Текст книги "Амалия под ударом"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Мы, разумеется, выступаем за отмену несправедливых войн, – пылко говорил нигилист. – Довольно лить кровь народа, защищая интересы деспотизма. Взять хотя бы недавнюю турецкую кампанию…

– Нет-нет-нет, – встрепенулась Амалия. – Как же можно без войны? Без войны никак нельзя, Леонтий Николаевич!

– Но… но почему? – изумился Стасов, не ожидавший такого заявления.

Амалия выпятила нижнюю губу и стала накручивать прядь волос на палец. Вид у нее при этом был донельзя бестолковый.

– Потому что без войны, – торжественно изрекла она, – переведутся все военные. А у них такие хорошие фигуры! Так что я за войну. Обеими руками!

Орест, не сдержавшись, фыркнул. Муся сердито толкнула его локтем, чтобы он замолчал. Амалия меж тем оставила прядь в покое и стала наигрывать полонез Шопена.

– Простите меня, но это чисто женская логика, – сказал нигилист, слегка опомнившись от шока, в который его ввергли слова Амалии.

– О! А разве не вы всего пять минут назад говорили мне, что женщина имеет такое же право высказывать свое мнение, как и мужчина? – парировала Амалия.

– Разумеется, – подтвердил нигилист, с готовностью переключаясь на другую тему. – Равенство женщины и мужчины – всего лишь вопрос времени. Но…

– Какого именно времени? – полюбопытствовала Амалия.

– Простите?

– Я имею в виду, когда именно его ожидать?

– Ах, так вот вы о чем! При нынешнем состоянии прогресса, я полагаю, не раньше, чем через шестьдесят лет.

Полонез споткнулся, отчаянно зафальшивил и наконец с позором захлебнулся.

– Благодарю покорно, – надула губки Амалия, кое-как нащупав нить ускользающей мелодии. – Когда ваше равенство полов наконец наступит, я буду уже глубокой старухой, а старость пола не имеет.

– Амалия Константиновна, вы меня поражаете, – после паузы промолвил Стасов. – Вы, такая временами здравомыслящая девушка, такая… такая… Неужели вам совсем не хочется быть свободной?

– От чего? – осведомилась его собеседница.

– От условностей лицемерного света, от предрассудков, которые вас сковывают и не дают вам вздохнуть! Как это, должно быть, тяжело – с вашей высокой душой…

«Ага, раз заговорили о душе, значит, подбираются к телу, как говорит маман, – подумала Амалия. – Когда же ты уйдешь, наконец, и оставишь меня в покое?»

– Сначала он рассказывал о том, как ужасно живется беднякам, – шептала Муся за дверью, едва сдерживая смех. – А она ему отвечала, что бедные до ужаса бедны, покрыты насекомыми и от них дурно пахнет. Потом Леонтий завел речь о конституции, а Амалия возмутилась, что с ней никто никогда не говорил о таких гадостях, и она не допустит, чтобы ее оскорбляли. Оказывается, она перепутала это слово с другим, но все равно Леонтий был очень обескуражен. – Дмитрий прыснул. – Потом он пытался что-то такое растолковать ей про социализм, но она сказала, что Понсон дю Террайль куда интереснее. А потом…

Попугайчик в клетке протестующе пискнул. Нигилист, покраснев, вскочил с места. Амалия только что заявила ему, что она однажды видела в Петербурге царя, и он ей очень понравился. Некоторые, конечно, говорят, что самодержавие никуда не годится, но если государь так интересен внешне…

– Прощайте, сударыня! – душераздирающим голосом вскричал Стасов. – Теперь я вижу, как я в вас ошибался. Я полагал, что вы… что я… – От избытка чувств он не смог договорить и выбежал в дверь, даже не заметив стоявших по сторонам ее Мусю и троих ее друзей.

Амалия, улыбаясь до ушей, сыграла на рояле какой-то бравурный туш. Муся влетела в комнату, хлопая в ладоши и хохоча во все горло.

– Амели! Это было… это… Ничего подобного… я в жизни… никогда не видела! – Она повалилась на диван. На глазах у нее даже выступили слезы от смеха.

– Наконец-то я от него отделалась, – сказала Амалия, поднимаясь из-за рояля. – Как он мне надоел, вы себе представить не можете! Идемте же пить чай!

* * *

После Стасова, ударившегося в нигилизм, к Амалии приглядывались еще двое: престарелый Дубовицкий, дважды вдовец, скучавший в одиночестве, и сын купца Храпова, которого представила Амалии ее тетка. Обычно девушки заняты тем, что ловят женихов, Амалия же была озабочена тем, как бы их отвадить с наименьшими потерями для себя самой. О нет, она не давала резких отказов и не прекращала знакомство! Просто она отлично усвоила, что у каждого есть слабое место, именуемое самолюбием, и что если беспрерывно бить по нему, то рано или поздно человек сдастся и отступит. Старый Дубовицкий подарил Амалии великолепную английскую лошадь; она сердечно поблагодарила его за подарок, воскликнув под конец:

– Ах! Вы так великодушны! Я буду почитать вас, как родного отца.

С купцом Храповым дело обстояло еще проще: стоило Амалии пару раз намекнуть, что она жутко расточительна и мечтает жить в собственном доме за пятьдесят тысяч рублей, как купец схватил в охапку своего сына и поторопился исчезнуть. Рассерженная Лариса Сергеевна, раскусившая уловки Амалии, попыталась образумить племянницу, заявив, что в ее положении не выбирают, но та только плечами пожала. Она по-прежнему много выходила в свет, танцевала на балах до самозабвения и веселилась, как могла, пикируясь с Полонским и флиртуя с молодыми людьми, не докучавшими ей предложениями руки и сердца. При этом она не забывала по-сестрински заботиться о Зимородкове, к которому чувствовала искреннюю симпатию. Она привела Сашу к Мусе Орловой, объяснив, что это ее друг детства.

Вслед за Сашей в особняке как-то незаметно появился и его приятель Емеля Верещагин. Хотя молодой журналист не мог похвастаться ни родовитостью, ни богатством, он принадлежал к тем людям, у которых везде находятся знакомые и которые ухитряются пролезть в любую щелку. Несомненно, он был изворотлив; несомненно, он вовсе не был глуп – хотя это, однако же, не означает, что он был особенно умен. Многим он казался легкомысленным и беззаботным, и мало кто догадывался о том, сколько желчи и яда скрывается в его душе. Плебей по крови и духу, он презирал аристократов, но Амалия подозревала, что сам он отдал бы полжизни, чтобы только оказаться на их месте. По правде говоря, она не слишком его жаловала, зато Мусе журналист сразу же пришелся по душе. Он смешил ее, показывал ей карточные фокусы и вскоре сделался в доме своим человеком. Но Амалия не могла отделаться от ощущения, что его веселость – только маска, скрывающая человека циничного, хитрого, пронырливого и положившего себе во что бы то ни стало пробраться на самый верх. Верещагин заискивал перед старшим Орловым, сочувственно выслушивал рассказы Мити Озерова о его литературных неудачах и пару раз помогал вытаскивать Гришу Гордеева из кабаков, в которых тот имел привычку засиживаться. Единственным, кто устоял перед обаянием журналиста, оказался граф Полонский. В сущности, ожидать чего-то иного от этого узколобого, высокомерного сноба было немыслимо. Амалия, с которой у графа были натянутые отношения, защищалась от него, избрав его постоянной мишенью для шуток и поддразниваний. Емеля не отставал от нее, но если выпады девушки были лишь колки и ироничны, то журналист нередко скатывался до откровенной грубости, особенно за глаза, когда Евгения не было рядом.

– Что он о себе возомнил, этот граф! Да и полно, граф ли он вообще? С такой матерью, как у него, его отцом вполне мог оказаться любой смазливый лакей. Ах, простите, Амалия Константиновна… Виноват, виноват!

Амалия поглядела за окно. Май катится к концу, скоро вылиняет и осыплется сирень, полетит тополиный пух и наступит лето. Махнуть, что ли, на все рукой и поехать вместе с Мусей в Ясенево, имение Орловых, куда приглашает ее подруга? Говорят, там соберется недурная компания… Но тут за дверями послышались тяжелые хлюпающие шаги, и в комнату, оставляя следы на восточном ковре, ввалился мокрый и растерзанный Гриша Гордеев. За ним бежал лакей с воплями:

– Григорий Романович! Куда же вы? Как можно!

– Что с вами, Гриша? – удивилась Амалия. Насколько она видела, в небе не было ни облачка, и солнце светило вовсю.

Гриша тяжело вздохнул и отбросил со лба назад мокрые волосы.

– Я в реке искупался, Амалия Константиновна, – просто сообщил он.

– Но зачем, Гриша? – спросила Амалия, подняв тонкие брови.

Вместо ответа Гриша залез в карман и извлек оттуда пищащий белый комочек шерсти с несчастными голубыми глазами.

– Вот… Котенка спасал.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что Гордеев заметил в воде барахтающегося котенка и, не раздумывая, бросился в реку. Котенка он спас, но все равно вышел скандал, потому что Гришу приняли за самоубийцу – городовой засвистел, что твой соловей-разбойник, Гордеева пытались арестовать, когда он выбрался из воды, и так далее. Однако все разъяснилось, и он счастлив, что его оставили в покое. При этих словах спаситель громко чихнул. Амалия глядела на него во все глаза. У нее в голове не укладывалось, что этот глуповатый, неповоротливый, толстый юноша оказался способен на такой поступок.

– Вот что, Гриша, – рассудительно заговорила она. – Вам надо переодеться, не то вы простынете. Федор! Выдайте господину Гордееву что-нибудь из вещей Ивана Петровича. – Это был отец Муси. – И… и принесите нам молока для котенка, а то он, верно, голоден.

– Что, что, что такое? – затараторила Муся, влетая в комнату. – Боже! Гриша! Что с вами? Пожарные приняли вас за огонь в Большом театре? – Тут она заметила котенка и тотчас же забыла обо всем на свете. – Какая прелесть! Какой хорошенький! Откуда он, Гришенька?

Амалия в нескольких словах объяснила ей происшедшее.

– Гриша! – воскликнула Муся, прижимая к себе котенка. – Да вы герой! Немедленно приводите себя в порядок и возвращайтесь к нам.

– Пожалуй, я напишу об этом герое заметку, – подал голос Верещагин. – «Рискуя жизнью, смельчак спас котенка».

– Только попробуй! – просипел Гриша, идя к двери. И прежде чем Федор увел его, успел показать журналисту кулак.

Котенок дрожал всем телом. Муся обтерла его платочком, чинно села рядом с Амалией и посадила зверька на столик. Улыбающаяся горничная внесла блюдечко с молоком.

– Просто поразительное существо этот Гриша, правда? – спросила Муся. – Никогда не знаешь, чего от него ожидать!

– Это было очень благородно с его стороны – спасти котенка, – искренне сказала Амалия.

– Держу пари, – заметил Верещагин, – он был пьян.

– А вы злюка, Эмиль! – укоризненно заметила ему Муся, надув губки. – Нехорошо быть таким… гадким!

Котенок понюхал молоко и начал лакать его маленьким розовым язычком.

– Как мы его назовем? – деловито спросила Муся у Амалии. – Он такой милый!

– Назовите его Мышонком, – предложил журналист, забавляясь от души.

– Ну уж нет, – вмешалась Амалия. – Мы назовем его Снежком!

– А ведь правда! – восхитилась Муся. – Он белый, как снежок! Какая ты умница, Амели! Мне бы нипочем до такого не додуматься.

По взгляду Верещагина Амалия догадалась, что он собирался сказать что-нибудь едкое, но тут горничная доложила о приходе князя Рокотова, графа Полонского и Мити Озерова.

– А вот и наши три грации, – ввернул журналист.

Муся, не удержавшись, фыркнула.

– Похоже, сегодня вы обижены на весь свет, – вполголоса заметила Амалия Емельяну, когда Муся поднялась с дивана здороваться с друзьями. – Что с вами?

Верещагин бросил на нее косой взгляд и улыбнулся бледной, вымученной улыбкой.

– Со мной, Амалия Константиновна? Уверяю вас, дело вовсе не во мне.

– А в ком же? – настойчиво спросила девушка.

– Это все императрица Мария, – поморщившись, признался журналист. – Как вы, наверное, слышали, она умирает.

– И?

– Я рассчитывал, что мне дадут написать о ней хорошую большую статью. В конце концов, я не первый год работаю в газете… Но статью напишет Петр Борман, племянник редактора, а я, как обычно, буду писать о благотворительных базарах. – Верещагина аж передернуло от отвращения. – Ненавижу благотворительные базары! Хуже их только объявления о пропавших животных, можете мне поверить.

Он умолк и перевел взгляд на Мусю, которая о чем-то препиралась с графом.

– Да, да, да! – с азартом возражала она. – И не спорьте, Эжен! Мы все туда поедем: и я, и вы, и Гриша, и Амалия.

– Амалия Константиновна тоже едет в деревню? – осведомился Митя Озеров, поправляя очки.

– Конечно! – с жаром подтвердила Муся. – И кузен Орест тоже будет. Правда, кузен?

Но молодой человек только покачал головой:

– Мне очень жаль, Мари, но ничего не выйдет.

– Так я и знала: служба! – сердито воскликнула Муся. – Смотры, парады и… чем еще вы там занимаетесь? – Она вскинула головку. – Ну и ладно! Не хотите ехать в Ясенево – воля ваша. Эмиль!

– Да, мадемуазель?

– Вы навестите меня в моей тверской глуши? А то никто ко мне не хочет ехать, все меня бросили…

Поднялся нестройный хор возражений.

– Я всегда готов повергнуть себя к стопам вашей несравненной милости, – заявил журналист.

– Вот, господа, человек, который умеет быть галантным! – пылко вскричала Муся, указывая на него. – А вы, Митенька?

– Конечно, – пробормотал литератор, – я буду очень рад…

– Вот и прекрасно, – одобрила Муся. – Кто еще? Ах да, Амели, твой верный рыцарь! Его здесь нет, но, может, он согласится приехать? А то летом в имении без друзей совсем скучно.

– О ком это она? – подозрительно спросил Озеров у графа.

– По-моему, – задумчиво сказал Полонский, – Муся имеет в виду того неотесанного месье, который служит в полицейском департаменте, Зябликов или как там его…

– А что тут плохого? – вмешался Орест, блестя глазами. – Если у Эжена, не приведи бог, что-нибудь утащат, даже следователь будет под рукой.

– Это должно быть смешно, да? – холодно осведомился Полонский.

Но ответить ему Орест не успел, потому что внезапно распахнулась дверь, и на пороге показалась нелепая фигура в длинном сюртуке и слишком тесных панталонах. Вещи сухощавого Ивана Петровича Орлова явно не пришлись Гордееву впору.

– Ой, Гриша! – вскрикнула Муся. И вслед за этим залилась совершенно неприличным звонким смехом.

– Не вижу ничего забавного, – протестовал Гриша, розовея.

Но друзья уже окружили его, наперебой требуя рассказать, в какую историю он угодил на сей раз. Пришлось Гордееву удовлетворить их любопытство.

– Грегуар обожает животных, – сказал Орест, выслушав эпопею о спасении котенка, который мирно пристроился на коленях Амалии. – Причем всех без разбору: кошек, собак, птиц… Даже змей!

– А что плохого в змеях, – проворчал Гриша. – Однажды у меня был настоящий питон, так это было такое умное животное – ого! Как титулярный советник, не меньше.

Его последние слова вызвали новый взрыв хохота.

– Полно вам ребячиться, господа, – вмешался серьезный Митя Озеров. – Лично я хотел бы знать, если мы окончательно определились с отъездом, какого числа мы отправимся в Ясенево?

– Пожалуй, я успею собраться к послезавтрашнему дню, – ответила Муся.

– Нет, так скоро я не могу, – внезапно сказала Амалия. – Я хочу остаться на открытие памятника Пушкину.

– Ах да, – вскрикнула Муся, – конечно! И я тоже хочу там побывать! Значит, отправимся в Ясенево после открытия.

– Говорят, памятник не слишком хорош, – заметил Полонский. И все с увлечением стали обсуждать, действительно ли первый памятник поэту не оправдал ожиданий или это обычное в таких случаях злопыхательство – ведь гораздо проще порицать, ничего не сотворив, чем сделать хоть что-нибудь.

– Из императорской фамилии никого не будет на открытии? – спросил Евгений у Рокотова.

Князь отрицательно покачал головой.

– Если и будут, мне об этом ничего не известно.

– Я слышал, что ожидаются одни литераторы, – подал голос Верещагин. – Будут произноситься речи и всякое такое.

– А граф Толстой будет? – спросила Амалия. – Хотелось бы его увидеть.

– Я так и думал, что вы его почитательница, – заметил Полонский. – Наверняка вы восхищаетесь Анной Карениной.

– Только как произведением искусства, – сдержанно ответила Амалия. Ей стоило большого труда сделать вид, что она не поняла намека собеседника.

– Толстой – это, конечно, интересно, – жалобно сказал Гриша. – Но… очень уж скучно.

Все рассмеялись. Амалия заставила себя улыбнуться, но про себя уже решила, что ни в какое Ясенево она не поедет. К чему? Чтобы выслушивать от графа сомнительные комплименты вроде того, который он только что ей преподнес? Или чтобы разговаривать с Митенькой Озеровым о хороших книгах, которые он читает, и плохих, которые он пишет?

«Бедный, наивный обожатель! Он из породы тех людей, которым проще всю жизнь провздыхать, чем один-единственный раз принять определенное решение. Впрочем, не будем себя обманывать. Даже если бы он сделал мне предложение, я бы все равно ему отказала. Он славный, добрый, честный, но быть женой плохого писателя – не то удовольствие, которое я могу себе позволить. Так ради чего мне ехать в тверскую глушь? Le jeu ne vaut pas la chandelle».^[26]

Внезапно ей все опостылело. Она поглядела на часы, громко «вспомнила», что дома ее заждались, сняла котенка с колен и поднялась.

– Вы уже уходите, Амалия Константиновна? – спросил Орест.

– Я обещала помочь тетушке, – сказала девушка. – До свиданья, господа.

Она кивнула всем на прощанье, расцеловала Мусю и скользнула к двери. Снежок жалобно мяукнул ей вслед.

Выйдя из дома, Амалия подумала, не взять ли ей экипаж, и решила, что не стоит. День был чудесный, и она решила прогуляться.

«Чем-то все это непременно закончится, но чем? Нелепым замужеством? Или… или чем? Не может же вечно так продолжаться: Муся, ее друзья, беззаботная жизнь, балы, доброта тетки… Сделать удачную партию, как они говорят? Но те, кому я нравлюсь, мне безразличны, а те, кто нравится мне, недосягаемы… Тупик».

– Амалия Константиновна!

Вот, пожалуйста, легок на помине. И почему ей всегда так не везет? Амалия обернулась и оказалась лицом к лицу с графом Полонским. Элегантный блондин, очевидно, спешил, чтобы поспеть за ней, и теперь выглядел немного растерянным.

«Уж лучше бы это был Гриша с его питоном… По крайней мере, в Гордееве есть хоть что-то человеческое».

– Вы… вы так быстро ушли, Амалия Константиновна…

– Да, я очень тороплюсь, – холодно сказала Амалия, отворачиваясь. – До свидания, Евгений Петрович.

И она быстро двинулась прочь по тротуару, но граф не отставал от нее.

– Амалия Константиновна… Я хотел бы попросить прощения.

– За что? – еще холоднее спросила девушка.

– За… – он смутился, – за неосторожные слова, которые у меня вырвались.

Амалия прекрасно помнила, что это были за слова, но как раз их она прощать не собиралась.

– Не понимаю, о чем вы, – проговорила она равнодушно, глядя мимо графа. – Извините, мне надо идти.

И она быстро ступила на проезжую часть, чтобы отвязаться от неприятного преследователя.

То, что произошло в последующие несколько секунд, осталось у нее в памяти каким-то сгустком криков, конского ржания и – нет, не страха, а глубокого, ни на что не похожего изумления. Лошади, запряженные в ехавший по дороге легкий экипаж, неожиданно понесли и едва не растоптали Амалию, которая оказалась как раз у них на пути. Если бы не сверхъестественная ловкость графа, который сумел оттащить Амалию назад, ей бы пришлось очень и очень туго.

От толчка девушка упала на камни мостовой, но главное – она была цела и невредима. Кучер, крича какие-то невнятные слова, что есть силы натягивал вожжи. Хрипя и роняя пену, лошади остановились.

– Амалия Константиновна! Вы… С вами все в порядке?

Евгений помог ей подняться на ноги. Шляпка погибла безвозвратно, но больше ничего страшного не произошло. Обернувшись, граф заметил невдалеке злосчастный экипаж.

– Подождите меня, – промолвил он сквозь зубы, – я сейчас.

И широкими шагами направился к кучеру. К месту происшествия уже спешил городовой с шашкой на боку.

– Не ушиблись, барышня? Ну, значит, ваше счастье!

И, поправив фуражку и напустив на лицо суровое выражение, городовой подошел к виновнику происшествия. Разъяренный Полонский уже стащил бородатого, широкоплечего мужика с козел и, судя по всему, готовился произвести над ним короткую расправу.

– Ваше благородие! – частил до смерти испуганный кучер. – Не виноват, не виноват, вот как есть не виноват! Святая Богородица, истинный крест! И кто ж их знает, что эти бусурманы понесли…

Не слушая его, Евгений замахнулся.

– Виноват, сударь, – вмешался городовой, – но теперь это уже наше дело.

– Истинный крест! – бормотал испуганный кучер, зажмурившись. – Вот как перед богом… Не виноват, право слово, не виноват!

– Отпустите его, Евгений Петрович, – робко вмешалась Амалия.

Полонский нехотя разжал кулак и отпустил мужика.

– Ты что это творишь, а? – сурово спросил городовой у кучера. – Средь бела дня людей давишь!

– Я, я ничего, – бормотал мужик, – я не виноват, это лошади… Что-то им померещилось, вот они и понесли…

– «Лошади, лошади»! – передразнил его городовой. – Так на то тебя и поставили, чтобы ты за лошадьми смотрел! Придется тебе, братец, отвечать – за лошадей-то.

Мужик сдавленно взвизгнул и бросился в ноги Амалии.

– Сударыня, барыня… барышня… Не погубите! Шестеро деток, все как есть, им же без отца только пропадать! Не виноват, как есть не виноват…

Амалии стало стыдно. Она отвела глаза.

– Я… Мне кажется, он не виноват, – сказала она городовому. – В жизни ведь всякое бывает… Не надо его в тюрьму.

– Как скажете, барышня, – с подчеркнутым уважением промолвил городовой. – Это ведь вы чуть под колесами не оказались, а не я. Наше дело маленькое…

Но даже этот нечестный выпад не поколебал решения Амалии.

– Я… я не буду заявлять на него. В конце концов, ведь никто не пострадал…

Она увидела на мостовой свою раздавленную шляпку и невольно осеклась.

– Хорошо бы на конюшню его, и пороть, пока мясо от костей отставать не начнет, – угрюмо заметил Полонский. – Как в прежние времена.

Мужик с ужасом смотрел на него. Даже городовой, и тот смущенно кашлянул.

– Извините, Евгений Петрович, – светски-изысканным тоном сказала графу Амалия, – но я устала. Слишком много впечатлений для одного дня. Всего доброго.

Она повернулась и ушла. И что-то такое было в ее тоне, что Евгений Полонский не смог последовать за ней.

Глава 10

Бомм…

Над городом плывет траурный колокольный звон. Императрица Мария Александровна, жена императора Александра Второго, умерла.

Бомм…

А на Тверском бульваре поселился бронзовый бессмертный человек. Открытие памятника вышло торжественным. Были его дети, была толпа, и писатели один за другим произносили прочувствованные речи.

Дома:

– Дорогая, когда ты едешь к Орловым в Ясенево? Я приготовила тебе кое-что на дорогу…

У Муси:

– Право же, Амалия, я не понимаю, что ты раздумываешь! Будет так весело…

Траур, июнь, тополиный пух. Тоска.

И в одно прекрасное утро Амалия решается, собирает вещи, договаривается обо всем с маман и вместе с Дашей уезжает на вокзал. По крайней мере, в Ясеневе хотя бы будут друзья, ровесники, молодые лица. А в желтом московском особняке – надутая тетка, капризная Аделаида Станиславовна и ее братец, который, утомившись от пристойной жизни, махнул на приличия рукой и ударился во все тяжкие. Нет уж, лучше что угодно, но не это.

На пыхтящем поезде – до уездного Николаевска, а на станции барышень уже ждет экипаж. До Ясенева, имения Орловых, ровным счетом шестнадцать верст.

– Ты знаешь, – важно говорит Муся, поглаживая Снежка, который устроился у нее на коленях и сейчас лапой пытался поймать солнечный луч, – а мы с Гришей Гордеевым соседствуем имениями. Его Гордеевка – к северу от наших земель.

– Да, я помню, ты мне говорила.

– Но он не самый важный наш сосед. Самый важный сосед – это Никита Карелин. Ему принадлежит Жарово, он первый богач в округе, и у него даже есть свой собственный конный завод, представляешь? И всем этим он заправляет сам, а ведь ему только двадцать четыре года!

Амалия едва слушала болтовню своей подруги. Больше всего ее в эти мгновения занимала мысль, а не совершила ли она ошибки, дав согласие затвориться на лето в дремотной уездной глуши. Город Николаевск, по которому медленно пробирался их экипаж, не радовал глаз. Лавки, лабазы, голубая вывеска с простой надписью «Трактиръ», на площади – миргородских размеров лужа с растрескавшейся грязью вокруг… На крылечке одного из домов сидел пестрый кот и вылизывал лапку. Заметив Амалию, он опустил лапку, весь подобрался и с любопытством уставился на нее.

Но вот городок остался позади, лошадки побежали резвее, в лицо пахнуло свежим ветром. Они ехали среди лугов, где желтели высокие побеги донника и синели глазки колокольчиков. То там то сям вдоль дороги виднелись купы деревьев, а вскоре показалась и река, с прихотливыми своими изгибами по равнине.

– Это Стрелка! – воскликнула Муся. – Не знаю, кто ее так назвал, потому что вообще-то она медленная. Сама в этом убедишься, когда мы пойдем купаться…

Амалия уже забыла про свои недавние сомнения, как забыла про унылый провинциальный городок, который съела даль. Она испытывала неподдельный восторг, который охватывает мало-мальски впечатлительного человека, стоит ему попасть в какое-нибудь красивое место. А окружающий пейзаж был восхитителен. Всюду, куда ни кинь взор, – луга, леса, река… Всюду – простор, тот знаменитый русский простор, на котором у души словно расправляются крылья, и она готова взлететь высоко-высоко, к голубому безмятежному небу.

– Правда, прелесть? – спросила Муся.

– Здесь очень живописно, – согласилась Амалия. Любые слова были слишком бледны, чтобы в полной мере выразить то, что она чувствовала.

– Очень! – с жаром подтвердила Муся. – Раньше в наши края то и дело наезжали художники. Сейчас они тоже бывают, но реже.

Экипаж миновал поворот к маленькой усадьбе, видневшейся невдалеке, и стал подниматься в гору.

– Это были Паутинки, – сообщила Муся. – Там живет Алеша Ромашкин. Он добрый, смешной и ужасный чудак. Я тебя с ним обязательно познакомлю. Он тебе понравится – он тоже любит читать, как и ты.

Экипаж въехал под сень деревьев. Позже, припоминая события этого лета, Амалия задавалась вопросом: не потревожило ли ее душу непрошеное предчувствие, когда шарабан вез ее навстречу судьбе? Не было ли ей хоть какого-нибудь знака о том, что ждало ее впереди, или хоть чего-нибудь, похожего на знак? Неужели темные тучи, которые сгущались над ее головой как раз в эти мгновения, никак не дали знать о себе, и она ощутила лишь неподдельную, ничем не замутненную радость, когда в конце аллеи показался господский дом? Но ведь все так и было, все было именно так!

Дом поражал своим великолепием. Это была настоящая дворянская усадьба – барский дом с белыми колоннами на фасаде, с украшенными лепниной фронтонами, с оранжереями, беседками и многочисленными хозяйственными пристройками. Перед домом был разбит сад, а посередине его виднелась зеленоватая чаша фонтана с группой бронзовых купидонов. Фонтан, судя по всему, давно не работал, и оттого у пухлых купидонов был нахохлившийся вид. Амалия уже знала, что дом, равно как и фонтан, был построен при прапрадеде Муси Орловой, родиче тех самых Орловых, что играли столь двусмысленную роль в царствование Екатерины Великой. Впрочем, семейная легенда гласила, что прапрадед, отличавшийся крутым нравом, терпеть не мог своих вельможных кузенов и величал их не иначе как «эти прохвосты». Прапрадед был большим любителем искусства – он часто наведывался в Италию и из каждого такого путешествия привозил с собой какие-нибудь картины или статуи, из которых со временем сложилась превосходная коллекция. За одну из своих статуй он жестоко поссорился с другим известным собирателем, неким лордом Гамильтоном, эксцентричным стариком, женившимся на… Да, да, он был женат на той самой женщине, которая звалась леди Гамильтон, но которая предпочла ему бравого адмирала Нельсона. Почти вся коллекция лорда погибла в кораблекрушении, а что до коллекции Орлова, то ей выпала более обыкновенная судьба: наследники растащили и распродали все, что можно, так что у отца Муси уцелели лишь несколько полотен да четыре гипсовые статуи в саду возле дома. И сейчас они равнодушно смотрели белыми незрячими глазами, как слуги вытаскивают вещи из подъехавшего экипажа, как суетится старый дворецкий Архип, отдавая приказания, и два легких девичьих силуэта поднимаются по ступеням.

– После вас, мадемуазель! – дурачится Муся.

– Нет, после вас! – столь же галантно отвечает Амалия, и они обе смеются и протискиваются в двери вместе.

Ах, этот навсегда ушедший в небытие уклад дворянской усадьбы! Комнаты, полные важных, старинных вещей; воркующие, как голуби, маятники настенных и напольных часов; прочная дубовая мебель; диваны, обитые шелком и бархатом; тяжелые пыльные портьеры… И запах, застоявшийся в комнатах, – запах времени, которое одно властвовало тут. Время создавало вещи, и время их старило; время порождало лица, и оно же стирало их. Сколько людей жили, любили, радовались, страдали среди этих стен! Вон тот вытертый коврик привез прадед из турецкого похода; вон тут на половицах кабинета явственно видна полоса – здесь дед ходил из угла в угол, здесь же его и нашли, когда старика хватил удар; коллекцию оружия, что развешано на стенах, собирал брат деда, но не было ему в жизни удачи: он увлекся актрисой, а семья была категорически против их отношений, и он не выдержал – застрелился из лучшего своего пистолета, а его мать поседела за одну ночь…

Амалия жадно слушала все эти рассказы, и ей казалось, что нет ничего более упоительного, чем вызов, который бросает времени каждая легенда, отрывающая у былого его часть и приобщающая ее к настоящему. Она влюбилась в усадьбу с ее изысканным и мрачноватым прошлым, как в человека. Это был близкий ей мир – гнездо, в котором жили и умирали поколения, в котором каждая вещь таит в себе сгусток минувшего; и в вечерний час, когда мотыльки, на беду себе, ластятся к бледно горящей лампе, Амалия всматривалась золотистыми глазами в прозрачную мглу за окном и задавалась вопросом, что за люди были ее собственные предки, о которых она так мало знает? Что за человек был прапрадед, казак Тамарин, о котором сохранилось известие, что он будто бы ходил по отрубленным головам врагов? А прабабка Амелия – правда ли, что она когда-то очаровала генерала Бонапарта, или это домыслы родственников? А далекие предки матери – воины, рыцари, крестоносцы, и среди них – загадочная Мадленка Соболевская, в разгар войны с Тевтонским орденом убежавшая к своему любовнику в Мальборк, или не в Мальборк, не так уж важно… И от всех этих людей, ходивших по земле, от света их глаз и тепла их рук осталась одна она, Амалия Тамарина; и часть их продолжает жить в ней уже после того, как они ушли во тьму – навсегда. И если пресечется их род и не останется в мире никого, кто бы помнил о них и чтил их имена, то им, наверное, будет очень горько. Потому что наши дети – это наше бессмертие, и только они одни.