Текст книги "Аббат"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

Глава XXXII

О, горе королям, коль служат им

Рабы, готовые любую прихоть

Понять как беспощадное веленье

Взорвать обитель жизни! Наш кивок

Они за приговор считать готовы.

Шекспир, «Король Иоанн»

Леди Лохливен уединилась в своей комнате, безуспешно пытаясь сосредоточиться на черных письменах библии, которая лежала перед ней в переплете из вышитого бархата, украшенная массивными серебряными пряжками и застежками. Никакие старания не могли отвлечь ее мысли от вчерашнего оскорбительного разговора с королевой, которая так ядовито намекнула ей на грехи ее юности, уже давно заглаженные последующими годами раскаяния.

– Почему, – говорила она, – я прихожу в столь сильное негодование, когда кто-либо другой попрекает меня тем, чего я сама постоянно стыжусь? И как посмела эта женщина, которая сама пользуется или по крайней мере прежде пользовалась плодами моего безумия, которая оттеснила от престола моего сына, как осмелилась она в присутствии моих и ее собственных слуг, швырнуть мне в лицо мой позор? Разве она не в моей власти? Неужели она не боится меня? О коварный искуситель! Я буду изо всех сил бороться против тебя и найду лучшие советы, чем те, которые подсказывает озлобленное сердце!

Она снова принялась за святую книгу, пытаясь сосредоточить мысли на ее содержании, но тут ее потревожил стук в дверь. В ответ на ее приглашение войти в дверях появился дворецкий Драйфсдейл с мрачным и тревожным выражением лица.

– Что случилось, Драйфсдейл, почему ты так странно выглядишь? – спросила дворецкого его госпожа. – Плохие вести о моем сыне или о внуках?

– Нет, сударыня, – ответил Драйфсдейл. – Но вчера ночью вам нанесли жестокое оскорбление, и я опасаюсь, что уже сегодня утром последовало столь же жестокое возмездие. Где сейчас капеллан?

– Что ты хочешь сказать этими туманными намеками и этим неожиданным вопросом? Капеллан, как тебе известно, уехал в Перт на совещание конгрегации.

– Впрочем, это неважно, – ответил дворецкий, – он всего лишь служитель Ваала.

– Драйфсдейл, – сурово сказала леди, – что ты имеешь в виду? Мне всегда говорили, что в Нидерландах ты наслушался анабаптистских проповедников – этих вепрей, разрывающих вертоград, но священника, который достаточно хорош для меня и моего дома, должны уважать все, кто мне служит.

– Мне бы хотелось получить добрый совет у священника, – ответил дворецкий, не обращая внимания на упрек своей госпожи. – Эта моавитянка…

– Говори о ней с должным почтением, – прервала его леди Лохливен. – Она дочь короля.

– Пусть так, – ответил дворецкий, – но теперь она на пути туда, где нет различий между ней и дочерью нищего. Мария Шотландская умирает.

– Умирает, у меня в замке? – воскликнула леди Лохливен, вскакивая в тревоге. – От какой болезни? Или, быть может, от несчастного случая?

– Терпение, миледи, это моя работа.

– Твоя, подлый предатель! Как ты осмелился?..

– Я слышал, как вас оскорбили, миледи… Я слышал, как вы взывали к мести… Я обещал, что вы будете отомщены, и вот я принес вам весть об этом.

– Ты бредишь, Драйфсдейл?

– Нет, я не брежу, – отвечал дворецкий. – То, что мне было написано на роду за миллионы лет до того, как я впервые увидел свет, я обязан выполнить. Боюсь, что сейчас у нее в жилах находится такое зелье, которое быстро иссушит родники ее жизни.

– Презренный негодяй, неужели ты отравил ее?

– А если и так? – ответил Драйфсдейл. – Что же тут особенного? Травят же вредных насекомых – почему же не освободиться таким путем и от своих врагов? В Италии такие вещи делают за один крейцер.

– Прочь с глаз моих, подлый убийца!

– Подумайте лучше о моей преданности, миледи, – ответил дворецкий, – и перед тем как судить меня, оглянитесь вокруг. Линдсей, Рутвен и ваш родич Мортон закололи кинжалами Риччо, но сейчас на их вышитых камзолах не видно крови. Лорд Семпил заколол лорда Сэнкухара – но разве от этого шлем не так гордо красуется на его голове? Разве есть во всей Шотландии хоть один вельможа, который из мести или преследуя политические цели не принимал бы участия в подобных делах? А разве кто-нибудь упрекает их за это? Пусть это не оскорбляет вас – яд и кинжал одинаково приводят к цели, и между нами лишь небольшая разница. Один хранится в стеклянном пузырьке, другой – в кожаных ножнах, один останавливает сердце, другой выпускает кровь. Притом я ведь вам не говорил, что дал что-нибудь этой женщине.

– Так что же ты тут мелешь ерунду, – рассердилась леди Лохливен. – Если хочешь спасти свою шею от веревки, которую ты заслужил, немедленно открой мне всю правду – ты давно уже слывешь опасным человеком.

– О, на службе у своего господина я умею быть холодным и острым, как этот меч. Да будет вам известно, что, когда я в последний раз был на том берегу, я обратился за советом к ученой и искусной женщине по имени Никневен, о которой с некоторых пор идет молва по всей округе. Глупцы ищут у нее любовного зелья, скряги – способа увеличить свое богатство. Одни хотят узнать будущее – пустое дело, все равно его нельзя изменить; другие желают получить объяснение прошлого, что еще глупее, ибо его и вовсе нельзя исправить. Я слушал с презрением их нелепые речи и попросил у старухи средство отомстить смертельному врагу, ибо я становлюсь стар и не могу довериться мечу из Бильбоа. Она дала мне пакетик и сказала: «Раствори это в какой-нибудь жидкости, и твоя месть свершится».

– Негодяй! И ты, подмешав это зелье к пище узницы, обесчестил дом своего хозяина?

– Я восстановил поруганную честь дома моего хозяина, высыпав содержимое пакета в кувшин с настоем цикория. Они редко им пренебрегают, а эта женщина любит его больше всего на свете.

– Сам дьявол надоумил вас обоих, – воскликнула леди Лохливен, – и просившего порошок и ту, что дала его. Прочь, несчастный! Надо спешить туда, может быть мы еще не опоздали.

– Они не впустят нас, сударыня, если мы не применим силу. Я дважды был там, но мне не удалось туда проникнуть.

– Если понадобится, мы выломаем дверь… Пришли сюда поскорей Рэндла… Слушай, Рэндл, здесь произошел несчастный случай. Немедленно отправь лодку в Кинрос: говорят, что управитель Льюк Ландин искусно врачует. Доставь сюда также эту проклятую ведьму Никневен; пусть она поможет нам справиться с ее собственными чарами, а затем я велю ее сжечь на острове Сент-Серф. Скорей, скорей, скажи им, пусть они поставят парус и гребут во всю мочь, если хотят когда-либо увидеть добро от Дугласов.

– На этих условиях матушку Никневен сюда не заманишь, – вмешался Драйфсдейл.

– Тогда поручись за ее безопасность; помни, ты головой ответишь мне, если королева не будет спасена!

– Мне следовало это предвидеть, – мрачно заметил Драйфсдейл. – Я могу утешаться лишь тем, что отомстил не только за вас, но и за себя. Она глумилась и издевалась надо мной, она поощряла своего наглого любезника-пажа, высмеивавшего мою чинную поступь и неторопливую речь. Я знал, что судьба предназначила мне стать орудием мести.

– Иди в западную башню и оставайся там под арестом, пока не выяснится, чем кончится вся эта история. Я знаю твою твердость, ты не станешь искать спасения в бегстве.

– Даже если бы стены той башни были из яичной скорлупы, а озеро покрылось льдом, – сказал Драйфсдейл. – Я достаточно пожил на свете и убедился в том, что человек сам по себе ничто; он всего лишь пена на волнах, которая поднимается, пузырится и бурлит, но не по своей воле, а повинуясь могучей силе судьбы. И все же, миледи, если вам угодно будет принять мой совет, то в своих хлопотах о спасении этой шотландской Иезавели не забывайте о вашей собственной чести и держите все, что произошло, в тайне.

Сказав это, угрюмый фаталист отвернулся от нее и с мрачным видом направился в отведенную ему темницу.

Его госпожа приняла к сведению этот последний намек; в дальнейших разговорах она ограничивалась опасением, что узница съела что-то нехорошее и опасно захворала. Весь замок был в тревоге и смятении. Рэндл отправился на ту сторону озера, чтобы привезти Льюка Ландина с его противоядиями, а также разыскать, если удастся, матушку Никневен, которой леди Лохливен своим честным словом обеспечивала безопасность.

Тем временем сама леди Лохливен вела переговоры у дверей апартаментов королевы и тщетно уговаривала пажа впустить ее.

– Глупый мальчишка! – говорила она. – Твоей собственной жизни и жизни твоей госпожи угрожает опасность. Отвори же, или мы выломаем дверь.

– Я не могу открыть дверь без приказа моей госпожи, – отвечал Роланд. – Ей было очень плохо, но сейчас она уснула. Если вы разбудите ее, применив насилие, ответственность падет на вас и на ваших людей.

– Ни одна женщина никогда не была в таком ужасном положении! – воскликнула леди Лохливен. – По крайней мере следи, безрассудный мальчишка, чтобы никто не прикасался к пище и особенно к кувшину с цикорием.

Затем она поспешила к башне, где Драйфсдейл сам безропотно подверг себя заточению. Она нашла его за чтением и спросила:

– А быстро действует твое адское снадобье?

– Напротив, очень медленно, – ответил Драйфсдейл. – Старая ведьма спросила меня, какое средство я предпочитаю. Я сказал, что предпочитаю месть медленную, но верную. Мщение, сказал я, лучший из земных напитков, и его следует смаковать по капельке, а не глотать с жадностью залпом.

– Против кого, несчастный, замыслил ты столь страшную месть?

– У меня был не один враг, но главный из них – этот наглый паж.

– Да ведь он еще совсем мальчик, проклятый изверг! – воскликнула леди Лохливен. – Чем мог он вызвать к себе такую ненависть?

– Он все больше приобретал ваше расположение, и вы давали ему разные поручения; но это была лишь одна из причин. Он завоевал также симпатию Джорджа Дугласа, и это была вторая причина. Он стал любимцем кальвиниста Хендерсона, который ненавидит меня за то, что я не признаю обособленного духовенства. Моавитянская королева тоже благосклонна к нему, – словом, все ветры благоприятствовали ему, в то время как старый слуга вашего дома утратил всякое значение. Но главное – это то, что с первой же нашей встречи во мне зародилось желание уничтожить его.

– И такое чудовище я держала у себя в доме! – воскликнула леди Лохливен. – Да простит мне бог, что я кормила и одевала тебя!

– Это не зависело от вас, миледи, – ответил дворецкий. – Задолго до того, как был построен этот замок, даже еще до того, как остров, на котором он воздвигнут, поднялся над голубыми водами озера, мне было предначертано свыше быть вашим верным рабом, а вам – моей неблагодарной госпожой. Вспомните, Как еще при матери этой моавитянки я ринулся на одолевавших нас французов и выручил вашего супруга, тогда как те, которые были вскормлены той же грудью, что и он, не отважились прийти ему на помощь. Вспомните, как я бросился в озеро, когда буря унесла лодку вашего внука, доплыл до нее и подтащил ее к берегу. Слуга шотландского барона, миледи, не думает о своей жизни или о жизни других людей, он думает только о своем господине. А что до смерти этой женщины, я бы еще раньше применил свое снадобье, если бы мейстер Джордж не пробовал перед едой все блюда. Разве весть о ее смерти не осчастливит Шотландию? Разве она не отродье кровавых Гизов, столь часто обагрявших свой меч святой кровью избранников божьих? Разве она не дочь проклятого тирана Иакова, которого само небо лишило королевства и унизило в его гордости подобно тому, как ранее оно сразило царя вавилонского?

– Молчи, подлый! – воскликнула леди Лохливен. Тысячи самых разнообразных воспоминаний пронеслись в ее памяти при имени ее венценосного возлюбленного. – Молчи и не тревожь прах усопшего… царственного и несчастного мертвеца. Читай свою библию, и да поможет тебе господь понять ее смысл лучше, чем это удавалось тебе ранее.

Она торопливо удалилась, и когда вышла в другую комнату, слезы хлынули из ее глаз с такой силой, что ей пришлось остановиться и вытереть их платком.

«Этого я не ждала, – подумала она. – Разве можно добыть воду из твердого камня или сок из высохшего дерева? Мои глаза оставались сухими во время отступничества и позора Джорджа Дугласа – надежды нашего дома, сына детища моей любви, и все же сейчас я лью слезы о том, кто так давно покоится в могиле и кому я обязана насмешками со стороны его дочери, опозорившей мое имя. Но это его дочь, и мое сердце, ожесточившееся против нее из-за стольких причин, смягчается, когда взгляд ее очей внезапно оживляет передо мной образ ее отца, хотя столь же часто сходство с ее ненавистной матерью, этой истинной дочерью Гизов, снова укрепляет во мне ненависть. Но она не должна… ни в коем случае не должна умереть в моем доме, став жертвой столь вероломной интриги. Благодарение богу, отрава действует медленно, и, может быть, Марию можно еще спасти. Не вернуться ли мне в мои покои? Но кто мог думать, что этот безжалостный негодяй, которого мы так ценили и который столько раз доказывал свою верность, поставит нас в такое положение? Каким чудом в одной душе могут сочетаться такая преданность и такая порочность?»

Леди Лохливен не знала, до какой степени мрачные и решительные характеры могут быть чувствительны по отношению к самым незначительным обидам и насмешкам, если к тому же эта чувствительность сочетается с эгоизмом и своекорыстием, да еще питается теми нездоровыми, дикими и плохо переваренными идеями, которые этот человек почерпнул в фанатических сектах Германии. Она не знала, насколько доктрина фатализма, которую он так безоговорочно воспринял, притупляет голос совести, представляя любые наши поступки результатом неизбежного предопределения.

В то время как леди Лохливен посещала узника, Роланд передал Кэтрин содержание своего разговора с хозяйкой замка. Сообразительная девушка сразу поняла, чего опасается леди Лохливен, но предубеждение завело ее дальше того, что произошло в действительности.

– Они хотели нас отравить! – воскликнула она в ужасе. – Вот стоит эта роковая жидкость, которую они намеревались пустить в ход. С тех пор как Дуглас не пробует нашу пищу, в нее, вероятно, стали подмешивать яд. Ты, Роланд, должен был попробовать ее и, значит, был обречен умереть вместе с нами. О милая Флеминг, простите, простите меня за те несправедливые слова, которые я вам наговорила в гневе; вашими устами говорило небо, желая спасти наши жизни и особенно жизнь несчастной королевы. Но что же нам тогда делать? Этот старый крокодил из озера сейчас вернется проливать лицемерные слезы над нашими агонизирующими телами. Что же нам делать, Флеминг?

– Пресвятая дева, помоги нам в нашем горе! – ответила та. – Что я могу сказать? Может быть, подать жалобу регенту?

– Дьяволу подать жалобу! – нетерпеливо оборвала ее Кэтрин. – И обвинить его собственную мать у подножия его пылающего трона! Королева еще спит. Мы должны выиграть время. Эта ведьма-отравительница не должна знать, что ее замысел рухнул. У ядовитого паука слишком много способов исправить порванную паутину. Кувшин с настоем цикория… Роланд, будьте же мужчиной, помогите мне – вылейте содержимое этого кувшина в камин или в окно, еду приведите в такой вид, как будто мы ели, как обычно, оставьте немного в чашках и в миске, но не пробуйте ничего, если вам жизнь дорога. Я буду у королевы и, когда она проснется, расскажу ей, как ужасно наше положение. Ее живое воображение и находчивость подскажут, что нам делать дальше. А пока, до новых распоряжений, помните, Роланд, что королева находится сейчас в забытьи и что леди Флеминг больна. Эта роль, – добавила она, понизив голос, – удастся ей лучше других, она избавит ее мозг от бесплодного напряжения. А что касается меня, то я… не так уж больна… вы меня поняли?

– А я? – спросил паж.

– Вы? – ответила Кэтрин. – Вы совершенно здоровы. Кому придет в голову травить щенков и пажей?

– Уместна ли подобная шутка в такое время? – спросил паж.

– Уместна, уместна, – ответила Кэтрин Ситон. – Если королева согласится, то я уже ясно предвижу, как эта неудачная попытка может послужить нам на пользу.

Во время разговора она усердно помогала Роланду. Стол вскоре принял такой вид, какой он имел обычно после завтрака, и дамы тихо удалились в опочивальню королевы.

Когда леди Лохливен вновь постучалась, паж отворил дверь и впустил ее в приемную, извинившись за то, что не сразу выполнил ее распоряжение и сославшись в свое оправдание на то, что королева впала в забытье, едва разговевшись после поста.

– Значит, она ела и пила? – спросила леди Лохливен.

– Конечно, – ответил паж, – как ее величество это обычно делает, если не считать религиозных постов.

– Кувшин, – воскликнула она, торопливо исследуя его содержимое, – он пуст… Леди Мария выпила всю воду?

– Большую часть, сударыня; а после этого я слышал, как леди Кэтрин Ситон в шутку пеняла леди Мэри Флеминг за то, что та якобы выпила больше, чем полагалось на ее долю, так что самой леди Кэтрин досталось совсем немного.

– А они обе хорошо себя чувствуют? – спросила леди Лохливен.

– Леди Флеминг, – ответил паж, – жалуется на усталость и выглядит более вялой, чем обычно; а у леди Кэтрин Ситон голова кружится больше, чем ей бы того хотелось. – Он немного повысил голос, произнося эти слова, для того чтобы предупредить дам о роли, которую каждой из них предстояло играть, и не без желания, пожалуй, довести до ушей Кэтрин мальчишескую шутку, которая скрывалась в его ответе.

– Я войду в опочивальню королевы, – сказала леди Лохливен, – дело не терпит отлагательства.

Однако, когда она приблизилась к дверям опочивальни, оттуда донесся голос Кэтрин Ситон:

– Никто не должен входить сюда! Королева спит.

– Я не спрашиваю у вас разрешения, моя милая, – ответила леди Лохливен. – Насколько мне известно, здесь нет внутренних засовов, и я войду, не считаясь с вашими запретами.

– Здесь действительно нет внутренних засовов, – ответила Кэтрин, – но есть скобы, в которые прежде вставлялись засовы. Сейчас я вложила в них свою руку, подобно одной из женщин вашего рода, когда она, не в пример нынешним Дугласам, таким образом защитила опочивальню своей повелительницы от убийц. Попробуйте применить силу, и вы увидите, что дочь Ситонов готова соперничать в мужестве с женщиной из рода Дугласов.

– Я не отважусь на такую попытку, – ответила леди Лохливен. – Странно, что эта государыня, при всей справедливости возводимых на нее обвинений, сохраняет такую власть над поступками своих приверженцев! Послушайте, мисс, я даю вам слово чести, что я пришла сюда ради спасения королевы и ради ее блага. Разбудите ее, если вы действительно ее любите, и попросите у нее разрешения впустить меня. А пока я подожду в гостиной.

– Уж не собираетесь ли вы разбудить королеву? – спросила леди Флеминг.

– Но ведь у нас нет иного выхода, – трезво ответила девушка. – Не станете же вы дожидаться, когда леди Лохливен сама предстанет в роли ее камерфрейлины. Терпения у нее хватит ненадолго, а королеву необходимо ещё подготовить к встрече с ней.

– Но приступ болезни может повториться у королевы, если вы ее разбудите.

– Не дай бог! – промолвила Кэтрин. – Впрочем, если он и повторится, можно приписать это действию отравы. Я, однако, надеюсь на лучший исход и думаю, что когда королева проснется, она сама сумеет определить, как необходимо действовать в нашем критическом положении. А вы, дорогая Флеминг, тем временем примите самый измученный и утомленный вид, какой только позволяет вам вся живость вашей натуры.

Кэтрин опустилась на колени у изголовья королевы и, не переставая целовать ее руки, разбудила спящую, не встревожив ее. Мария Стюарт, казалось, была удивлена, что лежит в постели совершенно одетая, но затем приподнялась и села. Она выглядела настолько пришедшей в себя и была так спокойна, что Кэтрин Ситон сочла возможным, без всяких предварительных вступлений, сообщить королеве о том затруднительном положении, в которое они попали. Мария Стюарт побледнела и несколько раз перекрестилась, узнав об опасности, которая ей угрожала. Но у нее, как у гомеровского Одиссея, «Проходит сон, и разом

Готов к работе деятельный разум».

Она тут же поняла всю сложность возникшей ситуации, со всеми ее опасностями и преимуществами.

– Лучше не придумаешь, – решила она после краткого разговора с Кэтрин, прижав ее к груди и поцеловав в лоб, – самое правильное для нас – последовать тому плану, который так удачно создали твой живой ум и смелое воображение. Открой дверь и впусти леди Лохливен – она встретит во мне достойную соперницу, правда не в вероломстве, а в хитрости. Моя милая Флеминг, задерни-ка плотней штору и ложись по ту сторону; ты лучше умеешь быть вялой больной, чем подвижной актрисой. Постарайся дышать потяжелее и, если хочешь, испускай слабые стоны. Этого будет достаточно. Но тише, они идут, Ну, да вдохновит меня твой дух, Екатерина Медичи, ибо холодный северный ум недостаточно изощрен для подобного представления.

Стараясь ступать как можно тише, леди Лохливен вошла в сопровождении Кэтрин Ситон в затемненную спальню и подошла к постели, где Мария Стюарт, бледная и изнуренная после бессонной ночи и утренних волнений, лежала вытянувшись во весь рост, как бы подтверждая своей неподвижностью худшие опасения хозяйки.

– Ах! Да простит бог наши грехи! – воскликнула леди Лохливен, забыв свою гордость и бросившись на колени у ее изголовья. – Увы, это правда: ее действительно убили!

– Кто это в опочивальне? – спросила Мария Стюарт, как бы просыпаясь от глубокого сна. – Ситон, Флеминг, где вы? Я слышу чужой голос. Кто сегодня дежурит? Позовите Курсель!

– О боже! Ее душа в Холируде, тогда как тело ее в Лохливене. Простите, государыня, – продолжала леди Лохливен, – что я потревожила вас; это я, Маргарэт Эрскин из рода Маров, в замужестве – леди Дуглас из Лохливена.

– О, наша благородная хозяйка, – ответила королева, – которая так заботится о нашем жилище и пропитании. Мы слишком долго утруждали вас, любезная леди Лохливен, но сейчас ваши гостеприимные заботы о нас почти на исходе.

– Ее слова словно острый нож вонзаются в мое сердце, – прошептала леди Лохливен. – С болью в душе я прошу вашу светлость сообщить мне, что вас мучит, чтобы помочь вам, если еще есть возможность.

– О моей болезни, – ответила королева, – не стоит и говорить, ей уже не нужно вмешательство врача. Я чувствую тяжесть во всем теле, холод подступает к моему сердцу. Ведь у узника тело и сердце редко бывают свободны от таких ощущений. Свежий воздух и свобода, по-моему, очень скоро оживили бы меня. Но Собрание Сословий определило иначе, и одна лишь смерть раскроет дверь моей тюрьмы.

– О государыня! – воскликнула леди Лохливен. – Если бы свобода действительно могла принести вам полное исцеление, я не побоялась бы навлечь на себя гнев регента, моего сына сэра Уильяма и всех моих друзей, только бы вам не пришлось встретить смерть в моем замке.

– Ах, миледи, – сказала вдруг леди Флеминг, выбрав, по ее мнению, весьма удачный момент, чтобы доказать, насколько необоснованны суждения о недостаточной изворотливости ее ума, – испытайте, как подействует на нас свобода! Мне, например, при моем больном сердце, было бы, вероятно, очень полезно побродить по лугам.

Леди Лохливен встала, отошла от постели королевы и метнула проницательный взгляд на старшую фрейлину, нуждающуюся в лечении.

– Вы так серьезно больны, леди Флеминг?

– Я очень серьезно больна, миледи, – ответила придворная дама, – в особенности после нынешнего завтрака.

– О помогите! Помогите! – вскрикнула внезапно Кэтрин, стремясь помешать разговору, который грозил расстроить весь ее план. – Помогите! Умоляю вас! Королева близка к смерти. Спасите ее, леди Лохливен, если у вас доброе сердце!

Леди Лохливен бросилась поддержать голову королевы, которая, устремив на нее глаза, сказала с видом крайнего утомления:

– Благодарю вас, милая леди Лохливен; если не считать некоторых происшествий из недавнего прошлого, я никогда не обманывалась на ваш счет и нисколько не сомневалась в вашей привязанности к нашему дому. Вы успели, как я слышала, доказать ее еще до моего рождения.

Леди Лохливен, которая было снова опустилась на колени у изголовья больной, быстро вскочила и, в страшном волнении пройдя через всю комнату, поспешно подняла решетку на окне, как бы желая вдохнуть побольше воздуха.

«Да простит мне пресвятая дева, – заметила про себя Кэтрин, – как глубоко сидит в нас, женщинах, это пристрастие к колкостям, если даже королева, при всей ее рассудительности, готова скорее шею себе свернуть, чем держать в узде свое остроумие». Затем она отважилась подойти к своей госпоже и, взяв ее руку, прошептала:

– Ради бога, сдерживайтесь, государыня!

– Ты слишком много позволяешь себе, девочка! – сказала королева, но тут же добавила шепотом: – Прости меня, Кэтрин, но когда руки этой старой отравительницы дотронулись до моей головы и шеи, я почувствовала такое отвращение и ненависть, что должна была или сказать ей что-нибудь резкое, или умереть. В дальнейшем я буду лучше вести себя; только не позволяй ей прикасаться ко мне.

«Ну, слава богу, – сказала про себя леди Лохливен, отворачиваясь от окна, – лодка идет с самой большой скоростью, какую только могут развить парус и весла. На ней везут врача и женщину. Судя по наружности, это именно та самая, которая мне нужна. Поскорее бы эта Мария выбралась наконец из моего замка, не запятнав нашей чести, и поселилась на вершине самой дикой норвежской горы! Или уж лучше бы мне самой попасть туда, раньше чем я взяла на себя эту обузу!»

В то время как она, стоя у окна, выражала таким образом свои заветные желания, Роланд Грейм из другого окна следил за лодкой, бороздившей воды озера, которые расступались перед ней, образуя рябь и пену. Он тоже увидел, что на корме сидел врач-управитель, завернувшись в свой черный бархатный плащ, и что Мэгделин Грейм, все еще играя роль матушки Никневен, стояла на носу лодки, скрестив на груди руки и устремив свой взгляд в сторону замка; даже на таком расстоянии видно было, что она горит нетерпением поскорей добраться до пристани. Наконец они прибыли к месту назначения, и, в то время как мнимая колдунья осталась внизу, врача ввели в покои королевы, куда он вошел, сохранив всю свою профессиональную важность. Кэтрин тем временем отошла от постели Марии и, улучив минуту, шепнула Роланду:

– Судя по поношенному бархатному плащу и внушительной бороде этого осла, его нетрудно будет взнуздать. Но ваша бабка, Роланд… Ее рвение может нас погубить, если вы не подадите ей знак, чтобы она не выдала себя.

Роланд, не говоря ни слова, выскользнул в гостиную и, перейдя ее, благополучно добрался до приемной, но когда он попытался пройти дальше, окрики двух вооруженных карабинами людей: «Назад! Назад!», прозвучавшие как эхо, убедили его, что предусмотрительная леди Лохливен, даже в разгар тревоги, не позабыла принять все меры предосторожности и расставить часовых для охраны своих пленников. Поэтому ему пришлось вернуться в гостиную, или аудиенц-залу, где он застал хозяйку замка, державшую совет со своим искусным врачом.

– Только, пожалуйста, без пышных фраз и шарлатанского важничанья, сэр Ландин, – так обратилась она к этому ученому мужу. – Скажи мне сразу, если только ты можешь это сказать, действительно ли эта леди приняла что-нибудь не слишком полезное?

– Видите ли, моя добрая леди, моя высокочтимая госпожа, которой я равно обязан служить и как медик и как управитель, нужно подойти к этому делу разумно. Если моя прославленная пациентка станет отвечать на вопросы только вздохами и стонами, если эта другая почтенная леди будет только зевать мне в лицо, когда я расспрашиваю ее, чтобы поставить диагноз, и если, наконец, эта третья молодая девица, которая, нельзя не сознаться, выглядит весьма миловидно…

– Что вы мне толкуете о миловидности и о девицах? – возмутилась леди Лохливен. – Я вас спрашиваю, здоровы ли они? Короче говоря, отравились они или нет?

– Отравы бывают разные, миледи, – ответил ученый врач. – Бывают животные яды, вроде lepus marinusnote 68Note68
  Морского зайца (лат.).


[Закрыть], упоминаемого у Диоскорида и Галена, бывают минеральные и полуминеральные яды, например состав из отогнанного королька сурьмы, купороса и солей мышьяка, или яды из трав и зелени, вроде aqua cymbalariaenote 69Note69
  Настоя пуполистника (лат.),


[Закрыть], опиума, аконита, кантаридов и тому подобных Ееществ; существуют также…

– Да провались ты в преисподнюю, ученый осел! – рассердилась леди Лохливен. – И я тоже хороша, вожусь тут с этим чурбаном, как будто от него можно ждать дельного ответа.

– Если только ваша милость соизволит немного потерпеть… мне бы только узнать, какую пищу приняли больные, или взглянуть на остатки их последней еды… Ибо по внешним и внутренним симптомам мне не удалось установить ничего определенного; как говорит Гален во второй книге своих de Antidotis…note 70Note70
  О противоядиях (лат.).


[Закрыть]

– Убирайся прочь, дурак! – крикнула леди Лохливен. – Приведите сюда эту старую ведьму! И либо она признается, что за яд дала она этому мерзавцу Драйфсдейлу, либо щипцы и тиски палача вырвут у нее пальцы из суставов вместе с признанием.

– У науки нет более страшного врага, чем невежество, – произнес обиженный доктор и отступил в угол в ожидании дальнейшего. Правда, из осторожности он высказал свое замечание по-латыни.

Через несколько минут в покои королевы вошла Мэгделин Грейм в том же одеянии, в котором она была на сельском празднике, но шарф был откинут назад, и видно было, что старуха решила отказаться от какой-либо маскировки. Ее сопровождали два стража, которых она, вероятно, даже не замечала, но которые тем не менее выглядели робко и смущенно, видимо подавленные верой в сверхъестественное могущество матушки Никневен и тем, как она уверенно и бесстрашно держалась.

Мэгделин Грейм стойко выдержала полный глубокого презрения взгляд леди Лохливен, которая, казалось, едва выносила ее присутствие.

– Подлая женщина! – воскликнула леди Лохливен, почувствовав, что ее величественная суровость не смутила старуху. – Что за порошок получил от тебя слуга этого дома Джаспер Драйфсдейл для какого-то медленного и тайного мщения? Сейчас же раскрой нам свойства и состав этого яда, или, клянусь честью Дугласов, я предам тебя костру еще до захода солнца.

– Увы! – ответила Мэгделин Грейм. – С каких это пор Дугласы или слуги Дугласов стали так беспомощны, что им приходится искать орудия мести у бедной и одинокой женщины? Башни, в которых чахли и сходили в могилу ваши узники, ведь стоят прочно на своих фундаментах, процветающие в них преступления еще не взорвали их сводов, ваши слуги все еще владеют арбалетами, пистолетами и кинжалами, – зачем же вам искать порошка или зелья для ваших мстительных замыслов?