Текст книги "Вудсток, или Кавалер"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Глава XXVII

Бенедикт. Мне бы надо

шепнуть вам словечко на ухо.

Клавдио. Помилуй бог,

уж не вызов ли на поединок?

«Много шума из ничего»

Когда Карл уже собирался выйти из комнаты, его остановил Уайлдрейк, вошедший необыкновенно торжественной походкой и с выражением комической важности на лице.

– Прошу прощения, любезный сэр, – сказал он, – как говорят у меня на родине, когда дверь открыта, в нее забегают собаки. Я стучал и звал, но безрезультатно, и вот, зная дорогу в эту гостиную, сэр, – потому что я нигде не растеряюсь и если хоть раз пройду по дороге, так никогда не забуду ее, – я рискнул войти без разрешения.

– Сэра Генри Ли нет дома; кажется, он в заповеднике, – холодно ответил Карл: появление этого грубоватого кутилы в тот момент было ему неприятно, – а мистер Альберт Ли уехал из замка дня на два – на три.

– Знаю, сэр, – сказал Уайлдрейк, – но ни к тому, ни к другому у меня сейчас нет дела.

– Прошу прощения, сэр, а к кому же у вас дело? – спросил Карл. – Ведь, полагаю, вряд ли возможно, чтобы у вас было дело ко мне.

– Я тоже прошу у вас прощения, сэр, – ответил кавалер, – но с этим делом ни в коем случае нельзя обратиться ни к кому, кроме вас, если вы, как я полагаю, мистер Луи Гирниго (хотя сейчас вы одеты несколько приличнее, чем тогда, когда я вас видел в первый раз) – шотландский джентльмен, который служит у мистера Альберта Ли.

– Кому же и быть им, как не мне? – ответил Карл.

– По правде говоря, – сказал кавалер, – я замечаю в вас некоторую перемену, но отдых и приличная одежда много значат, и я этому рад; мне было бы неприятно передавать такое важное сообщение какому-то оборванцу.

– Сделайте одолжение, сэр, перейдем к делу, – сказал король, – вы говорите, у вас есть ко мне поручение?

– Совершенно верно, сэр, – ответил Уайлдрейк, – я друг полковника Маркема Эверарда, сэр, храбреца, не превзойденного на поле боя, хоть я и желал бы ему сражаться за более достойное дело. Поручение его состоит в краткой записке, которую я позволю себе передать вам с соблюдением обычных формальностей.

С этими словами он вынул свою шпагу из ножен, проткнул острием записку полковника и с низким поклоном протянул Карлу.

Переодетый король принял ее, важно поклонившись в ответ, и сказал, распечатывая послание:

– Я полагаю, мне нечего ждать приятного содержания от письма, врученного столь враждебным способом?

– Гм, сэр, – ответил посланец, притворно откашливаясь, чтобы успеть найти подходящий ответ, в котором были бы надлежащим образом соблюдены принятые условности дипломатии, – я думаю, что вызов не очень враждебный, однако же вначале он должен произвести впечатление воинственное и заносчивое.

Я надеюсь, сэр, что если вы разок-другой уколете друг друга шпагой, дело придет к благополучному завершению, и, как любил говорить мой старый учитель, pax nascitur ex bello. note 63Note63
  Мир родится из войны (лат.)


[Закрыть] Что же касается меня, грешного, я истинно рад, что мой друг Маркем Эверард почтил меня этим поручением.., по правде сказать, я уже боялся, что пуританские принципы, которыми он пропитан (не скрою от вас, достойный сэр), могли заставить его, по определенным причинам, отказаться от подобающего дворянину честного способа получить удовлетворение в подобных обстоятельствах.

И, оказывая моему приятелю эту дружескую услугу, я смиренно надеюсь, мистер Луи Гирниго, что и по отношению к вам не совершу несправедливости, подготовив почву для предполагаемой встречи, и, позвольте вам сказать, я думаю, что если дуэль окончится благополучно, мы все станем такими друзьями, какими не были до того, как она началась.

– Ваша правда, сэр, – сказал Карл, глядя на письмо. – Едва ли вражда бывает хуже смертельной, а такую записку можно послать только злейшему врагу.

– Вы правы, сэр, – сказал Уайлдрейк, – это, сэр, вызов на поединок с миролюбивой целью восстановить полное согласие между уцелевшими.., в том случае, если, по счастью, это слово можно будет употребить во множественном числе после исхода дуэли.

– Короче говоря, – ответил король, – мы сражаемся только для того, чтобы прийти к совершенно доброму и дружескому соглашению?

– Вы и на этот раз правы, сэр; я благодарю вас за то, что вы так хорошо все понимаете, – сказал Уайлдрейк. – Ах, сэр, как приятно в подобных случаях иметь дело с человеком чести и ума. И очень прошу вас, сэр, как личной услуги для себя… Утром, может быть, подморозит, а у меня что-то вроде ревматизма.., война ведь не проходит бесследно.., сделайте милость, приведите какого-нибудь дворянина, который не откажется принять участие в том, что должно произойти.., кого бог пошлет, сэр, с таким бедным старым солдатом, как я.., чтобы мы не простудились, стоя без дела в такую холодную погоду.

– Понимаю, сэр, – ответил Карл, – если дуэль состоится, будьте спокойны, я постараюсь достать вам подходящего противника.

– Буду вам очень признателен, сэр, – сказал Уайлдрейк, – и нисколько не любопытствую относительно его звания… Я, правда, эсквайр и дворянин и сочту за особую честь скрестить шпагу со шпагой сэра Генри или мистера Альберта Ли, но, если это будет неудобно, я не откажусь предложить мою скромную личность в качестве противника любому дворянину, служившему под знаменами короля, – я всегда считаю это чем-то вроде дворянской грамоты и поэтому ни в коем случае не буду уклоняться от, дуэли с таким человеком.

– Король очень признателен вам, сэр, – сказал Карл, – за честь, которую вы оказываете его верным подданным.

– О, сэр, в этом вопросе я щепетилен, очень щепетилен. Когда в деле замешан круглоголовый, я справляюсь в геральдических книгах, имеет ли он право носить оружие – как, например, мистер Маркем Эверард. Если бы он не имел на это права, уверяю вас, я не понес бы вам его вызова. Но каждый роялист для меня дворянин; хотя бы он был самого низкого происхождения, верность королю облагораживает его.

– Прекрасно, сэр, – сказал король. – Эта записка приглашает меня встретиться с мистером Эверардом завтра, в шесть часов утра, у дерева, которое зовется Королевским дубом. Я не возражаю ни против места, ни против времени. Он предлагает шпагу и говорит, что мы владеем ею в равной степени, – я не отвергаю этого оружия; секундантом он хотел бы иметь двух дворян – я попытаюсь достать себе помощника и подходящего партнера для вас, сэр, если вы склонны принять участие в этой кадрили.

– Премного вам обязан, сэр, целую вашу руку и имею честь быть вашим покорным слугой, – ответил посланец.

– Благодарю вас, сэр, – продолжал король, – я буду на месте в назначенное время, с условленным оружием, и либо дам вашему другу требуемую сатисфакцию своей шпагой, либо представлю ему такое объяснение, которое его удовлетворит.

– Извините меня, сэр, если я слишком непонятлив, – сказал Уайлдрейк, – но я не могу представить себе, что может произойти в подобном случае между двумя порядочными людьми, кроме этого: раз!.. раз!..

Он занял фехтовальную позицию и, не вынимая шпаги из ножен, сделал выпад, направленный, однако, не против короля, к которому он обращался.

– Простите меня, сэр, – сказал Карл, – если я не хочу затруднять вас, говоря о случае, которого может и не быть. Но у меня, например, возможно, будет срочное государственное дело.

Он произнес эти слова, таинственно понизив голос, и Уайлдрейк, по-видимому, отлично его понял, потому что приложил указательный палец к губам и кивнул, как ему представлялось, с очень умным и многозначительным видом.

– Сэр, – сказал он, – если вы заняты каким-либо делом, касающимся короля, мой друг проявит достаточно благоразумия и подождет. Более того – я даже сам сражусь с ним вместо вас – пусть он отведет душу, лишь бы не мешать вам. И потом, сэр, если у вас найдется какое-нибудь поручение для бедного дворянина, служившего под начальством Ленсфорда и Горинга, вам достаточно назвать день, час и место для свидания; потому что, право, сэр, мне надоела эта облезлая шляпа, эти стриженые волосы и плащ как у гробовщика – так нарядил меня мой друг, и я с удовольствием еще раз подрался бы за дело короля; пусть меня поколотят или повесят – мне все равно.

– Я вспомню ваши слова, сэр, если представится случай, – сказал король, – и хотел бы, чтобы у его величества было побольше таких подданных. Значит, решено?

– Если вы соблаговолите, сэр, черкнуть записочку, она послужит доказательством того, что я выполнил поручение… Потому что таков, знаете, обычай: письменный вызов требует письменного ответа.

– Сейчас напишу, сэр, – ответил Карл, – и очень быстро; тут есть все необходимое.

– И еще, сэр, – продолжал посланец, – гм, гм… если бы вы могли достать здесь в доме чарочку вина… Я вообще не люблю много болтать и что-то охрип… А кроме того, от серьезного дела всегда пить хочется. К тому же, сэр, расстаться, не промочив горла, – значит иметь какие-то задние мысли, а в таком деле это не дай бог.

– Я не могу похвастать большим влиянием в этом доме, сэр, – сказал король, – но если вам угодно принять эту золотую монету, вы можете утолить жажду в гостинице святого Георгия.

– Сэр, – ответил Уайлдрейк (в то время были приняты такие странные проявления вежливости, а кавалер не был уж так щепетилен, чтобы решительно противиться этому предложению), – сэр, я еще раз выражаю вам признательность. Но только не понимаю, как совместить с моей честью согласие на такое одолжение, если вы не составите мне компанию и не выпьете вместе со мной.

– Простите меня, сэр, – возразил Карл, – но соображения безопасности требуют, чтобы я теперь не появлялся в общественных местах.

– Понимаю вас, сэр, – заметил Уайлдрейк, – бедным кавалерам не пристало разводить церемонии. Я вижу, сэр, вы знаете закон боевых друзей: если у одного молодца есть деньги, другой не должен мучиться жаждой. Желаю вам, сэр, доброго здоровья и счастья; до завтра у Королевского дуба, в шесть часов.

– До свидания, сэр, – сказал король, и Уайлдрейк стал спускаться с лестницы, насвистывая песенку «Кавалеры, бравый вид…», причем его длинная шпага, стуча по ступеням и перилам, недурно ему аккомпанировала. – До свидания, – продолжал король, – ты, печальный образец того положения, до которого война, разгром и отчаяние довели многих доблестных дворян.

В тот день не произошло больше ничего примечательного. Алиса тщательно остерегалась проявить по отношению к переодетому принцу отчуждение или робость, которую мог заметить ее отец или кто-нибудь другой. Внешне между молодыми людьми сохранились прежние отношения. Но самому волоките Алиса все же дала почувствовать, что она принимает его. дружбу только для того, чтобы никому не внушать подозрений, и нисколько не желает смягчить суровость, с которой она отвергла его объяснение в любви.

Карл понимал это и, мучаясь оскорбленным самолюбием и ненавистью к счастливому сопернику, раньше обычного удалился на одинокую прогулку в чащу леса, где он, как Геркулес в «Картине» Кебета, колеблясь между воплощенными Добродетелью и Наслаждением, поочередно внимал голосам Мудрости и страстного Безумия.

Благоразумие напоминало ему о том, как много значит его жизнь для выполнения великой цели, которой ему до сих пор не удалось достичь, – реставрации монархии в Англии, восстановления трона, завоевания короны отца, мести за его смерть, возвращения состояния и родины многочисленным изгнанникам, страдающим в нужде на чужбине за то, что они были преданы его делу. Гордость или, скорее, справедливое и естественное чувство собственного достоинства тоже говорили ему, что не подобает принцу унижаться сейчас до ссоры со своим подданным, какого бы звания он ни был, что память о нем станет предметом насмешек, если он будет убит безвестным дворянином из-за какой-то темной любовной интриги. Что скажут его разумные советники, Николае и Гайд, что скажет его добрый и мудрый наставник, маркиз Хертфордский, о таком опрометчивом и безумном поступке? Разве не может он поколебать верность солидных и осторожных людей роялистской партии, и станут ли они рисковать своей жизнью и состоянием, чтобы возвести на престол молодого человека, не способного управлять своими страстями?

К тому же и в случае благополучного исхода поединок удвоил бы препятствия к его побегу, который и так уже представлял большие затруднения. Если -Карл и не убьет своего противника, а только одержит над ним верх, кто поручится, что тот не постарается отомстить ему, выдав правительству злонамеренного Луи Кернегая, чье настоящее имя в таком случае непременно станет известным?

Все эти соображения настоятельно побуждали Карла обойтись без дуэли; и оговорка, с которой он принял этот вызов, предоставляла ему некоторые возможности поступить именно так.

Но у Страсти также были свои доводы, и она приводила их, обращаясь к характеру, который стал раздражительным из-за недавних огорчений и обид.

Во-первых, будучи принцем, Карл в то же время был и дворянином и должен был соответственно отзываться на обиду и давать удовлетворение или требовать его, как полагается в случае ссоры между дворянами. Среди англичан, – настаивала Страсть, – он никогда не потеряет уважения оттого, что проявит готовность отвечать за свои поступки и слова, а не отговариваться королевским родом и притязаниями на престол. Принадлежа к свободной нации, он скорее должен выиграть во всеобщем уважении, нежели потерять на него право, если будет вести себя, как подобает храброму и великодушному человеку. Репутация храбреца для поддержки притязаний наследника гораздо важнее, чем всякая другая репутация; а если он, получив вызов на дуэль, не ответит на этот вызов – его храбрость окажется под сомнением. Что будут говорить Вильерс и Уилмот о его любовной интриге, если он потерпел позорное поражение у провинциальной девушки и не отомстил сопернику? Их шутки, насмешки и остроты, которые распространятся повсюду, будет переносить труднее, чем суровые упреки Хертфорда, Гайда и Николаев. Эта мысль еще больше подзадорила его юношескую отвагу; наконец он принял решение и вернулся в Вудсток, с тем чтобы утром явиться в назначенное место, а там – будь что будет!

Возможно, что к этому решению примешивалась тайная уверенность в том, что дуэль не окажется для него роковой. Он был в расцвете юности, ловко владел оружием, а утренняя стычка уже доказала, что он умеет защищаться не хуже полковника Эверарда.

Во всяком случае, такие мысли пробегали у него в голове, когда он шел, напевая известную песенку, которую запомнил во время своего пребывания в Шотландии:

Иного смерть в бою обходит,

Иного хмель не валит с ног,

Иной девчонку чмокнет в губы

И слышит: «Ах, еще разок!»

Между тем деятельный и вездесущий доктор Рочклиф тайком передал Алисе, что хочет поговорить с пей наедине, и назначил ей свидание в так называемом кабинете, где прежде хранились старинные книги, которые давно уже пошли на патроны и в последний раз, выйдя, таким образом, в свет, наделали гораздо больше шума, чем за все время, что стояли здесь с тех пор, как были опубликованы. Доктор уселся в кожаное кресло с высокой спинкой и знаком предложил Алисе придвинуть стул и сесть рядом с ним.

– Алиса, – сказал старик, ласково взяв ее за руку, – ты добрая девушка, умная девушка, хорошая девушка, ты из тех, что дороже рубинов; «рубин» – это не совсем верный перевод.., но ты мне напомни, чтобы я рассказал тебе в другой раз… Алиса, ты знаешь, кто такой Луи Кернегай… Нет, скажи откровенно… Я знаю все . Мне все известно… Ты знаешь, что наш старинный дом укрывает счастье Англии.

Алиса хотела было отвечать.

– Нет, подожди, выслушай меня… Как он ведет себя с тобой?

Алиса густо покраснела.

– Я воспитана в деревне, – ответила она, – и его поведение для меня слишком любезно.

– Понимаю… Я все это знаю… Алиса, завтра ему угрожает большая опасность, и ты одна можешь его спасти.

– Я.., спасти его!.. Как, каким образом? – с удивлением проговорила Алиса. – Как подданная короля, я обязана сделать все.., все, что пристало дочери моего отца..

Она запнулась в смущении.

– Да, – продолжал доктор, – завтра у него дуэль.., дуэль с Маркемом Эверардом; уже назначены время и место.., в шесть часов утра у Королевского дуба. Если они встретятся, один из них, вероятно, будет убит.

– Боже упаси! – воскликнула Алиса, и смертельная бледность сменила яркий румянец на ее лице, – Нет, ничего дурного случиться не может… Эверард никогда не поднимет руку на короля.

– За это я не поручусь, – возразил доктор Рочклиф. – Но если даже у несчастного юноши сохранился остаток верности королю, – а судя по его поведению, это совсем не так, – она тут не поможет: он не знает, что это король, и считает его просто кавалером, который нанес ему оскорбление.

– Так скажите ему правду, доктор Рочклиф, сейчас же скажите! – вскричала Алиса. – Неужели он поднимет руку на короля, на беззащитного изгнанника! Он на это не способен. Жизнь моя в том порукой, он станет самым горячим его защитником!

– Так может рассуждать только девушка, Алиса, – ответил доктор, – и, боюсь, такая, у которой разум ослеплен чувствами. Это было бы хуже измены – посвятить в такую тайну бунтовщика-офицера, друга архипредателя Кромвеля. Я не берусь отвечать за такое безрассудство. Его отец доверился Хэммонду, и ты знаешь, что из этого получилось.

– Тогда расскажите все моему отцу. Он встретится с Маркемом или пошлет к нему и объяснит, что нападать на гостя – значит оскорбить хозяина.

– Мы не можем сказать твоему отцу, кто такой на самом деле Луи Кернегай. Я только намекнул ему, что, может быть, Карл будет скрываться в Вудстоке, и сэр Генри пришел в такой восторг, начал рассуждать о подготовке к приему короля, к обороне замка, и мне стало ясно, что из-за одной его восторженной преданности все может открыться. Нет, это ты, Алиса, должна спасти надежды каждого верного роялиста.

– Я? – ответила Алиса, – Это невозможно… Почему нельзя убедить моего отца вступиться за своего друга и гостя, хотя бы он считал, что это Луи Кернегай?

– Ты забыла, какой у твоего отца характер, мой друг! – сказал доктор. – Он чудесный человек и лучший из христиан, но как только услышит звон мечей, в нем пробуждается воинственный пыл и он становится таким же глухим ко всяким миролюбивым угон ворам, как боевой петух.

– Вы забываете, доктор Рочклиф, – возразила Алиса, – что еще сегодня утром, если я правильно поняла, отец предотвратил дуэль.

– Да, – ответил доктор, – он считал, что обязан следить за порядком в королевском парке, но он разнимал их с таким сожалением, Алиса! Если он опять застанет их за этим занятием, можно наверняка сказать, что он только отложит дуэль, с тем чтобы отвести их в какое-нибудь место вне королевских владений, а там позволит им драться сколько им будет угодно и с удовольствием поглядит на это приятное зрелище.

Нет, Алиса, ты, ты одна можешь помочь нам в этом критическом положении.

– Я не понимаю, каким образом, – сказала она, снова покраснев, – чем я могу тут помочь.

– Ты должна послать королю записку, – ответил доктор Рочклиф, – как ее написать, знает каждая женщина, и мужчине незачем давать здесь советы… и назначить ему встречу в то самое время, когда назначена дуэль? Он обязательно придет, мне известна его слабая сторона.

– Доктор Рочклиф, – серьезно сказала Алиса, – вы знаете меня с раннего детства. Как могли вы вообразить, будто я способна последовать столь недостойному совету?

– А если ты знала меня еще будучи девочкой, – возразил доктор, – как могла ты подозревать, будто я способен дать дочери моего друга совет, какому ей не пристало следовать? Не такая уж ты глупая и не подумаешь, будто я могу допустить, что любезность твоя пойдет дальше разговора на час или два, пока я не подготовлю все к его отъезду! Уговорить его будет нетрудно, я скажу, что в замке облава… Итак, Карл Стюарт садится на коня и уезжает, а мисс Алисе принадлежит честь быть его спасительницей.

– Да, за счет своей собственной репутации, – возразила Алиса, – и с риском навеки запятнать свою семью… Вы говорите, что вы все знаете,.. Что подумает обо мне король, если я назначу ему свидание после того, что произошло между нами, и разве можно будет убедить его в благородстве моих намерений?

– Я сумею убедить его, Алиса, я объясню ему все.

– Доктор Рочклиф, – сказала Алиса, – вы предлагаете невозможное. С вашей находчивостью и при вашей мудрости вы можете сделать многое; но если свежевыпавший снег загрязнится, все ваше искусство не очистит его снова; точно так же и доброе имя девушки.

– Алиса, дорогое дитя мое, – ответил доктор, – подумай сама: если я предлагаю такое средство спасти жизнь короля или по крайней мере избавить его от прямой опасности, то только потому, что другого способа не вижу. Пусть твой поступок сначала покажется и не вполне пристойным, но я все-таки прошу тебя пойти на это, и только потому, что дело дошло до крайности… А больше это никогда не повторится…

Я приму самые надежные меры к тому, чтобы не до пустить оскорбительных слухов, которые могут из-за всего этого возникнуть.

– Не говорите так, доктор, – возразила Алиса, – легче повернуть вспять течение Айсиса, чем пресечь клевету. Король будет хвастать перед всем своим развратным двором, как легко он сделал бы Алису Ли своей любовницей, если бы не внезапная тревога .

И уста, наделяющие почестями других, лишат меня чести. Найдите другой путь, более подобающий вашему сану и званию. Не принуждайте короля отказаться от встречи, к которой его призывает долг чести, приманив его другой встречей, одинаково порочащей его имя, подстроена ли она нарочно или назначена всерьез. Пойдите к самому королю, поговорите с ним, как служитель господа имеет право говорить даже с земными владыками. Разъясните ему безумие и безнравственность его намерения, убедите его убояться меча, ибо поднявший меч наказуется гневом господним. Скажите ему, что его сторонники, погибшие за него на поле боя под Вустером и после того кровавого дня на эшафоте, на виселицах.., что остальные, томящиеся в тюрьмах, рассеянные по свету, бежавшие и разоренные из-за него, не для того приносят все эти жертвы ему и династии, чтобы он отдал свою жизнь из-за пустячной ссоры… Объясните ему, как бесчестно рисковать тем, что ему не принадлежит, как позорно обманывать доверие, которое отважные люди оказали его добродетели и храбрости.

Доктор Рочклиф посмотрел на нее с грустной улыбкой, и глаза его увлажнились.

– Увы, Алиса, – сказал он, – даже я не мог бы отстаивать это правое дело так красноречиво и выразительно, как ты. Но увы! Карл никого не послушает. В делах чести, скажет он, мужчина не должен принимать советов ни от священника, ни от женщины.

– Ну, так знайте, доктор Рочклиф . Я приду на место дуэли и предотвращу ее… Не бойтесь, я сдержу слово… Правда, я пожертвую многим, но не своей репутацией. Пусть мое сердце разобьется… – она с трудом подавила рыдание, – но в мыслях мужчины, да еще государя, имя Алисы Ли никогда не будет связано с бесчестием.

Она закрыла лицо платком и разразилась неудержимыми рыданиями.

– Что значат эти слезы? – спросил доктор Рочклиф, удивленный и несколько встревоженный бурным проявлением ее горя. – Алиса, не таись от меня .

Я должен знать все.

– Тогда призовите на помощь ваше воображение и догадайтесь о причине, – ответила Алиса, на миг потеряв терпение от непоколебимой самоуверенности доктора. – Угадайте мое намерение, как вы угадываете все остальное. С меня довольно и того, что мне приходится совершить такой поступок, и я вовсе не хочу рассказывав о нем, да еще человеку, который… простите, милый доктор , может подумать, что волноваться по этому поводу нет оснований.

– Ну нет, сударыня, я вижу, здесь нужно употребить власть, – сказал Рочклиф. – Если я не могу заставить вас объясниться, посмотрим, не сможет ли ваш отец добиться от вас толку.

Доктор встал и с недовольным видом направился к двери.

– Вы забыли то, что сами говорили мне, доктор Рочклиф, – сказала Алиса, – сообщить эту великую тайну отцу – опасно.

Рочклиф остановился.

– К сожалению, это правда, – сказал он, повернувшись к Алисе, – мне кажется, барышня, ты для меня слишком умна; таких мне не часто приходилось встречать. Но ты хорошая девушка и объяснишь мне свою затею добровольно… Моя репутация и мое влияние на короля требуют, чтобы я знал все, что actum atque tractatum note 64Note64
  Сделано и подвергнуто обсуждению (лат.)


[Закрыть], все, что творится и замышляется в этом деле.

– Доверьте вашу репутацию мне, добрый доктор, – сказала Алиса, пытаясь улыбнуться, – ее труднее уронить, чем доброе имя женщины, и она будет сохраннее в моих руках, чем моя репутация была бы в ваших. Но вот в чем я пойду вам навстречу: вы будете свидетелем всему, вы сами пойдете со мной, ваше присутствие подбодрит меня и придаст мне смелости.

– Это уже кое-что значит, – сказал доктор, хотя и не совсем довольный тем, что Алиса не оказывает ему полного доверия. – Ты всегда была умная девушка, и я положусь на тебя.., волей-неволей придется положиться.

– Тогда встретимся завтра в чаще, – сказала Алиса, – но прежде скажите мне, наверно ли вы знаете время и место? Ошибка может оказаться роковой.

– Успокойся, сведения у меня совершенно точные, – ответил доктор с прежней важностью, которая немного поубавилась в последние минуты их беседы.

– Могу я спросить, – сказала Алиса, – каким образом вы получили такие важные сведения?

– Без сомнения, можешь, – ответил он, уже полностью вернувшись к своему обычному тону превосходства, – но отвечу я тебе или нет – это другое дело. Я думаю, что и для моей и для твоей репутации будет лучше, чтобы ты оставалась в неведении относительно этого дела. У меня тоже есть тайны, как и у вас, сударыня, и среди них, я думаю, найдутся гораздо более интересные.

– Пусть так, – спокойно сказала Алиса, – значит, завтра мы встретимся с вами в чаще у сломанных солнечных часов ровно в половине шестого, а оттуда отправимся к месту дуэли и подождем, пока они оба придут. По дороге я преодолею свою робость и объясню вам, как я намерена предотвратить несчастье. А вы, может быть, подумаете, как бы сделать так, чтобы вообще обойтись без моего вмешательства, которое для меня столь неприятно и тягостно.

! – Нет, дитя мое, – сказал доктор, – раз ты отдаешь себя в мои руки, тебе не придется жаловаться на отсутствие моих советов; и ты прекрасно знаешь, что я ни о ком не забочусь больше, чем о тебе, если не считать одного человека, и не оставлю тебя без наставлений… Итак, в половине шестого в чаще, у солнечных часов… И да благословит господь наши старания.

Тут их разговор был прерван зычным голосом сэра Генри Ли, который громко звал их.

– Дочка!.. Доктор Рочклиф!.. – доносилось по коридорам и галереям. – Что вы тут сидите нахохлившись, как вороны в тумане, когда у нас внизу идет такая потеха? Этот шальной мальчишка Луи Кернегай то смешит до того, что у меня бока вот-вот лопнут от хохота, то играет на гитаре так сладко, что может жаворонка с небес сманить. Пойдемте, пойдемте!

Смеяться в одиночестве – трудное занятие.