Текст книги "Хризалида"

Автор книги: Варвара Малахиева-Мирович

 
Рабы – как ветхо это слово.
Христу рабами нужно ль быть?
И не любовью ли сыновней
Его мы призваны любить?
 
 
И говорить, открывши душу,
Не рабьим – детским языком:
«Прости, приди, склонись, послушай —
Как горько жить в дому Твоем».
 

16 ноября 1923, Сергиев Посад

Безнадежность, – не есть ли высшая надежда?

Л. Шестов

 
Безнадежность – высшая надежда.
Так сказал когда-то мне мой друг.
Смутным знаньем это знал и прежде
Мой в пустыне искушенный дух.
 
 
И теперь, избрать себе не смея
Из надежд излюбленных людских
Ни одной, он жаждет, пламенея,
Вод испить из родников живых.
 

16 ноября 1923, Сергиев Посад

Брату Николаю

 
Могла бы тайным заклинаньем
Твой дух из ночи я воззвать,
Но разлюбила я гаданье
И разучилась волхвовать.
 
 
Все нити жизней, что держала
Я странной волею судеб,
Душа однажды разорвала,
Поняв, что путь мой нищ и слеп.
 
 
И всех, кто мог идти за мною
Лишь в слепоту и нищету,
Я увела бы за собою.
И вновь отвергла я тщету.
 
 
И лишь молитвенным касаньем,
Бесправным, робким, чуть живым,
Тебя ищу я там, за гранью,
Где образ твой исчез, как дым.
 

7 февраля 1924, Сергиев Посад

Е.Г. Лундбергу

 
Был вечер, полный чарованья
Луны, скользившей в облаках.
И заколдованным сияньем
В пустынных отмели песках
 
 
Чертили черных сосен тени
Крутого берега края,
И было всё, как сновиденье:
Луна и отмель, ты и я.
 
 
И говорил ты, что не надо
Мне больше в этом мире жить.
И умереть была я рада,
И обещал ты мне служить
 
 
От жизни к смерти, мной любимой,
Надежным, бережным мостом.
.
Но смерть прошла в те годы мимо,
И всё живем мы да живем.
 

10 февраля 1924, Сергиев Посад

«Ни-ни» – нельзя. «Бо-бо» – больно.

«Га-га» – уйти далеко.

«Ай-ай» – катастрофа.

Из лексикона Си-Сергеюшки

 
Поломан якорь,
Погасли огни.
Но не надо плакать.
Ни-ни.
 
 
Бороться нет силы
С всесильной судьбой.
Так надо, чтоб было
Бо-бо.
 
 
И роптать не надо,
Жизнь недолга.
И сердце радо
Га-га.
 
 
Но душа трепещет,
Что грех через край,
В ней шумит и плещет
Ай-ай.
 

7 марта 1924, Сергиев Посад

Юрию Завадскому

 
Седой старик и юноша навеки,
И мотылек, и тайный мистагог.
Полярный круг и огневые реки,
Крылатый, пересечь ты мог.
 
 
Но близок вход в подземную пещеру.
Таков уж путь. Его не избежать.
Но где любовь, где жертвенная вера?
Без них во тьме дороги не сыскать.
 
 
Дрожит крыло, привыкшее к полету.
Его не нужно. Молот и кирка.
Урочная подземная работа
Мистериарха ждет и мотылька.
 

7 апреля 1924, Сергиев Посад

Лису

 
Не подарю тебе стиха,
Любимая сестра,
Душа нема, душа глуха,
Хоть жизни боль остра.
 
 
И что сейчас я говорю —
Совсем, совсем не стих,
Стиха тебе не подарю,
Как было в днях былых.
 
 
Но постою, но помолчу
С тобой, в твоей стране.
Душа с душой, плечо к плечу.
И легче станет мне.
 

17 мая 1924, Долгие пруды

С.А. Сидорову

 
Из-под шляпы странно высокой
Прозрачных очей аметист
Глядит на мир издалека,
Лучист, и суров, и чист.
 
 
Непокорный локон черный
Иконно тонкой рукой
Отводя, с тропинки горной
Он смотрит ввысь с тоской.
 
 
И видит за гранью мира
Чертога Отчего свет.
И грустит, что для горнего пира
У земли одеяния нет.
 

31 июля 1924, Киев

 
Лик пустынный Иоанна,
Крест в его руке худой
И громовый к покаянью
Зов в пустыне огневой
 
 
В свете розовой лампады
Претворился у меня
В знак покоя, и отрады,
И уютного огня.
 
 
Для того ль пророк в пустыне
Зной и жажду выносил,
Чтоб его иконой ныне
Чей-то дом украшен был?
 

23 ноября 1924, Сергиев Посад

А.К. Тарасовой

 
Цикламена бабочки застыли на столе.
Под алым одеялом Алла
Спит в темно-синей утра мгле.
И снятся ей Венеции каналы,
И мавр возлюбленный с нахмуренным челом,
И роковой платок, и песня Дездемоны.
Но в коридоре крик: «Беги за кипятком!» —
И ярый топот ног ее из грезы сонной
В советскую действительность влекут.
И уж обводит ясными очами
Она свой тесный каземат-приют:
Вот чемоданы, ставшие столами,
Вот пол измызганный, вот чайник с кипятком,
Тюфяк, под ним два бревнушка хромые.
.
Венеция и мавр – всё оказалось сном.
Я – Алла Кузьмина. Я дома. Я в России.
 

12 декабря 1924, Москва

А.В. Луначарскому

 
В золоте мимозы нежной
Солнце голубой страны.
Вздох ласкающий прибрежной
Моря теплого волны.
Мыс лазурного Антиба,
Апельсинные сады,
Альп далекие изгибы,
Алые гвоздик гряды,
Пальмы желтой Бордигеры,
Виллефранча глаз – маяк…
 
 
А в душе одни химеры.
Всё не то. И всё не так.
 

13 марта 1925, Москва

 
Ласточка высоко чертит круги
В голубом небесном серебре.
Сердце полно памятью о друге,
Об ушедшей в горний свет сестре.
 
 
Не на этом спит она кладбище,
Но, быть может, дорогая тень
Ласточкою ласковою ищет,
Чем меня утешить в этот день.
 
 
Вот она взвилась, всё выше, выше,
И пропала в облачных шатрах.
Стала в сердце боль от жизни тише,
Свеяла унынья прах.
 

12 июня 1925

Н.Д.Ш.

 
Звездной музыкой сияет
Предо мной твое лицо.
Не такой ли к нам слетает
Божий ангел пред концом,
Не такой ли лаской дышит
Лучезарный смерти взор?
.
Всё нежней, всё тише, тише
За тобой созвездий хор.
 

13 октября 1925, Сергиев Посад

М.В.Ш.

 
Слабому, прекрасному, святому,
В небе ангелу, а на земле – рабу,
Темную преодолев судьбу,
Уходя к простору голубому,
Завещаю помнить обо мне
Только час прощенья и прощания
В изумрудной сени Феофании.
Остальное было всё – во сне.
 

13 октября 1925, Сергиев Посад

Сергеюшке

 
Смущает бес
То гневом, то гордыней,
То жаждою чудес,
То вереницей длинной
Воспоминаний, мрачных и больных.
Куда спастись от них?
.
 
 
Вдруг свежий, как апрель,
Серебряный за дверью голосок,
И нежен, как свирель,
И трепетно высок —
«Михайлович» пришел,
Трехлетний мой сосед,
И тут же речь повел,
Еще не сняв берет,
О том, что за холмом
Он видел водопады,
Что он преодолел
Великие преграды:
Ручей и грязь,
Рогатого козла,
Высокий перелаз…
И Луша с ним была:
Вдвоем чрез водопад
Они перемахнули,
Не замочивши ног!..
.
 
 
Сидит Сергей на стуле,
Как Олимпийский бог,
И жизни юной нимб
Над бронзою волос
Сияньем золотым
Мне строит к Жизни мост.
 
 
И от напева райского свирели
Все искушенья бесов отлетели.
 

13 октября 1925, Сергиев Посад

Шуре Залеской

Такова жизнь, таковы ступени ее восхождения.

Е. Гуро

 
В горниле тяжких испытаний,
Когда в застенке мы живем,
И день, и ночь в огне страданья,
И уж конца ему не ждем,
 
 
Куется золото святое
Во тьме сердечных рудников,
И раздробляется судьбою
Над сердцем каменный покров.
 
 
И станет ясно и безбольно
Оно во тьме земной гореть,
Когда великой муки дольней
Сумеет таинство стерпеть.
 

22 февраля 1926

 
Дрова переложены в клетку,
Их строгого лада не тронь.
Подложим сосновую ветку,
Работай, работай, огонь.
 
 
И вправо и влево кидайся,
Взлетай, расстилайся, расти,
Гори, моя жизнь, разгорайся
И в пламень меня обрати.
 

11 марта 1926

С. Есенину

 
Задрожала тень узорная
Над водой склоненных ив.
Всколыхнулась гладь озерная,
Свод небесный раздробив.
 
 
Подожди одно мгновение —
Нерушим небесный свод:
Это зыблет отражения
Над водою ветров лёт.
 

1 апреля 1926, Москва

 
Длинноногим птицам
В редких кустах
Свобода не снится,
Обуял их страх.
 
 
Рыже-бурые дали,
Коричневый лог…
Ах, удел твой печален,
Журавль, и убог.
 
 
Никуда из плисовой
Рамки панно
Тебя не выплеснет
Жизни вино.
 

 
Статуэтка. Мальчик кр адет
Виноград.
Ну, конечно, винограду
Всякий рад.
 
 
Но торговка не дозволит
Красть ее добро:
Поплатился мальчик больно
Встрепанным вихром.
 

 
Мать с Младенцем Боттичелли,
Четки белые из Рима, —
Все над кружевом постели
Уцелело нерушимо.
 
 
Только розовое тело,
Кос ореховых каскад
Спать далеко улетели
В Ленинград.
 

 
Стройный образ миссис Сидонс
Зеркало хранит.
Но пред ним в углу твоем
Сергиевец спит.
 

2 апреля 1926, Москва

Е.С. Готовцевой

 
Отчего китайские птицы
У тебя живут по стенам?
Что в цветистом их облике снится
Твоим золотистым глазам?
 
 
Экзотичное их оперение,
В мелких холмиках радужный край,
Мелкоцветное веток цветение —
Весь китайский игрушечный рай —
 
 
Что тебе до него, погруженной
В тот глубокий, трагический мир,
Где улыбка царит Джиоконды,
Где судьбу вопрошает Шекспир?
 
 
Впрочем – думать об этом не надо.
И сквозь птичек китайских твоих
Мне видна золотая лампада
В самоцветных камнях дорогих.
 

6 июня 1926, Москва

С.А. Сидорову

 
Как лебедя пустынный крик,
Твой голос в ночь мою проник,
И, в тихий мой упав затон,
Услышан был и понят он…
 
 
И зазвенели камыши
В ночной тиши моей души,
И в черном зеркале воды
Отзывно дрогнул лик звезды,
Светила дальних тех миров,
Откуда лебедь шлет мне зов.
 

5 декабря 1926, ночь. Москва

А.В. Коваленскому

 
Порог священный Магомета,
Года служения Христа,
Весна духовного расцвета
И дольней жизни полнота
 
 
В кристалле радостном сегодня
Стоцветной радугой горят,
И солнцем творческой свободы
Твой глетчерный лучится взгляд.
 
 
Что он провидит в отдаленьи
Тебе отсчитанных годов?
Земной ли славы сновиденья
Или путей надзвездных зов?
 
 
Почтим напутственным приветом
Того, чей путь пролег меж нас,
Ребенка, мага и поэта:
«Попутных ветров! Многи лета!
Созвездий светлых! В добрый час!»
 

8 декабря 1927, Москва

 
Светило бледно-золотое
Мерцает мертвенно во мгле
Над леса угольной чертою,
И снится мне земля Ойле.
 
 
Твоя земля, изгнанник мира,
Печальных Навьих чар поэт,
Чья заколдованная лира
Меня будила с ранних лет,
 
 
Сквозь увядание и тленье,
И злых страстей бесовский пир,
Чаруя сладостным виденьем
Земли Ойле, звезды Маир.
 

29 декабря 1927, Хотьково – Софрино

Сергеюшке

 
Грустно мячик одинокий
Дремлет на полу.
Мальчик, мальчик мой далекий,
Где ты, мой шалун?
 
 
Вот вагоны из катушек,
Поезд, паровоз,
Сколько сломанных игрушек!
Ах, не надо слез.
 
 
Тут безногая лошадка,
Там бесхвостый кот.
Клочья порванной тетрадки,
Сказок переплет.
 
 
Сиротливо книжный шкафчик
Жмется в уголок,
Как и я, родной мой мальчик,
Пуст и одинок.
 

7 августа 1928, Сергиев Посад

 
В черном платке, с ногой забинтованной,
В теплых калошах по саду бреду.
Свет голубой, мне давно обетованный,
Горняя свежесть и ясность в саду.
 
 
Недуги рушат приют мой ветшающий,
Рухнет, быть может, назавтра мой дом.
Кружится голубь в лазури сияющей,
На землю падает лист за листом.
 

28 сентября 1928, Сергиев Посад

 
Желтый лист на тонкой ветке —
Золотая колыбель,
В ней ребенок огнецветный,
Чье прозвание – Капель.
 
 
Покачается малютка
В колыбели золотой
От рождения минутку
И смешается с землей.
 

8 ноября 1928, Сергиев Посад

Валерии З<атеплинской>

 
Строгий и печальный взгляд
По-советски стриженой мадонны
Затаил привычной скорби яд.
Меч не вынут из груди пронзенной.
 
 
Точно страшно вынуть этот меч.
Точно скучно, если боль уйдет.
И решило сердце – боль сберечь
Оттого, что радости не ждет.
 
 
А вдали, в нагорной вышине,
Уж в цвету оливы и платаны.
Вести шлют в долины о весне,
Полные надежны несказанной.
 

10 ноября 1928

 
Когда схватит горло клещами
И стиснет клещи палач,
Не рвись у него под руками,
Не моли о пощаде, не плачь.
 
 
Затворись в голубую келью,
Куда ему входа нет,
И боль раскаленная тела
Претворится в прохладу и свет.
 

13 ноября 1928

 
Ужасное слово «массы».
Алмазный звук – «человек».
Племена, народы и классы
Алмазный звук рассек,
 
 
Когда завершилась тайна
И в косном мире возник
Сорвавший покровы Майи,
Носящий имя Лик.
 

13 ноября 1928

 
Бессонной долгой ночью,
Когда слушаешь так напряженно
Докучные совести мысли
И стоны в глухих подземельях
Своих, заточенных в темницу
Великих возможностей жизни.
 
 
Бессонной долгой ночью,
Вздыхая в тоске и томленьи,
Хотело бы сердце покинуть
Навеки привычные стены,
И тех, кем оно любимо,
И всё, что здесь полюбило.
 
 
Сума и посох дорожный.
Пустыня. Молчание. Звезды.
Возврат к чистоте первозданной
Очам, в темноте открытым,
Предносится в смутном мечтаньи.
 
 
И рядом нежданно другое
Теснится в пределе сознанья
Прибоем властным и грозным:
Застенки. Замученных жизней
Глухие призывные вопли,
Во тьме затаенное горе
И слезы тоски безысходной.
 
 
Утраты, отчаянье, гибель —
По струнам натянуты туго.
От жизней, сокрытых во мраке,
От ближних, и близких, и дальних,
От всех, кто живет на земле.
.
О нет, не звезд ам, не пустыне,
Не снам красоты первозданной —
Придется мне душу отныне
Отдать мировому страданью.
 

17 ноября 1928

 
По привычке протянула руку.
Вот она – знакомая тетрадь…
Но в душе такая лень и скука,
Что не знаю, как, с чего начать.
 
 
Скука, лень, еще куда ни шло бы,
Но под ними смутно вижу я
Душные подпольные трущобы,
Где живет тоска небытия.
 
 
«Нет» всему, что имя жизни носит.
«Да» – безликой, безымянной тьме.
И скелет безглазый и курносый —
Бес унынья – кроется во мне.
 

23 ноября 1928

 
Кружечка. Сода. Рука терпеливая
Долго искала ее поутру.
Сердце сжималось любовью тоскливою:
«Что как без дочери к ночи умру?»
 
 
«Голос недобрый. Больная. Сердитая.
Знаю, что в тягость ей это житье.
Женская доля ее непокрытая.
Господи, призри на немощь ее».
 
 
Синий кувшинчик. Купелью последнею
Был он для слепеньких ветхих очей.
Тут же подсвечника башенка медная,
Бабушкин дар для карсельских свечей.
 
 
Тикает маятник-страж над могилою,
Счетчик ночей одиноких и дней.
.
Жить и при жизни тебя приучила я
Молча, как в царстве теней.
 

[январь 1929]

 
Ой, матушка, солнце садится.
Родимая, ночка идет.
До утра душа истомится,
Как птаха в морской перелет.
 
 
Завидят касатки в тумане
Поутру Кощеев дворец
На острове там, на Буяне,
Где встал над тобой голубец.
 
 
Ой, дайте, касатки, мне крылья
В Кощеево царство слетать.
Там в клети подземной забили
Гвоздями родимую мать.
 

28 января 1929, Сергиев Посад

 
Разломать бы Кощееву горницу,
Раскатать бы ее по доскам.
Там родимую нашу затворницу
Он связал по ногам и рукам.
 
 
Вереи оборвать бы железные,
Разметать бы покров земляной.
Встань, родимая, встань, болезная,
Сядь на солнышке рядом со мной.
 
 
Ты ломай – не ломай ее горницу,
Стой над нею хоть тысячу лет —
Не промолвит она, не ворохнется,
Не проглянет на белый свет.
 

29 января 1929, Сергиев Посад

 
Под навесом хмурой хвои
Спит угрюмый лес.
Давит крышкой гробовою
Низкий свод небес.
 
 
Разлилась тоска глухая
В мокнущих полях.
Неуютно отдыхает
Здесь твой бедный прах.
 
 
Не поможет больше печка,
Треск сосновых дров
И скупой любви словечко
Меж недобрых слов.
 

12 апреля 1930, Сергиево

 
Ты ко мне приходила, родимая,
В неразгаданном сне.
Вся в слезах, твое имя твердила я,
Вся в слезах, улыбалась ты мне.
 
 
И к груди твоей тесно прижалась я,
Как в младенчества дни.
Ты шепнула: больное, усталое
Мое дитятко, с миром усни.
 
 
День прошел, но живого свидания
Не отвеялся след.
И острее печаль привыкания,
Что под солнцем тебя уже нет.
 

25 октября 1931, Москва

 
Ненастные упали тени.
Но я тебя люблю
И звездный облик твой забвенью
Не уступлю.
 
 
Несвязанной и разной жизнью
Отныне будем жить.
Но с голубой твоей отчизной
Не рву я нить.
 
 
И будут суждены нам встречи
В коротких вещих снах,
Слиянья вечного предтечи
В других мирах.
 

30 июня 1929

 
Рыбак Андрей сказал сурово:
«И вам работать час пришел»,
Когда помчался дачник снова
Играть в любимый волей-бол.
 
 
Отцы семейств, матроны-дамы,
Подростки, барышни в цвету
С остервенением упрямо
Мяч отбивают на лету.
 
 
Рыбак Андрей на поздний ужин
С недобрым поглядом идет.
Бурчит: «Панам, ма-будь, байдуже,
Какая хмара повстает.
 
 
Опять припасы дорожают,
Ни хлеба нету им, ни дров,
Они ж играют да играют,
Пока не скосят им голов».
 

28 июля 1929, Посадки

Дане Андрееву

 
В комарином звоне гулком
Даня спит и видит сон:
Принесла торговка булки,
Сливки, масло и лимон.
 
 
Сон отраден и прекрасен.
Будет чудный five o’clock.
Пробуждение ужасно —
Пусты стол и кошелек.
 
 
Нет торговки, нет и булки,
Пышет зноем печки жар.
И гудит победно-гулко
На носу его комар.
 

8 августа 1929, Посадки

 
Уж провела Кассиопея
Над соснами свою дугу.
Уж третьи петухи пропели,
Костры погасли на лугу.
 
 
Уже звезда Альдебарана
Алмазом встала голубым
Из предрассветного тумана,
А мы с тобою всё не спим.
 
 
Живую нить беседы нашей,
Забыв о времени, прядем
И встречи нам сужденной чашу
С доверчивым вниманьем пьем.
 
 
Так мать святого Августина
На эти звездные края
С тревогою за душу сына
Глядела, как сегодня я.
 

17 августа 1929, 3 ч. утра. Посадки

 
Прощай, красавец безобразный,
В грязи, в отребьях и в пыли,
И в смраде душного Евбаза,
Где наши встречи протекли.
 
 
Твое чесночное дыханье,
Твой липкий пот, твой дикий зной,
Речей гортанных колготанье
Толпы, с младенчества родной,
 
 
Легко простить мне за волшебный
Монастырей старинных блеск
На сини италийской неба,
За вольных волн Днепровских плеск,
 
 
За радужный в пыли базаров
Гвоздик и роз твоих узор,
За ночи звездной лучезарность
И за любовь моих сестер.
 

27 августа 1929, Брянск – Москва

Е.Г. Л<ундбер>гу

 
Душа полна рыданий затаенных.
О чем они – сумею ли сказать?
Так в юности бывает у влюбленных,
Так в старости, быть может, плачет мать,
 
 
Когда навек утраченного сына
В предсмертный час увидит пред собой,
Так бьется сердце путника в пустыне,
Вдали узревшего оазис голубой.
 
 
Со дна морей волна воспоминаний
Нахлынула гребнём жемчужно-серых вод,
И кажется, вот-вот
Плотину зыбких граней
Минувшее прорвет.
 

13 октября 1929, Москва

 
Говорит мне тетка Пелагея:
Вам у нас неплохо помирать:
Обрядить как следует сумеем,
Даром будут петь и отпевать.
 
 
В чистой горнице под образа положим,
Матушка приедет с Псалтырем,
Будут плакать Маша и Сережа,
Попадья придет со всем домком.
 
 
Всё по чину православно справим,
До околицы проводим на плечах,
Напечем потом блинов на славу
И помянем в вежливых речах.
 
 
На песках могилу вмиг вскопают.
Дешево могильщики возьмут.
А потом, когда земля оттает,
Может, крест поставит кто-нибудь.
 

26 декабря 1929, Томилино

 
Предел сужденных испытаний
От сердца смертного сокрыт.
Готовься к новому страданью,
Лишь только старое сгорит.
 
 
Зато в твоей свободной власти
Отныне царственно приять
Удел страдания как счастья
И посвященья благодать.
 

30 декабря 1929

 
Жемчугами и алмазами
Дед-Мороз окно покрыл
И серебряными сказами
Сердце мне заворожил.
 
 
За окном село убогое,
Но его не видно мне.
Жизнь алмазною дорогою
Мне сверкнула на окне.
 
 
Вот и сани. И бубенчики
Переливы завели —
Это вы, мои младенчики,
В гости к бабушке пришли.
 

14 января 1930

Посв. памяти С.П. М<ансуро>ва

 
Нет на земле прозрачнее эфира,
Чем голубое небо Вереи.
Из глубины хрустального потира
Впиваю горнего причастия струи.
 
 
И в каждой блестке утреннего света
На серебре обтаявших снегов
Сияют мне бессмертия обеты
И смерти зов.
 

19 марта 1930, Верея

Нат. Дм. Шаховской-Шик

 
Взамен погибших упований,
Взамен невоплотимых снов
Уже спустило к нам молчанье
Свой исцеляющий покров.
 
 
В безмолвье искреннем и дружном
С тобой мне путь свершать легко
И хорошо, что слов не нужно
И что идти недалеко.
 

14 мая 1930, Томилино

 
Бродит бездомный котенок,
Куда ни приткнется – бьют,
Бестолковым мяуканьем тонким
Призывает тепло и уют.
 
 
Но в обширном кругу мирозданья
(Не постигнуть мне – отчего)
Ни убежища, ни питания
Не хватило на долю его.
 

17 мая 1930, Томилино

Л.В. П<олян>ской

 
О, друг мой, у меня ослепшие глаза
И пеленой завешен чуткий слух,
И нем язык, и нечем рассказать,
Как оскудел мой дух.
 
 
И если у души в ослепнувших глазах
Блеснет тебе нежданной искрой свет,
Знай, это жгучая трепещет в них слеза
О том, что света нет.
 

10 июня 1930, Погост

 
Сухостоя, бурелома
Мало ль в свежести лесной?
Но и смертная истома
Дышит жизни глубиной.
 
 
Буреломы, сухостои
Пеплом падших сил своих
Божьей мудростью святою
Станут пищей трав живых.
 
 
О, ничто, никто не сгинет,
И сухое былие,
Проведя сквозь пламень, примет
Бог во царствие свое.
 

17 июня 1930, Погост

 
Что мне шепчет шум протяжный
Вещих сосен, как узнать?
Аромат березы влажной
Как словами рассказать?
 
 
Не войти дневным сознаньем
В этот вещий древний шум.
Песен леса и сказаний
Не вместит наш тесный ум.
 
 
Но во мне поет единый
Здешней твари общий звук,
Сливший с грустью соловьиной
Хлопотливый дятла стук,
 
 
Стрекозиных крыл дрожанье,
Иволги счастливый зов,
Трав засохших колыханье,
Робкий рост живых ростков.
 

17 июня 1930, Погост

 
Не схожу ли я с ума?
Дальше некуда идти…
О, зеленая тюрьма,
О, замкнутые пути…
 
 
Тот же странный лесовик
К тем же пням привел меня
И корягою приник
У березового пня.
 
 
И русалки хохот злой.
За туманами реки
Над болотистой землей
Зеленеют огоньки
 
 
И порхают, и блестят,
Душу в топь свою маня.
Вспыхнул искрой чей-то взгляд.
Чур меня!
 

17 июня 1930, Погост