Текст книги "Уникум"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3

– Все! – простонал Прошка и бессильно рухнул на горячую каменную плиту. – Дальше я не пойду.

Генрих, явно обрадованный тем, что не он первым выказал признаки слабости, не мешкая пристроился рядом. Машенька и Эрих с Алькой, еле перебирая ногами, дотащились до главы семейства и молча опустились на камень. На разговоры у них уже не было сил.

Сутки в душном поезде, оглушающая жара в Симферополе, часовая тряска в раскаленном троллейбусе и душегубка в автобусе сказались на всех нас не самым лучшим образом. Но двухчасовой пеший переход с неподъемными рюкзаками по раскаленным камням подточил силы даже неутомимого Леши. Последние полчаса он угрюмо шагал, забыв даже про не правильные латинские глаголы, о которых рассуждал всю дорогу от Симферополя.

Я покосилась на пестревшее палатками ущелье, потом обернулась, обведя взглядом корпуса пансионата «Бирюза», который мы только что миновали, и обширный, но вовсе не безлюдный пансионатский пляж.

– У тебя что, совсем мозги вытопило? – прошипела я, вперив в Прошку полный возмущения взор. – Стоило ехать за две тысячи верст, чтобы насладиться зрелищем курортных толп!

Марк, явно потрясенный перспективой двухнедельного пребывания в гуще курортной толпы, решительно встал на мою сторону:

– Нет! Здесь мы не останемся.

– Но ведь неизвестно, сколько народу будет дальше, – умоляюще прошептал Генрих. – Тут только до ближайшего мыса километра три. А вдруг за ним вообще не окажется подходящего места для стоянки?

– Окажется! – отрезала я. – За этим мысом чудесная бухточка, а наверху – плато с можжевельником, густая тень, места для палаток и ни одной посторонней морды.

– Почему же ты так уверена, что этот райский уголок обойден туристерами? – ехидно поинтересовался Прошка, явно оживившись в предчувствии склоки.

– Потому что там нет воды.

– Что?!

– Как это – нет воды?

– И что же мы будем делать?

– Ты предлагаешь пить морскую?

Все заговорили разом, и некоторое время мне не удавалось вставить ни слова. Но вот испуганный галдеж стих, и друзья выжидательно уставились на меня.

– За водой будем ходить в пансионат, – доброжелательно объяснила я.

В наступившей тишине стал явственно слышен безмятежный стрекот цикад.

– Как минимум четыре километра в один конец! – выдавил наконец потрясенный Генрих. – По жаре! С тяжелыми канистрами! Варька, побойся Бога!

– Да уж, развлечение не из приятных, – поддержал Генриха Леша и тут же жизнерадостно добавил:

– Зато каждый день!

– Маньячка! – убежденно сказал Прошка.

Даже Марк подрастерял решимость.

– У нас только три канистры, причем одна – пятилитровая. Хватит ли нам двадцати пяти литров в сутки?

– Взрослому человеку положено выпивать литр жидкости в день, – отмела я его сомнения. – Так что одну канистру можно смело использовать под вино.

– Литр! По такой жаре? Варвара, ты перегрелась!

– Ну ладно, можете выдувать по два с половиной, – великодушно разрешила я.

– Но ходить каждый день! – запричитал Генрих.

– Да что вы ее слушаете? – возмутился Прошка. – Остаемся здесь, и никаких гвоздей. Сейчас окунемся и пойдем ставить палатки.

Я молча повернулась и решительно зашагала в сторону мыса. Изумленный возглас Генриха заставил меня остановиться:

– Машенька! И ты туда же?

Я обернулась. Машенька встала с камня и обреченно надевала рюкзак. Я ощутила мгновенный укол раскаяния.

– Я же вас как облупленных знаю, Анри. Хочешь, расскажу, что в точности произойдет, если я сейчас не поддержу Варвару? Раз уж Варька уперлась, ее и танком не остановишь. Леша, естественно, пойдет с ней. Через пятнадцать минут Марк еще раз обозреет палатки и пляж и решит, что ежедневная прогулка за водой куда приятнее жизни в загаженном муравейнике. Потом ты будешь часа полтора уговаривать Прошку не разрушать компанию, а Прошка будет выторговывать себе освобождение от обязанностей водоноса. В итоге мы доберемся до Варькиного плато в темноте, дети заснут на камнях голодные, а вы до утра будете выяснять отношения. Нет, уж лучше сразу перейти на сторону победителей. По крайней мере, у нас останется надежда поужинать и поставить палатки.

Нарисованная Машенькой картина произвела впечатление даже на Прошку. Без единого звука он поднялся с плиты и поплелся за нами.

Через час мы вскарабкались по крутой тропинке в скалах и оказались на просторном плато, обрамленном густыми зарослями крымского древовидного можжевельника. В воздухе стоял острый хвойный запах, дружно стрекотали цикады, все вокруг дышало ленивым спокойствием.

– Красота! – восхитилась Машенька.

– Обрывы страшноватые, – поежился Прошка.

– Ничего, они далеко, а близнецам запретим и близко подходить.

В центре ровной площадки росло невысокое, но могучее раскидистое дерево, под которым кто-то из наших сумасшедших предшественников-туристов сложил из здоровенных плоских камней монументальный стол. Вокруг стола в живописном беспорядке стояли валуны поменьше – стулья. Наши предшественники явно ездили сюда не один год и любили комфорт. Они даже не поленились сложить неподалеку от стола очаг и водрузить сверху гигантскую чугунную решетку. Неужели притащили ее с собой?

Все сразу повеселели и рассыпались по поляне выбирать места для палаток. Эрих с Алькой обнаружили в кустах зверька, похожего на тушканчика.

– Крыса! – завопил Эрих.

– Лови ее! – крикнула Алька, и они немедленно бросились в погоню.

Несчастное существо метнулось на дерево и, тяжело дыша, с упреком уставилось на своих мучителей огромными круглыми глазами.

– Она древесная, – разочарованно объявил Эрих.

– Ну тогда ладно, пусть живет, – смягчилась Алька.

Я нашла подходящий участок и вытряхнула из рюкзака палатку. Палатки – мое хобби, одно время я даже подрабатывала их шитьем, потому что знала одно местечко, где за пару бутылок водки можно было раздобыть нужное количество парашютного шелка и стропы. Палатки получались чудесные – компактные, удобные, практически невесомые. Мы с Лешей обеспечили ими всю компанию: я шила, а он добывал необходимую фурнитуру.

– А кто пойдет за водой? – инквизиторским тоном поинтересовался Прошка.

– Как – кто? – удивилась я. – Вы с Генрихом, конечно.

От возмущения у Прошки перехватило дыхание. Он попытался что-то сказать, но лишь невнятно булькнул.

– Почему мы? – жалобно проскулил Генрих.

– Должен же быть от вас хоть какой-то прок, – с готовностью ответил за меня Марк. – Ничего другого вы все равно делать не умеете. Если не пойдете за водой, вообще превратитесь в бесполезный балласт.

– А Варька – полезный? – прорезался у Прошки голос. – По-моему, вреднее не бывает. Она нас сюда пригнала, вот пусть сама и отправляется!

– Но она же дама, – с упреком заметил галантный Генрих.

– Кто? Варька?! Да она самое упрямое, вредное и злобное существо в мире. Если она дама, то я – папа римский. И потом, я же не предлагаю ее одну отправить. Пускай забирает с собой своего драгоценного Лешеньку.

– А палатки будешь ставить ты? – ехидно поинтересовался Леша.

Прошка сник было перед этим железным аргументом, но тут же снова воспрял:

– Тогда пусть Марк идет.

– Я буду рубить дрова, – отрезал Марк. – Или, по-твоему, я должен доверить топор вам с Генрихом?

– Ох, нет, только не это! – вмешалась Машенька. – Анри, милый, прошу тебя, сходи, пожалуйста за водой!

– Но почему, Машенька? – удивился Генрих. – Я прекрасно могу нарубить дров.

– Могу себе представить! Сначала ты обдерешься в кровь и набьешь себе шишек, разыскивая в этих зарослях подходящее сухое дерево, потом будешь долго и задумчиво его созерцать, а в конце тяпнешь себя топором по ноге.

Генрих обиженно засопел, но все-таки полез в рюкзак за канистрой. Даже Прошка, безмерно уважающий Машеньку, перестал качать права. Мы с Лешей начали расставлять палатку.

– Иногда я спрашиваю себя, – задумчиво сказала Машенька, когда новоявленные мученики скрылись из виду, – как это они тебя до сих не придушили, Варвара? Иной раз у меня у самой руки чешутся.

– Да, что ты, Машенька, они же во мне души не чают! И без меня они давно пропали бы, как пить дать. А твоя совершенно беспричинная кровожадность крайне меня удивляет. Разве я тебя хоть раз в жизни чем-нибудь обидела?

Леша как-то странно хмыкнул, и я перехватила предостерегающий взгляд, который бросила на него Машенька.

– Нет, что ты! Просто иногда хочется немного покоя, так, разнообразия ради.

– Ты считаешь, что отсутствие покоя как-то связано со мной? – не поверила я своим ушам. – Да я самый кроткий, самый уравновешенный и терпеливый человек в этой компании!

Леша поперхнулся. Я стремительно обернулась:

– И ты туда же? Что, разве я не права? Кто бы еще, кроме меня, смог бы выносить столько лет это скопище отъявленных скандалистов? По-моему, за уживчивость и легкий нрав я давно заслужила Нобелевскую премию мира.

– Да, да, конечно… – сдавленно произнес Леша, старательно пряча глаза.

Машенька не выдержала и расхохоталась. Любопытные дети прибежали узнать, что так развеселило мамочку. Я насупилась и поджала губы. Раз они обо мне такого мнения, не скажу больше ни слова. Они еще раскаются!

– Не обижайся, Варька, – вытирая слезы, попросила Машенька. – Ты – чудо. Ты умная, добрая, великодушная и бесстрашная женщина. Но твою самооценку трудно назвать трезвой.

Я не могла долго дуться на Машеньку, а потому улыбнулась и вернулась к палатке, но Лешино предательство потрясло меня до глубины души. Хорош друг, нечего сказать! Сколько пудов соли мы с ним съели, – подумать страшно! – а он так и не дал себе труда оценить мою незлобивость. Свинство, да и только!

Мы расставили остальные палатки. Леша болтал, не умолкая ни на минуту, и совершенно не обращал внимания на мое угрюмое молчание. Если у него и есть серьезные недостатки, то один из них – толстокожесть. Ну как можно ничего не замечать, если тебе так явно дают почувствовать, что тобой недовольны? В конце концов, убедившись, что мои усилия пропадают втуне, я махнула рукой. Не злиться же на него вечно, в самом деле!

– Эй, пошли купаться! – кинула я клич.

Дети встретили мое предложение криком «ура!». Машенька засмеялась.

– Ты представляешь, что скажет нагруженный канистрами Прошка, если застукает нас в море?

– Ничего, переживем!

После купания настроение у меня заметно поднялось. Прошка с Генрихом и в самом деле застигли нас на месте преступления, но, против ожидания, взрыва не последовало. Возле пансионата они набрели на аборигенов, торговавших домашним вином, и порядком надегустировались. Генрих еще издалека принялся размахивать пятилитровой канистрой; при этом он слегка покачивался на длинных ногах, так что ни у кого не осталось сомнений относительно содержимого сосуда.

– Хочется надеяться, что они не забыли про воду, – задумчиво произнес Марк в пространство.

Остаток вечера прошел чудесно. Все были так милы и предупредительны друг с другом, что дорожные передряги как-то совершенно выветрились из памяти. Правда, то Машенькино замечание в мой адрес оставило в душе маленький неприятный осадок, но я твердо решила доказать ей, что она заблуждается. Если держаться в стороне и не вступать ни в какие перепалки, она сама убедится, что отнюдь не я главный нарушитель спокойствия.

Сидя перед догорающим костром, Марк выразил надежду, что ночью никого не укусит сколопендра и нас не разбудят предсмертные хрипы.

– Кого это ты собрался разбудить предсмертными хрипами? – удивился Генрих. – Здесь некоторых – не буду указывать пальцем – и береговая артиллерия заставила бы лишь перевернуться с боку на бок. Вот разве что назначить кого-нибудь дежурным… Жаль, нет Георгия… – Генрих многозначительно умолк.

– А что Георгий? – с лукавинкой спросила Машенька.

– Да разве ты забыла, какой у него бас? Однажды, когда мужская половина нашего курса ездила на военные сборы, он заступил в наряд дневальным. Ну, днем-то майор Грин, которого все знают, поставить его к «тумбочке» не рискнул – уж слишком мало Гогия напоминал курсанта – длинный, нескладный, сутулый, гимнастерка со штанами сидят мешком. Да и стоять «смирно», не говоря уже о строевом шаге, был не способен даже под угрозой трибунала. Очки плюс шесть диоптрий молодецкой удали тоже не прибавляли. Так вот, целый день Гогия наводил в помещении чистоту, а на «тумбочку» его поставили после отбоя, когда вероятность появления в казарме посторонних офицеров минимальна. Майор Грин коротко проэкзаменовал Георгия на предмет знания устава и, покачав головой, ушел восвояси; народ, чуть-чуть поколобродив, наконец улегся. Стоял, стоял Георгий и не заметил, как прислонился к стенке и задремал. Дремлет он, и снится ему, что открывается дверь и в казарму тихой сапой входит некто в зеленой рубашке с коротким рукавом. Подходит этот человек к Георгию и замирает перед ним, сверля глазами. Георгий видит, что рубашка у незнакомца по случаю теплой погоды без галстука, с расстегнутым воротом, а на погонах две тусклые звездочки прапорщика, и пытается вспомнить, как надлежит себя вести при появлении столь мелкого начальства.

– Спите на посту, курсант?

Гогия очнулся и видит: это не сон, а и в самом деле прапорщик. Вот только звездочки на погонах какие-то странные, крупные, вышитые… И… – он лихорадочно нащупал на тумбочке невесть как попавшие туда очки – батюшки! На штанах лампасы! Тут Гогия внезапно вспомнил, чту должен делать дневальный, и, набрав в грудь побольше воздуху, радостно, протяжно, во всю мощь своих легких и луженой глотки возвестил:

– Рота, подъе-ем! Трево-ога!!!

Отсмеявшись, я сказала:

– Почему же он не поехал с нами, Генрих? Придется его срочно выписать из Москвы.

– Да он сейчас не в Москве, – ответила Машенька. – «Ла Скала» нынче на гастролях в Лондоне.

Я растянулась на коврике под звездным небом и блаженно вздохнула. «Похоже, на этот раз поездка обещает быть тихой и спокойной», – лениво подумалось мне перед сном.

Глава 4

Наутро я поднялась ни свет ни заря. Как ни люблю я подольше поспать, жаль было тратить драгоценные часы у моря на занятие, которому можно с тем же успехом предаваться и в Москве. Леша, наш единственный «жаворонок», уже изнывал от недостатка общества. Мы долго с наслаждением плескались в море, а потом решили проявить благородство и сходить за водой.

Никто нашего благородства, естественно, не оценил, воду приняли как должное, но я, со свойственной мне кротостью, решила не придавать значения мелочам и не портить чудесный день утренней склокой.

После завтрака все разбрелись кто куда. Детям, словно холоднокровным, зной лишь добавлял активности, и они шумно гонялись за розовокрылыми кобылками. Я решила поискать укромное местечко, с тем чтобы позагорать нагишом, и полезла в гору. Метрах в пятидесяти над нашим плато нашелся идеальный для моих целей участок – небольшая полянка, закрытая от нескромных взглядов густым кустарником. Я расстелила коврик на теплых камнях, пристроила голову в тень и открыла прихваченную с собой книгу.

Но вскоре выяснилось, что мой замечательный солярий обладает еще и превосходными акустическими свойствами. Я отчетливо слышала все, что происходит не только на нашей стоянке, но и на берегу моря, хотя мое убежище находилось довольно-таки высоко. Судя по смеху и визгу, детей отправили купаться под присмотром Прошки и Леши; Марк мыл посуду; Машенька с Генрихом мирно беседовали у палатки.

На мгновение я задумалась, не поискать ли себе другое место – мало ли что можно услышать, когда собеседники не подозревают о присутствии аудитории, – но потом решила, что всегда могу заткнуть уши, если беседа примет интимный характер. Пока, во всяком случае, разговор был совершенно невинным.

– Глупо жить в августе в Крыму и питаться консервами, – говорила Машенька. – Детям нужны витамины, да и нам они не помешают. Ты не видел, вчера в пансионате не продавали фруктов?

– Есть там небольшой рынок. Местные приезжают и прямо с машин продают свое добро. И фрукты, и помидоры с баклажанами и перцем.

– Вот и чэдно! – обрадовалась Машенька. – Крупы оставим на завтраки, а на обед и ужин можно тушить овощи и делать салаты.

– Тогда в пансионат придется ходить втроем, – уныло сказал Генрих. – Двоих и на воду, и на снедь маловато.

– Ну, сегодня воды уже принесли, так что одного носильщика будет достаточно. Надо будет попросить Марка…

– Нет, это неудобно, лучше уж я схожу.

– Если отпустить тебя одного, Анри, мы не дождемся ни тебя, ни фруктов. По рассеянности ты вполне способен дойти до Ялты.

– Ну вот, идиота какого-то из меня делаешь, – обиделся Генрих. – Дома я ведь хожу в магазин, и ничего…

– Да, только я едва не поседела, когда ты ушел в булочную и вернулся через два дня.

– Но я же тебе объяснял…

– А это еще что такое? – раздался грозный голос Марка. – Кто повесил эту гадость прямо над столом?

– Пустяки, дело житейское. – Голос Леши. – Надо же ее где-то держать, а так, на сучке, сматывать удобнее и быстрее.

– Ты что, боишься недотерпеть?

Я поняла, что речь идет о туалетной бумаге. Любые намеки на физиологию вызывали у Марка омерзение.

– Народ, как насчет партии в бридж? – прозвучал веселый голос Прошки.

– Попозже, ладно? Сейчас надо бы сходить в пансионат, купить на обед овощей.

– Ох! Только этого не хватало! – простонал Прошка. – Я пас.

– Ладно, давайте я схожу, – великодушно согласился Марк.

– Я с тобой, – обрадовался Генрих. – Вдвоем веселее.

– А как же бридж? – разочарованно протянул Прошка.

– Потерпишь до нашего возвращения, – отрезал Марк.

Я еще немного позагорала, потом почувствовала, что сейчас расплавлюсь, и решила искупаться. Спустившись в лагерь за купальником, я поразилась царящей там тишине. Машенька лежала в тени с книжкой, близнецы мирно строили город из камешков, из Прошкиной с Лешей палатки доносилось похрапывание. Заглянув туда, я обнаружила Прошку, который при моем появлении открыл глаза.

– А где Леша? – поинтересовалась я.

– А что, его до сих пор нет? Он исчез сразу после завтрака. В последний раз я видел его на берегу.

– Пойдем искупаемся. Заодно и Лешу поищем. Если он до сих пор внизу, его тепловой удар может хватить.

На берегу в пределах видимости Леши не оказалось. Мы с Прошкой поплавали, потом, уже всерьез обеспокоившись, отправились на поиски. Пройдя по берегу около километра, мы дошли до нагромождения крупных камней. Прошка, опередивший меня на подъеме, вспрыгнул на очередной валун и замер. Глаза его округлились, челюсть медленно отвисла.

– Что с тобой? – спросила я. – Призрак увидел посреди бела дня?

– Если бы призрак, – пробормотал Прошка и снова замолчал.

Я раздраженно топнула ногой и забралась на соседний валун. Выпрямившись, я вперила взгляд вдаль и едва не свалилась вниз. Картина и впрямь была впечатляющая. За небольшим пригорком устроилась парочка нудистов. В этом не было бы ничего примечательного, поскольку нудисты по берегу бродили целыми стадами, но эти были особенные. У кромки моря колыхались два огромных чудища. Сделав усилие, я поняла, что чудища разнополые. Толстяк невообразимых размеров и такая же толстуха мирно нежились под солнцем. Коротенькие ножки-бревна покоились в морской водице. Судя по всему, странная парочка чувствовала себя совершенно счастливой. Они безмятежно улыбались, явно очень довольные как собой, так и окружающим миром. Но самое удивительное заключилось не в нудистах. В конце концов, толстые люди тоже имеют право на самовыражение. Самой поразительной была третья фигура. Собственно, в ней не было бы ничего необычного, если бы… Это был Леша! Он пристроился рядышком с чудищами и о чем-то говорил. Чудища время от времени вставляли реплики и жизнерадостно улыбались. Я перевела взгляд на Прошку. Похоже, пора было принимать меры. Того и гляди, свалится со своего камня, и придется поднимать его в лагерь волоком.

Я дернула его за руку. Он очнулся и взглянул на меня.

– Что это? – слабым голосом спросил он.

– Нудисты и Леша, – спокойно ответила я. – Ничего особенного.

– Нудисты? А почему…

– Потому. Люди всякие бывают. Если ты не обуздаешь свой аппетит, через десяток лет станешь таким же, – сварливо ответила я, пытаясь за раздраженным тоном скрыть изумление, граничившее с шоком.

Леша, застенчивость которого в разговорах с малознакомыми людьми доходила до патологии, непринужденно болтал с совершенно голыми и совершенно посторонними личностями. Да еще какими! Я потрясла головой, надеясь, что это всего лишь галлюцинация. Но нет, нудисты остались на месте, Леша – тоже. Более того, он заметил нас и помахал рукой. Нудисты разом повернули арбузоподобные туловища и заколыхались в приветствии.

Краем глаза я заметила, как Прошка пошатнулся и начал оседать на камни. Я повернулась к нему. Интересно, зачем этому клоуну понадобилось изображать обморок? Поначалу я хотела возмутиться, потом поняла, что замысел не так уж и глуп, и решила подыграть Прошке. Если у Леши от перегрева ум зашел за разум, привести его в чувство можно лишь радикальными средствами.

Сзади послышался хруст камней.

– Что это с ним? – осведомился Леша, дернув Прошку за ногу.

– Обморок, – лаконично ответила я.

– С чего бы это?

– Увидел твоих новых знакомых. Откуда они взялись?

– Вчера приехали. Они тут каждый год бывают. Очень милые люди. Зовут Иван и Марья.

Я недоверчиво взглянула на него:

– А о чем ты с ними так оживленно щебетал?

– Представляешь, оказывается, Иван – главный хранитель статистического архива!

– Понятно.

Мне и в самом деле все стало понятно. Против страсти не попрешь, а Леша испытывал непреодолимую страсть к расписаниям и разного рода статистическим выкладкам. Скорее всего, он даже не заметил, что эти Иван да Марья невообразимо толсты и к тому же совершенно голы.

Прошка слабо застонал и приподнял голову. Я вспомнила о своей роли:

– Ты в порядке?

– Да. По-моему, я видел мираж.

– Это был не мираж. – Я решительно встала. – Пойдем, а то Леша от жары еще и не такое учудит.

Прошка встал и тут же снова пошатнулся. Я поддержала его и обернулась. Голые толстяки носились по пляжу. Кажется, они вздумали поиграть в салки.

Генрих с Марком вернулись часа через три, причем Генрих был весел, как птичка, а Марк – мрачен, как грозовое небо. От недоброго предчувствия у меня сжалось сердце.

– Угадайте с трех раз, кого мы встретили! – с ликованием в голосе предложил Генрих.

Взглянув еще раз на угрюмую физиономию Марка, я поняла, что трех раз мне не понадобится. Речь могла идти только о Мироне Полторацком. Я почувствовала, как к горлу подступает дурнота…

На первом курсе Мирон был соседом Прошки и Генриха по комнате в общежитии, поэтому все мы хорошо его знали, но относились к нему совершенно по-разному. Генрих, будучи патологически дружелюбным, относился к Мирону с симпатией, Прошка испытывал к бывшему соседу недоверие, но в общем-то признавал за ним определенные достоинства, Леша сторонился Мирона, а мы с Марком люто его ненавидели.

Мирон страдал комплексом неполноценности, который выражался в форме мании величия. Трудно сказать, что явилось причиной этого неприятного недуга – маленький ли рост, неказистая внешность или армия, где он успел отслужить перед поступлением на факультет, но результат получился отталкивающий. Агрессия из Мирона так и перла, замашки фельдфебельские; он не выносил, когда ему перечили, и, фигурально выражаясь, размазывал своих оппонентов по стенке, а бывало, и в прямом смысле пускал в ход кулаки. Если добавить, что кулаком он мог бы убить быка – ну, не убить, так покалечить, – то станет ясно, что желающих поставить его на место как-то не находилось.

Мирон стремился к первенству во всем и зачастую, приложив титанические усилия, добивался своего. Такой волей к победе можно было бы только восхищаться, если бы не одно «но»: Мирон самоутверждался, унижая своих соперников. Главным достоинством в его глазах была принадлежность к мужскому полу. Самое страшное оскорбление в его устах звучало примерно так: «Разве ж это мужик? Тьфу!» С интеллигентными мехматовскими мальчиками он держался презрительно-высокомерно, разговаривал вечно с подначкой, а стоило кому-нибудь взять с ним тот же тон – лез в драку.

Наивный и доброжелательный Генрих всего этого просто-напросто не замечал. Он не слышал зубовного скрежета, когда Мирон проигрывал ему в шахматы, считал невинной шуткой обращение «вы, гнилая интеллигенция…», не видел завистливого блеска в глазах однокашника, когда ему, Генриху, профессора пели дифирамбы и обещали блестящее будущее. Мирон всегда оставался для него неглупым веселым парнем и хорошим товарищем. И надо сказать, что Мирон отношение Генриха ценил и старался при нем не зарываться.

Более проницательный Прошка на счет соседа по комнате не обманывался. Но, несмотря на кажущуюся задиристость, Прошка конфликтов терпеть не может – я имею в виду настоящих конфликтов, а не дружеских пикировок, – поэтому всегда старался держаться с Мироном по-приятельски ровно. Мирон, в свою очередь, тоже на рожон не лез, относясь к Прошке с презрительным равнодушием.

А вот между мной и Марком, с одной стороны, и Мироном – с другой, шла самая настоящая война.

Все началось с того, что на первом курсе Марку и Мирону понравилась одна и та же девушка. Гориллоподобный Мирон, скорее всего, подозревал, что шансов у него немного, и злился невероятно. В присутствии дамы сердца он всячески демонстрировал свою недюжинную силу и поливал Марка презрением, но особого успеха не имел. Тогда Мирон пошел на дурацкий и жестокий розыгрыш. Он подговорил на редкость непривлекательную девицу, обитавшую в одной комнате с «яблоком раздора», нарядиться в платье подруги и разыграть маленький спектакль. Под каким-то предлогом Мирон, предварительно выкрутив верхнюю лампочку, заманил Марка в свою комнату. Прошка и Генрих в тот день отправились на футбольный матч и ожидались поздно.

Итак, Марк сидел за столом, щурясь от света настольной лампы, падавшего ему в лицо, и недоумевал, что понадобилось от него Мирону. Тут дверь открылась, и на пороге возник силуэт девицы в хорошо знакомом Марку платье.

– О, Светлана! Заходи, заходи, я сейчас чайку поставлю. – С этими словами Мирон подхватил чайник и исчез.

– Марк, – пресекающимся шепотом заговорила девица от двери, – я… я везде тебя искала… нам надо поговорить. Приходи сегодня в двенадцать к Ломоносову. Пожалуйста… – И девица выскользнула из комнаты.

Памятник Ломоносову стоит перед главным зданием университета на Воробьевых горах. До метро оттуда идти пешком минут пятнадцать. Мирон все рассчитал точно.

Дело было в марте, погода стояла слякотная и холодная. В половине первого ночи Марк заподозрил неладное, но еще до часу продолжал на что-то надеяться. К тому времени метро закрылось, а попасть после двенадцати в общежитие не более реально, чем очутиться на луне. В результате Марк отправился на другой конец Москвы пешком. Домой добрался едва живой от холода и, разумеется, слег с высокой температурой. О своих приключениях он ничего никому не рассказал.

Но самое подлое в этой истории то, что Мирон раззвонил о ней по всему факультету. Нашлось несколько идиотов, которые сделали Марка предметом своих насмешек. Когда я обо всем узнала, у меня в глазах потемнело от ярости. В первую минуту я хотела бежать к Генриху с Прошкой, чтобы сообща выработать план мести, но потом передумала. Если они посмеют чем-нибудь задеть Мирона, вряд ли я их увижу живыми-невредимыми. Значит, осуществить страшную месть мне нужно самой. И я ее осуществила.

В начале апреля прошла студенческая олимпиада по математике. Мирон конечно же потирал руки в предвкушении триумфа. Я случайно подслушала, как он обсуждал свои успехи с приятелями.

– Первые три задачи – ерунда, а вот в четвертой я не уверен. Решал нестандартным методом и, боюсь, мог напутать.

Я с детства неплохо рисую, так что и документ сумела бы подделать на заглядение. Раздобыв лист финского картона, я создала настоящий шедевр – диплом «За самое неожиданное и оригинальное решение задачи». Вместе с дипломом я вложила в большой конверт письмо следующего содержания:

Уважаемый тов. Полторацкий!

Академик Имярек рассмотрел Ваше решение задачи No 4 студенческой олимпиады по математике и пришел к выводу, что предложенный Вами метод можно с успехом применить к решению ряда задач прикладной математики. Академик Имярек хотел бы обсудить с Вами этот вопрос и предлагает Вам выступить у него на семинаре 18 апреля в 17.00 в малом конференц-зале Академии наук.

Пропуск в здание Академии прилагается.

Далее шло число и неразборчивая подпись. Для достоверности я напечатала письмо на бланке собственного производства, украсив его четким лиловым штампом. Пропуск в Академию наук особой проблемы не составил – с ним я справилась за каких-то полчаса. Изобразив в завершение почтовый штемпель, я водрузила конверт на полку для почты в общежитии и стала ждать результатов.

Не знаю, что больше сыграло мне на руку – беспримерная самоуверенность Мирона или достоверность подделки. В назначенный день и час Мирон, лучась самодовольством, отправился на самое памятное в своей жизни свидание, а я собрала на факультете толпу побольше и под большим секретом поведала правду. Ни одно из моих публичных выступлений ни до, ни после не имело более грандиозного успеха.

Воспоминание о торжественном приеме, который по возвращении устроили Мирону однокурсники, наверняка долго еще преследовало его в кошмарных снах. На меня он отныне смотрел с такой жгучей ненавистью, что просто душа радовалась.

Ответная любезность не заставила себя долго ждать. В мае мне позвонили «по объявлению».

– По какому объявлению? – вежливо поинтересовалась я.

– «Молодая состоятельная женщина с дачей, машиной и квартирой срочно ищет мужа. Возраст и материальное положение не имеют значения», – зачитал мне голос из телефонной трубки.

К чести моей сказать, сориентировалась я мгновенно.

– Понимаете, я сирота. Деньги, дачу и машину мне дарит один богатый житель Украины, близкий друг отца, чтобы я поскорее вышла замуж. Он очень переживает, что я осталась совсем одна, и хочет передать меня в надежные руки. Естественно, он не на всякого мужа согласится. Вам нужно связаться с ним. Правда, в Москве он бывает только осенью – привозит на продажу фрукты, но здесь учится его сын, Мирон. – Я продиктовала адрес. – Постарайтесь ему понравиться. Отец очень прислушивается к его мнению.

– А когда мы встретимся с вами?

– Только после того, как вашу кандидатуру одобрят.

Эту историю я терпеливо повторяла два-три дня подряд, потом звонки прекратились. Прошка доставил мне немало приятных мгновений, описывая разнообразных посетителей, которые с недавнего времени начали осаждать Мирона. Но закон вендетты требовал ответного удара, который я не замедлила нанести.