Текст книги "Абсолютные друзья"

Автор книги: Валерий Брюсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

А какие тут литературные ассоциации… разве они ничего не значат? Или Карл Цукмайер[102]102
  Цукмайер, Карл – современный немецкий писатель и драматург.


[Закрыть] и Макс Вебер не жили в нескольких сотнях ярдов от этого места? Да и саму улицу назвали в честь Хёлдерлина![103]103
  Хёлдерлин (Гёльдерлин), Фридрих (1770–1843) – известный немецкий поэт и эссеист.


[Закрыть] Что еще, скажите на милость, может требовать от языковой школы молодой, мобильный, поднимающийся по карьерной лестнице руководящий сотрудник корпорации?

Ответ: к сожалению, многого.

* * *

Ключ поворачивается, дверь, когда он нажимает на нее плечом, подается. Он переступает порог, и ноги по щиколотку погружаются в кучу скопившейся на полу рекламной корреспонденции. Он закрывает дверь, стоит в глубоком сумраке: плющ на окнах практически отсек дневной свет, и впервые за многие месяцы позволяет себе вспомнить, как любил этот дом, как вложил в него всю душу, какую испытывал горечь, увидев, что остается и без денег, и без друга. А ведь казалось, что все уже наладилось.

Удивляясь собственной глупости, он бредет по дому, где прошло его столь недавнее прошлое. В центральном холле, где он сейчас стоит, собирались ученики, отсюда, разбитые на группы, расходились по аудиториям. Великолепная лестница залита светом, падающим через цветные стекла фонаря на крыше, и, если светило солнце, человек поднимался по ступеням, пересекая полосы красного, зеленого и золотого. Класс, где он вел занятия, встречает его пустотой: столы, стулья, вешалки для пальто вывезли и продали. Но на доске белеет оставленная им надпись, и он буквально слышит собственный голос, который читает написанное:

Как важный клиент «Бритиш рейл», мы хотели бы принести извинения за наличие неправильного вида снега на железнодорожном полотне.

Вопрос: Кто клиент?

Вопрос: Кто является подлежащим в этом предложении?

Вопрос: Почему это неправильный вид предложения?

Как магнитом, его тянет к любимому месту у окна. Оно на нужной высоте для такой жерди, как он, и вечернее солнце смотрит в окно аккурат в тот момент, когда ты ждешь прихода последней группы учеников.

Довольно грез. Ты пришел сюда не за прошлым…

* * *

Дмитрий говорил, что его деньги дурно пахнут. Теперь выясняется, что так оно и есть. Так лжец ли он?

Хорошо, у аппаратчика центрального офиса не укладывается в голове, как можно отвалить полмиллиона баксов нищему учителю английского языка. Действительно, обычно в бизнесе такого не бывает. Но вполне возможно, что для человека, который продает и покупает корабли, это обычное дело. И не такие уж большие деньги.

Можно допустить, что герр Брандт действительно работает в центральном офисе банка. Но его цепкий взгляд и не сходящая с лица улыбка скорее говорили за то, что жалованье ему платит совсем другое ведомство. И не раз во время нашего диалога у меня возникала мысль о том, а не беседую ли я с продолжателем дела Профессора.

Минут двадцать, а то и больше Манди не останавливает свободный поток мыслей. Многие удивляют его, но такое случается часто. К примеру, почтение, с которым его приняли в банке, почему-то не очень-то радует. И если бы по мановению волшебной палочки он мог перенестись в другое место, то с удовольствием оказался бы в постели с Зарой или в мастерской с Мустафой, помогая ему достроить ко дню рождения матери модель Купола скалы.[104]104
  Купол скалы – одна из наиболее почитаемых исламских святынь, мечеть на горе Мориа в Иерусалиме.


[Закрыть]

* * *

Манди вскакивает и поворачивается. Что-то загремело у его правого уха.

Придя в себя, он широко улыбается, увидев по другую сторону стекла, в шести футах от него, морщинистое лицо старого Стефана, бывшего садовника и работника котельной. Окно подъемное. Манди открывает замок, наклоняется, берется за бронзовые рукоятки, распрямляется, отчего нижняя половина окна скользит по направляющим вверх. Он протягивает руку, старик Стефан хватается за нее и с проворством куда более молодого мужчины залезает в окно.

Начинается разговор, конечно, с пустяков. Да, да, Стефан в полном порядке, его жена Элли тоже, и у сына, которому уже за пятьдесят, все прекрасно, но где был герр Тед, как Джейк, все еще учится в Бристоле? И почему герр Тед так долго не приезжал, все по нему так скучали, и никто в Гейдельберге не держит на него зла, этот маленький инцидент с герром Эгоном давно забыт!

И пока они обмениваются семейными новостями, Манди вдруг понимает, что старик Стефан оказался в саду не случайно.

– Мы ждали вас, герр Тед. Две недели уже знаем, что вы скоро приедете.

– Быть такого не может, Стефан. Я узнал об этом лишь десять дней тому назад.

Но старик Стефан похлопывает по носу согнутым пальцем, дабы показать, какой он проницательный старый гном.

– Две недели тому назад! Две недели. Я сказал Элли. «Элли, – сказал я. – Герр Тед возвращается в Гейдельберг. Он выплатит все долги, как и обещал, вернет себе здание и снова откроет школу. И я буду у него работать. Все уже решено».

Манди пытается не выдать волнения.

– И кто вам об этом сказал, Стефан?

– Ваши оценщики, естественно.

– А какие оценщики? У меня их много.

Старик Стефан качает головой и щурится. Знает, что Манди посмеивается над ним, но соглашается сыграть в эту игру.

– Из компании, которой вы заложили здание, герр Тед. Которая выдала вам ссуду. Сегодня в секрете ничего не утаишь, все всё знают.

– Так они здесь уже побывали? – в голосе Манди слышится раздражение. По тону можно понять, что он ждал оценщиков и недоволен тем, что разминулся с ними.

– Да, все осмотрели. Я проходил мимо, увидел тени в окне, луч фонарика и подумал: «Ага! Герр Тед вернулся. А может, не вернулся и доме орудуют воры!» Я слишком стар, чтобы бояться смерти, поэтому поднялся на крыльцо и забарабанил в дверь. Мне открыл молодой человек. Приятной наружности, с доброй улыбкой, в комбинезоне. С фонарем в руке. За его спиной я видел других людей, вроде бы среди них была и женщина. Женщины нынче лезут всюду. «Мы оценщики, – говорит он мне. – Не волнуйтесь. Мы – хорошие люди». – «Для герра Теда? – спрашиваю я. – Вы оцениваете дом для герра Теда?» – «Нет, нет, мы работаем в компании, которая выдает ссуды под залог. Если компания примет решение одолжить ему деньги, ваш герр Тед вернется».

– И в какое время дня это произошло? – спрашивает Манди, но слушает он не старика Стефана, а Кейт, которая вернулась из школы раньше положенного и увидела тени в окне дома на Эстель-роуд: «Они оставили дверь на кухне открытой. Двигались взад-вперед на фоне дверного проема».

– Утром. В восемь часов. Лил дождь. Я ехал на велосипеде к фрау Либкнехт. Во второй половине дня, в пять часов, когда я вернулся, они все еще были в доме. Я такой любопытный, просто сил нет. Спросите Элли. Ничего не могу с собой поделать. «Почему вы еще здесь?» – спрашиваю я. «Это большой дом, – отвечают они. – Под него дают большие деньги. А большие деньги требуют времени».

* * *

В Эдинбурге его отправляли на такие прогулки. Начинались они с инструктажа:

«Хорошо, Тед, через минуту ты выйдешь за дверь этого дома. Сегодня пункт назначения – главный городской вокзал. Можешь пользоваться любым общественным транспортом, за исключением такси, потому что мы никогда не ездим на такси, так? Не садимся ни в первое, которое подъедет к нам, ни во второе, ни в третье, ни в тринадцатое. И к тому времени, когда мы доберемся до вокзала, я хочу знать, следили ли за тобой и кто следил, и я не хочу узнать, что они узнали, что ты узнал об этом. Мы всё поняли? И я хочу, чтобы на вокзале ты был через полчаса, потому что нам нельзя опаздывать на поезд. Поэтому не пытайся добраться до вокзала через эдинбургский зоопарк».

Манди шагает и позволяет Гейдельбергу защищать его. Вернувшись на улицу, окидывает беззаботным взглядом автомобили и окна. О, как же мне нравится эта маленькая площадь, с тенистыми виллами и секретными двориками! Еще взгляд, на другую сторону улицы, которая ближе к реке, и уж не та ли парочка сидит на скамейке, что сидела, когда я пришел сюда? Далее Старый мост, который взорвали в 1945 году в тщетной надежде остановить наступление американской армии, но все об этом забыли, а многие и не знали, в первую очередь школьники и туристические группы, которые пересекали мост в обе стороны, любуясь баржами и статуями. Любуется баржами и Манди, наклоняется над парапетом, чтобы посмотреть, кто остановится сзади, чтобы закурить, пролистать путеводитель или сделать фотографию. День жаркий, Хаупштрассе, пешеходная улица, запружена фланирующими туристами, поэтому Манди прибавляет шагу, словно спешит на поезд, а ему действительно нужно спешить, хотя время еще есть, и поглядывает на витрины, чтобы увидеть человека, который вдруг вспомнил о неотложной встрече и тоже заспешил. Он не снижает скорости, его обгоняют велосипедисты, и, возможно, их вызвали его провожатые, потому что поспевать за шестифутовым мужчиной, который набрал ход, задача не из легких, если ты на голову ниже и можешь рассчитывать только на свои ноги. Старый город остается позади, он входит в промышленное гетто с серыми домами и кафе быстрого обслуживания с известными на весь мир вывесками. К тому времени, когда он поднимается на платформу, он может доложить эдинбургским инструкторам следующее: если за ним и следили, то по высшему разряду, используя все достижения научного прогресса, от камер наружного наблюдения и искусственных спутников Земли до спрея, которым брызгают на плечо и который цельный день светится на их экранах.

На станции он идет к телефону-автомату и звонит домой, сунув голову под большущий стеклянный шлем. Зара ушла на работу. В кебабной будет только через час. Говорит он с Мустафой, который визжит. Как… насчет… Купола… скалы… Тед? Ты… очень… плохой!

– Завтра вечером уделим Куполу в два раза больше времени, – пытается он ублажить Мустафу. Да, да, я занят со своей новой подружкой.

Кузина Зары, Дина, подходит к телефону. Дина, мне придется провести ночь в Гейдельберге, завтра у меня еще одна встреча в банке. Сможешь ты сообщить об этом Заре? И, пожалуйста, постарайся уложить Мустафу спать до полуночи, хорошо? Не позволяй использовать Купол как отговорку. Дина, ты прелесть.

Он звонит в Линдерхоф, слышит автоответчик, наговаривает сообщение: завтра на работу не выйду, грипп.

* * *

Поезд в Мюнхен отходит через сорок минут. Манди покупает газету, садится на скамью и наблюдает за окружающим миром, пытаясь ответить на вопрос, наблюдает ли окружающий мир за ним.

Чего они торчали в здании школы целый день? Снимали размеры комнат, чтобы заказать ковры с длинным ворсом?

Приятная наружность. Молодой. Добрая улыбка. Комбинезон. Фонарь в руке. Нет, мы – оценщики.

Поезд со всеми остановками, так что еле ползет. Напоминает ему другой ползущий поезд, из Праги, в котором он сидел с Сашей и велосипедами. На крохотной станции в чистом поле он поднимается и меняет купе. Еще через две станции возвращается на прежнее место. К тому времени, когда поезд добирается до Мюнхена, в нем остается лишь шесть человек, и Манди уходит с перрона последним, отстав на добрые пятьдесят ярдов.

Многоэтажная автостоянка снабжена лифтом, но он предпочитает лестницу, пусть там и воняет мочой. Мужчины в коже населяют площадки. Черная проститутка называет цену: двадцать евро. Он помнит, как Зара подсела за его столик в уличном кафе в день, когда у него началась новая жизнь. Пожалуйста, сэр, не хотите ли лечь со мной в постель за деньги?

Его «Фольксваген»-«жук» на четвертом этаже, там, где он и оставил его этим утром. Манди обходит автомобиль кругом, проверяет двери, нет ли грязных отметин от пальцев, ищет и чистые места, с которых могли стереть отметины, царапины у замков. Хороший ты парень, Тед. Мы всегда говорили, что ты – прирожденный шпион, и так оно и есть.

Чтобы посмотреть, не подтекает ли масло, он заглядывает под днище спереди и сзади, ощупывает его в поисках то ли магнитной мины, то ли радиомаяка, чего угодно, но, главное, лишнего. Всегда старайся сфокусировать свой страх, Тед. Если ты не знаешь, чего боишься, ты будешь бояться всего.

Ладно, сфокусирую. Я боюсь банкиров, которые не банкиры, отмывателей денег, филантропов-миллиардеров с преступно нажитыми состояниями, которые посылают мне полмиллиона долларов, богатых арабов, заинтересованных в распространении английского языка, псевдооценщиков и собственной тени. Я боюсь за Зару, Мустафу и Мо, собаку. И за мою и без того слабую веру в человеческую любовь.

Он отпирает машину, а после того как «жук» не взрывается, тянется длинной рукой к заднему сиденью и достает жилетку цвета хаки с ватной подкладкой и накладными карманами. Снимает пиджак, надевает жилетку, перекладывает все необходимое из одних карманов в другие. «Жук» заводится с первой попытки.

Чтобы спуститься на землю, нужно въехать на площадку железного лифта, который напоминает ему Стальной гроб. За половину официальной цены, но наличными, старик-служитель отпирает ворота огромным, как в тюрьме, ключом и выпускает во внешний мир. Выехав на свежий воздух, Манди поворачивает направо, и снова направо, чтобы не проезжать мимо кебабной Зары. Он знает, если увидит ее, то остановится, дождется конца смены и отвезет домой, посеяв ненужную сумятицу во всех головах, включая и его собственную.

Добравшись до кольцевой дороги, поворачивает на юг. Постоянно поглядывает в зеркала заднего вида, но не находит ничего такого, на чем мог бы сфокусировать страх. Но если они так хороши, то я ничего и не найду, не так ли? Уже полночь. Светит розовая луна. Дорога впереди совершенно пуста, как и дорога позади, небо усыпано звездами. Завтра мы нарисуем новые созвездия. Дмитрий, возможно, ограбил весь земной шар, чтобы спасти его, но выкроил время, чтобы получиться китчу.

Этой уходящей на юг дорогой он ездит каждый день и знает, что через сорок минут доберется до первого из двух перекрестков и повернет налево. Поворачивает. Не видит синей «Ауди» с Сашей, согнувшимся над рулем, но она ему и не нужна. Знает, куда ехать, бросая демонстративный вызов утверждению, будто он, как Троцкий, топографический кретин и может заблудиться в трех соснах. На обратном пути с Сашей он запомнил последовательность левых и правых поворотов и теперь повторяет их в обратном порядке.

Проезжает то место, где оставил своего «жука», чтобы вслед за Сашей подняться по спиральной лестнице. Бак на три четверти пуст, но он не останавливается. Скоро едет сквозь лес, по той же аллее между деревьями, только темнота под ними еще чернее, потому что луна ярче. Подъезжает к вырубке, похожей на вырубку в окрестностях Праги, но, вместо того чтобы пересечь ее, оглядывает деревья в поисках разрыва между ними, ищет начало проселка, находит его чуть ниже, выключает фары и подфарники, потом двигатель, тихонько скатывается к нему, кляня трещащие под шинами веточки и поднявших гвалт птиц.

Закатывает автомобиль под деревья, пока не чувствует вес ветвей на крыше, паркуется и уже на своих двоих направляется к бетонному пандусу.

Дистанции теперь реальны. Он вошел в Багдад, и у него сосет под ложечкой. Перед ним высится сарай, ангар, как ни назови. Его не освещают фары «Ауди», и он заметно прибавил в размерах: определенно может вместить в своем чреве два цеппелина. Ворота закрыты и заперты на замок. Манди идет вдоль одной из стен. В отличие от оценщика в Гейдельберге у него нет ни фонаря, ни помощников.

Он идет вдоль деревянной стены, используя отмостку как дорожку, ищет окно или щель. Не находит. Зато нащупывает плохо закрепленную доску. Ему нужен мешок с инструментами. Он у Мустафы. Ему нужен Дес. Но с Кейт он развелся.

Он хватается за край доски, изо всей силы тянет на себя. Гвоздь со скрипом вылезает из стойки. Доска отрывается. Он заглядывает в щель. Столбы лунного света показывают ему все, что он хочет увидеть. Никакого сверкающего джипа. Никаких дорогих автомобилей, выставленных, словно на продажу. На их месте три трактора, циркулярная пила и пирамида тюков из сена.

Я ошибся адресом? Нет, не ошибся, но сменились квартиранты.

Он возвращается к воротам ангара и по тропе шагает к стене смерти. На джипе подъем, по его расчетам, занял десять или двенадцать минут. Пешком ему придется подниматься как минимум час. Скоро он хочет, чтобы на это занятие у него ушло гораздо больше времени. Лучше бы вся жизнь, он поднимался бы и поднимался с Зарой и Мустафой, и с Джейком, если у того найдется время, потому что для Манди нет ничего лучше пешей прогулки по сосновому лесу при свете луны, когда долины заполняет туман, на востоке появляются первые проблески зари, журчание весенних ручейков оглушает, запах смолы вышибает слезу, а олень играет с тобой в прятки.

* * *

Это не тот сельский дом.

Я побывал в огромном, гостеприимном доме, с веселым светом в окнах, ящиками с геранью под ними, поднимающимся из трубы дымком а-ля Ганс и Гретель.

Этот сельский дом приземистый, серый, мрачный, с закрытыми ставнями на окнах. Он окружен высоким проволочным забором, который в прошлый раз остался незамеченным, стоит под здоровенной скалой и всем своим видом, но особенно большущими щитами с соответствующими надписями, указывает: частная собственность, злые собаки, вход запрещен, еще шаг, и тебя накажут, так что проваливай. Если кто-то и спит в комнатах наверху, то с закрытыми окнами и раздвинутыми занавесками, а ставни на первом этаже не просто закрыты, но и заперты на висячие замки.

Через сетку не пропущено электричество, забор далеко не новый, отчего поначалу он чувствует себя круглым дураком. Но потом говорит себе, что даже отличник эдинбургской школы не может все заметить с первого раза. Во всяком случае, если его на огромной скорости глубокой ночью везет амазонка в перчатках из свиной кожи, а в шею дышит сидящий рядом Саша.

Поверху натянута проволока с острой кромкой, под ней – колючая. Железные ворота на замке, но за забором две косули, которым очень хочется составить ему компанию.

Значит, каким-то образом они попали внутрь огороженного периметра. Может, прыгнули. Нет, едва ли, забор слишком высокий, даже для них.

Что они сделали (Манди разгадывает их маневр, когда идет вдоль забора, поглядывая на сараи и прочие постройки в поисках жизни), так это прошли по поваленной секции забора, шириной в пять футов. Трактор или какая-то другая сельскохозяйственная машина, игнорируя предупреждающие надписи, повалила забор, то ли подъезжая к дому, то ли отъезжая от него, а теперь косули просто не могут найти эту прореху.

Но Манди может и, более того, находит пологий участок крытой шифером крыши, по которому есть возможность без труда подобраться к одному из окон верхнего этажа. И ему хватает ума запастись камнем, перед тем как лезть на крышу. Это кусок сланца весит с тонну, но ничто не может сравниться с ним, если нужно разбить стекло.

* * *

Чего я сюда приперся?

Убедиться, что утром они такие же прекрасные, как и глубокой ночью?

Второй раз увидеть тайный сигнал в по-детски синих глазах Дмитрия, тот, что говорил: «Ты сам на это напросился».

Спросить, очень вежливо, о чем они, собственно, думали, когда в этот крайне щекотливый момент в нашей истории присылали деньги из Эр-Риада.

И что заставило их целый день обследовать мое арестованное за долги школьное здание, до того как пришло время задать мне вопрос, а какие там площади?

Короче, мы здесь для того, чтобы пролить свет на это чрезвычайно запутанное дело, мой дорогой Ватсон.

Да только, как сразу выясняется, приехал он слишком поздно. Труппа запаковала декорации и костюмы и отбыла.

Следующий спектакль в Вене. Или Эр-Риаде.

* * *

Это давнишний постулат, и не только в шпионском бизнесе: можно многое сказать о людях по оставленным ими вещам.

В длинной, залитой лунным светом спальне шесть коек. На них поспали и бросили за ненадобностью. Никаких подушек, простыней и одеял. Приносите с собой спальный мешок.

Вокруг коек мусор, который богатые оставляют горничной: используй сама, дорогая, или отдай кому хочешь.

Баллончик модного мужского дезодоранта, опустошенный лишь наполовину. Одного из мормонов? Человека в анораке? Костюме? Блейзере?

Лак для волос, унисекс, используемый как женщинами, так и мужчинами. Ричарда?

Пара итальянских теннисных туфель, на поверку не таких уж удобных. Колготки, чуть растянутые. Шелковая блузка с воротником-стойкой, оставленная на плечиках в гардеробе. Чистенькой блондинки? Ее девственный наряд?

Три четверти литра хорошего виски. Для Дмитрия, чтобы было что смешивать с соевым молоком?

Упаковка на шесть бутылок пива «Бек», две так и остались в гнездах. Блок сигарет «Мальборо лайт» с несколькими пачками. Пепельница, полная окурков. Анджело? Свен? Ричард? А ведь можно было подумать, что все трое поклялись на коленях матери никогда не прикасаться ни к никотину, ни к спиртному.

Или Тед Манди, суперсыщик, как обычно, попадает пальцем в небо? Новая компания въехала сюда, сменив старую, и оставленное принадлежит совсем другим людям?

* * *

Манди идет по коридору, держась за стену, спускается на пару ступенек, ноги его утопают в мягком ковре. Окон нет. Он водит рукой по стене, нащупывает выключатель. Миллиардеры-филантропы, уезжая, не удосужились обесточить дом. Он стоит напротив двери в кабинет Ричарда. Входит, ожидая, что Ричард, только что из парикмахерской, поднимется из-за новенького стола, в новеньком блейзере и галстуке стюарда авиакомпании, но стол – единственное, что осталось от Ричарда.

Он выдвигает ящики. Пусто. Опускается на колени и поднимает край ковра. Его не закрепили, не прибили гвоздями, кромку не обшили, просто бросили на пол, чтобы прикрыть змеящиеся под ним провода.

Какие провода? На столе Ричарда не было ни телефонного аппарата, ни компьютера. Ричард сидел за пустым столом. Он прослеживает путь проводов под ковром. Они ныряют под комод у окна. Он вытаскивает ящики комода. Провода поднимаются по стене, проходят через подоконник и исчезают в недавно просверленной дыре в раме.

Для Манди-строителя эта дыра – варварство. Оконная рама сработана из цельного деревянного бруса. Эти мерзавцы могли с тем же успехом прострелить раму. Он открывает окно и выглядывает наружу. Провода спускаются на шесть футов и возвращаются в дом. Вот так. Естественно, никаких скоб, крепящих провода к стене. Пусть болтаются, пока сильный порыв ветра не вырвет их и не унесет в лес.

Он возвращается на лестницу, спускается на этаж и попадает в гостиную, где филантроп и его прислужники приобщали к своей вере новичка. Свет ранней зари заполняет окна со стороны долины. Манди останавливается в том самом месте, где и стоял, слушая одетого в тренировочный костюм Дмитрия. А вот и дверь, через которую он вышел.

Манди пересекает гостиную, берется за ручку двери, открывает ее и попадает не в Зеленую комнату и не на сверкающую никелем кухню, а на застекленный балкон, несомненно, тот самый, на котором Дмитрий просил Сашу назвать ему нынешние созвездия.

Провода сверху тянутся сюда. На этот раз, вместо того чтобы прострелить дыру в раме, варвары просто разбили одну из стеклянных панелей. Концы проводов замотаны изолентой.

Так вот, значит, где прятался Дмитрий после своего монолога. Вот где он затаил дыхание и ждал, пока я покину зрительный зал. А может, забавлялся с каким-то достаточно сложным устройством, которое позволяло ему видеть и слышать происходящее в комнате Ричарда? Но для чего, скажите на милость? Зачем использовать провода в наш век высоких технологий? «Потому что низкотехнологичные провода, с точки зрения секретности, куда как предпочтительнее высокотехнологичных сигналов, Тед», – ответили ему эдинбургские мудрецы.

С ощущением, что он злоупотребил гостеприимством хозяев, Манди поднимается этажом выше, спускается по шиферной крыше на твердую землю. Он помнит про злых собак и задается вопросом: почему они до сих пор не искусали его, почему не тронули косуль? Возможно, они снялись с лагеря вместе с остальными филантропами. У поваленного забора он пытается убедить косуль следовать за ним, но они наклоняют головы и с укором смотрят на него. «Может, обретут свободу после моего ухода», – думает он.

* * *

В небе пламенеют оранжевые облака. Манди спускается вниз по уходящему из-под ног проселку, твердя себе, что от физических нагрузок одна только польза. С каждым шагом голоса в его голове становятся все настойчивее: дай задний ход, отошли деньги, скажи нет… но кому? Ему нужно поговорить с Сашей, но он не знает, как его найти: «Я немедленно вылетаю в Париж… Я лично отвечаю за комплектование библиотек наших учебных заведений…» Да, черт побери, но какой твой телефонный номер? Я не спросил.

– Блокпост, – говорит он вслух и чувствует, как вдруг скручивает живот.

Цепочка пограничников или полицейских, точно он сказать не может, перегораживает проселок в двадцати ярдах ниже. Он насчитывает девять человек. Все в серо-синих брюках и черных куртках с красным кантом, и Манди догадывается, что это австрийцы, не немцы, поскольку в Германии он такой формы прежде не видел. Они целятся в него из винтовок. За ними толкутся штатские.

Некоторые из пограничников-полицейских взяли на мушку его голову, остальные – грудь. Руки ни у кого не дрожат. Кто-то, прибегнув к помощи громкоговорителя, приказывает ему на немецком положить руки на голову, немедленно. Поднимая руки, Манди видит других мужчин, справа и слева от себя, не меньше десятка с каждой стороны. И отмечает, какие правильные они заняли позиции, расположились именно так, чтобы не попасть друг в друга, стреляя в него. Голос, усиленный громкоговорителем, накатывает на него из группы, что стоит ниже его, в утренней тишине разносится по всей долине. Голос с сильным баварским акцентом, а может, австрийским.

– Снимите руки с головы и вытяните вперед и вверх.

Он проделывает все, что ему говорят.

– Потрясите руками.

Трясет.

– Снимите часы. Положите на землю. Закатайте рукава рубашки. Выше. До самых плеч.

Закатывает рукава, насколько возможно.

– Поднимите руки и поворачивайтесь. Продолжайте поворачиваться. Остановитесь. Что у вас в жилетке?

– Паспорт и деньги.

– Больше ничего?

– Нет.

– И под жилеткой ничего?

– Ничего.

– Оружия нет?

– Нет.

– Бомбы нет?

– Нет.

– Уверены?

– Абсолютно.

Манди его вычислил. Он стоит по центру девятки. Шапочка с козырьком, горные ботинки. Без винтовки, зато с биноклем. Всякий раз, когда он говорит, ему приходится опускать бинокль и подносить ко рту микрофон.

– Прежде чем вы снимите жилетку, я собираюсь вам кое-что сказать. Вы готовы?

– Да.

– Если вы прикоснетесь к карманам жилетки или сунете руку под нее, мы вас убьем. Понятно?

– Понятно.

– Только одной рукой вы снимаете жилетку. Медленно, медленно. Ни одного резкого движения, а не то мы вас застрелим. Это не проблема. Мы убиваем людей. Это наша работа. Возможно, вы тоже убиваете людей, а?

Держа правую руку над головой, левой Манди находит застежку «молнии» у шеи, медленно тянет ее вниз.

– Хорошо. Снимайте.

Он выскальзывает из жилетки, позволяет ей упасть на землю.

– Положите руки на затылок. Хороший мальчик. А теперь сделайте пять больших шагов влево. Остановитесь.

Манди делает пять шагов и краем правого глаза видит, как храбрый молодой жандарм приближается к его жилетке, тычет в нее стволом винтовки, потом переворачивает.

– Все чисто, капитан! – докладывает он.

Демонстрируя чудеса храбрости, жандарм закидывает винтовку на плечо, поднимает жилетку, спускается с ней по склону к своему боссу, бросает у его ног, словно убитого зверька.

– Снимите рубашку.

Манди снимает. Майку он не носит. Зара говорит, что он слишком худой. Мустафа – слишком толстый.

– Снимите левый ботинок. Медленно!

Он снимает левый ботинок. Медленно.

– Правый ботинок.

Он наклоняется и снимает правый ботинок. Также медленно.

– Теперь носки. Хороший мальчик. Теперь пять шагов вправо.

Он возвращается на то место, где стоял раньше, босиком стоит на иголках.

– Расстегните пряжку ремня. Медленно. Разденьтесь догола. Да, трусы тоже снимайте. А теперь снова положите руки на затылок. Как вас зовут?

– Манди. Эдуард Артур. Английский подданный.

– Дата рождения?

Капитан держит паспорт Манди в руке, свободной от бинокля, и проверяет его ответы. Должно быть, выудил паспорт из кармана жилетки.

– Пятнадцатое августа 1947 года.

– Место рождения?

– Лахор, Пакистан.

– Почему у вас английский паспорт, если вы из Пакистана?

Вопрос слишком большой, чтобы на него мог ответить голый невооруженный человек. Когда у моей матери начались схватки, солнце еще было индийским. К тому моменту, когда она умерла, уже стало пакистанским, но вам этого не понять.

– Мой отец был англичанином, – отвечает он. Мог бы добавить, что мать – ирландкой, но не видит в этом необходимости.

Вверх по склону к нему направляется пожилой солдат с бровями Рождественского деда, натягивая на руки резиновые перчатки. Его сопровождает молодой жандарм, который несет тюремные робу и штаны.

– Наклонись, пожалуйста, сынок, – просит старик. – Не создавай мне трудностей, а не то они пристрелят нас всех, так что будь паинькой.

В последний раз такое проделывали со мной, когда меня только-только завербовали в секретное ведомство. Кейт решила, что у меня рак простаты, потому что я слишком часто мочился, но причина была в нервах. Старик так далеко засовывает пальцы в зад Манди, что тому хочется кашлянуть, но не находит, чего искал, а потому кричит своему капитану: «Nix!» На алой робе пуговиц нет, поэтому Манди приходится надевать ее через голову. Штаны слишком велики для него, поэтому спадают даже после того, как он максимально завязывает тесемки.

Двое мужчин заворачивают ему руки за спину. Лодыжки схватывают кандалами. В рот вставляют кляп. Глаза закрывают большими черными очками. Ему хочется кричать, но он может лишь хрипеть. Он с удовольствием бы упал, но дюжина рук помогает ему спуститься с холма. Его рот наполняется выхлопными газами, когда его усаживают на вибрирующий металлический пол между мысками ботинок. Он вновь в Стальном гробу, едет на сортировочный узел, да только там его не будет ждать Саша с разводным ключом. Пол дергается вперед, ногами он ударяется в задние двери. Он и так ничего не видит, но за столь очевидное нарушение дисциплины его ослепляет удар ногой в левый глаз. Нет, это не Стальной гроб, он – Саша, которого в собачьей клетке везут на виллу к Профессору. А потом он вновь становится Тедом Манди, в grüne Minna, и едет в полицейский участок, чтобы сделать еще одно добровольное признание.

Автомобиль резко останавливается. Он поднимается по железной лесенке под вращающимися лопастями вертолета. Его снова укладывают на пол, на этот раз приковывают. Вертолет поднимается в воздух. Манди мутит. Вертолет летит и летит, и он не знает, сколь долго. Наконец садится, его спускают по лестнице, ведут по асфальту, потом через несколько гулко захлопывающихся дверей. Наконец он прикован к стулу в комнате с серыми кирпичными стенами без окон и с единственной стальной дверью. Проходит какое-то время, прежде чем он понимает, что снова может видеть.