Текст книги "Злые происки врагов"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Жердочкина не сразу отказалась от борьбы, но быстро поняла, что имитация удивления никого в заблуждение не введет, и выбросила белый флаг.

– Что тебе нужно, Варвара? Извини, я немного растерялась. Дело в том, что у меня сегодня безумный день. Мне нужно уходить, причем буквально через три минуты.

– В самом деле? А минуту назад ты, кажется, никуда не торопилась.

– Я просто задумалась и забыла о времени. Так что тебя ко мне привело?

– Странный вопрос. Разве ты не звонила мне позавчера утром, умоляя о встрече?

– Я?! Это какая-то ошибка!

То ли актерские способности Жердочкиной прогрессировали прямо на глазах, то ли она действительно опешила.

– Может быть, – задумчиво произнесла я, сверля ее взглядом. – Звонившая предпочла сохранить инкогнито, но мне показалось, будто я узнала твой голос.

– Я тебе не звонила. Ни вчера, ни позавчера, ни в прошлом году! Я вот уже десять лет, если не больше, не перезваниваюсь с одноклассниками. Времени совсем нет, да и не к чему. Ты же знаешь, у меня в классе не было ни подруг, ни друзей. Зачем бы мне понадобилось тебе звонить? Поболтать – спустя столько лет? Смешно! По делу? Но какие у нас с тобой могут быть общие дела? Я даже не знаю, чем ты занимаешься. Кроме того, я всегда называю себя по телефону. Только дурно воспитанные люди звонят анонимно.

– Ладно, проехали. Не буду тебя задерживать, раз ты торопишься. – (Жердочкина заметно расслабилась.) – Только презентуй мне свою фотографию и скажи буквально пару слов о своих жизненных достижениях.

Жердочкина снова подобралась.

– Зачем?

– Что ты дергаешься? – удивилась я. – У вас в следующем году круглая дата – двавдцать лет выпуска. Надя Денисова хочет сделать к юбилею фотоальбом с короткими подписями под каждым снимком. Я вызвалась ей помочь, только и всего. Тебе жалко фотографии и нескольких слов?

– Я не собираюсь участвовать в юбилейных торжествах, – заявила Жердочкина. – И не испытываю ностальгии по школьным временам.

– Не собираешься, и бог с тобой, не участвуй. Тогда тем более нужен твой снимок и жизнеописание. Другим будет любопытно взглянуть, насколько ты изменилась. – Заметив упрямое выражение на ее физиономии, я решила прибегнуть к небольшому шантажу. – Не вредничай, Галина. Иначе я засяду где-нибудь в кустах с фотоаппаратом и сниму тебя в самом невыгодном ракурсе. Или найму сыщика, он меня и фото обеспечит, и биографическими данными.

Как это ни смешно, угроза подействовала.

– Ладно, сейчас принесу, – уступила Жердочкина. – Только про жизнь и карьеру давай потом поговорим, ладно? Сейчас я и правда спешу. Позвони мне как-нибудь. Номер у тебя есть?

Я была сама покладистость. Взяла снимок, вежливо поблагодарила, попрощалась и удалилась, разумеется, прихватив с собой Лешу.

– Ну и как тебе показалась Жердочкина? – спросила я его после того, как вернула сообщникам ключи, выдала денежное вознаграждение и пообещала отметить в рапорте их героическое содействие. – Похоже, что звонила она?

Леша – человек осмотрительный, к скоропалительным выводам не склонный.

– Не знаю, – сказал он, почесав в затылке. – Вела она себя как-то странно. Нервничала. Но, может, она вообще со странностями?

– Ну, вспоминая впечатления многолетней давности, не без того. К примеру, она никогда не смеялась, не болтала о пустяках и, упаси бог, не хулиганила. Если подумать, она вообще никогда не вела себя, как нормальный ребенок. Не прогуливала уроки, не выбегала на переменах на школьный двор поиграть, не списывала и не давала списывать на контрольных. Зато была бессменным председателем совета пионеротряда, а потом и комсоргом. Толкала политически грамотные речи, даже если никого из «старших товарищей» не было в пределах слышимости. Ясное дело, сверстники считали, что она «с приветом».

– Так, может, в этом все дело? Раз в классе ее не любили, вполне понятно, что твое появление и эта затея с юбилеем ей неприятны.

– Леша, где у тебя глаза? Разве это было простым проявлением неприязни? Она испугалась, или я ничего не понимаю в людях. Кстати, я бы не сказала, что ее так уж не любили в классе. Скорее, относились, как к деревенскому дурачку, – посмеивались, но беззлобно. Друзей у нее не было, это верно. Но и врагов – тоже.

– А у тебя какие были с ней отношения?

– Пожалуй что никаких. Не знаю, обменялись ли мы с ней хотя бы сотней слов за все годы учебы. Впрочем, нет, я не права. Однажды, не помню уж, по какому случаю, Жердочкина пригласила нас с Надькой зайти к ней домой. Вах, как же я могла забыть о таком памятном событии! Мы с Надеждой прямо обомлели, когда попали в квартиру. Помнишь, тогда, в семидесятые годы обстановка у всех была стандартная, как кирзовые сапоги. Одинаковые мебельные гарнитуры, «стенки», кухни из ДСП в белом пластике… Ну, у кого-то, может, буфеты со столами еще от бабушек остались, а так все с одного конвейера. Так вот, у Жердочкиных в квартире было, словно в музее. Какие-то расшибенные столики на гнутых ножках, куранты напольные, бронзовые статуэтки-канделябры, китайский фарфор, голубая спальня… Нас напоили необыкновенно душистым чаем со швейцарским шоколадом, и там я впервые в жизни увидела кокосовый орех и попробовала манго.

– Родители из партийной номенклатуры?

– Нет. Мама Жердочкиной директорствовала на продуктовой базе. Кстати, буржуинская роскошь была не единственным нашим потрясением в тот день. У Гали, польщенной нашей реакцией на ее хоромы, поднялось настроение, и она разговорилась, наверное, впервые в жизни, даже поделилась своими планами на будущее. Программа по пятилеткам выглядела так: закончить школу с медалью и поработать годик-другой в райкоме комсомола, потом – Лумумбарий и вступление в партию, потом – ВПШ и, наконец, руководящая должность, все равно какая. Заметь, девчонке было четырнадцать лет! Мне доводилось встречать людей, мечтающих о довольно экзотических профессиях, например, каскадера, дегустатора, зверолова… Но никогда ни до, ни после того я не слыхала, чтобы подросток мечтал о карьере руководителя общего профиля. Интересно, как отразилась на ее замыслах перестройка? Как Жердочкина приспособилась к новой реальности?

– Судя по нынешнему благосостоянию, неплохо, – сказал Леша. – Квартира в элитном доме в центре, домработница…

– Средний класс, – заключила я. – Маленький собственный бизнес или высокооплачиваемая работа в крупной фирме. Вечером позвоню, уточню. Только мечты ее были дерзновеннее.

У Веденеевой нам не открыли. Я долго звонила, прислушиваясь к тишине за дверью, и в конце концов смирилась.

– Наверное, никого. То ли все на работе, то ли в отпуске. Думаю, ждать не имеет смысла. Проще связаться с Таткой. Пусть узнает у своего бывшенького, в Москве ли его кузина.

И мы поехали по последнему адресу – в Марьино, к Ольге Манихиной.

– Я ее практически не помню, – рассказывала я Леше по дороге. – В памяти остался только размытый образ. Тихая, незаметная девочка с худосочными русыми хвостиками. Когда она отвечала у доски, учителям приходилось подходить вплотную и склонять ухо к ее губам, иначе слов было не разобрать. Других характерных черт, как ни стараюсь, припомнить не могу. Чем она увлекалась? С кем дружила? Никаких проблесков. Наверное, дружила с Таткой, раз позвала ее на новоселье.

Несмотря на атлас Москвы, который Леша предусмотрительно носит с собой, в Марьино пришлось изрядно поплутать. Каменные джунгли новостроек тянулись от горизонта до горизонта, и планировка кварталов местами была на редкость бестолковой. Наконец мы отыскали нужный дом, но достичь цели мешал магнитный замок на двери подъезда. Если позвонить по домофону и предупредить Манихину о нашем визите, сюрприза не получится, а значит, поездку можно считать напрасной, посему мы избрали тактику выжидания.

Но вот из подъезда высыпала ватага подростков, и мы проникли в неприступное парадное.

– Опять впустую, – проворчал Леша, в третий раз давя на кнопку звонка. (Увидев в двери «глазок», я спряталась за его спину и предоставила звонить ему.)

Я уже собиралась с ним согласиться, когда за дверью кто-то зашевелился. Мы замерли, думая, что дверь сейчас распахнется, но этого не произошло.

– Может быть, собака? – предположил Леша.

Мысль вообще-то здравая. Обученная собака не станет лаять, когда в дверь звонят. Встанет за дверью и будет терпеливо ждать развития событий. Но что-то подсказывало мне: в данном случае за дверью притаилось не четвероногое. Наверное, мою подозрительность пробудил «глазок». Его наличие наводило на мысль, что шевеление в квартире имеет иное происхождение. Например, такое: кто-то из двуногих подкрался к глазку и, посмотрев в него, решил не открывать. Что ж, проверим. Я опустила голову так, чтобы челка упала на лицо, отстранила Лешу и принялась терзать звонок сама. А вдосталь натрезвонившись, громко сказала:

– Ничего не поделаешь, придется встать здесь лагерем. Будем подавать звуковые сигналы с периодом в три минуты.

Когда я в третий раз попыталась изобразить на подручном инструменте траурный марш Шопена, нервы у противника сдали. «Вот она, неискушенность! – думала я со снисходительностью мастера к неумелому ученику, прислушиваясь к щелчкам замков и засовов. – Если тебе хочется впускать только избранных, раздай им ключи и не подходи к двери. А настойчивый трезвон можно игнорировать, надев наушники и включив музыку. И вообще, если уж ты считаешь свой дом крепостью, закаляй нервную систему. Вон троянцы, как пить дать, в первый же день осады устали от шума, поднятого у ворот ахейцами, но открывать почему-то не бросились».

Минуту спустя я смотрела в злые глаза Манихиной. Она изменилась. Тощие хвостики стараниями парикмахера превратились в пышную гриву. Искусная подводка вкупе с сильными чувствами придавала глазам яркость и выразительность. Куда только подевалась памятная мне блеклость! Дамочку, яростно сопящую мне в лицо, никто не назвал бы тихоней. Тем не менее я ее узнала. У меня хорошая память на лица.

Ольга тоже меня узнала. Не сразу, но узнала. Однако это не прибавило ей дружелюбия.

– Ты всегда была чемпионкой по наглости, Клюева! Вижу, годы тебя не изменили. Говори, чего нужно, и проваливай, – прошипела она.

Я никогда не вступаю в пререкания с фуриями. По себе знаю: бесполезное это занятие. Даже опасное, пожалуй. Если вы хотите чего-то добиться от разгневанной дамы, то либо уйдите на время и дайте ей успокоиться, либо смиренно согласитесь со всем, в чем она вас не замедлит обвинить, и подчинитесь ее требованиям.

Уйти и дать Манихиной успокоиться я не могла – кто знает, открыла ли бы она нам во второй раз? Оставался один вариант. Я ласково изложила приевшуюся уже историю о подготовке к выпускному юбилею. Манихина затряслась от негодования и попыталась захлопнуть дверь. Я уперлась плечом в стену и ладонью в дверную ручку.

– Ты же знаешь, Ольга, я упрямая. Раз пообещала Надьке раздобыть снимки и биографии, – умру, а раздобуду. – И, прибегнув к проверенной уже уловке, добавила: – В крайнем случае найму частного сыщика, он сделает все в лучшем виде.

Результат превзошел все ожидания. Манихина побелела и ухватилась за косяк, чтобы не упасть.

– Ты… ты не имеешь права!

– Спасибо, что предупредила. Непременно проконсультируюсь со своим адвокатом.

– Чего ты хочешь?! – заорала она истерично.

– Разве я не объяснила?

Она уставилась на меня. Не знаю, чего в ее взгляде было больше – ярости или смятения. Безмолвная дуэль длилась минуту. Потом она стремительно повернулась и бросилась в комнату. Я не успела решить, следует ли принять это за приглашение, как Манихина уже вернулась. С фотоснимком в руке.

– Вот. И дай мне телефон Денисовой. Я сама ей позвоню.

– Пожалуйста. – Я пожала плечами, вынула из сумочки записную книжку и продиктовала номер. От попытки вытянуть из собеседницы последний недостающий адрес меня удержало выражение ее лица. Ну не было в нем приветливости и стремления помочь ближнему.

Глава 13

Как ни скромны были наши с Лешей сегодняшние успехи, на фоне достижений прочих они оказались самыми значительными. Но все по порядку.

Домой мы приплелись полуживые от усталости и, вдохнув гастрономических ароматов, витавших в квартирке, едва не попадали в голодный обморок, ибо банан, сомнительный чебурек и несомненная бурда под кодовым названием «кофе со сливками», подкреплявшие наши силы в течение дня, давно отошли в область воспоминаний. Ввалившись на кухню, мы обнаружили шкворчащий на плите омлет с помидорами и луком и Прошку, любовно нарезающего огурчики и зеленый салат.

– Спасибо, darling, ты спас нам жизнь, – проникновенно сказала я и выложила омлет в две тарелки, одну из которых взяла себе, а другую поставила перед Лешей.

Прошка сначала онемел, а потом издал боевой клич. Услышь его краснокожие, они в тот же миг превратились бы в бледнолицых, побросали томагавки и дали деру. А мы даже не вздрогнули (ну, разве что чуть-чуть).

– Штаны, – коротко напомнила я, отправляя в рот первый кусочек омлета.

Сраженный на лету, Прошка сник и покосился на Лешу в слабой надежде найти в его лице защитника. Но тот удавил надежду в зародыше.

– А ты что будешь? Салатик? – спросил он, с аппетитом уминая плод Прошкиного кулинарного искусства. – Это правильно. От него не толстеют.

В глубине Прошкиных очей поселилась печаль. По доброте душевной я решила отвлечь друга от неприятных мыслей.

– Как твои успехи на поприще частного сыска? Удалось расколоть психопатку Инну?

Прошка помрачнел еще больше (хотя, казалось, дальше некуда) и попытался уклониться от ответа.

– Она не психопатка. Наоборот. Дверь, захлопнутая перед твоим носом, свидетельствует о ее незаурядном уме, проницательности и хорошо развитом инстинкте самосохранения.

Я не поддалась на провокацию.

– Ее незаурядные способности давай обсудим в другой раз. Сейчас меня интересует, что ты от нее узнал. Она сообщила, где трудился и с кем якшался Доризо?

– До этого мы еще не дошли, – пробурчал Прошка, с неудовольствием разглядывая листик салата, свисающий с его вилки.

– Вот как? – Леша от удивления перестал жевать. – А до чего же вы дошли?

– Мы достигли известного взаимопонимания во взглядах. Так сказать, в мировоззренческом плане. – Уловив наше разочарование, Прошка разъярился: – Я вам что, чародей?! Вчера девица не разжимала губ и не желала никого видеть. И сегодня я разве что на руках не плясал, соловьем разливался, чтобы она хотя бы изредка подала реплику. Начни я допытываться про Доризо, она тут же сообразила бы, что мой интерес к ней меркантилен, и послала бы к чертовой бабушке. Вы этого хотите? Ну и нечего на меня наседать! Чтобы установить доверительные отношения с девушкой, которая к ним не стремится, нужно терпение. Я выкладываюсь, как могу. И уже кое-чего добился. Например, поприставав к ней всего каких-то два часа с вопросом, почему она такая грустная, вырвал признание, что девушка недавно потеряла любимого человека и пока не готова говорить на эту тему. Довольны?

– Любимого? – переспросила я. – Ты думаешь, речь идет о Доризо? Но Евгений Алексеевич сказал, что они вот уже пару лет друг с другом не разговаривали и даже не здоровались. Скорее всего, она имела в виду кого-то другого.

– Я всегда подозревал, Варвара, что ты эмоционально ущербная личность. И не только эмоционально, коли уж на то пошло. Тут все ясно, как дважды два. Девушка крупно поссорилась с возлюбленным, вышла ему назло замуж, но сердце-то не обманешь. Два года она маялась, не зная, как выбраться из ловушки, в которую сама себя загнала, а потом возлюбленный погиб. Ей впору волосы на себе рвать, а она вынуждена перед мужем и домашними делать вид, что у нее все в порядке. А тут еще являешься ты и требуешь, чтобы она рассказала тебе о Доризо…

– Я не требовала. Я вежливо попросила.

– Да плевать ей на твою вежливость! Она и без тебя на стенку лезла, а ты пришла сыпать ей соль на раны. Скажи спасибо, что она просто дверь захлопнула. Могла бы и на части разорвать. Короче, я готов спорить, что ее любимый – Доризо. Это объясняет все странности ее поведения.

Поразмыслив, я неохотно (нелегко было отказаться от убеждения, что Инна – обыкновенная психопатка) признала его возможную правоту. Потом мы с Лешей поведали о своих приключениях. После горячего спора на тему: можно ли считать неадекватной реакцию на мое появление Жердочкиной и Манихиной, я встала из-за стола, объявила, что мне нужно позвонить, и ушла в спальню.

Первым делом я протелефонировала Татке и попросила ее узнать у экс-супруга, где пребывает его кузина. Татка проворчала, что беседы с бывшеньким не относятся к числу ее любимых развлечений, но позвонить согласилась. Потом я набрала номер Жердочкиной. На третьем гудке включился определитель номера. На десятом стало ясно, что трубку никто не снимет. Не исключено, что Жердочкина до сих пор где-то шлялась, но мне в это почему-то не верилось. Я позвонила Надежде и рассказала ей о событиях дня.

– Не знаю, что и сказать, Варварка. Жердочкина пропала с горизонта сразу после окончания школы. Не помню, чтобы кто-нибудь из ребят хоть раз ее помянул. Но старое мое впечатление о ней таково, что Галина никогда не ввязалась бы в глупую, сомнительную затею. Не стала бы она звонить тебе, назвавшись чужим именем, не говоря уже о том, чтобы заманивать в квартиру с трупом. Конечно, люди со временем меняются, но не настолько же!

– А чего же она тогда испугалась?

– Мало ли чего! Может, ждала возлюбленного, которому рассказывала всякие небылицы о своей необыкновенной популярности в юности. Представь, как бы ей было неловко, если бы вы столкнулись и ей пришлось тебя представить. А вдруг разговор свернет на школу?

– Ты не видела ее лица. Она была вне себя от страха.

– Ну и что? На свете полно таких, кто предпочтет наложить на себя руки, лишь бы не попасть в неловкое или смешное положение. Тем более, на глазах объекта нежной страсти.

– Как-то не ассоциируется Жердочкина с нежной страстью, – буркнула я. – Ладно, оставим пока Жердочкину. А что тебе известно о Манихиной?

– Немногое. Закончила пед. Замужем, двое детей. Лет двенадцать прозябали в коммуналке, потом получили квартиру. Ты лучше с Таткой о ней поговори. Они раньше жили рядом, часто встречались. Таткина Ксюшка и Ольгин младший сын – ровесники.

– Понятно. И последний вопрос. – Я посмотрела в список, который мы с Надеждой составили вчера общими усилиями, и нашла глазами единственную фамилию, оставшуюся без пометок. – Ты не знаешь, у кого можно раздобыть адрес Белоусовой? Кто поддерживал с ней связь?

– Точно не знаю, но, думаю, нужно справиться у Гели. Помнишь, Белоусова ходила за ней хвостиком? Как – не помнишь? Ты же сама Ленку Липучкой нарекла!

Я схватилась за голову. Вот так, незаметно, подкрадывается старческий маразм! Как я могла забыть Липучку – неизменную подпевалу и тень Гелены? Они составляли парочку того же рода, что Шер-Хан и Табаки. Липучка, понятное дело, разделяла Гелину неприязнь ко мне. В списке одноклассниц, предположительно готовых подстроить мне пакость, ее имя следовало бы поставить вторым.

– Надька, это она! Нутром чую – она. Черт, сколько мы времени даром потратили! Вижу, придется мне завтра до Сергиева Посада тащиться, клянчить у Гели адрес…

– Остынь, Варька, не пори горячку. Я совсем не уверена, что Ленка – та, кого ты ищешь. Мне кажется, она не питала к тебе личной неприязни. Так, прикидывалась Гелиного одобрения ради.

– Тогда скажи, кто питал. У меня оказалось дырявое решето вместо головы. Кому я досадила до такой степени, что у человека и двадцать лет спустя не пропало желание отомстить? Кто меня так ненавидел, ты можешь сказать?

– Могу. Единственный человек в классе, который тебя ненавидел, – Геля. Другие иногда на тебя обижались или даже злились. Тактом, уж извини, ты не отличалась. Но это были обиды-однодневки. А Геля с наслаждением бросила бы тебя в чан с маслом и развела под ним медленный огонь.

– Ты преувеличиваешь, Надька. Тебя она ненавидела больше.

– Не обманывай себя, солнышко. Меня она никогда не принимала всерьез. С ее точки зрения, я – человек второго сорта, об меня не стоит и руки марать. Ты – другое дело. Тебя она считала ровней. И ненавидела от души.

– По-моему, ты не права. Наша непримиримая вражда кончилась еще в начальной школе. Все, что ты наблюдала потом, – остаточная деформация. Но Геля в любом случае не наш человек. Она с первого августа, не просыхая, гуляет на даче и о здешних драматических событиях, по нашим сведениям, не ведает ни сном ни духом. Так что Липучка – самая многообещающая кандидатка. Как бы раздобыть ее координаты, минуя Гелю?

Мне не удалось решить эту задачу. Я еще раз поговорила с Таткой и выяснила, что Веденеева в конце июля отправилась в двухнедельный круиз по Средиземному морю. Но о Белоусовой Татка ничего не знала. Как и экс-Митина, которой я позвонила следом. У Жердочкиной по-прежнему никто не брал трубку. Приставать к Манихиной после сегодняшнего рандеву я не решилась. Переложила это неблагодарное дело на Надькины плечи. Надежда, поболтав с Ольгой, в подробностях пересказала, что та обо мне думает, но почти ничего к старой информации не добавила. Только место работы Манихиной – она, оказывается, была редактором одного престижного международного женского журнала, который сравнительно недавно начал выходить на русском языке. О Белоусовой – ноль.

Положив, наконец, раскалившуюся телефонную трубку, я вернулась к друзьям. И только тут заметила, что уже полдвенадцатого, а от Марка ни слуху ни духу. При мысли, что он пытался мне дозвониться, а телефон был занят, я покрылась холодным потом. И немного успокоилась, лишь вспомнив о сотовых, которые Марк приобрел себе и Леше, чтобы предупредить мои возможные попытки удрать от последнего.

– Леша, у тебя сотовый включен?

Он отцепил от пояса футляр с телефоном, посмотрел на дисплей и кивнул.

– Включен, а что?

– Позвони Марку, узнай, где его черти носят.

Леша нажал пару кнопок, поднес трубку к уху и сообщил:

– Абонент недоступен. Видно, Марк в метро. Скоро приедет.

Приехал он в начале первого. Сразу стало ясно, что Марк пьян, – и не по бессмысленному, расфокусированному взору, и не по безуспешным попыткам самостоятельно переобуться и рубленым жестам, и не по безошибочно распознаваемому, сбивающему с ног запаху перегара, а по милой, благодушной улыбке на устах. Он был пьян, как никогда в жизни, не считая пары легендардных случаев из студенческой юности, что давно отошли в область преданий.

– Марк, что случилось?

Он долго вглядывался в мое лицо и наконец величественно, словно монарх, подающий знак об окончании аудиенции, махнул рукой. Потом прошел в гостиную, рухнул прямо в туфлях на диван и отключился.

Мы растерянно переглянулись.

– Вот так номер! – протянул Прошка. – И что теперь делать?

– Ему нельзя сейчас спать, – сказал Леша. – При таком отравлении нужно непрерывно пить, чтобы вывести всю гадость. Иначе он завтра совсем загнется.

– А что нужно пить, ты знаешь? – спросила я. – Просто воду?

– Можно просто воду, но лучше слабый сладкий чай с лимоном.

Марк силен и страшен во гневе. Попыткам разбудить и напоить его чаем он сопротивлялся, как дикий мустанг противится ковбою на родео. Но на стороне экзекуторов были численный перевес и вера в наше правое дело. Не могли же мы допустить, чтобы наш верный товарищ скончался в похмельных муках. После двухчасовой битвы гостиная, залитая сладким чаем, лимонным соком и кровью из двух разбитых носов, выглядела, словно декорация к фильму ужасов, но Марк уже не лежал, а сидел и пил-таки злополучный чай. А еще через час нам удалось добиться членораздельных показаний.

Ловля репортера отдела криминальной хроники, которого сосватал ему знакомый журналист, заняла целый день, но наконец Марк поймал этого неуловимого Джо в баре какого-то пресс-центра. Неуловимый Джо выслушал его и согласился помочь. Практически бескорыстно, всего за бутылку рома. Марк тут же заказал бутылку и хотел откланяться, но Джо заявил, что не любит пить один, и потребовал, чтобы новый знакомый составил ему компанию. Распив первую бутылку, они, по настоянию репортера, взяли вторую. Теперь выпивку поставил Джо. Он же первый и сошел с дистанции, уснув прямо за столиком. Марк объяснил это разницей в комплекции. Пили они поровну, но маленькому худому репортеру досталось больше алкоголя на единицу веса, вот он и вырубился, тогда как Марку удалось отбыть на своих двоих.

Добравшись под утро до постели, я перед сном еще успела подумать, что расследование наше в этот раз как-то не заладилось. Прошло уже почти трое суток, как завертелась эта карусель, мы изнурены, а результат нулевой. Может, послать все к черту? Зачем суетиться, если больше никаких зловещих событий не происходит и милиция оставила меня в покое?

С этой мыслью я отключилась.

Глава 14

А назавтра все вновь завертелось со страшной силой.

Без чего-то двенадцать меня разбудил телефонный звонок. Я подождала, пока включится автоответчик и щелкнула тумблером «громкой связи». Воспоминание о последнем разговоре с Кузьминым было еще достаточно свежим, поэтому голос я узнала сразу.

– Слушаю вас, Петр Сергеевич.

На этот раз Песич, похоже, пребывал в игривом настроении.

– Варвара Андреевна, не в службу, а в дружбу, поделитесь со стариком: какое приворотное зелье вы применяете? Я бы его младшей дочке присоветовал, а то от нее уже второй муж сбегает.

– Отчего же не поделиться? – Я была сама любезность. – Записывайте, Петр Сергеевич. Пять частей зеленого чертополоха, собранного в полночь у свежей могилы, одна часть яда гробовой гадюки – помните, одна такая еще Вещему Олегу подгадила? Одна часть измельченных крысиных хвостов. Высушенное и истолченное ухо самоубийцы…

– Все, все, хватит! – взмолился Песич. – Я недавно позавтракал. Придется, видно, дочери потерпеть без мужа. Варвара Андреевна, вы будете дома в ближайшие час-полтора? Тут к вам хочет заглянуть один «привороченный». Он сам вам объяснит, в чем дело.

Я обещала быть, повесила трубку и поплелась в ванную. Когда я завершила утренний туалет, все общество уже собралось на кухне. Марк, несмотря на наши давешние героические усилия, был зелен и держался за голову. Прошка с недовольным видом тер заспанные глаза. И только Леша, как всегда, радовал глаз бодростью и чудесным цветом лица.

Я сообщила о скором приезде кузьминского посланца, высказала уверенность, что этот визит, по всем признакам, не сулит новых неприятностей, и взялась за стряпню.

Наша трапеза вряд ли вдохновила бы художника на создание живописного полотна. Разве что поставангардиста, и то вряд ли. Марк, морщась, потягивал кофе, а на горячие бутерброды смотрел со смесью ужаса и отвращения, как будто подслушал мой разговор с Песичем и подозревал, что я сдобрила их фирменным приворотным зельем. Прошка ковырялся в обезжиренном йогурте и каждый кусок, который мы с Лешей отправляли в рот, провожал таким душераздирающе тоскливым взглядом, что я в конце концов пригрозила ему изгнанием с кухни. Но поздно – флюиды, испускаемые им и Марком, уже лишили меня аппетита. Зато Лешенька лучился радостью и наворачивал за всех присутствующих.

За завтраком Марк, превозмогая головную боль и мизантропию, принял наши рапорты и слабым голосом выдал новые распоряжения:

– Варвара, ты разыскиваешь Белоусову. Не знаю как! Сама думай. Леша, у тебя задание прежнее – ходишь за ней по пятам и следишь, чтоб не натворила глупостей. Прошка, даю тебе последний шанс. Если не разговоришь сегодня Инну, пошли ее к черту. Завтра займешься этой Манихиной. Выяснишь, почему она так боится частного сыщика. Генриху поручим Жердочкину. Варька, нарисуешь ему по памяти портрет домработницы.

Я закрыла глаза и вспомнила обращенное ко мне желтоватое плоское лицо женщины в халате. Потом открыла глаза и кивнула.

– Пусть Генрих подежурит у подъезда, покараулит ее, – продолжал Марк. – К самой Жердочкиной лучше не соваться. Видимо, ваш визит переполошил ее не на шутку. Вон, даже к телефону не подходит, если вообще не удрала из дому. Генрих обещал приехать к трем. Пусть кто-нибудь его дождется. У меня в три встреча со вчерашней пьянью. Надеюсь, журналюга уже прочухается.

Потом я мыла посуду и ломала голову, как нам добраться до Липучки. В голове забрезжил свет.

– Пойдем, Леша, прогуляемся, – позвала я, водрузив последнюю чашку в сушилку. – Кажется, появилась идея.

– К тебе же легавый едет, забыла? – встрял Прошка, который6 крутясь перед зеркалом в прихожей, готовился к решительному штурму неприступной Инны.

– Мы ненадолго. А в случае чего Марк его развлечет.

Марк поджал губы и посмотрел исподлобья, но ничего не сказал. Я покопалась в недрах старой тумбочки, отрыла выпускной альбом восьмого класса, сунула его под мышку и мы с Лешей отправились на операцию «Путь к Липучке».

Посетившая меня идея успеха не гарантировала, но внушала кое-какую надежду. Я собиралась обратиться за помощью к Вадиму Анферову, моему старому приятелю, жившему в соседнем дворе.

Наша с Вадиком взаимная симпатия, как и антипатия с Геленой, родилась в розовый дошкольный период, и причина ее была весьма проста: рост Вадюхи тоже не дотягивал до среднего, а телосложение не поражало мощью, вследствие чего у него, как и у меня, было крайне обострено чувство собственного достоинства. Не раз и не два мы защищали свою честь плечом к плечу, и позже, когда Вадим окреп и возмужал, я всегда могла рассчитывать на его кулаки. А пару лет назад произошло событие, которое укрепило наше расположение друг к другу. Вадим подобрал на улице заблудшего четырехлетнего чау-чау. Вадим не был собаколюбцем и поначалу в мыслях не держал оставить пса у себя. Но на объявление никто не откликнулся, а тем временем он так привязался к собаке, что не мог говорить ни о чем другом. Его бесконечные умильные рассказы о проделках пса выдерживали немногие, и я, естественно, входила в число избранных. Кроме того, Вадик, зная о моем большом кинологическом опыте, часто обращался ко мне за советом. Так что теперь я имела полное моральное право просить его помощи.

Вадим учился в той же испанской школе, но на класс ниже. И у них был самый дружный класс за всю историю школы. Они до сих пор отмечают вместе дни рождения и праздники. Эта общительная команда знала, по крайней мере в лицо, каждого ученика, который на их памяти переступал порог родных пенатов. Я надеялась, что кто-нибудь из них жил в свое время вблизи от Белоусовой. Таким образом мы смогли бы разузнать хотя бы ее старый адрес. А потом можно было бы выяснить через паспортный стол, куда она выписалась, если выписалась.

Вадик и Мишка (тот самый чау-чау) чрезвычайно мне обрадовались, но Лешу встретили настороженно. Однако после должных представлений признали и его.