Текст книги "Великая легкость. Очерки культурного движения"

Автор книги: Валерия Пустовая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

5. Проза: расслоение

Чувство мимимического[82]82
  Опубликовано в журнале «Вопросы литературы», 2013, № 5.


[Закрыть]

Марина Степнова посмотрела телевизионную экранизацию Гроссмана и решила, что уж лучше сразу писать сериал.

Нет, так статью начинать нельзя, это сказочки, но ведь литературное возвышение Марины Степновой и впрямь похоже на сказку. Известная куда больше тем, что работает в глянцевом мужском журнале, нежели первым своим романом «Хирург», автор книги «Женщины Лазаря» вдруг получает признание покупателей и премию «Большая книга», так что ее немедленно начинают всюду интервьюировать и презентовать, вводят в команду постоянных авторов «Сноба» и участников зарубежных ярмарок, а первый роман переиздают.

Иными словами, именно после публикации «Женщин Лазаря» Марина Степнова приобрела репутацию писательницы, что означает место в памятных листках критиков, редакторов и издателей и регулярное, как фитнес, участие в литературном процессе.

Степнову представляют автором семейной саги на фоне большой истории и нетривиальным стилистом. Такой образ получившей известность писательницы выставляет экспертов и читающую публику изрядными ретроманами в литературе: мастерские живописания и эпохальный охват опознаются как принадлежность к высокой, классической традиции. «Так писали в прошлом веке», – с нежностью высказались о романе в журнале «Читаем вместе» и привели подряд три кружевные цитаты.

Степнову вообще любят цитировать – к этому нехитрому приему прибегают и критик-интеллектуал Вячеслав Курицын, и корреспондентка журнала «Республика», употребляющая выражения вроде «литературные вкусности» и «степновские деликатесы». Поэт Максим Лаврентьев назвал Степнову «кладезем метафор», а обозревательница «МК» Наталья Дардыкина похвалила ее красивые плечи в черной вязаной шали.

Так называемым простым читателям в книге «Женщины Лазаря» интересны простые истины: дом, любовь, или, как сказано в аннотации, «ЛЮБОВЬ» – чтобы мимо ключевого слова не промахнуться. Единственное, что смущает поклонников романа, – в нескольких местах там встречаются матерные выражения.

Логично будет довершить этот добрый и красивый портрет признанием, что, да, я тоже, как и многие, плакала в финале первой части романа. К финалу третьей, правда, меня уже подсушило.

Неравноценность трех частей романа, которые принято соединять плавной лигой истории, – существенный довод против присужденной книге премии. Помню, как я была удивлена, осознав, что названное лучшим русским романом-2009 «Время женщин» Чижовой спокойно умещается в жанровые рамки повести. И произведение Степновой, на мой взгляд, не создает впечатления книги «большой».

Как явствует из заглавия, у главного героя, гениального советского физика Лазаря Линдта, были женщины. Три женщины – три эпохи: дореволюционная Маруся (не доставшаяся юному Лазарю чужая жена, всю жизнь почитавшая его приемным сыном), советская Галина Петровна (юная жена постаревшего Лазаря, осыпанная роскошью и сексуальными домогательствами, но так его и не полюбившая), современная Лидочка (внучка к тому времени умершего Лазаря, выше мужа почитавшая выкупленное им родовое гнездо).

Маруся, Галина Петровна и Лидочка выступают героинями трех повестей, каждую из которых, не скрепи их автор тощим Лазарем, как прищепкой, ожидала бы своя литературная судьба.

Повесть про Марусю могла бы выйти в каком-нибудь литературном журнале и оттуда подавать надежды критикам на открытие нового имени: ясное дело, все бы снова ждали от Степновой произведения побольше, напрашивались на роман.

Повесть про Галину Петровну удачно бы пристроилась в модном глянце: ее «сановное замужество» – превосходная проекция для читательниц, интересующихся интимной жизнью успешных людей, равно как «спелыми рубиновыми кабошонами» и «полупрозрачными срамными трусишками».

Историю про Лидочку добросовестный редактор вернул бы автору на доработку.

Спад повествования особенно заметен в отношении мистического подтекста. Таинственное указание на договор бездетной Маруси с Богом, под конец жизни своеобразно исполнившим ее давние мольбы о материнстве, позволяет толковать события первой части и в реалистичном, и в сверхреалистичном ключе. А вот о сделке Галины Петровны с ведьмой двух мнений быть не может – при том, что ее достоверность огрубляет психологический сюжет: сводит остервенение несчастливо замужней героини к последствиям злой магии. Что касается путешествия Лидочки в загробный мир, то оно, кажется, устроено в память о Лазаре, который в противном случае остался бы в третьей части совсем без реплики.

Бросается в глаза и постепенный «сдув» художественности. Насыщенная эмоциональность повести о Марусе сменяется кукольными переживаниями семейства Галины Петровны. Слезно-сырая повесть о Лидочке работает на двух скоростях: ноет про дом, о котором мечтает героиня, или язвительно шустрит в коридорах балетного училища, которое она мечтает бросить. Когда я узнала, что выпады против балетоманов, балетной карьеры и «голодных обмороков» «балеринок», боящихся отрастить грудь, не следствие личной травмы автора, а результат кропотливого «сбора фактуры», журналистская безыскусность третьей части потеряла для меня всякое оправдание.

Этот спад и сдув, однако, глубоко связаны с высшими чаяниями Степновой: ей, кажется, просто не захотелось вкладываться всей душой в эпохи, отдаленные от ее основных интересов.

Заглавный Лазарь Линдт нужен автору не только как сюжетная скрепа, но и как пропуск на элитные этажи союзного общежития. Сверхчеловек, гений, единственный в своем роде, он откушивает булочки в гостях у Берии и регулярно снабжает молодую жену своими государственными премиями. Аристократический образ «личного друга короля», оснащенного «денщиком», как его жена – «холопками», навевает дореволюционные ассоциации, которые одни только автору дороги. Да, в книге есть и образ Баталовых – родителей Галины Петровны, мечтающих выучить дочь на проектировщицу канализаций с авансом, окладом и путевками, и образ Царевых – советской выделки интеллигентов с остаточной верой в коммунистическую утопию, – но все это скорее предмет сатирического осмысления, на которое автор пускает довольно скудные краски. Заметно, что обручение Маруси подано в тонких лиричных оттенках, а обручение Галины Петровны с ее избранником, которого оттеснил Лазарь Линдт, обставлено ироническими замечаниями. Доходит до мелочей: Маруся кутается в платок «такой нежно-серый», что сливается с небом, – Галина Петровна носит оренбургский с «звериным запашком».

Принципиально важно, что тоскующая Лидочка находит утешение в дореволюционной книге рецептов Молоховец, что «прелестная» Маруся происходит из дореволюционной семьи священников и поэтому муж ее, даром что советский ученый, почитает себя в сравнении с ней «дураком».

Недаром критикам чудился в романе призрак прошлого века: перед нами действительно ретроутопия, и это – один из секретов обаяния романа. Дореволюционный быт для современного человека выступает источником веры и воплощением человечности. Не случайно ведь и в букероносном романе уже упоминавшейся тут Чижовой старорежимные бабушки создают своего рода сказочное пространство вокруг общей приемной внучки, которую воспитывают на дому, не пуская в советский детсад.

Повесть о Марусе похожа на такую старорежимную сказку о тесемочках, буше, камлоте, хрустящих салфетках, книжных переплетах и пирогах. Это источник прямого читательского наслаждения, полноценная греза о дореволюционном семейном укладе. Но гламурный кабошоновый тон Галины Петровны повести о Марусе не чужд: очень уж тут все идеально. Автор не устает бороться с хорошим во имя лучшего. Если в семье, где выросла Маруся, царила любовь, – автор тут же уточняет, что любовь эта была «умная», которую надо было еще заслужить. Если Маруся счастлива замужем – то автор не преминет указать, что она, несмотря на это, «не превратилась в восторженную тень собственного супруга». Маруся – «особенно целомудренная», но «отзывчива она была удивительно, невероятно, о такой возлюбленной можно было только мечтать». У Маруси «врожденный женский дар» нянчить детей, но она с ними «никогда не сюсюкала». Ее муж – крупный ученый, но умеет понять, что домохозяйство – «тоже творчество». На этом фоне определение Лазаря Линдта как «великолепного любовника» почти не режет слух.

Способности Лазаря Линдта – тоже предмет для оды. С ним, правда, автору было посложнее, чем с салфетками. В интервью Степнова рассказала, как боялась «сесть в лужу»: сама филолог, она долго набиралась «специального материала» для изображения физика. Однако просчет автора лежит в совсем филологической плоскости. Дело не в том, что работа гениального Линдта совершенно скрыта, и автор ограничивается загадочным шепотом про непонятные крючочки и циферки. Грустно, что Степнова не сумела показать сам масштаб его личности, считая, что с читателя хватит торжественных заверений вроде: «вдруг ощутил огромную сумрачную тень собственного дара»; или иначе: «сумерки судьбы, тень большого и страшно далекого дара»; или так: «– Гений, Николай Егорович, – тихо уточнил Чалдонов»; или куда ясней: «самый обыкновенный гений»; или даже так: «очень страшно. По-настоящему страшно». Не вижу я этой «огромной и торжественной жизни», поскольку на моих глазах Лазарь Линдт знай себе покупает семгу и пирожные для Маруси или елозит лапами по молочным грудям восемнадцатилетней Галины Петровны. Да и пресловутую «чудовищность» его ощущаю только потому, что таким его, нелюбимого и немолодого, видит его несчастная жена. К слову, поведение Линдта с Галиной Петровной никак не соответствует выданной автором справке в том, что Линдт – «взрослый и очень умный человек»: Галина Петровна выходит за нашего обыкновенного гения из страха, но Линдт якобы поверил в ее искреннее расположение, так что поженились они в результате обманной комбинации одного энкавэдэшника. Мне особенно нравится, что автор оправдывает героя его «простодушием», в то время как уже заставила нас поверить: у этого скептика даже «задница» – «язвительная». Такой человек, да еще и отличавшийся «великолепным пренебрежением любыми нормами размеренной человеческой морали», мог бы обойтись в деле захвата чужой невесты и без сомнительных посредников и уж во всяком случае не выглядеть в этой ситуации бесхитростной и потому безвинной жертвой.

Линдт, конечно, антигерой, но не потому, что Галина Петровна его не любит: чего ее слушать, она-то вообще оказалась «ничтожным существом» (интересное, кстати, выражение в устах повествователя, учитывая, что в интервью Степнова выразила пожелание, чтобы Галину Петровну «жалели»). А потому, что ему не дано пережить простое человеческое счастье. Как и его супруге Галине Петровне. Противопоставление примитивное, но зато считывается легко: Маруся заключает с Богом договор о детях – Галина Петровна уговаривается с ведьмой о смерти мужа, Маруся любит людей – Галина Петровна – вещи; Лазарь Линдт выбрал дар и никогда не знал полноценного семейного счастья – его внучка Лидочка отказалась от балетного дара ради домашнего очага. Впрочем, был ли выбор у Линдта и у Галины Петровны? – вопрос для домашнего сочинения.

Слово «счастье» на разные лады и с разными эпитетами баюкается в романе – оно и «сплошное», и «простое», и «огромное», но всегда – «человеческое». Как заметила одна рецензентка, «очень нужный роман – среди пугающих статистических 80 % разводов». Роман о простом семейном счастье обыкновенных, не гениальных людей.

Собственно, поэтому все и плачут в финале первой, Марусиной, части романа: от восхищения ее домовитостью, от сожаления о ее трудном пути к «окончательному смыслу своей жизни», от того, что сказка о ее идеальной семье закончилась с ее смертью, и немного – от мечтательной зависти. «Мне жаль, что дома, такого дома, какой описывала Марина Степнова в романе “Женщины Лазаря”, у меня никогда не будет», – искренне поделилась в своем блоге пользовательница «Живого Журнала»…

Впрочем, несчастные стервы-шопоголички могут утешиться тем, что их прообраз Галина Петровна в одном все-таки идеальную Марусю обставила. Избыточная речь, которой автор наделяет Марусю в попытке имитировать дореволюционную богатую риторику, несколько ее дешевит. «И я напекла совершенно дореволюционных пирожков – правда, без сахара и без масла, но на вид решительно вкусные. Между прочим, за пуд ржаной муки просят три фунта махорки – вы только вообразите себе! Целый пуд!» – как в сказке: что ни слово – то роза падает с уст. На этом фоне жаба, оброненная Галиной Петровной в ответ на вопросы Лидочки о матери: «Умерла», – кажется куда точнее и потому аристократичней.

Свет женственности – «чистейший Марусин свет» – и домашнее счастье – вот истинная сфера выразительности Степновой и другой секрет обаяния ее романа. «Мужская» часть повествования, где обитает голословно великий заглавный герой, не столь удалась.

Удивительно, что в романе, где ум выступает второй по значению ценностью, так мало стоящих мыслей. Автор затрагивает сложнейшие вопросы советской истории, национального самосознания, социального неравенства, психологии, но решает их прямолинейно, при помощи какого-нибудь простенького убеждения или общего места.

Гениальность Линдта, превосходство Маруси, недалекость Галины Петровны, ее отвращение к внучке и душевная близость Линдта с соглядатаем-энкавэдэшником объясняются биохимией и генетикой, а горе овдовевшего отца Лидочки сравнивается с горем орангутанга – в романе много этого напора материи, несмотря на частое поминание Бога. И хотя имя заглавного героя отсылает к Евангельскому преданию о воскрешенном Лазаре, и хотя автор повсюду вкрапливает библейские цитаты и склонна поупражняться на тему русского еврейства, самым зримым воплощением одной из древних религий в тексте стал образ «чресел» Линдта, «по-библейски прикрытых скомканной простыней», а вторым его постоянным эпитетом, помимо слова «гений», – беззлобное «жиденок».

Автор подчеркивает, что отношение к церкви у нее самое прогрессивное – не упустит случая похвалить героя за мудрое различение церкви и Бога и подмигнуть: мол, сегодня-то нам понятно, что раннехристианских мучеников пожирали «самую чуточку мультипликационные львы». Советская власть в романе тоже вышла чуть мультяшной, хотя Степнова добросовестно вписывает надлежащие фразы про империю, поевшую собственных детей, про «адскую бумажную волокиту» и вообще казенщину, про «очередные и снова страшные времена». Затрудняясь объяснить неуязвимость героя-гения, автор предполагает в нем свободу от «банальных человеческих страстишек», которые, «только копни», вылезают «во всех сталинских делах».

Сам виноват – такого упрека следует ждать от писательницы, привязанной к образам элитной роскоши и сверхчеловеческого дара. Степнова учит отличать «честную» «бедность» от «визгливой» «нищеты» в отдаленных уголках России, задать жару «драной, никчемной душе» «деревенского алкаша» и его потомкам-вырожденцам…

Не отпускает ощущение, что по виду «обеими руками, как хлеб», захватывающая реальность Степнова пропускает ее через фильтры книжных представлений. Не случайно в романе так много отсылок к текстам: то замок Перро, то базаровский лопух, то страдает Вертер, то на сборный пункт приходит добровольцем Плохиш, то про расстрелы рассказывают в афанасьевском духе. Если русские крестьяне – то «гиканье» и «каторжная работа», если евреи – то непременно «отчаявшиеся вечные жиды», и женское колдовство уходит корнями в древность, когда «даже Бога еще не было, и не было Слова, а существовала только чистая, ничем не замутненная любовь»…

Слова и Бога не было, а женское колдовство – уже корнями проросло.

В случае Степновой много спорят о том, можно ли ее отнести к женской литературе. Мне приходят в голову другие ярлыки: сентиментальная и глянцевая. И раньше я забавлялась, наблюдая, как автор, раз от разу пытаясь повторить удавшийся прием или закрепить эмоциональный эффект, напичкивает повествование излюбленными словечками и словосочетаниями. А потом меня убедил в худших подозрениях роман Марты Кетро «Магички», героиню которого принимают в высшую женскую писательскую лигу за умение выбирать магические слова-формулы, мгновенно гипнотизирующие читателя. У Степновой я нашла любимое волшебное слово Кетро: «яблочный» – в отношении обаятельной женщины. Но есть у нее и менее распространенные словесные пристрастия.

Степнова умело играет на переключении регистра с кричащей радости на глухое горе, но злоупотребляет словами «никто и никогда». Она любит нажимать на сердобольность читателя, сопоставляя героев с «щенками» и «зверенышами» и то и дело умаляя их, так что с «малышом» у нее сравнивается бывший расстрельщик Николаич, с «ребенком» – Линдт, которого увозят в горком, и, «как ребенок», поднимает руки и сгибает коленки неопытная Лидочка, размышляя под не слишком знакомым поклонником: «Зато у меня будет дом». Дом, кстати, тот самый, который «стыдился своей незащищенности» в глубине «продрогшего обнаженного сада», – была такая лирическая пауза посреди экшна с ведьмой.

Предметы и слова в романе эмоциональны на грани экзальтации. «Оглушительны» чайки и гиацинты, «добела» отмыты доски, по которым шагает молодая жена Маруся, а муж ее, переживший уже «удар счастья» – сватовство, опасается, что «умрет от счастья» в медовый месяц.

Пиршество счастья, напор ликующих образов создают в безмятежных сценах романа самое праздничное ощущение, и хочется, чтобы елка завертелась в глазах и слились в одну яркую, цветастую полосу то и дело бросающиеся в глаза слова-шары: «аппетитный», «гладкий», «огненный», «огненно-гладкий». А под елкой – главная девочка Лидочка и какой-то эпизодический офицерик, оба автором перетянуты ремнями, как «праздничные букеты».

Чувство прекрасного может изменить – куда верней рассчитывать на сердце читателя. Осталось решить, долго ли мы собираемся подпитывать его привязанность к «большим книгам», которые удаются только благодаря склейке рассказов и повестей, «стилистическим красотам», которые на поверку оказываются простодушными фокусами, и вообще – идеализированному прошлому, в котором, как думают, удавались и большие семьи, и большие книги, и большие писатели?

Марина Степнова – автор удавшейся повести «Мужчины Маруси». В существовании романа «Женщины Лазаря» я по-прежнему не убеждена.

Антология скриншотов[83]83
  Опубликовано в журнале «Октябрь», 2011, № 12.


[Закрыть]

Бум книгоиздания, который переживает литература блогеров – авторов сетевых дневников в Живом Журнале, – сегодня мало заметен на общем фоне новинок. Между тем еще пять лет назад это было прорывом – блога в литературу, литературных институций в Сеть. Первопроходцев заваливали вопросами: можно ли стать писателем в Интернете? сохранится ли популярность блога на бумаге? является ли блог новым жанром литературы?

Каждая книга блогера отвечает на эти вопросы заново. Одно признано несомненным: массовое освоение сетевого высказывания – революция в языке, литературе и социальной коммуникации, равная по значимости изобретению книгопечатания.

Интересно увидеть плоды этой революции в литературе. Поэтому поговорим о литературе, которая вышла из блогов, – как русская классическая проза из «Шинели» Гоголя.

Блог сделал актуальным сетевой стандарт высказывания – быстрого и емкого, рассчитанного на ответную реакцию и в то же время самоценного, не требующего для понимания контекста. Литература, вышедшая из блогов, похожа на антологию мгновенных снимков экрана. Она бессвязна, не предполагает определенного порядка чтения, в ней нет развернутого повествования, она составлена из микросюжетов. Писать «книжками», обдумывать заранее состав целого для литератора-блогера – вчерашний день (хотя именно к этой практике вернулась, по ее признанию в интервью, Линор Горалик, и потому «перестала публиковать в своих блогах тексты»). Литература блогера часто привязана к конкретному поводу – впечатлению, новости, «внезапному осознанию» (выражение Марты Кетро). Для нее особенно актуальна игра с авторскими масками – в блоге, как и в порождаемой им литературе, удивительно тонка грань между искренностью, непосредственностью высказывания и вымыслом, мистификацией. Прежде чем приниматься за создание своего мира, блогер придумывает сам себя – это расковывает и позволяет через игру освоить незнакомые стили, сюжеты и персонажей. У блогерской литературы, выросшей из дневниковых записей, часто нет героя, кроме автобиографического, реальность в ней отражена подчеркнуто субъективно, с точки зрения частных интересов автора. Наконец, она настроена на коммуникацию, экспрессивность – пишется не наедине с чистым листом бумаги, а в виду реальной аудитории подписчиков (так называемых «френдов» автора).

В дни, когда пророчат скорую гибель газет и переход журналистики на язык иероглифов, может казаться, что форма блога уничтожит литературу. На самом деле Сеть повлияла на прозу скорее благотворно, вернув актуальность многому из того, что забыто и утеряно литературой традиционного образца.

И прежде всего это возвращение в литературный процесс здоровой конкуренции. В блоге, где нивелированы все статусы и иерархии, читателя получает тот, кто вызвал у него живой интерес. Это не значит, что аудиторию, измеряемую в десятках тысяч, можно считать показателем качественной прозы. Но сама возможность быстрого и явного отклика делает авторов куда более внимательными к сути и цели высказывания.

В мире Глобальной Сети престиж чтения упал – зато интерес к высказыванию возрос. Попробуем вслед за тысячами людей, подписавшихся на дневники marta_ketro, snorapp и pesen-net, прочитать их книги, вышедшие в этом и прошлом году. А в финале коснемся и блогера ast, больше известного как писатель Андрей Аствацатуров.

Формула цветущего сада [84]84
  По сборникам «Жизнь в мелкий цветочек» (М., АСТ, 2010) и «Книга обманов» (М., АСТ, 2011).


[Закрыть]

Марту Кетро создал блог – с апломбом написала бы я, если бы не подозревала, что, наоборот, это она приспособила сетевой дневник под литературные публикации. Ее биография признана образцовой для писателя новейшего времени: на полки книжных магазинов и в Союз писателей Москвы она попала благодаря популярным постам в Живом Журнале. Случай не уникальный: уже стала легендой история о том, как роман Глуховского «Метро 2033» выкладывался в Сети, прежде чем его издали книгой, из блога в литературу пришел Алмат Малатов, а также немало полуизвестных авторов, которых года четыре назад взялось активно переводить на бумагу издательство «Центрполиграф» в серии с подходящим названием «Письма моих друзей».

Но литературный хит Глуховского, что бы ни говорили о его художественном уровне, построен как классический роман, а дебютная книга Малатова написана по мотивам не столько блога, сколько – традиции исповеди в литературе, не случайно ей впору пришелся ЖЖ-ник автора «Immoralist». И мало кто из блогеров, выпущенных на бумаге, стал значимой фигурой вне сетевого сообщества.

В книгах Марты Кетро своеобразие сетевого дневника сохранилось, и в то же время она вошла в обойму активно издаваемых авторов. Домохозяйка, сменившая пару необязательных работ, с которой случилось чудо – благодаря блогу стала знаменитой. То есть без посредства литературных журналов, объединений, конкурсов и издательств нашла своего читателя, счетом на тысячи.

В чем секрет такого успеха? Снобы скажут: в потакании читательской массе, которой лишь бы про секс и отношения. Сама Кетро задает более высокую планку: «писать интересно и регулярно» (из интервью). И то, и другое утверждение справедливо, но есть в Кетро и личное обаяние, которому нельзя научиться по рецептам.

Марта Кетро любит писать о себе, что она – яблоко. И в самом деле кажется незатейливым, но крепким и ароматным плодом. Ей удалось интуитивно сочетать наиболее привлекательные черты литературы и блога, как и сбалансировать крайности наиболее эффектных ролевых моделей. Кетро любит яркие иносказания – и умеет производить впечатление неподдельности, пишет об изменах – и призывает к честности в любви, вольно фантазирует – но к сказке всегда прилагает мораль.

Нельзя утверждать, что блогер и писатель уживаются в ней гармонично. При том, что Кетро обладает достоинствами, заслужившими уважение задолго до изобретения Интернета: живым воображением, здравым смыслом, стилистическим чутьем, – ее произведения трудно воспринимать в отрыве от площадки, на которой они впервые появились. Достижения и провалы Кетро – сетевой природы, и неоднозначность ее писательской репутации происходит от того, что немногие преимущества блога адекватно работают в литературе.

Свои сильные и слабые стороны Кетро точно определяет от лица героини романа «Магички»: легко формулирую важные для читателя мысли – но копаю не глубоко. А в повести «Такой же толстый, как я» изображает альтер эго – писательницу, которая мучается от неспособности написать серьезный, «толстый» роман. Кетро в самом деле пишет «тоненькие» книжки, а если замахивается на объем побольше, получается четвертинка, обрывок. Это касается не только повествования, но и идей: мифы, социальные наблюдения, закономерности человеческих отношений, мораль – ничто не развертывается дольше сценки или эссе. Сюжет произведений камерный, в центре его непосредственные, частные переживания одного человека.

Мыслить эпизодами, составлять повести из эссе Кетро приучил блог. Но в блоге лаконичный сюжет (одна тема, один информационный повод на сообщение) – преимущество, а обрывочность высказывания, которое начинается и оканчивается вдруг, без предуведомлений, – закономерный стиль.

То же можно сказать о емкости сообщения в ЖЖ: в интересах блогера не отвлекаться, бить сразу в цель и скорее поражать воображение, чем аргументировать. Однако в прозе яркая метафоричность, так называемые «вкусные» детали Кетро отдают манипуляцией, намеренной красивостью.

Зато блог помогает в эссеистике, прививая навык доверительного общения и здоровой оглядки на читателя. Наибольшее доверие вызывает сообщение по следам непосредственных впечатлений блогера – и Кетро основывается на собственных переживаниях, не пытается ума занимать. Ее популярные колонки об отношениях, собранные в книгу эссеистики «Жизнь в мелкий цветочек», убедительны именно потому, что Кетро делает обобщения на основе личных наблюдений и жизненного опыта.

Кетро могла бы стяжать славу психотерапевта – особенно авторитетного потому, что ее ценности отвечают современному золотому стандарту жизни: независимость (финансовая и эмоциональная), карьерные перспективы в сочетании с творческой реализованностью (офисное рабство и жертвы во имя искусства не предлагать), жизнелюбие (подкрепляемое повседневными удовольствиями), личностный рост (конструктивные поступки на основе самоанализа). Но играть с аудиторией Кетро интересней, чем «лечить», и это чисто писательское свойство. В повести «Жена-лисица» она показывает возможности, которые блог предоставляет для авторского воображения: героиня заставляет тысячи людей следить за драматичными перипетиями выдуманной ею жизни простой женщины и спасает репутацию бездарного писателя, сочинив рассказ от его имени.

И снова противоречие. В блоге Кетро удалось создать достоверный, «живой» образ самой себя, избежав при этом банальной откровенности (известно, например, что она никогда не рассказывает о своем ребенке). Но в прозе ее попытки «вылепить из обычной глины простого и живого человека» («Жена-лисица») не так успешны. Реалистический антураж, подробности широкого мира только мешают блогеру писать о себе – и Кетро помещает свои альтер эго в заведомо условные ситуации. Чем дальше ее повествование от обыденной реальности – тем оно убедительней. История толстухи Мардж, которая в Америке будущего встречается с инопланетянами («Такой же толстый, как я») читается как емкая, мудрая и смешная притча о нравах современного общества, тогда как поучительная история изменщицы («Жена-лисица») производит впечатление гламурной фантазии про адюльтер.

Не исключено, что неровность стиля – выражение более глубоких колебаний автора. Марту Кетро мучает вопрос, который Интернет поставил перед литературой с особенной остротой: что важнее – искусство или успех, мастерство или социальная отдача?

Золушка от литературы, Марта Кетро ощущает себя selfmade писателем, состоявшимся в обход иерархий. Проблема в том, что писательское звание у нас если имеет какую-то ценность, то именно – иерархическую. Разобщенность высокой словесности и публики привела к тому, что успех автора у читателя в принципе не рассматривается как признак профессионализма. «Писательская» и «читательская» литературы не пересекаются, поэтому авторы постоянно оказываются перед неразрешимым выбором между социальностью и изысканностью, стилем и сюжетом, премиальными итогами и рейтингами книжных магазинов, наконец, профессиональным авторитетом и популярностью.

Культ литературы в России вытеснил культ творчества, а после советских десятилетий, когда писателя приравняли к госслужащему, в литературном деле привыкли видеть не призвание, а общественный статус. Почитайте плоды писательского самосознания рубежа веков: в свое время много обсуждавшиеся «НРЗБ» Гандлевского, «Андеграунд» Маканина, «Вперед и вверх на севших батарейках» Сенчина – везде вы встретите героя, мечтающего стать писателем, жаждущего литературной славы, которую он воспринимает как путь к благополучию, способ социализации.

Марта Кетро напомнила о писательстве как способе реализации: ее излюбленный, автобиографический персонаж – обычная женщина, осчастливленная литературой.

У Кетро репутация автора, пишущего о половых отношениях. На самом деле тема литературы в ее книгах звучит с той же настойчивостью, что и тема любви. Писать о литературном опыте ее побуждает растерянность: не в одном интервью, не в одной книжке проходит эта мысль – здорово было, конечно, прорваться к читателю через блог, но напрягает, что для профессионального сообщества она блогером и остается.

В выпущенной этой осенью «Книге обманов» четыре произведения – и три из них так или иначе посвящены самосознанию писательницы. И по происхождению, и по сути в них действует один и тот же персонаж. Потому и героиню везде зовут Ольга, а если не Ольга – то Мардж, Марго, про которую известно, что она «виртуал», альтер эго Ольги в Сети (как сама Марта Кетро – альтер эго безвестной, но реальной Инны, домохозяйки из Подмосковья). В образах Ольги и Мардж автор раз за разом проживает свое творческое посвящение: первые эксперименты с блогом, первый успех, внезапные тиражи, а потом – большую писательскую мечту.

И если биографический опыт попадания в литературу везде передан более-менее одинаково, то представления автора о цели, большом писательском призвании меняются от текста к тексту. Известная своими рекомендациями в вопросах брака и секса, влюбленности и измены, Марта Кетро вдруг сама просит совета.