355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валерия Герасимова » Крушение карьеры Власовского » Текст книги (страница 7)
Крушение карьеры Власовского
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:33

Текст книги "Крушение карьеры Власовского"


Автор книги: Валерия Герасимова


Соавторы: Лев Савельев

Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава тринадцатая
Куда ведут следы

– Редкая гостья, мы тебя прямо заждались! – ласково встретила Машу Минакову хозяйка дома.

Зоя Александровна Сумцова была не по летам стройная и еще красивая женщина. Казалось, что даже седая прядь в темных волосах придает этому одухотворенному лицу еще большую моложавость.

– Все дела, Зоя Александровна, – замялась Маша. До сих пор она так и не знала, рассказал ли Костя матери об их ссоре.

– А Костя еще в институте… – не без лукавства сказала Зоя Александровна.

– Я не к Косте, – вся вспыхнула Маша.

– Так, значит, ко мне, голубчик? – любовна привлекла к себе девушку Сумцова.

– Нет, Зоя Александровна, – ответила Маша. – Як Адриану Петровичу. Он мне звонил… Он дома?

Маша сказала правду. Вчера сам Адриан Петрович позвонил ей и попросил зайти. Этот звонок положил конец ее колебаниям. И вот она снова в знакомой квартире.

– Вот как! – удивилась Сумцова. – Ты становишься совсем взрослой, Машенька.

– Пытаюсь, – в свою очередь отшутилась Маша…

– А Адриан Петрович у себя, занимается. Проходи…

Больше часа провела Минакова в кабинете Адриана Петровича.

Многим поделилась она со старым другом своего погибшего брата. Она рассказала о том тревожном, что с некоторых пор окружало ее научного руководителя и видного советского ученого Василия Антоновича Сенченко, и о странном поведении Людмилы Георгиевны, упомянув при этом даже о шляпке с голубой вуалеткой, промелькнувшей перед ней на главном почтамте, и о ее несколько необычном смуглом посетителе, в словах которого был так заметен непонятный акцент, и, наконец, высказала свои соображения о новой секретарше института Инне Зубковой и о ее знакомствах.

От Минаковой не укрылось, с каким напряженным вниманием слушал ее подполковник Сумцов, на какие, казалось бы, незначительные мелочи обращал он внимание. Особенный интерес вызвал у него визит смуглого незнакомца с акцентом. Есть ли у Маши хоть какая-нибудь нить к этому человеку?

– Вы говорите, что он передал письмо для Людмилы Сенченко… Оно было в конверте? Запечатано?

– Да, в голубом конверте… И я его, конечно, не читала…

– Это понятно, – поддержал Адриан Петрович.

– Впрочем, на конверте промелькнул какой-то адрес…

Но, к сожалению, этого адреса она точно не помнит. Не то Чернигов, не то Череповец… Но вот номер дома ей случайно запомнился. Ведь квартира, где она живет, под тем же номером – восемнадцать.

– А вам, Машенька, не помнится – этот незнакомец не называл какой-нибудь своей специальности? Может быть, он назвал себя агентом Госстраха?

– Н-нет… – удивилась Маша. – Об этом он даже не упоминал.

– А как вы думаете, Зубкова с ним знакома?

– Этого я не знаю, – покачала головой Маша. – О Зубковой он тоже ни слова не сказал.

– А вы никому не рассказывали об этом посещении?

Тут Маше пришлось покаяться. Желая подчеркнуть перед Зубковой, какие у четы Сенченко доверчивые отношения друг к другу, она рассказала Инне об этом посетителе.

Адриан Петрович черкнул несколько слов в своем блокноте.

Маша почти робко смотрела на это сосредоточенное лицо. Ведь ей даже было известно происхождение шрама на щеке подполковника. Костя рассказывал, что отец получил его в годы гражданской войны на деникинском фронте.

Неожиданно Адриан Петрович поднял на нее глаза и чуть улыбнулся.

– А теперь, Машенька, поговорим по другому моему «ведомству», по ведомству папаши… Скажите-ка, дорогая, чем окончился ваш философский спор с Костей?

– Как, вы и это знаете? – смутилась застигнутая врасплох Маша.

– Представьте себе, – улыбнулся Адриан Петрович. – Так кто кого?

– Каждый из нас остался при своем мнении, – сухо ответила девушка.

Надо сказать, что «философский» спор между аспирантом физического института Константином Сумцовым и Машей Минаковой нарушил их давнюю крепкую дружбу.

Как-то Костя рассказал о том, что ему пришлось выступить на факультетском комсомольском собрании против своего лучшего друга Гурия Цветкова, о котором он Маше часто и восторженно рассказывал. Маша возразила: она считала, что на тех, кто нам очень дорог, мы должны воздействовать другими способами. И уж она-то во всяком случае сделала бы это как-то иначе…

– Но если дружок плюет на твои увещевания, а его поступок вреден не только коллективу, но в конечном счете и ему самому – что же ты предлагаешь: по-пилатовски умыть руки? – горячился Костя.

– Во всяком случае ты бы лучше рассказал товарищам о хороших сторонах Гурия. Ведь ты его любишь, ценишь. А им, может быть, они не известны.

– Вздор, – упорствовал Костя, – есть то, что посильнее всякой дружбы и даже любви… И ты сама в этом когда-нибудь убедишься… Разве мы имеем право все мерить нашими личными, «комнатными» отношениями? Вокруг еще немало сора, что же бояться «выносить» его из избы?

Затем Костя, как ей, может быть, показалось, насмешливо взглянул на ее уложенную вокруг головы косу.

– Видно, недаром тебя называют современной Татьяной! – иронически вздохнул он. Это и было последней каплей.

Вот уже почти две недели, они не виделись. И сейчас возможность встречи с Костей волновала Машу.

– Так-то, моя дорогая девочка, – все с той же мягкой улыбкой продолжал Сумцов, но на этот раз тон его был серьезен. – Жизнь нередко вносит коррективы в наши мечты… Помните, что рассказывает Алексей Максимович в своих воспоминаниях? Ильич говорил, что подчас так хочется быть «добреньким», по головке всех гладить…

А время такое, что нельзя – откусят руки… И учтите еще, дорогая Маша, что нередко наши враги прикидываются добренькими, а те, кого так легко назвать «злыми», в действительности охраняют жизнь и спокойствие миллионов и миллионов наших честных советских людей… – Адриан Петрович протянул руку и взял лежавший на столе алый томик. Он развернул его в том месте, где лежала закладка. – Помните замечательные строфы о Владимире Ильиче?

 
Он
    к товарищу
                    милел
                              людскою лаской.
Он
    к врагу
               вставал
                           железа тверже.
 

– Помню, – задумчиво сказала Маша. – Это еще Митя часто повторял…

– Еще бы! Ведь это прямо ключ к пониманию нашего гуманизма… – убежденно сказал Адриан Петрович. – Сочетать в себе эти черты – идеал каждого из нас!

В соседней комнате раздался звонкий юношеский голос, и Маше стало труднее следить за мыслью собеседника.

Видимо, уловив это, Адриан Петрович заметил:

– А с Коськой, мой совет, поговорите… Вот он там, – кивнул Адриан Петрович головой на дверь. – Небось прикидывается, будто не знает, кто у меня…

И они вместе вышли в столовую.

Маленькая Зиночка Сумцова с восторгом кинулась на шею Маше.

– Костя, Костя! Смотри, кто у нас!

Быть может, потому, что отступать было некуда, в дверях столовой показался высокий молодой человек.

У него были такие же, как у отца, теплые карие глаза и, как у матери, волнистые темные волосы.

Молодые люди взглянули друг на друга. Многое, очень многое выразил этот взгляд.

Однако ложная гордость помешала каждому из них сделать первый шаг.

– A-а! Маша, – как бы вскользь заметил Костя.

– Здравствуй, Костя, – сдержанно сказала девушка.

И, не сдаваясь на отчаянные мольбы маленькой Зиночки: «Побудь еще, Машенька!», отклонив приветливое приглашение Зои Александровны выпить чашку чая, Маша, сославшись на занятость, оставила квартиру Сумцовых.

Что бы там ни было, а Костя мог бы встретить ее иначе!

Оставшись один в своем кабинете, Адриан Петрович вызвал машину.

Сегодня он предполагал провести вечер, как любил – в кругу семьи.

Но дело, с которым был связан приход Маши, заставило его снова приняться за работу. И это был не только служебный долг. Это было и целиком захватившее его творчество.

Чутье чекиста его не обмануло.

Это казавшееся в сущности таким наивным письмо Храпчука навело на верные следы. Василий Антонович Сенченко действительно нуждался в защите.

Когда Сумцов приехал на работу, он первым долгом отдал нужные распоряжения в два города: Чернигов и Череповец.

Затем он связался с Калугой: никакого Павла Глазырина, ученика ремесленного училища, не было не только в самой Калуге, но и во всей Калужской области.

Не менее важные данные Сумцов получил накануне от бывшей жены старшего механика Надежды Ивановны Козликовой. Утверждения Глазырина о том, что его жена предпочла бухгалтера по корыстным причинам («одевается чисто и получает прилично») не подтвердились. Оказалось, что второй муж Надежды Ивановны – Егор Сидорович Козликов – инвалид второй группы и вот уже десять лет живет на скромную пенсию. Все эти годы не только его самого, но также его старуху мать поддерживает Надежда Ивановна. Она одна из лучших закройщиц в большом ателье у Красных ворот.

Много усилий, профессионального умения и такта пришлось потратить «дальнему родственнику» ее бывшего мужа, чтобы установить действительную причину супружеского разрыва Глазыриных.

«Невмоготу с ним стало. Да и ему самому всегда словно неможется… Боится, ночей не спит, да и мне не дает. А чуть что – кулаки… Тяжелый он стал, как вернулся оттуда…» – со вздохом сказала женщина.

Это «оттуда» явилось толчком к тому, чтобы все обстоятельства плена Глазырина, а также его освобождения были тщательно обследованы.

Раздумывал Сумцов и над странным поведением отца ученого, заведующего рыбной секцией магазина Райпищеторга Антона Сенченко.

Обстоятельства эти каким-то образом приводили подполковника к другому факту.

Как и предполагал подполковник, «морским чудовищем», спущенным в море у мурманских берегов с парохода «Леонора», оказался именно Франц Каурт. Установить это было нелегко. Содействие оказали добровольные помощники из числа бывших соучеников Каурта по вузу и даже по школе. Первым обнаружил пребывание в Москве Каурта некогда сидевший с ним на школьной парте кандидат исторических наук Борис Сергеевич Филаткин. Встреча произошла в одном из переулков близ Ленинградского шоссе у подъезда дома № 13, где проживает мать Филаткина – пенсионерка. Однако обследование показало, что в этом доме никого даже приблизительно похожего на Франца Каурта нет. А проходной двор объяснил следователю все.

Но сегодня люди Сумцова снова напали на след Каурта. На этот раз этот след привел их в отделение Госстраха Пролетарского района. Есть предположение, что шпион скрывается под маской агента Госстраха. Надо надеяться, что завтра это будет установлено с полной точностью. А если предположение окажется верным, остается выяснить, у кого именно застраховался Глазырин, Тогда сомкнется круг…

Адриан Петрович снял трубку, чтобы позвонить генералу Важенцеву. Поздно, но ведь генерал просил ему докладывать о деле Сенченко в любое время.

– Да, по тому делу… Через пятнадцать минут? Есть! – Адриан Петрович откинулся на спинку кресла.

Сегодня будет о чем доложить генералу.

Факты, установленные за последние дни, проливают свет на дело Сенченко.

Как Сумцов и ожидал, мрак вокруг имени ученого рассеивается. Вот-вот он схватит за руку того, кто покусился на этого честного советского человека. Поймать преступника помогают многие: и честный рабочий Ларе Стивене, и доцент Филаткин, и закройщица Козликова, и даже эта славная девочка Маша Минакова.

А самое важное то, что Сумцов, кажется, нащупал и того, кто вольно или невольно способствовал черным вражеским силам.

Глава четырнадцатая
Свои люди

Когда у старого человека болит сердце, то перед этим нередко пасует даже такое испытанное средство, как ландышевые капли.

Дрожащими руками: Максим Леонидович еще раз поднес к губам рюмку со спасительным лекарством. Это уже третья порция. Может быть, подействует?

Но сдавало не только сердце. Ему казалось, что пылает мозг, отказываются служить ноги, а все тело сотрясает неукротимый озноб.

Главное – унять бы дрожь. Ведь это могут заметить люди… И вдруг спросят… «Товарищ Гонский, что с вами? Малярия? Так почему же малярия ранней весной?»

Но что такое болезнь? То, что произошло – страшнее всякой болезни…

И как внезапно он «заболел».

А ведь все складывалось так хорошо. И переезд Виктора в столицу, и открывшаяся вакансия – он ручается, что даже без рекомендации «ответственного» добился бы места заведующего скуппунктом.

Беда пришла к нему именно туда, на место его работы. И пришла так просто, так обыкновенно…

Сейчас Максим Леонидович отчетливо вспоминал каждую деталь.

Поколебавшись, он принял от клиента театральный бинокль. Вещь, правда, подержанная, но подкупала перламутровая отделка и довольно сносный футляр. Подобные вещи он не без выгоды сбывал знакомому билетеру.

Несколько приуменьшив подлинную стоимость предмета, что было негласным правилом его коммерции, и уже выплатив за бинокль деньги, Максим Леонидович считал, что маленькая операция закончена. Но вдруг клиент, пользуясь тем, что они наедине, вполголоса сообщил, что хотел бы «частным порядком» продать еще одну ценную вещь.

Внимательно взглянув на посетителя и определив, что тот заслуживает доверия, Максим Леонидович согласился. В его практике такие случаи бывали и, как правило, заканчивались с выгодой.

И на другой день в назначенное время молодой человек явился. Но в руках у него ничего не было. Очевидно, речь шла о небольшой по размерам, а возможно, и золотой вещице. Последнее особенно интересовало Максима Леонидовича.

Но предположения не оправдались. Вместо этого клиент протянул ему самую обыкновенную фотокарточку.

– Изменились, господин Гонский… Подумать только, что делает время! – вздохнул он.

Это был групповой снимок тридцатитрехлетней давности. О его существовании господин Гонский давным-давно забыл…

И вот Максим Леонидович мечется в своей комнате, как отравленная крыса, и нет на свете лекарства, чтобы унять эту страшную изнуряющую дрожь…

В таком состоянии можно решиться на самую крайнюю меру.

Виктор Владиславович возвращался домой в отличном расположении духа.

Делу, которое по вине Важенцева продвигалось с таким скрипом, наконец, дан полный ход.

А произошло это благодаря пустяковой случайности. Важное начальство – а этому человеку Власовский и был обязан своим переездом в столицу – запросило по телефону небольшую письменную справку.

Лишний раз показаться начальнику, на покровительство которого ты рассчитываешь, всегда полезно. Власовский сразу нашелся. Хотя это и не входило в его прямые обязанности – он вызвался эту справку отнести лично.

Какая это была удачная мысль!

Начальство, конечно, узнало своего выдвиженца, и сразу же осведомилось о том, как он справляется с первым, крупным делом.

Власовский отдал дань тому, что про себя он называл не иначе, как «фразеологией»: окрылило доверие, с головой ушел в работу, широкий размах, интересы Родины и тому подобное. Странно. Если с Важенцевым он чувствовал себя скованным, то зато с какой легкостью находит он общий язык с этим человеком. Пусть начальник не вышел ростом, с брюшком, пусть его череп обнажен и даже слегка поблескивает, но все равно – что-то властное мерещится в этих жестах, в этом проницательном взоре, который, казалось, так и стреляет сквозь стекла пенсне. Нет сомнения, что всякая мягкотелость ему отвратительна.

Вот почему Власовский поспешил упомянуть о трудности, с которой нельзя не считаться. Начальство заинтересовалось. Но подчиненный скромно уклонился от прямого ответа. И лишь в конце концов как бы вынужденно упомянул об излишней мягкости, чтоб не сказать больше, генерала Важенцева.

– Да, такой грешок за ним водится, – произнес начальник. – Хорошо, если это только душевная мягкость. А не исключено и другое, гораздо худшее. Иногда подобной мягкостью просто укрывают свое чуждое, если не вражеское, нутро, – многозначительно добавил он.

Власовский, который уже научился пользоваться подобными рикошетными, как он их называл, замечаниями, понимающе кивнул: «Ого! Вот, значит, кто здесь под прицелом!»

Начальник выдержал паузу, затем ободряюще улыбнулся:

– Но ничего, майор, действуйте, действуйте, поддержим. А в случае чего – дорога ко мне для вас всегда открыта.

Дорога открыта…

Да ведь это почти все!

Просиживай он ночи напролет над бумагами или в поте лица выуживай признания у дамочек вроде Сенченко – никто не откроет перед ним подобных перспектив!

Настроение Виктора Владиславовича было настолько радужным, что, выйдя на шумную московскую улицу, он мысленно уже жил в своем недалеком и счастливом будущем.

Ребяческая выходка! Он, который еще до сих пор не обзавелся в Москве ничем серьезным из обстановки, не удержался и в магазине «Уральские самоцветы» купил стильную малахитовую пепельницу. Такую же он видел в одной прекрасной московской квартире, где он встретил Новый, 1951 год.

Свое приобретение он торжественно поставил посреди круглого и, к сожалению, до сих пор еще не покрытого скатертью стола. Он искренне любовался.

Этот предмет являлся как бы наглядным доказательством того, что скоро к нему присоединятся и другие, не менее стильные и богатые вещи.

К чему прозябать без широких перспектив, без стремительных взлетов, разве он какой-нибудь серый служака Сумцов и ему подобные? Нет! У него есть инициатива, размах, острота, умение обобщать… И, конечно, вкус к тому, что называется «настоящей жизнью». Что же? Ведь культурные запросы у него, можно сказать, по наследству…

Да!.. И не какой-нибудь медсестре Варваре Бураковой суждено разделить с ним эту новую жизнь.

Давно взлелеянный в мечтах женский образ – то в теннисном костюме с ракеткой, то в вечернем длинном платье – возник перед Виктором Владиславовичем. Этот влекущий образ он привык, хотя и несколько неточно, определять одним словом «доцентка»…

Игра его воображения была столь сильна, что когда в дверь постучались, Виктор Владиславович почти невольно принял соответствующую позу.

Но это была лишь соседская веснушчатая девочка Светка. Она сопровождала пожилую женщину с кожаной сумкой через плечо.

– Дяденька, вам телеграмма!

Неужто Варвара все-таки нашла его адрес?

Подождав, пока из комнаты выйдут, Власовский нервно распечатал телеграмму. Сразу же стало легче: подпись была – Гонский. «Тяжко заболел, немедленно приезжай» – гласил текст.

Наряду с облегчением возникло недоумение: ведь было принято, что дядя Мока никогда и ни при каких условиях не будет претендовать на так называемые «родственные отношения». Он никогда не звонил ему на службу, не отправлял ему ни писем, ни телеграмм. Очевидно, со стариком действительно случилось что-то из ряда вон выходящее!

Но что же?

Вообще Власовскому были чужды разные сентименты, как он это определял. Но что-то шевельнулось в его душе: как и все его отношения с дядей Мокой – это было сложное и противоречивое чувство.

Собираясь к Ронскому, Власовский переоделся в штатское, причем выбрал скромненький костюм, тот, который служил ему до переезда в столицу. Он также снял свои очки и, вложив их в футляр, оставил на тумбочке. Кстати сказать, это сооружение в роговой оправе являлось для него чисто декоративным, поскольку зрение Виктора Владиславовича было вполне нормальным. Подобная деталь, по его мнению, подчеркивала интеллигентность человека.

Когда Виктор Владиславович торопливо вошел в маленькую неопрятную комнатку родственника, вид дяди Моки изумил его. Во-первых, старик не лежал, как это можно было предположить, а в пестром, чуть ли не бабьем халате, сидел у старинного столика с выгнутыми ножками.

– Какого дьявола! А я-то думал, что ты не за столом, а на столе!

Власовский только один-единственный раз – несколько лет назад, проездом через Москву на курорт, – был в этой комнате, но тогда дядюшкина обстановка произвела на него несколько иное впечатление. А теперь вид этих старых и случайно собранных предметов с неизгладимой печатью скуппункта оскорбил его.

– Тише, тише! – умоляюще прошептал старик.

И Виктор Владиславович понял, что действительно случилось нечто из ряда вон выходящее…

В общих чертах историю дяди Моки Власовский, конечно, знал. Двоюродный брат отца Максим Гонений был мелким коммивояжером. Превратности первой мировой войны занесли его на Урал. Здесь, в городе заводчиков и мукомолов – тогда Екатеринбурге, в свое время уже обосновался его двоюродный брат и отец Виктора – Владислав Власовский. Он тоже занимался различными коммерческими операциями, а попутно владел небольшой граверно-ювелирной мастерской.

В период иностранной интервенции на Дальнем Востоке и колчаковщины дядя Мока пристроился к одной из иностранных миссий Красного Креста – он добывал дефицитные медикаменты, а Владислав превращал их в стойкую валюту.

На одной из таких операций спекулянты все же попались и угодили за решетку. Дядя Мока и здесь сумел выкрутиться – за свое освобождение он расплатился всей нажитой ими валютой. К сожалению, ее хватило только на одного из братьев, и Владислава при очередной чистке тюрьмы попросту пустили «в расход».

Виктор, оставшись круглым сиротой – мать умерла, когда он был совсем маленьким, – так никогда и не узнал, какой ценой его двоюродный дядя приобрел себе жизнь и свободу, Очевидно, испытывая некоторую неловкость, дядя Мока взял на себя заботы о подростке.

Сформировавшись под влиянием опекуна, Виктор стал рано проявлять инициативу и рваться к полной самостоятельности. К тому времени дядя, видимо желая окончательно замести следы, перебрался поближе к своим родным местам – в Белоруссию. В небольшом городке Бобруйске он также занялся торговлей, но уже добропорядочной: заготовлял сырье для кооперативной артели «Пух и перо».

Подобный род деятельности не привлекал, однако, молодого Власовского. Он уже тогда постиг, что к прочному месту под солнцем ведут совсем иные пути.

Уже тогда Виктор решил для себя, что максимальный результат следует извлекать с минимальной затратой труда. Возможно, подобная философия и помешала ему получить настоящее образование. Нельзя сказать, что это удручало Виктора. У него были иные замыслы.

Первая попытка вступить в комсомол потерпела неудачу. Ответ в графе анкеты о роде занятий отца – «кустарь», а также несколько сбивчивые объяснения Виктора по этому поводу насторожили комсомольцев.

Тогда он решил действовать иначе. Переехав в Минск, подросток поступил в ремонтно-механическую мастерскую сначала чернорабочим, а затем подручным слесаря. Это открыло перед Власовским возможность на анкетные вопросы о социальном положении все дальнейшее время четко отвечать: «рабочий».

Там же он вторично подал заявление в комсомол. И несмотря на то, что отлично помнил тех, кто выполнял граверные работы в мастерской его отца, в графе о родителях он к сомнительному слову «кустарь» на этот раз добавил слово «одиночка».

А по совету дяди Моки еще добавил, что отец его был зверски замучен белогвардейцами как участник партизанского движения в Сибири.

Виктора приняли в комсомол. А версия настолько в нем укоренилась, что он чуть ли не сам искренне верил в нее и, уже не задумываясь, смело вписывал ее во все свои анкеты и автобиографии.

И все же иногда какое-то больное, ноющее чувство томило Власовского…

– Что случилось? – также переходя на шепот, спросил он дядю.

– Только ты один можешь спасти меня… – прохрипел дядя Мока.

Мысль о том, что у дяди подотчетные неприятности, – а в его финансовой безупречности племянник имел основания сомневаться, – успокоила Виктора Владиславовича.

– Опять продулся на бегах?

– Что ты, что ты, Витенька!..

Всхлипывая и задыхаясь, старик рассказал о сразившем его визите мнимого клиента.

– Ну что из этого? – выслушав дядю, сказал Власовский. – Подумаешь! Сто лет назад приторговывал аспирином или там сахарином… Простой шантаж!.. Что он хотел? Деньги тянул?

На лице Максима Леонидовича отразилось смятение.

Как рассказать «ответственному» племяннику всю правду! И все же он решился.

– Я у них в картотеке, – безнадежно сказал дядя Мока.

– У кого «у них»? Какая картотека? – не удержавшись, воскликнул Власовский. Он сам больше всего боялся подобных слов.

– Тише, бога ради, тише! – взмолился старик.

– Ты завербован? – наконец решился произнести страшное слово Власовский.

– Боже упаси, – замахал руками старик, – что ты, что ты! Честное слово, только иногда… только услуги…

И все же отступать было некуда. Максим Леонидович сознался, каким образом его имя попало в картотеку иностранной разведки. Да, его недаром держали при миссии Красного Креста и сквозь пальцы смотрели на коммерческие махинации. Дело в том, что он время от времени принужден был оказывать интервентам так называемые «особые услуги».

– Но что ты для них делал? – ужаснулся Власовский.

Даже по прошествии тридцати трех лет трудно признаться в том, что подпольная группа революционной молодежи «Третий Интернационал» провалилась не без твоего участия…

– Но разве ты не понимаешь? – замялся старик. – Нужные им услуги…

Взгляды их встретились.

И Власовский понял.

– Ах, так вот как! – Гнев его был неподдельным. – Так и подыхай же, старая собака…. Я тут ни при чем!

Мелодично зазвонили часы, украшенные фигурками позеленевших от времени обнаженных богинь.

– Как ни при чем, Витенька? – прошипел старик. – Ведь и ты не без греха!..

– Ты про что? – начал было Власовский.

– А про то, что если мне капут, то и тебе амба…

– Вот как? Значит, ты посмеешь обо мне?.. – Власовский тоже избег уточнений.

– А ты что же, мальчик, думал? Меня за решетку, а ты в стороне, чистенький? Нет, Витюша, номер не пройдет!.. Думаешь отвертеться, как от Варвары?.. Когда Варька тебя прикармливала, то хороша была… А теперь подавай тебе столичную!..

– А ты, продажная шкура, в мои личные дела не суйся!..

Оба ощерились. Сейчас их фамильное сходство стало очевидным. Власовский шагнул к старику. Кулаки его сжались. Но во-время он опомнился. Инстинкт самосохранения подсказывал, что нужно не терять самообладания, а главное – не отвлекаться на мелочи. Возможно, и у его дяди возникла та же мысль.

– Так что же ему от тебя в конце концов надо? – уже спокойнее спросил Власовский.

И Максим Леонидович все так же шепотом, но довольно связно изложил, чего от него добивались.

Таинственный клиент – им был не кто иной, как Франц Каурт, – через дядю пытался воздействовать на племянника.

Несомненно, анонимные письма и другие меры подобного порядка делают свое дело, но этого явно недостаточно. Последняя инструкция Петер-Брунна обязывала Каурта как можно быстрее завершить дело с профессором Сенченко. Тем более, что на днях будет возможность перебросить супругов Сенченко за границу, и такой случай может не повториться.

– Главное – сделать так, чтоб он драпанул, – уточнил Гонский предъявленные ему «клиентом» требования.

– Черт возьми! Это ведь не так просто! – вырвалось у Виктора Владиславовича.

Подумать только! Ввязаться в такую игру и особенно сейчас, когда он наконец заручился могучей поддержкой!

С ненавистью взглянул он на старика в пестром халате.

– Да, но мои служебные перспективы! – почти простонал Власовский.

– Эх, Витенька, лучше спасти голову, чем волосы, – нашептывал старик. – Такая головушка, как у тебя, еще придумает многое… многое…

И действительно, комбинаторский мозг Власовского уже выискивал лазейку. Даже в этом, казалось, безвыходном положении, он усмотрел выгодную сторону. Ведь ответственность за бегство ученого падет на Важенцева!.. Это он либеральничал с Сенченко. Интересно посмотреть, как вывернется эта ходячая добродетель, эта мямля.

Оживился и дядя Мока, учуяв перелом в настроении племянника.

– Говоря по душам, Витюк, не все ли тебе равно, что станется с этим профессором. Хрен с ним! У нас свои заботы…

Дядя и племянник снова обменялись взглядами. Теперь они светились взаимным пониманием.

Мирно тикали часы с позеленевшими богинями, попахивало нафталином.

И два человека молча сидели за столиком с затейливо изогнутыми ножками.

Сейчас это были снова свои люди.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю