Текст книги "Крушение карьеры Власовского"

Автор книги: Валерия Герасимова

Соавторы: Лев Савельев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава пятнадцатая
На весах жизни

В тот самый вечер, когда подполковник Сумцов понял, что он нашел верный ключ к делу Сенченко, Инна Зубкова впервые задумалась над путями своей собственной жизни.

В стареньком халатике, с лицом, распухшим от слез, девушка сидела у окна.

Только что Инна выдержала бурное объяснение с родителями. Папа грохотал, а мама плакала. И все потому, что ей захотелось похвастаться – проклятый характер!

Стоило зайти Зойке со своей сухопарой мамашей Сусанной Яковлевной, и словно за язык кто ее потянул: мол, талантливых молодых ученых у нас просто затирают. А когда гости удалились и мама напрямик спросила, о каком это талантливом ученом шла речь, она взяла и бухнула:

– Ты, мамахен, за меня еще порадуешься? Ты еще узнаешь!

Тогда заговорила «тяжелая артиллерия» – папаша, до сего времени мирно дремавший над журналом.

– Опять нашла себе какого-нибудь Генку!.. – очнувшись, не без ехидства посмотрел он на нее поверх очков. – Тогда ты трещала, что он участник международных мотогонок, а оказывается, твой герой и на велосипеде проехать не умеет…

Разгорелся спор. А в пылу опора она неосторожно заявила, что свои слова может подтвердить даже документально.

Тут уже насели на нее оба – папаша и мамаша. Пришлось рассказать если не все, то по крайней мере многое.

И все же папа напирал на документальные доказательства.

– Я сама видела прекрасную характеристику.

– На бланке, – настаивал папаша, – и с печатью?

– Конечно, – подтвердила Инна. Ведь она действительно в свое время самым внимательным образом изучила характеристику, показанную ей Анатолием Коровиным. – И подпись там самого Удодова.

– Позволь, – насторожился папаша. – Удодова я отлично знаю. Когда я работал в Академии наук, он тогда тоже был там. Выходит, он этому субчику характеристику выдал задним числом? – иронически спросил отец.

– Но почему задним числом? Я хорошо запомнила: на характеристике стояла дата восьмое декабря тысяча девятьсот сорок четвертого года.

– А тогда в Академии наук Удодова и в помине не было. Удодов в то время работал в Комитете по делам высшей школы. Тут, дочка, что-то не так…

– И я это отлично помню: Удодов тогда работал в Комитете высшей школы, – поддержала мамаша. – Твой кавалер тебя за нос водит…

Надо сказать, что чрезвычайно далекая от науки Зубкова-старшая все же была в курсе служебных перемещений руководящих работников научного мира. Недаром ее муж более чем двадцать лет служил по хозяйственной части в системе Академии наук.

В результате родители категорически заявили, чтоб она немедленно предъявила им эту злополучную характеристику. Кроме того, они потребовали, чтоб она познакомила их с «выдающимся ученым». Они сами определят, кто это: порядочный человек или опять какой-нибудь шарлатан вроде Генки…

Напрасно она пыталась доказать, что это невозможно, что это помешает ученому – он ведет сейчас борьбу с интриганами от науки, – и, наконец, что он вообще замкнутый человек, – ничего не помогло.

Привело это лишь к тому, что папа рявкнул: «В таком случае можешь убираться из дому». И даже мама на этот раз за нее не вступилась.

И вот в этом противном штапельном халатике она сидит у окна, всхлипывает и размышляет, что же ей делать.

Как она скажет про все это своему возлюбленному? Ведь Толя столько раз предупреждал ее: об их знакомстве – никому ни слова!

Но ужасно даже не это. Главное, что и у самой Инны в глубине души зародилось подозрение: не обманывает ли ее в самом деле Анатолий? Не использована ли ее женская слабость и доверчивость так же подло, как это уже было – увы! – не один раз? Неужели у каждой выдающейся, интересной женщины должна быть своя «Дорога на эшафот»?

Инна вскочила, бросилась за ширму и сорвала с себя халатик.

Какое счастье, что именно сегодня у Эрочки назначена очередная встреча с Анатолием!

Если она позволила себя обмануть на первом этапе их отношений, то теперь уже не будет такой растяпой. Она пойдет на все, чтобы на этот раз счастье не выскользнуло из рук!

Действительно, к чему все эти недомолвки и тайны?

Молниеносно придала она себе, как это в доме называлось, «божеский вид».

Над Москвой уже вспыхнули вечерние огни, когда из подъезда скромного домика в Фурманном переулке вышла стройная, элегантная и несколько высокомерная «платиновая» блондинка.

Сейчас Инна смело могла поспорить с любой героиней экрана…

В квартире Подскоковых Инну встретила менее стройная, но не менее элегантная брюнетка.

– Ну, как твой «научный»? – поцеловав подружку, осведомилась Эрочка Подскокова.

– Неплохо, – кратко сказала Инна. На этот раз она воздержалась от подробностей. – А как твой «спортивный»? – в свою очередь полюбопытствовала она.

– Представь себе, настоящая шляпа! Поспорил в коктейль-холле с Гришкой Заболотным, кто из них больше «выставит». А теперь сидит без гроша!..

– А где ж ты сегодня? – озабоченно спросила Инна.

– Махну на дачу к Нинке…

Еще раз расцеловавшись на прощание с подругой, Эрочка, как всегда в таких случаях, поспешила исчезнуть.

Свидание Инны с Анатолием было назначено на поздний час.

Еще недавно это придавало особую романтическую окраску их встречам. Но сейчас в голове Инны невольно рождались нехорошие предположения. И к тому времени, когда в комнате появился Коровин, на душе у нее «прямо накипело».

Инна сразу же хотела приступить к объяснениям. Однако при первом взгляде на своего возлюбленного осеклась.

Никогда еще не видела она это красивое лицо таким сосредоточенным и мрачным.

Да и разве могла она догадаться, что тот получил категорическое приказание Петер-Брунна в течение ближайшей недели завершить дело Сенченко?

Правда, через этого грязного франта Гонского ему удалось вступить в контакт с самым нужным человеком. Но результаты гадательны. Вот почему необходимо заручиться вещественными доказательствами предательства Сенченко.

В полумраке большой комнаты, которую освещала лишь настольная лампа под розовым шелковым абажуром, Каурт внимательно посмотрел на Инну.

Он соображал, какой прием в данном случае лучше всего применить.

И все же нечто странное в выражении этого маленького личика не укрылось от него.

– Как ты помогла мне, Ниточка! – Он нежно привлек к себе девушку. – Все то, что ты мне об этом негодяе достала, я уже передал в комиссию. Теперь остается только одно… самое главное… – Каурт посмотрел на нее самым глубоким своим взглядом: – И моя девочка ведь сделает это? Не побоится?

Может быть, именно поэтому Инна промолчала. Решимость, с которой она шла на сегодняшнее свидание, неожиданно ослабла.

– А потом поездка в Крым на машине, чудесный Гурзуф, а затем и наше с тобой теплое гнездышко…

Франц секунду помолчал. Нужно, чтобы значение последней фразы в полной мере дошло до нее. И лицо Инны действительно просветлело.

– Ведь ты говорила, что у этого Сенченко завтра доклад на президиуме Академии наук? Значит, материалы к докладу он повезет с собой?

– Да, с собой, в портфеле…

– Отлично! И вот этот портфель должен быть здесь завтра же вечером, – неожиданно тоном приказа произнес Каурт.

– Ты с ума сошел?! – Инна запнулась, подыскивая слова. – И вообще, я не понимаю, – неожиданно всхлипнула она. – Мне все это надоело… Все это какая-то ложь…

– Что с тобой, Ниточка? Я не понимаю!

– Все, все ложь… – не слушая его, продолжала Инна. – И Гурзуф… и гнездышко… и Удодов – ложь…

– Какой Удодов? – насторожился Каурт.

– А тот, что тебе характеристику выдал… Удодова в Академии наук тогда и в помине не было… Его оттуда уже перевели.

– Какая чепуха! – воскликнул «Анатолий», мысленно проклиная бездарность петер-брунновских канцеляристов, которые забыли, что ошибка в документе лишь на один год может стоить кому-то всех последующих лет жизни.

– А если чепуха, то пойдем сейчас же к папе… Покажи ему твои бумажки и все объясни…

– При чем тут папа? Значит, ты разболтала! Погубила все мое будущее!.. Может быть, ты вздумала говорить о наших отношениях и «там». – Каурт имел в виду ее недавнее признание о вызове к Власовскому.

Но девушка не пожелала ответить на вопрос. Мысли ее были заняты иным.

– Твое будущее?.. – голос Зубковой повысился. – Наверное, ты тоже из тех, что не умеет проехать на велосипеде…

Свой собственный крик, видимо, опьянил ее.

– Сейчас же пойдем к папе, немедленно! А если нет, то я его сюда позову… – и кинувшись к телефону, девушка схватила трубку. – И ты ему сам все расскажешь… И про Удодова, и… про наше будущее.

Положение становилось угрожающим. Малейшее промедление грозило Каурту гибелью.

Подойдя к Инне, он так сжал запястие ее руки, что телефонная трубка упала на столик. Затем, не теряя самообладания, Каурт положил трубку на рычажок.

– Не надо кричать, успокойтесь, – просто и убедительно, так, как обычно говорят с душевнобольными, произнес он. – Сядьте, – указал он девушке на стул. – Нам надо поговорить.

Инна, точно загипнотизированная, опустилась на указанное ей место.

– Видите ли, Инна Семеновна, я должен вам сказать то, о чем вы сами наверняка уже догадались. Не будем сейчас обсуждать, как и почему это случилось, но вы доставили ряд чрезвычайно денных сведений одной заинтересованной в этом стране. Добавлю еще, что некоторые из переданных материалов переписаны вашей собственной рукой.

Инна приподнялась со стула.

Прикосновением к плечу Каурт усадил ее обратно.

– Спокойнее, это еще не все. Кроме того, имеется пленка с записью тех специальных разговоров, которые, по нашему заданию, вы проводили с профессором Сенченко в машине.

Как бы оценивая впечатление своих слов, Каурт секунду помолчал.

– И вы должны понять, что всякие попытки выйти из моего повиновения бесполезны. Поймите, что выбора у вас нет: вас ждет или справедливая кара вашего Эмгебе, либо возмездие со стороны той разведки, в которой вы фактически уже служите.

Девушка с ужасом взглянула на «Анатолия Петровича Коровина».

Прежний, нежный и преданный Толик исчез. Сейчас перед ней было каменное, безжалостное лицо… Такого она, казалось, не видывала ни в одном, даже самом страшном фильме.

– Значит, вы… Значит, я… – потерянно пролепетала Инна.

– Да, вы и я связаны одним общим делом, – подтвердил Каурт. – Вот почему вы выполните и последнее наше задание, – продолжал он: – не позднее завтрашнего вечера портфель Сенченко должен быть у меня.

Видно, оценив, что его слова не только произвели должное впечатление, но даже превзошли ожидания, Каурт поспешил кое-что смягчить. Он подчеркнул, что в ее положении есть и иные, отрадные стороны.

– Все это, конечно, не легко. Но для таких наших работников, как вы, Инна Семеновна, имеются и приятные перспективы. Вот вы мечтаете о поездке в Крым, если ваш патрон изволит дать вам внеочередной отпуск. А мы можем так вознаградить ваш труд, что обеспечим не только месячную поездку в Гурзуф или Сочи… Ведь вам будет интересно посмотреть и Голливуд, и Калифорнию, и Париж?.. А может быть, и приобрести собственный домик на берегу Атлантического океана?..

Теперь слова шпиона доходили до девушки в их прямом и точном значении…

И впервые за свой недолгий век эта «платиновая» блондинка заглянула в те тайники своего сердца и ума, куда до сих пор по-настоящему никогда не заглядывала.

Какой же чистый и незыблемый мир открылся ей!

Он складывался и в те детские годы, когда у пионерского костра слушала она рассказ о Тимуре и его команде, и тогда, когда под гром победных салютов в московском небе рассыпались яркие фейерверки…

Он был и в березовых рощах, и в широких просторах родной земли, и даже в той скромной комнатке, где только сегодня над ее судьбой так горько плакала мама…

Это был один из тех моментов в жизни человека, когда словно на весах взвешивается все хорошее, что могло бы в нем раскрыться, и то наносное, мелкое, что засоряло эту жизнь до сих пор.

– Значит, ты шпион? – со спокойствием, поразившим даже видавшего виды Каурта, спросила Инна. – И тебе за это много платят?

Каурт не ответил.

Тревожно всматриваясь в это маленькое личико, сначала побледневшее, а сейчас почти спокойное, он понял, что произошло самое худшее. То, чего больше всего страшился он, когда его направили в эту страну. То, чего, как видно, никогда не понять ни самовлюбленному Петер-Брунну, ни всем тем, кто оплачивает его смертельный риск.

Конечно, в Вене удалось ту рыженькую танцовщицу купить прямо по дешевке – за три банкнота, а в Сингапуре с машинисткой из штаба расплатиться колье и браслетом…

Но попробуй заткнуть гложу этой сумасшедшей обезьянке, этой одержимой!

– А тебя наши поймают, обязательно поймают! – с каким-то уже бесшабашным весельем продолжала девушка. – И что бы со мной ни было, а наши тебя все равно поймают!

Лихорадочное возбуждение как бы потрясло все ее существо.

– Не боюсь!.. Не боюсь!.. – с почти детским задором выкрикнула она. – Зови кого хочешь! Пусть приходят… Наши всё поймут. Всё увидят!.. Шпион!.. Негодяй!.. Подлец!.. Да я сама всем расскажу!..

С решимостью, которую трудно было предположить в столь щуплом тельце, девушка ринулась и настежь распахнула окно.

А за окном, как бы далекая и чуждая всем людским страстям и тревогам, дышала прохладой майская ночь.

Даже сюда, в этот узенький переулок Москвы, из всех ее садов и скверов доносился запах распустившейся молодой листвы.

Едва ли Инна обратила внимание на прелесть весенней ночи…

Сейчас она крикнет, сбежится народ…

Но прежде, чем она успела осуществить свое намерение, случилось то, о чем Инне Зубковой уже никогда и никому не суждено было рассказать.

Тяжелая рука зажала ей рот, и она забилась в живых тисках…

Тот, кто приподнимал ее над подоконником, был нечеловечески страшен. Но на этот раз все происходило в самой реальной жизни.

Еще одно усилие…

Рывок…

Заглушенный вопль…

Тело пронеслось мимо этажей вниз, на асфальт…

А убийца воспользовался той самой пожарной – лестницей, которую он в свое время обнаружил в квартире Подскоковых.

Глава шестнадцатая
Неумолимые факты

– Вот какая картина складывается, Василий Антонович, – вздохнул сидевший за внушительным письменным столом человек в роговых очках. – Нам предстоит серьезный и, я бы сказал, тяжелый разговор.

Василий Антонович Сенченко вопросительно посмотрел на майора Власовского. Замечание о характере предстоящего разговора вызвало у него недоумение.

– Сознаюсь, мне очень грустно видеть известного профессора Сенченко в такой роли… Каюсь, я лично сделал все, чтобы ваше имя пока оставалось незапятнанным. Но, – продолжал Власовский, протирая лоскутком желтой замши стекла очков, которые он снял, – как говорится, факты – упрямая вещь. А фактов, к сожалению, накопилось более чем достаточно. Надеюсь, что у вас хватит мужества, чтобы посмотреть правде в глаза.

– Я слушаю, – сдержанно сказал Сенченко.

– Начнем по порядку. Вы все знаете о вашей жене?

– Да… – начал Сенченко, и внезапно поколебался. – Почти… – добавил он.

– Почти? – ухватился Власовский. – А чего же вы все-таки о ней не знаете?

Секунду помедлив, Сенченко рассказал о записке, случайно оброненной Людмилой в машине.

– Но я думаю, что это дело личное и вряд ли может вас заинтересовать, – добавил Василий Антонович.

– Допустим, – заметил Власовский, – и вы не пытались выяснить, от кого эта записка?

– По правде сказать, нет, – ответил Василий Антонович. – Я уже сказал, что дело это только личное, и верю, что рано или поздно жена сама мне об этом расскажет. Наши отношения с женой таковы, что…

– Нас не интересуют ваши супружеские отношения, – чуть приметная улыбка скользнула по губам Власовского. – Гораздо больше нас интересуют ваши отношения к автору этой записки.

– К автору записки? Но я его не знаю! – пожал плечами Сенченко.

– Это еще вопрос… Впрочем, кто при подобных обстоятельствах, – Власовский не без иронии кивнул на стены служебного кабинета, – стал бы гордиться знакомством с участником диверсионно-шпионской шайки!

– Какой шпионской шайки? – голос Сенченко дрогнул.

– Той самой, которую ваша жена снабжала деньгами… – И после паузы, чтобы Сенченко получше прочувствовал эти слова, Власовский продолжал – Скажите, Василий Антонович, ваша жена откровенна с вами последнее время?

И вдруг перед Сенченко с поразительной отчетливостью и совсем в новом свете одно за другим стали проходить события последних дней. Да, этот майор, перед которым он сейчас сидит, прав. Ведь даже о злополучной записке Василий не допытывался именно потому, что сразу же наткнулся на ложь жены. Да, конечно, с некоторых пор Людмила лжет и в большом и в малом…

– Скажите, а не было ли случая, чтобы ваша жена расходовала деньги на какие-то непонятные вам дели? – прервал его молчание Власовский.

Василий задумался. Он никогда не придавал этому значения.

А память услужливо ему подсказала.

– Да, однажды был такой случай…

– В апреле месяце? – уверенно произнес Власовский.

– Совершенно верно, – побледнел Василий.

– А вот вам и объяснение. – Власовский протянул лист бумаги, подписанный знакомым размашистым почерком Людмилы.

Василий Антонович прочитал протокол. Сомнений не было. Его жена созналась в том, что II апреля сего 1951 года она перевела три тысячи рублей неизвестному ей гражданину по имени Александр Капдевилья, который оказался участником шпионско-диверсионной группы.

Так вот какое чудовищное объяснение нашлось всем тем подозрениям, (которые все последнее время так томили его!

– Но это только начало, – невозмутимо продолжал следователь, в полной мере оценивший произведенное на Сенченко впечатление. – Это еще далеко не все, что я должен вам сообщить. Скажите, вы не замечали каких-нибудь странностей в поведении вашего отца?

– Отца?

– Да, Антона Матвеевича Сенченко.

И перед Василием Антоновичем все с той же убийственной отчетливостью возникло осунувшееся, словно больное лицо отца. А ведь еще недавно он был таким бодрым, таким жизнерадостным. Вспомнились и жалобы матери на то, что Антон ничего в рот не берет и не спит по ночам. Да он сам на днях, неожиданно зайдя в комнату стариков, увидел, что отец стоит, прижавшись лбом к оконной раме, а плечи его вздрагивают. «Так, пустое», – словно уличенный, ответил он на заботливый вопрос сына…

– Ну что можно спрашивать со старика под семьдесят лет! – все же сделав над собой усилие возразил Василий Антонович. – Честная трудовая жизнь отца у всех на виду!

– К сожалению, даже у иностранного разведывательного центра, – усмехнулся Власовский, – с которым он связан…

– Это клевета, в это я не верю! – вскочил Сенченко.

– Скажите, к вам в дом приходил некий гражданин Храпчук? – вкрадчиво, почти дружески спросил Власовский.

– Приходил… Мне рассказывал отец.

– А отец не сообщил вам также, что визит его друга имел кое-какие последствия?

– Нет, ничего не говорил…

– Странно, что и на этот раз вы не проявили никакого интереса к делам самых близких вам людей, – скептически прищурился Власовский. – Советую поговорить с ним начистоту. А ваш родитель мог бы рассказать вам интересные вещи. Прежде всего о том, как он помог иностранной разведке выудить данные о вашей научной работе.

– Этого не может быть! Ни одному человеку, даже отцу, я слова лишнего не говорю о своей научной работе!

– Зато об этом достаточно красноречиво говорит фотография вашего рабочего кабинета, отправленная в иностранную разведку, – невозмутимо сказал Власовский. – Надеюсь, ваш папаша объяснит, как это произошло…

– Нет, это какое-то недоразумение, этого не может быть, уверяю вас, – повторил Сенченко.

Но перед ним было благородное лицо непреклонного судьи.

– Вы уверяете? А какие мы, собственно, имеем основания в свете всего происшедшего вам верить?

Виктор Владиславович даже поднялся из-за стола. Казалось, он с трудом сдерживает негодование.

– Разве можно поверить, что такой человек, как вы, все время находился в святом неведении, в то время как ваши деньги шли на шпионаж?.. Наивно, очень наивно, – очки Власовского сверкнули. – Не буду скрывать, что судьба ваших близких – жены и отца – предрешена. Но мы ждали, терпеливо ждали, что вы сами, без нашего приглашения придете к нам с повинной… К сожалению, мы ошиблись… Жестоко ошиблись. – Власовский нервно отхлебнул глоток воды. – Но не только вы, но и мы совершили преступление. Да, преступление перед Родиной, перед нашими советскими людьми! Мы медлили, выжидали, вместо того чтобы мечом правосудия пресечь черную работу ваших близких и – не побоюсь оказать – вас самого, гражданин Сенченко! И как дорого, бесконечно дорого, буквально ценой человеческой жизни мы расплатились за эту мягкотелость… Я имею в виду эту несчастную семью Зубковых… – голос Власовского дрогнул.

– Да! Это ужасная смерть!.. – Живая, острая боль на мгновение заслонила все то, что безысходным мраком сгустилось над Сенченко. – Бедная девочка! Кто бы мог подумать…

– Кто бы мог подумать? – повторил Власовский. – Очевидно, тот, кто довел ее до самоубийства!

Василий Антонович с недоумением взглянул на следователя.

– Перестаньте хотя бы над свежей могилой разыгрывать наивность! – пожал плечами Власовский. – Все материалы – документы, показания свидетелей и, наконец, найденные страницы дневника покойной, которую я, кстати, знал лично, все это говорит об одном…

Выдерживая паузу, Власовский пристально, словно гипнотизируя, смотрел на Василия Антоновича.

– О чем? – спросил Сенченко.

– О том, что ее убийца сейчас передо мной!

– Ну, знаете товарищ майор, можете в чем угодно обвинять меня, но это…

То, что Антон Матвеевич называл в своем сыне «вихрастостью», пробудилось в Василии. И Власовский, со свойственной ему осторожностью, уловил это.

– Вот видите, вы горячитесь, выходите из равновесия, надеясь этим что-то доказать… Впрочем, совершенно точные факты, полагаю, успокоят вас. – Власовский пододвинул к себе лежавшие перед ним бумаги. – Извольте: листочки из дневника… Почерк вашей секретарши, вероятно, вам известен не менее, чем почерк жены? – усмехнулся он. – Посмотрите.

Он протянул Сенченко листок бумаги в клетку, вырванный из школьной тетрадки, очевидно, служившей Зубковой дневником. Василий Антонович сразу же узнал крупный почерк своей секретарши.

Не торопясь, Власовский стал зачитывать выдержки: «Мы с Васильком обязательно заведем инструмент. Ведь у профессора Сенченко должны бывать люди научного мира…»

Власовский взял в руки еще один листочек:

– Или вот: «Зачем ты обманывал свою девочку?.. Сейчас я готова на все».

– Я ничего не понимаю, – это какой-то бред, – поразился Сенченко.

– А вот еще, – продолжал Власовский, – «Профессор Сенченко! Вы не задумались и растоптали мое первое нетронутое чувство».

Василий Антонович молчал. Он действительно не находил слов. Вероятно, это несчастное сумасбродное существо жило в мире каких-то ею самой выдуманных иллюзий… Можно было допустить, что крушение этих иллюзий, действительно, привело девушку к трагическому концу…

Сенченко с болью вспомнил и скромные наивные букетики, регулярно появлявшиеся у него на столе, над которыми он так подтрунивал в кругу семьи, и свойственную Инне манеру чуть задерживаться в его служебном кабинете, и даже то, как однажды секретарша привезла ненужную ему папку на заседание Ученого совета… А эти постоянные попытки повсюду увязываться с ним в машине, которые он нередко бесцеремонно пресекал… Значит, действительно он в какой-то мере оказался причиной гибели Зубковой? С такой больной душой он должен был поступать осторожнее…

– А теперь обратимся к свидетелям, – хладнокровно продолжал Власовский. – Вот показания отца покойной. – Виктор Владиславович поднес к очкам листок бумаги: – «Мы поняли, что дочь скрывает от нас свои близкие отношения с каким-то ученым. В последний вечер перед уходам из дома она прямо заявила, что этот ученый способен возглавить институт». Это подтверждается и свидетельскими показаниями присутствующих при разговоре семьи Зубковых гражданки Шерман С. Я. и ее дочери Шерман З. Таковы же показания матери Зубковой. «Дочь не познакомила нас с ухаживавшим за ней ученым, потому что он, наверное, был женат», – отчетливо читал Власовский. – И, наконец, показание Подскоковой Э. И., из окна квартиры которой выбросилась Зубкова: «Инна Зубкова мне неоднократно говорила, что ее друг – крупный ученый. Я его никогда не видела. Желая скрыть свои отношения, они встречались, когда в квартире никого не было. Для этого я им дала запасной ключ».

– Какой ключ? Какие Подскоковы? Я ничего не знаю…

– Так вот, – перебил его Власовский. – Отдайте мне должное: я заранее предупреждал, что разговор будет тяжелый. Но еще тяжелее другое – ваше запирательство, ваша упорная ложь, – лицо Власовского выразило нечто похожее на брезгливость, – факты неумолимы, и они говорят о том, что вы являетесь укрывателем и даже прямым пособником шпионов. Из-за вас погибла полная сил и энергии молодая советская девушка. Должен ли я говорить, как наша страна карает за подобные злодеяния? – взгляд Власовского прожигал Сенченко. – Тяжело, Василий Антонович, очень тяжело… И, поверьте, тяжело не только вам, но и мне… Молодой советский ученый, можно сказать, будущее нашей страны, а мы вынуждены… Скажу прямо: я уже сейчас не имею права вас отпустить…

Снова наступила длительная пауза. Сенченко, как это бывало с ним в детстве в страшном сне, почувствовал, что он словно парализован, он рвется на волю, под солнечный свет, к живым добрым людям, но онемели ноги, не двигаются руки…

– Но все-таки я не служебная машина, – снова услышал он голос Власовского. – Я хочу быть человечным. Поверьте, я сам рискую многим… Но я делаю это во имя ваших прежних заслуг. У вас остались некоторые дела, и я даю вам возможность их завершить в течение суток, от силы – двух. Больше я оттянуть не смогу… Устройте вашу мать – ведь ей предстоит остаться одной… А сейчас идите, – повелительно сказал Власовский. – И помните, что я делаю это, нарушая свой служебный долг.

Почти машинально взял Василий Антонович подписанный Власовским пропуск.

Он шел вечерними московскими улицами и невольно, как бы прощаясь, старался запомнить каждый дом, каждое деревцо.

Вот он проходит Ильинским сквером, мимо знакомого серого здания. Как всегда, алый стяг реет над ним…

Сколько раз с сердцем, полным надежд, входил он в массивные двери этого строгого здания на Старой площади!

Сколько раз здесь, в Центральном Комитете партии, он отстаивал правоту своих научных достижений! И все правдивое, живое неизменно встречало здесь поддержку и признание.

А ведь бывало, что так называемые факты тоже говорили против него. Но он не сдавался, а бесстрашно вступал в борьбу с подчас более сильным противником.

Возможно, это было у него в крови еще с детства. Весь в синяках, исцарапанный, он вновь и вновь поднимался с земли, чтобы дать сдачи самым прославленным драчунам их улички. Недаром мать вздыхала: «Надо бы говорить не Ванька-Встанька, а Васька-Встанька…»

Но тогда он отстаивал только себя, свою маленькую человеческую личность.

А теперь он обязан бороться за самое для него большое и священное: за право называть себя коммунистом.