волколаки", пытались укрыться в глухих дебрях от упорно преследующих их лендовцев: "Совы" и "Ястребы" шли за ними по пятам и лишь тяжёлые "Молниеносные" завязли на перевале... По странной прихоти, удача, так долго демонстрировавшая "Волколакам" своё полное пренебрежение, впервые улыбнулась ратникам как раз тогда, когда от меня отступилась хворь: встреча с "Совами" окончилась победой отцов, и они сочли это совпадение добрым знаком. Ну, а когда ещё через пару дней "Волколаки" обнаружили в одной, хорошо скрытой расщелине, покинутый обоз с провиантом, виновником торжества вновь был признан я! Эйк уверил всех, что нипочём бы не додумался сам заглянуть в засыпанную нетронутым снегом лощину, но я так серьезно и не по-детски пристально смотрел в ту сторону... Как оно было на самом деле, я, конечно, сказать не могу, но скорее всего, удача вернулась к моим отцам тогда, когда они вновь обрели присущие им боевые ярость и задор, а моя роль во всём этом сводилась лишь к тому, что возня с младенцем хоть как-то отвлекала "Волколаков" от грустных мыслей!

Как бы то ни было, вскоре Брунсвик окончательно оторвался от неугомонных "Ястребов" и смог вывести отряд к своим; Демер начал собирать рассеянные войска и отправил зов о помощи до сих пор стоящему в стороне от всеобщей вражды Моргену, а война... Война продолжалась ещё целых девять лет! На ней я и вырос: среди "Волколаков" – жестоких и отчаянных, но при этом всегда честных и искренних в своих суждениях; суровых и недоверчивых ко всему миру, но подарившим мне всю теплоту и ласку, на какие только были способны их сердца, и большая часть моих самых первых воспоминаний связана именно с ними...

Мерная поступь коней, колеблющийся высоко в небе серо–белый, украшенный волчьими хвостами штандарт; лица в неизменном боевом окрасе; грубые серые куртки с кольчужными вставками и твердые из-за мозолей руки... А ещё запах конского пота и железа, кровь, хриплые крики; дикое разрубленное напополам лицо с выпученными глазами, звон, грохот! Мои отцы никогда не разлучались со мною и брали даже в самые жестокие и лютые сечи: когда я был ещё совсем несмышлёнышем, конные "Волколаки" просто привязывали меня к себе за спину, ну, а когда я стал постарше, отцы начали усаживать меня в седло позади себя и я крепко вцеплялся в проклёпанный бронзовыми бляхами "Волколачий" пояс...

Но особо мне памятны наши с отцами привалы: в сгущающихся сумерках у костров раскладываются попоны; тянет дымом и острым запахом во всю булькающей похлёбки. "Волколаки" правят оружие и чинят сбрую, неспешно переговариваясь: Ламерт, как всегда, тихо напевает, куховаря, Эйк и Аррас обсуждают грядущий бой или достоинства взятого недавно приступом города... Но даже они стихают, когда Брунсвик начинает рассказывать о делах давно минувших дней. Вначале старшой, хмуря кустистые брови, пристально смотрит на пляшущие языки огня, и лишь потом неспешно начинает своё повествование.

–Вот сегодня мы стоим возле Девятиголового Холма, а кто из вас знает, почему он так называется?.. Так я и думал, что никто. Времена идут, люди меняются и теперь забывается даже то, что не должно быть забыто, так что слушайте стариков, пока они живы, а услышав их рассказ, не забывайте о нём, а в свой черёд дальше передавайте... Когда то, в незапамятные времена наш край почти весь год укрывал снег – зима была невероятно длинной, а лето – совсем коротким, не более месяца, а потому ирийцы хлеб тогда не сеяли и города не строили. Жили небольшими поселениями по родам, а занимались охотой да рыбалкой. Прокормиться тогда было трудно, и за охотничьи угодья между родами шла борьба, но Железный Волк и Большой Медведь никогда не пренебрегали просьбами своих детей, да и другие божества – те, кого теперь называют Семёркой, чаще откликались на людской призыв. Жизнь, конечно, была трудная, но зато – честная, да только сами люди ей конец и положили. В те времена, раз в год на Праздник Трав, все ирийцы собирались вместе, чтобы почтить богов. В это время запрещалась любая вражда и злоба, и этот закон чтился свято, до тех пор, пока некоторые из людей не додумались до того, что праздник – самое лучшее время для того, чтобы расправиться с противниками. Теперь уже никто не помнит, кто выхватил оружие первым, да это и неважно – главное, что пролитая в священное время кровь не только прогневила богов, но и открыла ворота злу, которое и стало проклятьем Ирия. Бледные Призраки пришли к нам из царства вечной ночи и, выстроив свои подземные жилища, стали изводить людей под корень – одних они пожирали, других обращали в живых мертвецов, или чудовищ, которых не брали ни сталь, ни огонь...

Первым на мольбы отчаявшихся откликнулся Железный Волк, а потом и всегда стоящий в стороне от всех других богов Седобородый вмешался. Хозяин Троп создал Ловчих, которые преследовали Призраков и созданных ими чудовищ повсюду, и которых можно было призвать на помощь, если чуешь, что беда близко. Да только ни Волк, ни Ловчие не могли спуститься в Подземелья Аркоса – не было там их власти, а загнанные в лабиринты Бледные Призраки пополняли во тьме свои силы, ведь открытые подлостью и предательством врата оставались открыты...– Устав от долгого рассказа, Брунсвик замолчал, и всегда нетерпеливый Ламерт не выдержал:

– А Девятиголовый Холм тут причём?

– Притом, что если будешь впереди меня лезть, то сам голову сложишь! – сердито осадил его Брунсвик, но тут Аррас подал старшому кружку с вигардом. Брунсвик сделал глоток, снова нахмурился, но затем продолжил.

– Сколько лет так минуло, не ведомо, но потом среди людей стали появляются те, кого позже нарекли Чующими и Знающими. Одного они были корня, и от одного истока шла их сила, но проявления у неё были разные. Чующие могли с любым зверьём разговаривать и у любых сил нашей земли помощи попросить, а Знающие владели колдовством и Призраки над их волей не были властны. Были эти люди точно щит и меч, и задумали они спуститься в Аркоские подземелья и положить конец Власти Бледных Призраков. Девятеро самых сильных Чующих и девять самых умелых Знающих со всех уголков Ирия тогда объединились и спустились в самое сердце Аркоса. Чующим удалось навсегда закрыть врата в царство Ночи и Холода, да только все они там головы и сложили. Лишь девять колдунов вновь вернулось на солнечный свет: они-то выходы из Аркоса и запечатали, а в память о погибших товарищах этот холм насыпали, поклявшись, что вовек будут Чующим братьями...

Может, оно так бы и вышло, да только после этого случая перестали рождаться среди Чующих по-настоящему сильные и сведущие. Будущее мельком увидеть, жилу вывести, со зверем поговорить или целебной травкой хворь отвадить они могли, а на большее их уже не хватало. Потомки же колдунов, глядя на ослабевших Чующих, возгордились. С тех пор Чующие со Знающими хлеб не переломят – у одних обида, у других – гордыня, и по-другому, видно, уже не будет. Одно хорошо – Бледные Призраки теперь заперты в своих подземельях, а если и вырываются иногда на свободу, то их Ловчие изводят, да только и людям от встречи со Всадниками Седобородого радости мало. Ловчие смерть и несчастья предсказывают, а иногда у случайных путников память или зрение забирают, если что не по ихнему будет...

Завершив повествование, Брунсвик ещё долго смотрит на пляшущее пламя костра, то и дело пощипывая длинный, пепельно-серый ус, а линии сложного узора, сливаясь с глубокими морщинами на щеках, придают его лицу суровое и грозное выражение... Тщательно подновляемый раскрас – главная отличительная черта всех скрульских воинов: серые и чёрные, а у "Медведей" ещё и бурые краски уже через два месяца намертво въедаются в кожу, и их уже ни чем не смоешь – они тускнеют лишь от яркого солнца, да и то ненамного. Отцы, к тому же, окрашивают ещё и свои волосы, придавая им точное подобие волчьей масти и всегда собирая их в хвосты на затылках, так что их легко узнать издалека даже без "волколачьих", тёмно-серых курток. А вот у лендовцев и крейговцев краски, хоть и похожи на скрульские, но совсем не такие едкие, ведь сложный узор воины этих княжеств наносят лишь на время боя. Лаконцы, астарцы и грандомовцы просто рисуют перед схваткой на щеках руны, ну а что изображено на лицах молезовских "Гадюк" знают только они сами – краска у них настолько нестойкая, что уже через полчаса превращается в бесформенные потёки... Только триполемцы и амэнцы никогда не наносят на лицо узор, но амэнцев легко узнать по богатым доспехам, а триполемцев – по длинным, спускающимся ниже лопаток гривам, которые они холят так же, как девушки – свои косы!..

Я получил свой раскрас сразу же, как только встал на ноги и его мне первые годы подновляли либо Ламерт, либо Эйк: я же, в свою очередь, всегда очень гордился своим узором, а потому шуточки иногда заглядывающего к нам на огонёк Ракса поначалу необычайно меня злили. Правда, обидится толком я никогда не успевал – "Золотой", увидев, что зацепил меня за живое, тут же начинал мириться, а потом ещё и вручал мне какой-нибудь гостинец, приговаривая: "Ешь, волчонок, и расти здоровым да сильным". Сладкое было моей слабостью, но перепадало, ясное дело, не часто, так что перед пряником или орехами в меду устоять я не мог. Ракс же, потрепав меня по волосам, тут же подсаживался к устроившимся около костра отцам и начинал травить свои бесконечные байки. Язык у "Золотого" сотника был острее бритвы, но никто, за исключением Ламерта, на Ракса серьёзно не обижался – над собой он мог посмеяться не меньше, чем над другими, да и делал это без злобы. Брунсвик иногда ворчал, называя его баламутом и непоседой, но при этом так усмехался себе в усы, что было ясно – Ракс ему по сердцу. Обычно благородные по рождению триполемцы держались с отцами с холодной отстранённостью, но в Раксе не замечалось ни высокомерия, ни заносчивости, хотя его происхождение было видно сразу. Ладно скроенная, щеголеватая одежда с дорогой отделкой, массивный перстень на пальце, немного вычурные обороты речи... Лукаво блестящий тёмно-карими глазами, молодой и статный Ракс казался настоящим баловнем судьбы, но в войске Демера все знали, что шуточки старшого третьей "Золотой" сотни заканчиваются тогда, когда начинается бой. Он не раз был отмечен самим князем за храбрость и верность, а в битве у Чёрной Речки Ракс первым пришёл на выручку раненному и оглушённому Демеру... Но все эти обстоятельства не мешали "Золотому" сотнику таскать мне сладости и, то и дело вступать в пикировки с "Волколаками", которые были и сами не прочь пошутить...

Вот так и шла моя жизнь по установленному войной порядку: длинные переходы и недолгие привалы, стремительные атаки и жестокие бои постоянно сменяли друг друга, но такое течение событий казалось мне вполне естественным и если что мне и досаждало, так это тяжёлые и суровые зимние переходы. Во время славящихся своею непогодою Снежника и Вьюгодара наши кони – что на перевалах, что в долинах, увязали в высоких намётах по самое брюхо, а неутихающие по нескольку дней метели и бураны кружили так, что в хлопьях снега впереди себя с трудом можно было различить лишь лошадиную гриву, но отцы всегда упорно пробивались сквозь белую мглу и непролазные сугробы... Из-за обжигающе ледяного ветра мои глаза неудержимо слезились, а вцепившиеся в луку седла пальцы застывали и немели, но, когда лютый холод становился совсем непереносимым, к моему уху всегда склонялся Брунсвик:

– Замёрз, волчонок? – я, с младых ногтей усвоивший, что мне – "волколаку", жаловаться не пристало, на такие вопросы всегда лишь отрицательно качал головой, но наш старшой, не тратя больше слова, уже укутывал меня своим плащом. Потом, на привале, даже валящиеся с ног от усталости отцы в первую очередь всегда занимались мною: отогревали, пристраивали ближе к огню... Перенесённое мною поветрие напоминало о себе ещё несколько лет, но если я вдруг начинал дрожать в холодном ознобе, да ещё и выбивал при этом зубами мелкую дробь, "Волколаки" немедля применяли же не раз оправдавший себя способ лечения и хворь отступала!

Читать и кое-как писать меня тоже научили отцы: когда мне было толи шесть, то ли семь, они – уж не знаю, как и где, раздобыли здоровенную книженцию в кожаном, с медной оковкою переплёте и по ней стали показывать мне буквы. Книга оказалась переполнена яркими, цветными картинками и туманно-витиеватыми фразами: как выяснилось, это была какая-то хроника. Буквы в этой книге оказались под стать словам – такие же затейливые и непонятные, но ни "Волколаков", ни, тем более, меня открывшееся обстоятельство ни сколько не смущало, тем более что картинки мне понравились! Обучение же моё было самым простым и незатейливым: мне давался урок на день – одна страница, и я должен был вызубрить её до вечера, а потом – после ужина – пересказать выученное так бойко, чтоб от зубов отскакивало! Затем следовал урок письма: кто-нибудь из отцов – чаще всего это были Каер с Талли или сам старшой – открывал книгу на первой попавшейся странице и начинал читать её вслух, а я должен был записывать произнесённое вслед за ними. Брунсвик всегда сохранял каменное спокойствие, а вот у Арраса и Каера глаза лезли, чуть ли не на лоб, когда им на диктант выпадал какоё-нибудь особо туманный отрывок. Они сами с трудом пробирались сквозь хитросплетённые фразы, но самое интересное начиналось тогда, когда мои выведенные веткой на земле каракули начинали сверяться с отображёнными в книге. Головоломка получалась ещё та и "Волколаки" часто спорили между собой о правильности отображённого мною просто до хрипоты!..

Несмотря на мои весьма сомнительные успехи в письме, отцы очень мною гордились и часто говорили другим воинам, что их волчонок развит не по годам. С ними никто не спорил. От меня никто и никогда не слышал скулежа или жалоб, а своим "Волколакам" я всегда, по мере сил, старался быть полезным. Я помогал им чистить оружие, следить за лошадьми, куховарить. Правда, первую, сваренную мною кашу, осилить не смог никто, ведь оказалось, что кроме меня, посолившего её ещё в самом начале, в казан бухнули соли вздумавшие помочь мне со стряпнёю Каер, Эйк и Ламерт, а в заключение ещё и старшой, не пробуя, щедро сыпанул в неё перцу и соли! Шутки по поводу этого, памятного всему отряду, ужина, и едва не выпитого, после такой стряпни, озера продолжались не меньше недели. Больше со мною таких промашек не случалось, но когда мой возраст миновал восемь лет, жизнь намекнула мне, что окружающий меня мир совсем не так прост, как кажется...

СЕКРЕТ БРУНСВИКА

Когда я был совсем мал, лагерь «Волоколаков» казался мне необъятным, но теперь мне стало в нём тесно, и во время стоянок я с удовольствием обследовал окрестности. Отцы не препятствовали моим вылазкам, но только в том случае, если считали, что поблизости не кружат вражеские отряды – запрет на самовольные отлучки был действительно строгим, за его нарушение я даже мог получить ремнём по спине. Причина таких строгостей была мне совершенно ясна, но, тем не менее, долго сидеть на одном месте, когда вокруг столько нового, я не любил. Когда же мы оказались неподалёку от Арэнского ущелья, мне стало по-настоящему тоскливо. Леса здесь соседствовали с остатками старых укреплений и полуразрушенными, замшелыми башнями – меня так и тянуло к развалинам, но отцы не отпускали меня далеко от себя целых четыре дня! На мой взгляд, осторожничали они зря – лендовцы давно отступили, так что, когда я всё же дождался разрешения немного прогуляться по окрестностям, то умчался из лагеря тут же, даже не став дожидаться уже почти поспевшего обеда. Поесть я всегда успею – Ламерт непременно оставит мне самый лучший кусок, а вот развалины могут остаться неисследованными – вдруг уже завтра мы снимемся с места?!

Впрочем, уже первая, увитая диким виноградом башня меня разочаровала – я облазил её сверху донизу, но не нашёл даже ржавого наконечника стрелы, не говоря уже сокровищах и подземных ходах, которыми, судя по рассказам Ракса, должна обладать каждая, уважающая себя, древняя развалина. Я присел на ступеньку полуразрушенной лестницы и вздохнул – нашёл, кому верить! Не то, чтобы мне очень хотелось найти клад – если честно, я даже не представлял, что буду делать с такой уймой денег, а моё воображение безнадёжно пасовало на породистом рысаке и горе сладостей, которой хватило бы не только мне, но и моим отцам... Но меня манила сама тайна, как таковая, и то, что её тут не оказалось, было просто неправильно...

Я ещё раз вздохнул и расстегнул куртку – денёк выдался не только солнечный, но и жаркий, и тут мой взгляд упал на огибающий подножия башни ручей. Глубокий и быстрый, он скоро терялся из виду среди старых дубов, но трещины на лежащем у кромки воды камне в моём воображении тут же превратились в путеводную веху. Мгновенно позабыв о башне и сокровищах, я отправился по течению ручья – впереди просто обязательно должно было оказаться что-то интересное.

В дубовой чаще было сумрачно из-за густой листвы, и в то же время – душно: я чувствовал, что спина и шея стали мокрыми от пота, но всё равно продолжал следовать за прихотливыми извивами ручья и вскоре напоролся на ещё одни развалины. Трудно сказать, чем они были раньше: целым остался лишь небольшой кусок сплошь покрытой лишайником стены и несколько ступеней спускающейся вниз лестницы, которую прикрывал обвал... Обозрев это запустение, я уже собрался идти дальше, но, заметив среди серых комьев земли рыжую от ржавчины пластину, тут же вцепился в неё, как клещ. Расковыряв и разгрёбши землю вокруг своей находки, я понял, что нашёл рассыпающийся в железную труху шлем, вместо навершия украшенный здоровенным шипастым гребнем. Воины известных мне ратей ничего подобного не носили, а я, недоумённо покрутив свою находку в руках, понял, что вместе со шлемом вытащил из земли и его давнишнего обладателя – из-под решётчатого забрала на меня скалился лишившийся нижней челюсти череп. Я оторопело уставился в забитые серой землёю глазницы – покой мёртвых нарушать нельзя, тем более, если они не получили надлежащего похоронного обряда... А этого безвестного воина конечно же никто не хоронил – уцелело лишь то, что было присыпано землёй, а тело по косточкам растащило либо лесное зверьё, либо падальщики-вурдалаки: мерзкие и довольно трусливые твари, они свирепели от запаха крови, а, объевшись человечины, могли напасть на женщину или ребёнка...

Я осторожно положил свою находку на ступень и принялся рыться в карманах в поисках откупного и, поколебавшись немного, положил пере черепом начавшую черстветь хлебную корку.

– Прими и прости, что потревожил.

Где– то вскрикнула одинокая птица и я мимовольно поёжился, а затем, ещё раз взглянув на давно обратившегося в прах воина, поспешил вернуться к ручью – его весёлое журчание немедля разогнало внезапно накатившую на меня тоску и я направился дальше... Ещё через полчаса перед моими глазами оказалось лесное озеро – его воды казались ярко-синими из-за отражающегося в них неба, а пологие берега состояли из мелкого жёлтого песка. К этому времени я уже изрядно вспотел и запарился, да ещё и измазал руки ржавчиной с землёю, так что решение искупаться пришло немедленно. Быстро сбросив одежду, я с разбегу плюхнулся в прозрачную воду. Отцы уже научили меня плавать, так что на мелководье я плескался недолго. Вскоре меня потянуло на глубину – там я нырял и плавал без всякого страха, как вдруг мышцы на моей левой ноге свела острая боль. В тот миг я не испугался – скорее, удивился, но тут судорога скрутила и вторую ногу. Растерявшись, я ушёл под воду с головой, но всё же вынырнул, отплёвываясь, и тут же усердно заработал руками, но ставшие непослушными ноги отяжелели и теперь тянули меня на дно... Я отчаянно пытался удержаться на плаву, но не тут-то было – из-за бестолкового барахтанья я лишь наглотался воды и выбился из сил. Ещё миг – и озёрная гладь сомкнулась над моей головой, а перед глазами у меня поплыли разноцветные круги. Лишившиеся воздуха лёгкие словно огнём пекло – не выдержав, я вздохнул, но вместо воздуха мне в рот потекла вода... И тут что-то большое с силой вытолкнуло меня наверх: оглушённый и полуослепший, я отчаянно вцепился в неведомого спасителя – мои пальцы утонули в густой шерсти, а пришедший мне на выручку зверь поплыл на мелководье. Ещё через минуту мы были уже на берегу. С трудом разжав пальцы, я повалился среди редкой травы и меня начало рвать водой...

Уже пустой желудок сжался в последний раз, и я дрожащей рукою вытер выступившие на глазах слёзы – лёгкие по-прежнему нестерпимо болели, но теперь меня просто таки трясло от холода, а голова непрестанно кружилось. Вытащивший меня из воды зверь вновь оказался рядом – пристроившаяся возле серая громадина лизнула меня в щёку и я, повернув голову, встретился взглядом с большим пепельным волком. Сидящий подле меня зверь недовольно заворчал, показав мощные клыки, но уже в следующий миг ворчание прекратилось, и зверь выжидательно посмотрел на меня.

–Спасибо...– выдавил я из себя. И, вновь почувствовав головокружение, закрыл глаза. Страха во мне не было – если бы волк хотел меня загрызть, то сделал бы это уже давно, к тому же – именно Железный Волк является покровителем нашего отряда... Словно бы подтверждая мои мысли, зверь придвинулся ближе – его влажная шерсть защекотала мне плечо, и я уже без всякой опаски прижался к нему, обняв своего спасителя за шею. Из горла волка вновь раздалось низкое хриплое ворчание, но потом он, повернув голову, стал деловито вылизывать мне лицо и шею...

Когда я немного пришёл в себя, волк, вызволившись из моих рук, деловито потрусил к сброшенной мною одежде. Аккуратно подобрав зубами куртку, вновь подошёл ко мне и положил её у моих ног. Тихо заворчал. На жарком солнышке его шерсть уже высохла и оказалась не столько пепельной, сколько седой – передо мною был матёрый одиночка, но, тем не менее, я вновь огладил его и, кое-как поднявшись, поплёлся к своим пожиткам. Намёк зверя был более чем прозрачным, да и в лагере меня, наверное, уже обыскались.