Текст книги "Аббат"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

С уважением, какое он всегда питал к своему первому наставнику, Роланд Грейм вкратце рассказал ему о событиях, уже известных читателю; он не утаил от своего духовного отца того впечатления, которое произвели на него доводы проповедника Хендерсона, и почти непроизвольно обмолвился о том, какое влияние оказывает на него Кэтрин. Ситон.

– Я с радостью обнаруживаю, мой дорогой сын, – промолвил аббат, – что прибыл вовремя и что еще есть возможность удержать тебя у самого края пропасти. Терзающие тебя сомнения – это сорняки, которые обычно произрастают на здоровой почве, и чтобы их искоренить, нужна заботливая рука землепашца. Ты должен прочесть небольшую книжицу, которую я передам тебе в подходящую минуту. В этой книге, с божьей помощью, мне удалось представить в более ясном свете те вопросы, вокруг которых идет борьба между нами и нынешними еретиками, сеющими среди пшеницы такие же мерзкие плевелы, какие еще до них примешивали к добрым семенам альбигойцы и лолларды. Не следует, однако, полагаться на один только разум в борьбе с дьявольскими наущениями. Сопротивление иногда уместно, но чаще следует прибегать к бегству. Ты должен замкнуть свои уши для доводов сторонников ереси, если положение не позволяет тебе избегать их общества. Пусть твои мысли будут прикованы к служению пресвятой деве, вместо того чтобы попусту тратить духовные силы на борьбу с софизмами еретиков. Если ты не сможешь приковать свое внимание к божественным предметам, то уж лучше думай о земных наслаждениях, но не искушай провидение, склоняя свой слух к ложным догматам. Думай о своем соколе, о собаке, удочке, о своем мече и щите… Думай, наконец, о Кэтрин Ситон – это все же лучше, чем отдавать свою душу во власть искусителя. Ах, сын мой! Не считай, что, изнуренный обетами и сгорбившись скорее под бременем невзгод, нежели лет, я забыл о том, какую силу имеет красота над сердцем юноши. Даже бессонными ночами, наряду с томительными мыслями о заточенной королеве, о нашей раздираемой смутами родине, о поверженной и опустошенной церкви, приходят и другие мысли и чувства, принадлежащие к более ранней и более счастливой поре моей жизни. Но да будет так! Мы должны нести наше бремя, пока есть силы, и не напрасно заложены в нашу душу эти страсти, ибо, как это произошло с тобою, они могут прийти на помощь более высоким замыслам. Но знай, сын мой, Кэтрин Ситон – дочь одного из самых гордых и вместе с тем самых могущественных баронов Шотландии. А твое положение не должно было бы тебе позволить парить в твоих мечтах столь высоко. Но так уж случилось. Небо осуществляет свои планы через безумства людские. И честолюбивые стремления Дугласа, так же, как и твои, должны послужить желанной цели.

– Как, отец, – спросил паж, – значит мои подозрения оправдались? Дуглас любит…

– Да, это так, и его чувства столь же неуместны, как и твои, однако остерегайся его… не ссорься с ним… не препятствуй ему.

– Пусть он не ссорится со мной и не мешает мне, – воскликнул паж, – ибо я не уступлю ему ни на шаг, хотя бы в нем одном воплотились души всех Дугласов со времен Темно-серого человекаnote 59Note59
  Согласно старинной, хотя и маловероятной легенде, Дугласы получили свое имя от воина, который отличился в одном из сражений. Когда король спросил, кто решил исход боя, один из приближенных ответил ему: «Sholto Douglas, ваше величество», что значит: «Вон тот темно-серый человек». Однако на самом деле это имя, несомненно, связано с наименованием местности и происходит от принадлежащих этому роду реки и долины Дуглас. (Прим. автора.)


[Закрыть].

– Успокойся, сумасброд, помни, что ваши любовные притязания никогда не столкнутся между собой. Но довольно толковать об этих суетных предметах; используем лучше то время, которое у нас еще осталось. На колени, сын мой! Приди ко мне вновь, после долгого перерыва, со своей исповедью, чтобы при любом повороте событий урочный час застал тебя верным католиком, именем святой церкви освобожденным от бремени грехов твоих. Я не могу выразить свою радость, Роланд, при виде того, как ты снова наилучшим и наиболее достойным образом используешь свои колени. Quid dicfs, mi filinote 60Note60
  О чем поведаешь, сын мой? (лат.),


[Закрыть]?

– Culpas measnote 61Note61
  О моих прегрешениях (лат.).


[Закрыть], – ответил юноша; и, в согласии с ритуалом католической религии, он исповедался, получив отпущение грехов, при условии выполнения некоторых дополнительных епитимий. Когда эта религиозная церемония была окончена, к беседке подошел старик в опрятной крестьянской одежде и, поклонившись аббату, сказал:

– Я дожидался, когда вы кончите исповедь, чтобы сказать, что вашего гостя разыскивает управитель и что молодой человек хорошо сделает, если сейчас же отправится к нему. Святой Франциск! Если его станут здесь искать алебардиры, моему саду несдобровать. Они ведь на службе… Есть у них время смотреть, что топчут они – жасмин или турецкую гвоздику!

– Мы сейчас поторопим его, брат мой, – ответил аббат. – Но, боже мой, неужели подобный пустяк еще способен тревожить вас в столь грозное время?

– Достопочтенный отец, – отвечал владелец сада, ибо это как раз он и был, – сколько раз уже я просил вас приберечь ваши возвышенные советы для таких же возвышенных душ, как ваша собственная! Разве я, хоть и скрепя сердце, не выполняю всех ваших просьб?

– Моя единственная просьба, это – чтобы вы оставались самим собой, брат мой, – ответил аббат Амвросий. – Вспомните, кем вы некогда были и к чему призывают вас ваши прежние обеты.

– А я вам скажу, отец Амвросий, – возразил садовод, – что даже у святого, который только и делает, что вечно твердит «Отче наш», лопнуло бы терпение, если бы его подвергали таким испытаниям, как меня. Чем был я прежде, об этом теперь не время вспоминать; никто лучше вас не знает, святой отец, от чего я отрекся в надежде получить приют и покой на весь остаток моей жизни, и никто лучше вас не знает, как мое убежище подверглось нашествию, мои фруктовые деревья были поломаны, цветы вытоптаны, покой нарушен; даже сон покинул меня с той поры, как наша бедная королева, благослови ее господь, оказалась заточенной в Лохливенском замке. Я ничуть не виню ее; узнице, конечно, хочется вырваться из этой отвратительной тюрьмы, где вряд ли есть даже место для приличного сада и где вечный туман, как мне говорили, губит молодые цветы. Я повторяю, что не могу винить ее за то, что она хочет вырваться на волю. Но почему при этом должен страдать я и почему моя безобидная беседка, которую я выстроил своими собственными руками, должна стать местом тайных сборищ? Почему маленькая пристань, которую я выстроил для своей собственной рыбачьей лодки, превратилась в секретный причал для таинственных погрузок и отправлений? Словом, почему я должен быть втянут в одно из тех дел, которые кончаются либо виселицей, либо плахой? Этого я, признаться, никак не пойму, достопочтенный отец.

– Брат мой, – ответил аббат, – ты мудр и должен понимать…

– Нет и еще раз нет, я вовсе не мудр, – ответил с раздражением садовод, затыкая уши. – Меня никогда не называли мудрым, за исключением тех случаев, когда хотели заставить совершить какую-нибудь уж очень большую глупость.

– Но, добрый брат мой… – снова начал было аббат.

– Я вовсе и не добр, – прервал его сварливый садовод, – я не добр и не мудр; если бы я был мудр, вас бы здесь и в помине не было, а если бы я был добр, мне, по-моему, следовало бы отправить вас, куда-нибудь в другое место вынашивать заговор, который должен нарушить покой всей страны. Чего стоит спор между королем и королевой, если люди могут жить в мире – sub umbra vitis sui?note 62Note62
  Под сенью своего виноградника (лат.).


[Закрыть] И так бы мне и следовало поступить, в согласии со священным писанием, если бы я был, как вы утверждаете, мудр и добр. Но, оставаясь таким, каков я есть, я сунул свою шею в ярмо, и вы можете теперь заставить меня тащить любой груз. Пойдемте со мной, молодой человек. Достопочтенный отец, который в этих доспехах выглядит не более достопочтенным, чем я сам, согласится со мной по крайней мере в том, что вы и так уже слишком долго оставались здесь.

– Иди за почтенным отцом, Роланд, – сказал аббат, – и помни мои слова. Близок день, который явится испытанием для всех верных шотландцев. Да будет твоя душа тверда, как сталь твоей шпаги.

Паж молча поклонился, и они расстались; владелец сада, невзирая на свой почтенный возраст, быстрым шагом шел впереди и, как это бывает у старых людей с ослабевшим рассудком, бормотал что-то на ходу, частью про себя, частью обращаясь к своему спутнику.

– Когда у меня всего было вволю, – брюзжал он, – когда был собственный мул, да еще иноходец под седлом, тогда я скорее согласился бы летать по воздуху, чем нестись с такой скоростью. У меня были подагра, и ревматизм, и еще сотня других болезней, которые оковами висели на моих ногах. А сейчас благодаря пресвятой деве и честному труду я могу потягаться с любым молодцом моих лет во всем Файфском графстве. Жаль, что опыт приходит так поздно!

В этот момент его взгляд упал на ветку грушевого дерева, которая, не имея опоры, склонилась до самой земли; старик тут же, позабыв про свою спешку, остановился и деловито начал подвязывать ветку. Роланд Грейм, как всегда услужливый и к тому же обладавший в этом деле некоторым опытом, также принял участие в работе; за несколько минут ветка была укреплена и подвязана по всем правилам искусства; старик с сочувствием посмотрел на нее.

– Это бергамоты, – сказал он, – я вас угощу ими, если вы приедете сюда осенью. Таких вы не найдете в Лохливенском замке: там не сад, а жалкий козий загон; а их садовник Хью Хоукэм не ахти какой искусник в своем деле. Так что осенью непременно приезжайте сюда полакомиться грушами, мейстер паж. Впрочем, что я говорю!.. Пока наступит эта пора, они вас угостят кислыми сливами вместо груш. Послушайте, юноша, меня, старика, который достаточно пожил на свете и занимал такое высокое место, какого вам в жизни не видать; переделайте свою шпагу на садовый нож, а кинжалом попробуйте копать ямки для черенков – вы проживете тогда дольше и будете много здоровее. Приходите помогать мне в саду, и я научу вас настоящему французскому способу прививки, который англичане называют черенкованием. Сделайте это, и сделайте без промедления, потому что на нашу страну надвигается буря, и уцелеют лишь те, кто низко склоняется к земле, так что буря не сможет сломать их стволов.

С этими словами он открыл Роланду Грейму другую дверь – не ту, через которую тот вошел в сад, – и, перед тем как они расстались, благословил и перекрестил юношу. Затем, все еще что-то бормоча себе под нос, он вернулся в сад и запер дверь изнутри.

Глава XXIX

Молись, чтобы она не оказалась

Мужчиной вскоре…

Шекспир, «Король ГенрихVI»

Когда Роланд Грейм вышел из сада, он обнаружил, что от городка его отделяет заросшая травой лужайка, на которой паслись две коровы, принадлежавшие владельцу сада. Он пересек ее, все еще будучи погружен в размышления о том, что ему рассказал аббат. Отец Амвросий сумел воспользоваться тем огромным влиянием, какое воспитатели и наставники нашего детства сохраняют над нами и в более зрелые наши годы. Тем не менее, когда Роланд вспоминал наставления аббата, он чувствовал, что последний стремился скорее вовсе избежать спора на религиозные темы, нежели разбить доводы противника и развеять те сомнения, которые зародились в душе юноши под влиянием проповедей Хендерсона.

«Просто у него не было на это времени, – пробовал внушить себе паж, – да и у меня едва ли бы хватило сейчас душевного спокойствия и знаний, чтобы судить о столь значительных предметах. Кроме того, вообще было бы низостью отречься от своей веры в момент, когда ей изменила фортуна и у тебя нет возможности убедительно доказать, что твое отречение, если оно произойдет, совершенно свободно от корыстных мотивов. Я был рожден католиком, воспитан в вере Брюса и Уоллеса, так буду же держаться этой веры, пока время и разум не докажут мне ее ошибочность. Буду служить бедной королеве, как верный подданный должен служить своему заточенному, и униженному монарху. Пусть те, кто определил меня на эту должность, пеняют на самих себя: они послали сюда джентльмена, воспитанного в правилах чести и верности, а им следовало бы подыскать для этой цели какого-нибудь раболепного притворщика, двоедушного шарлатана, который мог бы одновременно быть и исполнительным пажом королевы и подобострастным шпионом на службе у ее врагов. Если уж мне предстоит выбор – предать королеву или помочь ей, я поступлю как подобает ее слуге и подданному. Но Кэтрин Ситон… Кэтрин Ситон, которую любит Дуглас и которая между делом, со скуки или из каприза, то приближает меня к себе, то снова отталкивает! Как же мне держать себя с этой кокеткой? Клянусь небом, при первом же подходящем случае я потребую от нее объяснений или порву с ней навсегда! » Приняв столь мужественное решение, он перелез через изгородь, которой была обнесена лужайка, и почти сразу же столкнулся с доктором Льюком Ландином.

– Ба, мой драгоценный юный друг, – обрадовался доктор, – откуда вы? Впрочем, я узнаю это место. Да, садик соседа Блинкхули чрезвычайно удобен для свиданий, а вы как раз в том возрасте, когда одним глазом смотрят на сочные сливы, а другим – на красивую девушку. Но что это! Вы выглядите подавленным и печальным. Боюсь, что ваша девушка оказалась чересчур жестокой, или, быть может, сливы не дозрели? Между прочим, я всегда считал, что дамасские сливы Блинкхули плохо переносят зиму: слишком уж старик скупится на сахарный сироп для варений. Все же не падайте духом, юноша! В Кинросе не одна Кейт, а что до незрелых плодов, то стаканчик моей бидистиллированной aqua mirabilis probatum estnote 63Note63
  Чудодейственной воды – испытанное средство (лат.).


[Закрыть]. Паж бросил гневный взгляд на старого шутника, но тут же сообразил, что имя Кейт, вызвавшее его неудовольствие, было употреблено доктором, по всей вероятности, ради аллитерации; поэтому он подавил свой гнев и спросил только, прибыл ли обоз.

— Еще бы, я вас разыскиваю уже целый час, чтобы довести до вашего сведения, что груз уже давно в лодке и требуются только ваши распоряжения. Охтермахти просто связался с другим таким же бездельником, как он сам, и они все это время провели вместе за бутылкой водки. Гребцы ваши уже на веслах, а со сторожевой башни дважды махали флагом, давая знать, что в замке с нетерпением ожидают вашего возвращения. Тем не менее у нас еще, пожалуй, хватит времени для легкой закуски; я как друг и как врач не рекомендую вам бороться с озерным ветром на пустой желудок.

Роланду Грейму ничего не оставалось, как, приняв веселый вид, быстро направиться к берегу, где на причале стояла его лодка; он отклонил приглашение доктора, хотя последний обещал перед закуской угостить его великолепным напитком для возбуждения аппетита – настойкой из трав, которые он сам собрал и приготовил. Роланд, по-видимому, сохранил слишком яркие воспоминания об «утренней дозе» и готов был стойко отвергнуть любую закуску, которой предшествовало бы такое же неприятное вступление.

В то время как они шли к лодке (ибо церемонная учтивость достойного управителя не позволяла ему отпустить пажа, не проводив его), Роланд Грейм в толпе людей, окружавших труппу странствующих музыкантов, заметил, как ему показалось, платье Кэтрин Ситон. Отделившись от своего спутника, он одним прыжком очутился в центре поляны, рядом с девушкой.

– Кэтрин, – прошептал он, – не повредит ли вам, что вы все еще здесь? Не следует ли вам вернуться в замок?

– Ну вас к черту с вашей Кэтрин и вашим замком! – воскликнула с досадой девушка. – Неужели за столько времени вы еще не избавились от ваших глупостей? Убирайтесь! Я не желаю быть больше с вами, да и для вас небезопасно впредь навязываться мне.

– Но если вам грозит опасность, любезная Кэтрин, – возразил Роланд, – то почему вы не разрешаете мне остаться и разделить ее с вами?

– Назойливый дурак! – вскричала девушка. – Да ведь тебе-то и грозит опасность; если уж говорить прямо, ты больше всего рискуешь тем, что я стукну тебя по физиономии рукояткой кинжала. – С этими словами она надменно отвернулась от него и направилась прямо через толпу; люди расступались, удивленные той чисто мужской резкостью, с которой она расчищала себе путь.

Роланд, едва сдерживая свой гнев, тем не менее собирался последовать за ней, но доктор Льюк Ландин удержал его за руку, напомнив о лодке с грузом, о двух сигналах флагом с башни замка, об опасности холодного ветра на пустой желудок и о том, что не стоит тратить столько времени на чрезмерно застенчивых девушек и недозрелые сливы.

Таким-то образом он повлек Роланда прямо к лодке, где пажу больше ничего не оставалось делать, как дать приказ сняться с якоря и возвратиться в Лохливенский замок.

Переправа через озеро заняла не много времени, и вскоре на причале замка старый Драйфсдейл встретил пажа суровым и ехидным приветствием:

– Итак, вы прибыли наконец, юный кавалер, с опозданием в шесть часов и после двукратного сигнала с башни замка? Без сомнения, какая-нибудь случайная пирушка настолько захватила вас, что вы позабыли и думать о вашей службе и о долге. Где список посуды и утвари? Уж не потерялось ли, не дай бог, что-нибудь по нерадивости этого бесшабашного ветрогона?

– Потерялось по моей нерадивости, сэр дворецкий? – сердито переспросил паж. – Повторите это всерьез, и тогда, клянусь небом, даже ваши седины не защитят ваш дерзкий язык.

– Полно болтать, молодой сэр, – ответил дворецкий, – в нашем замке хватит подземелий и затворов для драчунов. Иди-ка лучше к госпоже и там бахвалься, если у тебя хватит храбрости. Вот где ты получишь настоящий повод для обиды: она ведь ждет тебя давно и ее терпению пришел конец.

– А где сейчас леди Лохливен? – спросил паж. – Ведь ты о ней говоришь?

– А о ком же еще? – ответил Драйфсдейл. – И кто, кроме леди Лохливен, имеет право распоряжаться в этом замке?

– Леди Лохливен – твоя госпожа, а моя госпожа – королева шотландская, – возразил Роланд.

Дворецкий на мгновение пристально посмотрел на него и тут же принял подчеркнуто презрительный вид, плохо скрывая свое недоверие и неприязнь.

– Хвастливый петушок, – сказал он, – всегда выдает себя, кукарекая слишком рано. Я уже заметил, что в последнее время ты по-иному ведешь себя в часовне, а за трапезой обмениваешься взглядами с некоей пустенькой девицей, которая так же, как и ты, любит поиздеваться надо всем, что полно достоинства и требует к себе почтения. Придется за тобой присматривать, мейстер. Но если ты хочешь узнать, кто твой хозяин, леди Лохливен или другая леди, – ты найдешь их обеих в покоях леди Марии.

Роланд поспешил туда, довольный тем, что ему удалось ускользнуть от старика с его злобной проницательностью, и в то же время силясь разгадать причину, которая привела леди Лохливен в покои королевы в столь необычное для визитов время. Его сообразительность помогла ему.

«Она хочет, – догадался он, – сама увидеть, как я встречусь с королевой после возвращения, чтобы проследить, нет ли между нами тайной договоренности или соглашения. Мне надо быть настороже».

Помня об этом, он вошел в гостиную, где королева, сидя в кресле, на спинку которого облокотилась леди Флеминг, заставила леди Лохливен стоять на ногах в течение почти целого часа, что в значительной степени ухудшило и без того дурное настроение этой особы. Роланд Грейм, войдя, отвесил глубокий поклон королеве, затем другой поклон – леди Лохливен и остановился, как бы выжидая, когда к нему обратятся с вопросом. Обе дамы заговорили почти одновременно.

– Итак, молодой человек, – промолвила леди Лохливен, – вы наконец вернулись? – и остановилась в негодовании, меж тем как королева произнесла, не обращая на нее внимания:

– Мы рады приветствовать вас с возвращением, Роланд. Вы оказались верным голубем, а не вороном. Впрочем, едва ли вас можно было бы винить, если бы, вырвавшись из нашего окруженного водами ковчега, вы и вовсе не вернулись бы назад. Надеюсь, вы принесли с собой и оливковую ветвь, ибо наша добрая и почтенная хозяйка немало волновалась по причине вашего долгого отсутствия; пожалуй, мы никогда еще так не нуждались в символе мира и спокойствия.

– Мне очень жаль, что я вынужден был задержаться, миледи, – ответил паж. – Но груз, за которым меня посылали, опоздал прибыть, и я получил эти вещи только к вечеру.

– Вот видите, – обратилась королева к леди Лохливен, – а мы никак не могли убедить вас, дорогая хозяйка, что ваша утварь в полной целости и сохранности. Правда, ваше беспокойство можно объяснить еще и тем, что эти величественные покои так скудно обставлены, и мы даже не могли предложить вам стул за все то продолжительное время, в течение которого вы соизволили почтить нас своим присутствием.

– Вам не хватало для этого вашего собственного желания, миледи, а не средств для его выполнения, – ответила леди Лохливен.

– Как, – воскликнула королева, оглядываясь с подчеркнутым удивлением, – значит, в этом зале имеются стулья: один, другой… да их целых четыре, если считать и тот, сломанный. Истинно королевская роскошь! Мы просто не заметили их. Не желает ли ваша милость присесть?

– Нет, сударыня, я сейчас избавлю вас от своего присутствия, – ответила леди Лохливен. – А пока что пусть лучше еще немного потерпят мои старые ноги, чем моя душа унизится, приняв вынужденную любезность.

– Но, леди Лохливен, если это вас так обижает, – воскликнула королева, вставая и указывая на освободившееся кресло, – я готова предложить вам свой собственный стул; вы будете не первым членом вашей семьи, который занимает мое место.

Леди Лохливен с поклоном отказалась; ей, видимо, стоило большого труда подавить в себе гневный ответ, уже готовый сорваться с уст.

Во время этой словесной дуэли внимание пажа было отвлечено появлением Кэтрин Ситон, которая вышла из внутренних покоев в той одежде, в какой она обычно прислуживала королеве, и ничто в ее поведении не указывало на спешку или небрежность, обычную при торопливом переодевании, или на боязнь, что ее опасные приключения будут раскрыты. Роланд Грейм отважился поклониться ей, когда она вошла, но она ответила ему с видом полного равнодушия, что, по его мнению, никак не соответствовало сложившимся между ними отношениям.

«Теперь уж, – подумал он, – ей не удастся одурачить меня, заставив усомниться в том, что я видел собственными глазами, как было тогда, на подворье святого Михаила. Я дам ей понять, что она напрасно теряет время и что всего умнее и надежнее для нее будет полностью довериться мне».

В то время как все эти мысли проносились в его сознании, королева, закончив свои пререкания с владелицей замка, снова обратилась к нему:

– Ну, как праздник в Кинросе, Роланд Грейм? Вероятно, там было очень весело, судя по тем звукам музыки и крикам ликования, которые доносились даже до наших решетчатых окон и замирали здесь, как замирает всякое веселье, приближаясь к этим мрачным стенам. Однако у тебя такой унылый вид, как будто ты прибыл из гугенотской молельни.

– Вполне возможно, что так оно и было, сударыня, – заметила леди Лохливен, в которую метил этот выпад. – Я надеюсь, что среди праздных игрищ не было недостатка и в благочестивых поучениях, склоняющих людей к чему-то более возвышенному, чем эти суетные увеселения, которые вспыхивают и угасают, как сгорающий с треском сухой терновник, не оставляющий после себя ничего, кроме праха и пепла.

– Мэри Флеминг, – сказала королева, обращаясь к фрейлине и плотнее запахнув мантилью, – вот было бы славно, если бы мы могли подбросить в камин вязанку-другую того самого терновника, который так хорошо описала леди Лохливен. Я думаю, что это влажный воздух озера, застаиваясь в сводчатых залах, создает здесь такой адский холод.

– Желание вашего величества будет исполнено, – сказала леди Лохливен. – Я, однако, возьму на себя смелость напомнить вам, что сейчас лето.

– Как я вам благодарна за эту новость, дорогая леди, – ответила королева. – Ведь узники лучше узнают об изменениях в природе из уст тюремщика, чем по своим собственным ощущениям. Итак, Роланд Грейм, что же было на празднике?

– Люди развлекались, сударыня, – ответил паж, – как они развлекаются обычно. Там не было ничего интересного для вашего величества.

– Ах, вы не знаете, – воскликнула королева, – как снисходителен стал мой слух ко всему, что говорит о свободе и радостях свободных людей. Я бы сейчас охотнее, пожалуй, смотрела на веселящихся поселян, пляшущих в майском хороводе, чем на чопорные маски в залах королевского дворца. Отсутствие каменных стен, ощущение под ногами зеленой травы, по которой можно вольно и невозбранно бродить, дороже всего того, чем искусство и роскошь могут обогатить лучшее дворцовое празднество.

– Надеюсь на этих игрищах, – спросила, в свою очередь обращаясь к пажу, леди Лохливен, – не произошло какого-либо буйства или беспорядка, какие с такой легкостью возникают из подобных забав?

Роланд взглянул мельком на Кэтрин Ситон, словно пытаясь привлечь ее внимание, и ответил:

– При мне не случилось никакого серьезного нарушения порядка, сударыня; ничего такого я не заметил, если не считать того, что одна смелая девушка дала оплеуху актеру, за что рисковала быть выкупанной в озере.

Произнеся эти слова, он снова бросил взгляд на Кэтрин Ситон; но она с безмятежным лицом выслушала намек, который, по его мнению, не мог не вызвать у нее испуга и смущения.

– Я не буду больше обременять ваше величество своим присутствием, – сказала леди Лохливен, – если только у вас нет каких-либо распоряжений.

– Никаких, наша добрейшая хозяйка, – ответила королева, – за исключением просьбы в дальнейшем не считать необходимым откладывать все другие занятия, требующие вашей заботы, ради столь длительного пребывания с нами.

– Нельзя ли попросить вас, – продолжала леди Лохливен, – приказать этому юному джентльмену пойти со мной, чтобы выяснить некоторые подробности относительно груза, прибывшего для вашего величества?

– Разве мы можем отказать в том, что вам угодно требовать, миледи, – ответила королева. – Ступай с этой дамой, Роланд, если только для этого действительно необходимо наше приказание. Мы завтра послушаем о развлечениях в Кинросе. На сегодняшний вечер мы освобождаем тебя от твоих обязанностей.

Роланд Грейм пошел с леди Лохливен, которая не упустила случая подробно расспросить его обо всем, что происходило на празднике. При этом молодой паж старался отвечать так, чтобы по возможности усыпить ее подозрения, касавшиеся его приверженности к королеве Марии, и прежде всего избежать малейшего намека на появление в Кинросе Мэгделин Грейм и аббата Амвросия. Наконец, после долгого и тщательного допроса, его отпустили с такими напутствиями, которые в устах сдержанной и суровой леди Лохливен могли означать известную степень благосклонности и расположения.

Теперь Роланду прежде всего необходимо было подкрепиться, что было легче сделать с помощью добродушного буфетчика, чем сурового Драйфсдейла, который в подобных случаях следовал обычаям Пудинг-берн-хауза, где руководствовались правилом:

Кто к обеду не выходит,

Тот обеда не находит.

Покончив с ужином, Роланд, который был отпущен королевой на весь вечер и не искал общества других обитателей замка, прокрался в сад, где ему разрешалось проводить свой досуг в тех случаях, когда у него возникало такое желание. Это было место, где строители и садоводы самих себя превзошли в изобретательности и выдумке, постаравшись на весьма ограниченном пространстве создать максимум разнообразия; и, пользуясь живой изгородью и перегородками из камня с незатейливой скульптурой, им действительно удалось добиться весьма искусного расположения дорожек и пестроты пейзажа.

Юноша бродил здесь, печально размышляя о событиях минувшего дня и сравнивая то, что ему удалось узнать от аббата, с тем, что он и сам замечал в поведении Джорджа Дугласа.

«Иначе и быть не могло! – сделал он мучительный, но неизбежный вывод. – Только при его помощи может она, словно привидение, переноситься с места на место и по своему желанию появляться то на острове, то в селении. Иначе и быть не могло, – повторил он снова. – Между нею и Дугласом существуют какие-то таинственные и интимные отношения, совершенно несовместимые с теми благосклонными взорами, какие она порой дарит мне, и в корне пресекающие всякую надежду, которую, как это ей хорошо известно, внушают подобные взоры».

Тем не менее, поскольку любовь не теряет веры даже там, где разум отчаивается, в сознании Роланда все еще теплилась мысль, что, быть может, Кэтрин поддерживает страсть Дугласа лишь в той мере, в какой это соответствует интересам ее госпожи, и что она по своему характеру слишком открыта, прямо-душна и благородна, чтобы внушать надежды, которые сана считает неосуществимыми.

Запутавшись в столь противоречивых размышлениях, паж уселся на дерновую скамью, с которой было видно озеро и та часть замка, где находились покои королевы.

Солнце только что зашло, и майские сумерки как-то внезапно перешли в ясную ночь. На озере прибывала вода, колыхаясь под легчайшим дуновением нежного южного ветерка, вызывавшего едва заметную рябь на ее поверхности. Вдали виднелись очертания острова Сент-Серф, куда некогда стекались благочестивые паломники с посохами и в сандалиях, искавшие благословения жившего здесь святого подвижника; после его смерти остров был заброшен и осквернен, став убежищем ленивых монахов, ныне справедливо изгнанных и уступивших место овцам и коровам протестантского барона.

Когда Роланд смотрел на это темное пятно среди синеватых волн озера, путаница религиозных споров снова возникла в его сознании. Были ли эти люди изгнаны справедливо, как безнравственные трутни, грабившие и одновременно позорившие трудовой улей, или же хищная рука корыстолюбия изгнала из храма не осквернявших его распутников, а благочестивых иноков, верой и правдой служивших святым мощам?

Доводы Хендерсона в этот час размышлений при; обретали для Роланда Грейма удвоенную силу, и их уже не могли опровергнуть те пышные речи, которые аббат Амвросий обращал не к его рассудку, а к его чувствам, и которые более влияли на юношу в житейской сутолоке, чем сейчас, когда его сознание оставалось относительно спокойным. Требовалось известное усилие, чтобы отвлечь мысли от этих запутанных противоречий; лучше всего это удавалось, когда его взор падал на башню, где в окне комнаты Кэтрин Ситон мерцал слабый огонек, по временам затемняемый силуэтом прекрасной обитательницы комнаты, проходившей в этот момент между свечой и окном. Но вскоре свечу унесли или потушили, и этот объект наблюдения исчез из глаз влюбленного юноши. Не знаю, могу ли я признаться в этом, не рискуя навсегда погубить его репутацию в ваших глазах, но только веки нашего героя стали тяжелеть, умозрительные доводы религиозных споров причудливо переплелись в его сознании с тревожными сомнениями по поводу чувств его возлюбленной, усталость после богатого приключениями дня взяла верх над занимавшими его беспокойными мыслями, и Роланд Грейм крепко заснул.