Текст книги "Дальние края"
Автор книги: Ван Линь
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Глава V
«Вчера только познакомились и уже расстаемся».
На вечере самодеятельности Чан Хынг Дао приводит Хоа в изумление.
День был на исходе.
Хоа и Минь прогуливались, взявшись за руки. Конечно, другой рукой Хоа завладела Няй. Она не отставала от Хоа ни на шаг, и ее маленькие деревянные сандалии постукивали по твердой, как фаянс, дороге. Подружки решили пройтись до моста через реку Хен – может, там, у воды, прохладнее.
Минь по пути болтала без умолку:
– Нас здесь двенадцать человек, детей погибших солдат. Мы считаемся приемными детьми госхоза. Все родом из Тхань-хоа [28]28
Тхань-хоа– провинция и административный центр на юге ДРВ, на берегу моря.
[Закрыть], одна я родилась неподалеку от Хай-зыонга [29]29
Хай-зыонг– провинция и административный центр на западе ДРВ, между Ханоем и Хайфоном.
[Закрыть]. Только я почти и не помню свой дом.
Она помолчала, словно стараясь удержать всплывшие в памяти неясные образы. Та-та-та… та-та-та! – стучат колеса. Бегут груженые вагоны из Ханоя к морю и потом возвращаются назад мимо ее дома. А по ночам от паровозных гудков дрожит потемневшее небо. Маленький домик стоит у вокзала, и гудки каждый раз будят ее ночью…
– Папу убили на фронте в пятидесятом году, – продолжала она; лицо ее погрустнело, и голос вдруг задрожал. – А мама тогда… сошла с ума. Она и сейчас в больнице… Старшего брата взял на обеспечение наш деревенский кооператив; он в этом году кончает десятый класс. Ну, а я с дядей в Тхань-хоа уехала, потом перебралась сюда… В общем, уже пять лет, как я уехала из дому.
Минь поглядела на подругу и увидала, что глаза ее стали как будто еще темнее.
– У каждого из нас, двенадцати, такая судьба. Отцы погибли на войне, матери вышли во второй раз замуж или больны, а у кого и умерли. У двух-трех есть братья и сестры. В общем – сироты.
У Хоа на глаза навернулись слезы, и она закусила губу, чтоб не расплакаться. Слово «сирота» больно отозвалось в ее сердце. Она сжала покрепче мягкую ручонку Ни Ай.
Вот и поворот дороги. Между мастерскими и спортплощадкой, которую здесь называли стадионом, несколько мужчин разговаривали около стоявшего трактора. Один из них, с коротко остриженными волосами, самый высокий и широкоплечий, одетый в выцветший синий комбинезон, ругал кого-то, покраснев от возмущения и гнева:
– Вы представьте себе, товарищи! Если наши близкие на Юге, проливающие кровь в боях с американскими интервентами и их прислужниками, узнают, что среди нас, выходцев с Юга, здесь, на Севере, в госхозе «Единение», есть нерадивые работники, что они подумают?! И когда страна объединится, что скажем мы, вернувшись на Юг, нашим друзьям о том, как трудились во имя объединения родины?! Сооружаете у себя на голове модную прическу? Щеголяете в беленьких костюмчиках? Конечно, хороший рабочий и приодеться может. Но разве это для него главное? Нет, сначала пусть хорошеет наш каучук и кофе…
Проходя мимо, Минь и Хоа ускорили шаг, так что Ни Ай пришлось припуститься за ними бегом. Девочки понимали: разговор этот не для них. Когда они завернули за угол, Минь пояснила:
– Высокий, тот, что говорил, – это дядя Тхай, директор нашего госхоза. А другие…
Они миновали стадион и пошли мимо холмов, засаженных кофейными деревьями, спускавшимися к самой дороге. Но тут Ни Ай заявила, что не желает идти дальше и хочет домой. Она кричала, что уже устала, и грозила усесться прямо на дорогу, в красную пыль. Пришлось от прогулки к реке отказаться.
На обратном пути Минь рассказала, что завтра утром она уезжает отдыхать в Шам-шон [30]30
Шам-шон– курортное место в горах у моря в провинции Тхань-хоа.
[Закрыть], и пригласила Хоа сегодня на вечер самодеятельности, посвященный проводам двенадцати детей госхоза, уезжающих к морю. Там соберется вся детвора и будет очень весело.
– Как? – удивилась Хоа. – Ты завтра уже уезжаешь?
– Да. Но ненадолго, мы через десять дней вернемся.
– Вчера только познакомились и уже расстаемся, – огорчилась Хоа.
– Знаешь, Хоа, я буду скучать по тебе. Ты приходи на наш вечер, ладно?
Она покачала головой:
– Я ведь не одна, у меня Ни Ай. И потом, я стесняюсь: кроме тебя, я там никого не знаю. Да и какое это веселье – проводы? Я в Хайфоне тоже никого из подруг не провожала.
– Приходи. Я тебя познакомлю со всеми, с нашим отрядом. И ребята, что приехали к нам сюда на каникулы, как и ты, тоже придут. Нгок, тот длинноногий из библиотеки, явится непременно. Он здесь уже третье лето и участвует во всех наших отрядных делах.
– Ну, мы с ним люди разные…
По правде говоря, Хоа с самого своего приезда в госхоз только и мечтала о том, как она встретит здесь друзей-пионеров, повяжет на шею красный галстук и придет на собрание отряда. Но когда Минь пригласила ее, Хоа вдруг застеснялась, решив, что она здесь чужая и ни с кем не знакома. А услыхав еще о Нгоке, она сразу решила: не пойду! Она ведь не такая, как этот Чан Хынг Дао, чтоб выставлять себя перед всеми напоказ.
Откуда ей было знать, что вечером все сложится по-другому.
Когда дети собрались на площадке перед клубом и стали громко петь и веселиться, Няй тотчас потребовала, чтобы Хоа отвела ее туда, где музыка. Хоа и сама теперь была бы не прочь взглянуть на ребят и послушать песни. Но делать нечего: раз уж она сказала Минь, что не придет, надо сидеть дома… Зато отговорить Ни Ай было очень трудно.
– Прошу тебя, миленькая, давай останемся дома, – умоляла Хоа. – Мне неловко, я никого из них раньше в глаза не видела. Потом я познакомлюсь с ними, и мы будем вместе петь и играть… Честное слово, я стесняюсь…
Но Ни Ай отвечала одно:
– Пошли!
Тогда Хоа решила отправить ее на вечер с кем-нибудь другим, но она наотрез отказалась от провожатых и горько рыдала во дворе.
– Вот видишь, Няй, – сказала Хоа, – я тебя всегда жалею, а ты не хочешь хоть раз меня пожалеть.
– A-а, опять называешь меня Няй!
Она давно уже не возражала против этой клички, но сейчас заупрямилась снова.
– Ни Ай, Ни Ай… Просто, я оговорилась.
В конце концов Няй победила. Она заставила Хоа подвести ее прямо к площадке, где собрались ребята. Но тут у нее вроде проснулась совесть, и она согласилась спрятаться за молодыми кофейными деревцами и оттуда любоваться заманчивым зрелищем.
Всего на вечер собралось человек тридцать. «Значит, здесь довольно много ребят», – подумала Хоа. Она уже больше не считала себя одинокой в этом «взрослом» мире.
Чего-чего, а талантов на этом вечере было хоть отбавляй. Девочка по имени Лан спела народную песню и раскланивалась теперь, как настоящая артистка… «У нас, в шестом „Б“, с нею никто не сравнится», – подумала про себя Хоа.
И тут на сцену поднялся Нгок – Чан Хынг Дао. Сегодня лицо его украшали очки. И вообще он разоделся в пух и прах: новые длинные брюки, наглаженная рубашка. Левой рукой он прижимал к груди какую-то книгу в твердой обложке. Он ловко отвесил поклон, приветствуя всех собравшихся. «Интересно, какой у него будет номер?» – насторожилась Хоа.
– Я прочитаю вам, – громко сказал Нгок, – отрывок из поэмы То Хыу [31]31
То Хыу(род. в 1920 году) – крупнейший современный Вьетнамский поэт.
[Закрыть]«Партии тридцать лет». Для То Хыу творчество всегда было революционным оружием. В этом секрет популярности его поэзии…
Наверно, это свое вступительное слово он вычитал из какого-нибудь журнала или книжки: уж больно складно все у него получается…
Ничего не скажешь, стихи он читает здорово! Голос звучит то тише, то громче, то зазвенит на высокой ноте, то глухо падает вниз. Послушать такого чтеца и муравьи, как говорится, повылазят из муравейника.
Путь борьбы нескончаем,
Отдыха мы не знаем,
Радости мы не знаем,
Если в беде народ.
Дорогу взглядом окину,
Пройдена половина,
В огне еще половина
Освобождения ждет…
«Да-а, – подумала Хоа, – у него, конечно, настоящий талант!» Она и сама не заметила, как, выронив ручонку Ни Ай, встала с места и даже приподнялась на цыпочки, чтоб лучше видеть из своей засады. Няй, сидевшая на земле, давно уже задремала. А она все не могла глаз оторвать от Нгока. Левой рукой он по-прежнему прижимал к груди книжку, словно согревая ее на сердце, а правой размахивал в такт стихам.
Хоа и сама безотчетным движением подняла к груди руку, словно держа в ней книжку, и тоже раскачивалась в такт стихам, а по спине у нее вдруг побежали мурашки.
Но тут Няй во сне повалилась на бок и, больно ударившись, заревела во весь голос. Она заявила, что желает идти спать.
– Не нравится! – топала она ногами. – Не интересно! У меня уже глаза закрываются!
– А мне очень нравится. Давай я послушаю еще одно стихотворение. – Хоа говорила вполголоса, боясь привлечь внимание ребят.
Но Няй зашумела еще громче:
– Не нравится!.. Пойдем! Пойдем домой…
Деваться некуда, пришлось уходить с концерта. Если уж Няй разойдется, пощады не жди… Все они, малыши, такие!
Дома Хоа умыла Ни Ай и разобрала постель. Няй снова ударилась в слезы, требуя, чтобы Хоа немедленно отыскала какую-то коробочку. Какую такую коробочку? Ведь она пришла с пустыми руками.
– Где моя коробочка? – ревела она. – Принеси мою любименькую коробочку!
– Не надо плакать, – улещала ее Хоа. – Будь умницей, положи голову на подушку и спи. Я завтра дам тебе мою шкатулку, в которой лежат иголки и нитки. Ты видела? Очень красивая шкатулочка.
Лампа моргнула три раза – скоро выключат свет. Здесь электричество горит только до половины десятого, а не круглые сутки, как в Хайфоне.
– Спи, Ни Ай, а то сейчас погаснет свет!
Вдруг возле ворот загудел автомобиль. Потом он въехал во двор, и лучи его фар желтой метлой провались по стене. Мотор взвыл напоследок и умолк. Звонко хлопнула дверца, и на пороге послышались чьи-то голоса. Хоа прислушалась: вроде бы папин голос…
И точно, отец со своими товарищами вернулись из Ханоя. Еще в дверях он крикнул:
– Хоа!.. Доченька! Ты уже спишь?
Хоа ужасно обрадовалась, совсем как маленькая:
– Папа! Папа приехал!
Няй, которая давно уже притихла и, как полагала Хоа, крепко спит, тоже вскочила и стала кричать:
– О-о! Папа! Папа приехал!..
Но едва радость внезапной встречи улеглась, у Хоа сразу переменился голос, и она начала упрекать отца:
– Не получаются у меня «особенные» каникулы. Если б не Няй, я давно бы уехала из твоего госхоза обратно в Хайфон.
– Полно тебе, – улыбнулся отец. – Давай лучше помиримся. И потом, почему это мой госхоз? Он ведь и твой тоже, и вообще наш, общий!
Папа поднял руку, поглядел на часы и попросил Хоа снять со стены керосиновую лампу, потому что электричеству оставалось гореть считанные минуты.
Ни Ай тоже стала серьезной. Она молча стояла рядом с кроватью и, широко раскрыв глаза, наблюдала, как дядя Ван на соседней койке разбирал свой багаж.
Глава VI
Это лес или море? Хоа, засмотревшись на бабочек, нежданно-негаданно встречается с Ли Тхыонг Киетом
Хоа шагала рядом с папой, поднимаясь на холм, и разговор их лился неторопливо.
– Я получил письмо от твоей классной руководительницы, – говорил папа. – Она тебя хвалит. Пишет, что ты увлекаешься литературой и тут у тебя круглые пятерки. Но вот она жалуется, что ты не хочешь заниматься зоологией и ботаникой.
– Ну да. Я ведь хочу стать писателем. А литература, папа, – это наука о человеке. – Она испытующе поглядела на отца. – Конечно, она изучает не человеческое тело, а душу: психологию и чувства. Ты меня понимаешь?
– Понимаю, конечно.
– А зачем ты тогда говоришь, чтоб я учила зоологию и ботанику? И не понимаю, чего ты смеешься?
– Да просто ты не права. Каждый человек связан с окружающим миром – с природой, с другими людьми. Ну вот, скажем, ты завтра станешь писателем и захочешь написать про наш госхоз, про тех, кто выращивает перец и каучук. Если не будешь знать, как растет каучуковое дерево, какие у него особенности, что ж ты напишешь о людях, работающих на плантациях, о том, что заставляет их тревожиться по ночам, когда падает температура и все заволакивает туман, как берут они сок и что делают из него?
Они помолчали.
Вдруг из придорожной травы в небо стрелой взмыла пара маленьких птичек. Минуту спустя они казались уже крохотными черными точками на фоне бездонной синевы, и до земли долетели звонкие трели их песни. Хоа проводила их взглядом. Птички эти появились как будто нарочно, чтоб оживить прервавшийся было спор.
– Ты знаешь, что это за птицы? – спросил папа.
– Наверно, горный воробей?
– Вот видишь, не говоря уже о литературе, если ты захочешь написать подругам про наши края, то, в общем, не зная природы, тебе нечего будет им рассказать… Птичка эта называется жаворонок. А где, по-твоему, она вьет свое гнездо?
– Но разве не все птицы вьют себе гнезда на дереве?
– Нет, не все. Вот жаворонок, он строит гнездо очень низко, почти на земле. Слышишь, как красиво они поют? Запомни их песенку. И когда будешь сочинять свои книги, смотри не назови жаворонка воробьем, не то люди будут над тобой смеяться…
Они поднялись на высокий холм. Отсюда, куда ни глянь, видны были бескрайние плантации Шон-фаунг, или Горной твердыни (так назывались когда-то эти отроги).
– Гляди, дочка, вот они, наши владения. Ты-то небось думала, что все наше хозяйство – это грядки маниока да кофейные деревья около дома? А ведь Шон-фаунг – Только часть земель госхоза. У нас, кроме кофе, растут каучуковые деревья, рис, кукуруза, и сахарный тростник, и кунжут… Наши угодья тянутся на сорок километров, а ширина их километров восемь.
Хоа опустила голову. Ей было очень неловко: и как это папа обо всем догадался? Она ведь и вправду считала, что весь госхоз виден из их окошка. Хоа подняла голову и стала глядеть вокруг, широко раскрыв глаза, словно хотела получше запомнить этот бескрайний зелено-голубой простор. Вот так же чувствовала она себя, когда впервые увидела море. Ей казалось, будто сама она стала такой легкой, что сейчас взовьется и улетит далеко-далеко. Она воображала себя крылатой птицей, и еще ей хотелось стать рыбой, переплывающей океан… Госхоз в самом деле похож на море. Холмы, укрытые ярко-зелеными кронами кофейных деревьев, поднимались за склоном склон, как волны, убегающие к горизонту, где медленно плыли белые паруса облаков. А золотые пятна солнечного света, падавшие на зелень листвы, делали ее как будто еще свежее и ярче.
– Папа, а папа! А что здесь было раньше?
– Раньше… Вы, наверно, учили в школе: места эти исторические. Помнишь горы Лам-шон?
– Где поднял восстание Ле Лой?
– Верно. Но ты не думай, что слава здешнего края вся уже в прошлом. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, когда наша часть получала приказ прибыть сюда и заложить госхоз [33]33
В конце 50-х годов воинские части, состоявшие в основном из уроженцев Южного Вьетнама и выведенные с Юга в ДРВ по условиям Женевского соглашения 1954 года, демобилизовывались и перебрасывались на освоение целинных земель и лесных массивов, здесь бывшие солдаты становились рабочими госхозов.
[Закрыть], здесь шумели дремучие леса. Кругом тигров полно и леопардов, люди не решались ходить в лес поодиночке. А теперь зверья на десятки километров не сыщешь, дикие джунгли стали плодородными плантациями, умножающими богатства родины.
Хоа так и стояла бы долго-долго да глядела на всю эту красоту. Отец и сам, хоть и бывал здесь сто раз, никак не мог налюбоваться…
– Если ты решила сочинять книжки, – сказал он, – надо будет тебе походить со мной по угодьям, вникнуть в эту «науку о человеке». Увидишь, как люди трудятся, создавая такую красоту. Тогда ты сможешь как следует писать книжки.
Хоа заметила за деревьями людей. Люди работали. И хотя их было много, наверно, сотни две или три, они казались песчинками, затерянными в зеленом океане.
– Понимаешь, – снова сказал папа, – в сельском хозяйстве, особенно в такой отсталой прежде стране, как наша, многое еще приходится делать вручную. Машин не хватает, а иногда еще и не придумали нужных машин. Поэтому люди у нас здесь должны работать очень быстро, каждый за двоих или троих.
Осмотрев первую плантацию кофе, они отправились на другую. В тени кофейных деревьев было прохладно, как в настоящем лесу. Вдруг Хоа увидала какую-то машину, разъезжавшую между рядами деревьев. Машина стрекотала размеренно и громко. О, да ведь это сенокосилка! Где она проедет, остаются полосы, все равно как после парикмахерской машинки.
– Папа, а раз у вас есть косилки, почему рабочие косят траву вручную? Это же очень тяжело.
– В общем-то, это не косилка, – засмеялся отец. – Это наше изобретение: на землеройную машину поставили ножи для резки травы. Это единственный опытный образец; мы сейчас его испытываем.
Здорово! Машина проехала мимо, три сверкающих лезвия вращались стремительно, как винты вертолета. За нею следом ровными рядами ложилась трава, словно кто-то расстилал огромную зеленую циновку.
К отцу подошли люди в рабочих костюмах, судя по всему, бригадиры. Они показали ему сорванные листья кофе.
– Товарищ Ван, что это за грибки?
– Как бы они не свели всю листву!
Папа внимательно изучал каждый листик. По зеленым овалам их разбегались черные пятнышки, окруженные желтоватыми колечками.
– Этот грибок, как мы говорим, сжигает листья. Очень опасный паразит. А это… это оранжевый грибок…
Он спрятал веточки в свою сумку, там уже было полно листьев и каких-то жуков и червей в коробочках.
Издали послышался громкий голос:
– Эй, агроном!.. Товарищ агроном!..
Ну конечно, кричал дядя Тхай. И когда он успел сюда добраться? Хоа, не поспевая за широкими шагами отца, побежала за ним навстречу дяде Тхаю. Там было еще человек пять. Дядя Тхай указал на изогнутый и как-то страшно перекрученный ствол кофейного деревца и спросил:
– Товарищ Ван, вот вы, как специалист, объясните мне: в чем здесь дело? Может, у него искривление позвоночника?
Все дружно расхохотались. Дядя Тхай славился своими шутками. Рабочие его очень любили, и каждый норовил сделать ему какой-нибудь подарок. Конечно, с лентяями дядя Тхай компанию не водил.
Хоа улыбнулась ему, а потом поглядела на отца, который, утирая со лба пот, готовился прочесть дяде Тхаю обстоятельную лекцию.
Говоря по секрету, Хоа только сейчас научилась отличать кофейное дерево, а в первые дни после приезда она никак не могла догадаться, что это за растение и можно ли есть его плоды.
У взрослых начался деловой разговор, и папа отпустил ее погулять.
Она пошла по кофейной плантации. Над нею шумели зеленые потоки листвы, прохладные, как горные ручьи. А маленькие круглые плоды кофе, тесно усеявшие ветви, лоснились на солнце. Хоа то и дело останавливалась поглядеть на бабочек, белых и желтых. Их здесь были тысячи. Казалось, будто крылышки их сливаются в воздухе в пестрый шелковый ковер, наброшенный на зеленые кроны деревьев. Высоко в небе Хоа снова увидела маленьких быстрых птичек, и звонкие их трели донеслись до земли. «А я знаю, – радостно подумала она, – тебя зовут жаворонок…»
То тут, то там громко кричали куропатки, будто играя в прятки с Хоа. Говорят, когда-то они тоже были людьми и пошли на смерть, отказавшись принять рис подлого и злого царя. Но они не погибли, а превратились в лесных птиц. И сейчас еще – кто вслушается, поймет – кричат они: «Ни зер-на… от ца-ря!.. Ни зер-на…»
Листья кофейных деревьев шелестели на ветру, и Хоа, никогда не видевшей настоящего леса, чудилось, будто кругом шумят джунгли. Она воображала себя то бойцом Освободительных войск Юга, идущим сквозь дремучие чащи, чтобы внезапно обрушиться на врага, то партизанской связной, пробирающейся по горным кручам, через ручьи и реки с очень важным донесением…
Перейдя на другую плантацию, Хоа увидела, что там уже скосили траву и теперь окучивали деревья ствол за стволом. Темные пятна разрыхленной земли, похожие на круглые перевернутые кверху дном корзины, убегали вдаль, постепенно сливаясь в узкую борозду. Дикие травы, укрощенные человеческой рукой, выглядели мирно, точно газоны в парке.
Глаза у Хоа заблестели. В свежескошенной траве она заметила горлинку с красивыми серо-коричневыми и палевыми перышками. Она стояла на одном месте и громко ворковала, не обращая на Хоа никакого внимания. Хоа замерла и уставилась на нее. Конечно, она не надеялась поймать горлинку; да и кто сумеет голыми руками поймать птицу. Но ноги сами собой вдруг двинулись к горлинке – осторожно, шаг за шагом. Круглая головка горлинки повернулась, и глаза-бусинки с черной точкой посредине поглядели на Хоа. На шее у птицы было ожерелье из разноцветных переливающихся перьев. До нее оставалось метра три, ну четыре, не больше, но горлинка не улетала.
Не в силах уже остановиться, Хоа бросилась вперед, схватила птицу и сразу поняла, что горлинка эта не простая, а какая-то особенная…
– Стой, ворюга!.. Стой!.. Держи ее!..
Хоа вздрогнула и выпустила добычу. Но оказалось, что к ножке горлинки привязана длинная бечевка; птица запуталась в ней и, хлопая крыльями, упала на землю. Хоа в изумлении озиралась по сторонам.
Из-за дерева выскочил мальчишка и помчался со всех ног к Хоа, громко крича:
– Ворюга!.. Держи!.. Держи ее!..
Но Хоа и не думала удирать. Мальчишка этот стал бы прекрасной парой для долговязого Нгока, они здорово бы дополняли друг друга. Крикун был невысокий, коренастый, очень мускулистый и совсем чернокожий. Он подбежал к Хоа, грозно сверкая белками глаз.
Но она, решив с самого начала ни в чем не уступать мальчишке, не отвела своего взгляда.
Тяжело дыша, Крикун заявил с торжествующим видом:
– Что, попалась? Теперь не отвертишься! Ворюга, опять хотела украсть мою птицу-приваду! [34]34
Привада– приманка для птицы или зверя.
[Закрыть]
Следом за ним бежал мальчишка поменьше, похожий на полевого мышонка.
– Эй, непобедимый Ли Тхыонг Киет! [35]35
Ли Тхыонг Киет(«Неизменно блистательный из рода Ли») – псевдоним выдающегося полководца и государственного деятеля, имя которого было Туан (1019–1105). Он нанес несколько сокрушительных поражений войскам китайского императора династии Сун, вторгавшимся во Вьетнам, и войскам королевства Тямпа, находившегося на юге Индокитая, что помогло отстоять независимость и территориальную целостность Вьетнама. Ему принадлежит одно из древнейших, дошедших до нас вьетнамских стихотворений.
[Закрыть]– орал он на бегу. – Держи ее!.. Дай ей пару горячих!
«Та-ак, – подумала Хоа, – еще один древний герой, да их здесь тьма-тьмущая…»
– Эй ты, а ну оставь мою птицу!
У «древнего героя» был поистине устрашающий вид. Сжав кулаки, он со свирепым видом надвигался на Хоа.
У него была, пожалуй, достаточно веская причина для гнева. Месяц назад наш «древний герой» стал жертвой чьего-то вероломного поступка – у него украли птицу-приваду. Сейчас он решил, что наконец-то поймал настоящего вора, и благородному его негодованию не было границ.
Но Хоа не так-то просто было запугать. С независимым видом, заложив руки за спину и дерзко вскинув голову, она спокойно встретила разъяренный взгляд неприятеля.
Он, по-видимому, не ожидал: такого отпора от какой-то девчонки и на мгновение даже остановился. Но, вспомнив обиду, снова пошел в наступление. Правда, решимости у него поубавилось.
Зато мальчишка поменьше, почуяв, что драки не будет, пришел в негодование.
– Да что ты смотришь, Ли Тхыонг Киет, дай ей пару горячих! – возмущенный, повторил он свой призыв.
Хоа улыбнулась.
– Что-о-о? Ты еще смеешься? – У Крикуна от гнева дрожали губы. – .Да откуда ты выискалась такая? Мало тебе одной птицы было, еще и вторую захотела!
– Не выискалась, а приехала на каникулы. У меня здесь папа живет, – как можно равнодушнее пожала плечами Хоа. – Вы не имеете права со мной так разговаривать, я сегодня, впервые вашу птицу вижу. Извините, не знала, что это ваша собственность.
– А кто у меня в прошлый раз птицу украл?
– Откуда я знаю?
– Ну-ка скажи, кто твой отец?
– Дядя Ван, агроном…
Лицо «древнего героя» чуть-чуть прояснилось.
– Выходит, ты дочка дяди Вана? Его я знаю, он часто заходит к нам, в первую бригаду.
– A вы тоже из госхоза? – Теперь и у Хоа голос несколько смягчился.
– Откуда же еще!
Благородный гнев Ли Тхыонг Киета уступил место некоторому смущению: «Как теперь держать себя с этой девчонкой? Подумать только, на „вы“ обращается, какая вежливая! Ну, да с нее и „ты“ хватит. Пускай не очень-то воображает! И вообще не мешает все-таки выяснить, зачем ей понадобилось гоняться за птицей».
– Ну-ка отвечай, чего тебе здесь надо, зачем тебе моя голубка? – Голос его на всякий случай звучал по-прежнему грозно.
– Я же вам объяснила. Папа хотел показать мне плантации кофе, а я отстала и заблудилась. Знаете, у вас очень красивая птица. – Она кивнула на горлинку, которая уже перелетела на кофейное дерево, и как ни в чем не бывало добавила: – И совсем ручная!
Маленького подстрекателя совсем не радовал такой поворот событий. Где это видано: поймать вора с поличным и отпустить безнаказанно! Этой задаваке девчонке надо дать хороший урок. «Пара горячих» ей явно пошла бы на пользу. А Ли Тхыонг Киет испытывал все большую неловкость: оказывается, эта девчонка, на которую он набросился с кулаками, вовсе не собиралась красть его птицу. Да и к предыдущей пропаже она никакого отношения не имела. Хорошо бы замять неприятную историю! Но как? Лупить эту городскую чистюлю, во всяком случае, не стоит. А может просто смыться, да и все?
– Скажите, пожалуйста, – обратилась к нему между тем «чистюля». – Скажите, пожалуйста, и не сочтите мой вопрос за нескромность: Ли Тхыонг Киет – это вас так зовут?
– Да нет, меня зовут по-другому. Просто ребята прозвали… – смутившись буркнул «древний герой».
«А пожалуй, он и вправду чем-то похож на Ли Тхыонг Киета», – подумала Хоа.
– Как интересно! Очень хорошее имя, – сказала она вслух.
– Да какой я Ли Тхыонг Киет! Меня Кук [36]36
Кук– по-вьетнамски значит «хризантема».
[Закрыть]зовут.
– Кук? – удивилась Хоа.
– Ну да…
– Не-е-ет… – задумчиво покачала головой Хоа. – Кук – это имя для девочки. Вам оно не к лицу. А вот Ли Тхыонг Киет, кажется, подходит. Скажите, пожалуйста, вы пионер?
– Да.
– Ну так надо попросить отряд, чтоб вам официально сменили имя. Знаете, из древних героев мне как раз больше всего нравится Ли Тхыонг Киет. Не только своими подвигами, а чисто человеческими чертами – благородством, великодушием, справедливостью.
– Да я не знаю… – Кук покраснел до ушей.
Было в этом мальчишке что-то очень располагающее – то ли естественность и простота, с которыми он держался, то ли неожиданная его застенчивость. Так или иначе, Хоа он очень понравился.
– Скажите, вы ловите птиц? Наверно, устраиваете птичьи бои? [37]37
Издавна во Вьетнаме петушиные бои и бои других птиц были излюбленным развлечением.
[Закрыть]– решила она продолжить беседу.
– Да нет… Я только еще учусь птичьей ловле. И то в каникулы. У меня раньше очень хорошая птица-привада была, так ее украли. Эта горлинка не моя – дяди Та. Вот кто настоящий птичий профессор! А ловит их как! Он с пустыми руками из лесу никогда не возвращается – не птицу, так змею или удава, а то и лису принесет.
– Да? Здорово! А как он их ловит?
– Силки расставляет. Он-то меня и учит…
– Вот как? Это просто прекрасное дело.
Кук еще больше воодушевился и решил, что Хоа понимает толк в жизни.
– Неплохое дело, – с достоинством подтвердил он, – да и прибыльное. Птица-привада стоит тридцать донгов, не меньше.
– Целых тридцать донгов? – изумилась Хоа.
– А ты думала! Здесь ведь каких только птиц нет! И певчих много. Есть даже певчие дрозды. Как запоет, заслушаешься, что твой соловей. Но я лично соловьев больше люблю. С ними можно ведь и бои устраивать. Ух и дерутся они, страсть! У них вёсь лес на участки поделен. Известно, значит, где чьи владения. Стоит одному перепутать, забраться куда не надо – и пошла драка.
– Как вы много знаете о птицах! – В голосе Хоа звучало неподдельное восхищение.
– Ну, а ты… как тебя… ты любишь птиц? – снисходительно спросил Кук. Сказать по правде, похвалы «чистюли» были ему приятны.
– Меня зовут Хоа. Раньше… теперь я очень люблю… – покраснела Хоа. – Понимаете, – добавила она извиняющимся тоном, – ведь Хайфон такой большой город, там и птиц-то нет, одни воробьи…
– Ну ладно. – Кук почувствовал прилив великодушия. – Так и быть, поймаю для тебя птицу. Соловья там или дрозда, кто попадется.
– Ой, вот спасибо вам!
Мальчишка-подстрекатель презрительно фыркнул, дав выход накопившемуся негодованию.
– Ха! Сам-то за целую неделю ни одной птицы не поймал!
Хоа вспомнила о его присутствии и обернулась к нему: нехорошо быть невежливой.
– А тебя как зовут? Ты тоже любишь птиц?
– Не ваше это дело! – отрезал он. – Позор Ли Тхыонг Киету! Спасовал перед какой-то девчонкой!
Произнеся свою гневную тираду, он немного смягчился.
– Вы спросили, люблю ли я птиц, – с достоинством обратился он к Хоа и, задрав рубашку, показал шрам на груди. – Вот подтверждение моей любви к птицам. Это я с высоченного дерева упал и напоролся на сук, когда гонялся за ними.
Между тем солнце поднялось уже совсем высоко, заливая яркими лучами сочно-зеленые листья кофейных деревьев, трепетавшие под набежавшим ветром.
Откуда-то издалека донесся голос отца, искавшего Хоа.
– Папа-а! Папочка! Я здесь! – обрадованно закричала Хоа, сложив рупором руки.
– Ты чего, боишься заблудиться? – спросил Кук и загнулся, чтобы собрать силки. – Не бойся, я отведу тебя к отцу.
