Текст книги "Абсолютные друзья"

Автор книги: Валерий Брюсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Джип новый, американский, с множеством хромированных деталей и фонарей. За рулем неподвижно сидит тощая женщина средних лет, с повязанным на голове платком. Манди приходит мысль, что это та самая женщина, которая рылась в сумочке, когда он поднимался по винтовой лестнице три часа тому назад, но Сашу он об этом не спрашивает. Никто друг с другом не здоровается. Саша вылезает из «Ауди», предлагает Манди сделать то же самое. Женщина по-прежнему смотрит прямо перед собой, сквозь ветровое стекло джипа. Манди говорит: «Добрый вечер», – но она его игнорирует.

– Куда мы едем? – спрашивает он.

– Нам предстоит еще одна короткая поездка, Тедди. Наш друг предпочитает гостеприимство Австрии. Ему так удобнее.

– У меня нет паспорта.

– Паспорт тебе не потребуется. Граница здесь номинальная.

Я изучаю жизнь, которая невидима обычным людям.

Саша забирается в джип. Манди – следом. Не включая фар, женщина выруливает из ангара, вниз по пандусу. Она в кожаных перчатках. Как и женщина на лестнице. Выключает двигатель, к чему-то прислушивается, вероятно, ничего тревожного не слышит. А потом, включив фары, бросает джип в черноту горы и с огромной скоростью начинает подъем.

Заросший лесом склон – стена смерти, и женщина безумна в попытке штурмовать его. Манди хватается за ручку двери. Деревья растут вплотную. Женщине не удастся втиснуть джип между ними. Тропа такая крутая, а скорость так высока! Никто не сможет удержать машину на такой скорости, но женщине это удается. Она справляется с этим блестяще. Эдинбургские академики гордились бы ею. Затянутая в перчатку рука так ловко орудует ручкой переключения скоростей, что джип даже не дергается.

Стену они преодолели. В лунном свете Манди видит лежащие внизу четыре долины, напоминающие спицы белого колеса. Она ведет джип между скал и валунов по заросшему травой плато. Наконец они вновь на асфальте, спускаются по пологому склону к большому реконструированному фермерскому дому, окруженному сараями и коттеджами. Из трубы дома поднимается дымок. На окнах ящики с геранью. Женщина ставит джип на ручник, открывает дверцу и уходит. К джипу направляются двое накачанных молодых людей в куртках с капюшонами, чтобы проводить их в дом.

«На Эстель-роуд, – думает Манди, – я как-то открыл дверь таким вот молодым людям, и оказалось, что они мормонские миссионеры из Миссури, которые хотели спасти мою душу. Что ж, я не поверил им тогда, не верю и теперь».

* * *

Комната, в которой они ждут, длинная, обшитая деревом, пахнущая изюмом и медом. Диваны обиты цветастым ситцем, на кофейном столике новенькие глянцевые искусствоведческие журналы. Манди сидит и пытается заинтересовать себя статьей о постмодернистах в архитектуре, тогда как Саша меряет комнату шагами. «Прямо-таки Мустафа, которого я приводил к доброму турецкому доктору, – думает Манди. – Через минуту он скажет, что у него ничего не болит и он хотел бы пойти домой».

– Уже бывал здесь, Саша? – спрашивает Манди, чтобы разогнать тишину.

Саша лодочками прикладывает руки к ушам.

– Нет, – шипит он.

– Значит, только в Вене и Париже?

– Тедди, пожалуйста. Это неудобно.

Манди вспоминает об истине, которую он познал на собственном опыте: люди, которые находятся в состоянии постоянной войны с властью, любят это состояние.

На пороге возникает чистенько вымытая блондинка в деловом костюме.

– Мистер Манди?

– Он самый! – радостно вскрикивает Тед и вскакивает, потому что находится в присутствии дамы.

– Ричард хотел бы поговорить с вами, если вас это не затруднит. Пройдите, пожалуйста, со мной.

– Ричард? Кто такой Ричард?

– Ричард занимается бумагами, мистер Манди.

– И что это за бумаги? – Он хочет слышать ее голос. По голосу можно многое сказать о человеке.

– Ничего особенного, сэр. Ричард вам все объяснит, я в этом уверена.

Вассар[98]98
  Колледж Вассара – престижный частный гуманитарный колледж высшей ступени в Покипси, штат Нью-Йорк. Основан в 1861 г.


[Закрыть] с немецким акцентом, решает он. Вежливость стюардессы. Еще один вопрос, сэр, и я сверну вашу гребаную шею. Он смотрит на Сашу, чтобы понять, относится ли приглашение и к нему, но Саша стоит к ним спиной, рассматривает репродукцию с крестьянами в национальной тирольской одежде. Блондинка из Вассара ведет Манди по коридору, украшенному оленьими рогами, и вверх по узкой лестнице. На стенах мушкеты и оловянные тарелки. Старинная сосновая дверь приоткрыта. Она стучит, толкает дверь и отступает в сторону, чтобы Манди мог протиснуться мимо нее. «Я в кино, – думает он, когда их бедра едва соприкасаются. – Джеймс Бонд прибывает с визитом в замок великана-людоеда. Через минуту она введет мне в вену сыворотку правды».

– Как вас зовут? – спрашивает он.

– Джанет, сэр.

– А я – Тед.

Ричард тоже светловолосый и такой же чистенький. Волосы коротко стриженные. У него плечи качка, на нем синий блейзер и синий галстук стюарда авиакомпании. Он сидит в квадратной, обшитой деревом комнате, размером чуть больше сауны, за маленьким красным столом. Рукопожатие крепкое, ясно и то, что он спортсмен. Возможно, девушка тоже дружит со спортом. На столе нет ни телефона, ни компьютера, никаких технических средств, облегчающих жизнь клеркам. Только одна папка – и та закрыта. Никто не удосужился написать на ней «ПАПКА». Ричард упирается подушечками пальцев в стол по обе стороны папки, словно собирается левитировать.

– Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду называть вас Тед? Некоторые англичане такие чопорные!

– Только не этот англичанин, Ричард, заверяю вас! – Он уже разобрался с акцентом Ричарда: скандинав, каждое предложение – что жалоба.

– Тед, мистер Дмитрий считает необходимым выплачивать разовое вознаграждение всем своим потенциальным работникам, вне зависимости от того, как закончится собеседование. Вознаграждение – тысяча долларов наличными, выплачиваемое после подписания контракта о найме на работу на один день. Вас это устраивает, Тед?

Предложение денег всегда приводит Манди в замешательство. Так что с его губ срывается смешок, он прикладывает руку ко рту, говорит: «Полагаю, я могу заставить себя пойти на такое», – и вновь следует смешок.

– Контракт очень короткий, Тед. Ключевое слово – конфиденциальность. – Видно, что Ричард овладел своей ролью в совершенстве. – По его условиям вам запрещается раскрывать кому-либо содержание ваших дискуссий с мистером Дмитрием и его сотрудниками. А также упоминать о самом факте этих дискуссий. Вам все понятно? Вы согласны с этим условием? Тогда взгляните на контракт, пожалуйста. Не подписывайте, пока не прочитаете его. Мы говорим, что это жизненная аксиома.

Мы, значит? Ну и ну. Жизненная аксиома, никак не меньше. Простой лист бумаги высокого качества. Ни логотипа фирмы, ни адреса, ни даты. Три абзаца текста, распечатанные на лазерном принтере. Некая организация, именуемая Фонд «Новая планета», готова на один день воспользоваться услугами Теда Манди. В ответ мистер Манди берет на себя обязательство не говорить, не писать, не описывать каким-либо способом, не рассказывать, не передавать, не раскрывать, не обнародовать… и прочие глаголы, которыми адвокаты, все они говнюки, превращают простую мысль во что-то неудобоваримое… того, что происходило или не происходило с ним в замке великана-людоеда.

Манди подписывает, они вновь обмениваются рукопожатием. Рука Ричарда сухая и жесткая. После того как он достаточно долго тряс руку Манди, Ричард лезет во внутренний карман блейзера и достает запечатанный желтый конверт. Не из ящика стола, попрошу заметить, не из сейфа, не из денежного ящика, а из внутреннего кармана, расположенного у сердца. И расписка ему совершенно не нужна.

Ричард открывает дверь, опять рукопожатие, для кино– и фотокамер, да только, насколько известно Манди, их нет и в помине. В коридоре ждут еще двое в куртках с капюшонами. Белые лица, черные анораки, мертвые лица. Мормоны признали бы их своими.

– Сэр, мистер Дмитрий сейчас вас примет.

* * *

Два блейзера охраняют резные двери, но эти, в отличие от блейзера Ричарда, зеленые. «Кто-то тщательно продумал гардероб сотрудников», – думает Манди. Один охлопывает его, второй укладывает в неглубокую корзину жалкие вещи пленника: мятую оловянную фляжку, нашивку с «Юнион Джеком», сотовый телефон устаревшей модели, измятый экземпляр «Зюддойче», чаевые в разных валютах, собранные у выходной двери Линдерхофа, связку ключей от квартиры, тысячедолларовый конверт.

Резные двери распахиваются, Манди переступает порог и ждет первой встречи с миллиардером, философом, филантропом, отшельником и гением, который принял решение посвятить свою жизнь и состояние Саше и гонке вооружений за правду. Но видит лишь пухлого мужичонку в мешковатых тренировочных брюках и футболке, прогуливающегося по комнате, и двух мужчин в костюмах, которые сверлят его взглядами, стоя у противоположных стен.

– Мистер Манди, сэр, мне сказали, что ваши взгляды на последние события в мире полностью совпадают с Сашиными и моими. – Если Манди и собирается отвечать, то напрасно: Дмитрий не дает ему времени. Ухватывает за левый бицепс и кружит по комнате уже вместе с ним. – Это Свен, это Анджело. – Он не представляет их, скорее выключает из разговора. – Для меня они подхватят говно, вылетающее из сраки. Детали нынче меня не интересуют, мистер Манди. Как и Саша, я предпочитаю мыслить по-крупному. Эта война в Ираке незаконна, мистер Манди. Это преступный и аморальный заговор. Никто союзников не провоцировал, никакой связи с «Аль-Каидой», никакого оружия Армагеддона. Байки о совместной деятельности Саддама и Усамы – полнейшая чушь. Это старая колониальная война за нефть, изображаемая крестовым походом за спасение западного образа жизни и демократии, и развязала ее клика агрессивных иудео-христианских геополитических выдумщиков, которая захватила средства массовой информации и воспользовалась психопатией Америки, развившейся после 11 сентября.

Манди вновь задается вопросом, а должен ли он что-нибудь добавить, но и на этот раз Дмитрий не предоставляет ему выбора. Голос его такой же резкий, как и движения, лающий, отрывистый голос. По разумению Манди, родом этот голос из Ливана, набирал силу на Балканах, а оттачивался в Бронксе, так он прикидывает про себя, благо время для этого есть: что-то от грека, что-то от араба, наконец, что-то от американского еврея, и все слито в английский коктейль, который так и не перемешался. Дмитрий говорит на языке матери? Манди в этом сомневается. Дмитрий такой же сирота, как и он сам, Манди это чувствует: сын доков, человек-нож, изобретатель собственных жизненных правил.

– Для того чтобы начать такую войну, говорил мне Саша, требуется совсем немногое: нужно, чтобы несколько хороших людей ничего не сделали, остались молчаливыми свидетелями. Что ж, они ничего и не сделали. Хорошие ли они люди, это другой вопрос. Демократическая оппозиция все просрала. Сидеть дома, петь патриотические песни и не высовываться, пока на улице не станет спокойно, вот их позиция. Господи Иисусе, да разве это оппозиция? Где их нравственное мужество? Может, я слишком спешу, мистер Манди? Люди упрекают меня, что я не даю им времени подумать. Вам нужно время подумать?

– О, я успеваю, спасибо вам.

– Я уверен, что успеваете. У вас интеллигентное лицо, добрые глаза, вы мне нравитесь. Иран – следующий на очереди, Сирия, Корея, на выбор. Простите меня, хозяин я никудышный. Забываю о важной роли, которую сыграл ваш английский премьер-министр, без его участия война бы, возможно, и не началась. – Резкий поворот на месте. – Мистер Манди выпьет чаю, Анджело. Он женат на турчанке, вроде бы должен пить яблочный чай или кофе, но он выпьет крепкого индийского чая с коровьим молоком и коричневым тростниковым сахаром. Турки повели себя благородно в этой войне, мистер Манди. Вы можете гордиться своей дамой и, думаю, гордитесь.

– Спасибо вам.

Опять поворот.

– Пустяки. Турецкое исламистское правительство отказалось содействовать американскому агрессору, а их военные наконец-то сдержали привычное желание от души врезать по курдам. – Шажок к дивану, чему Манди только рад, потому что голова у него уже кружится, ему кажется, что он одновременно участвует в трех разговорах, хотя сам произнес лишь несколько слов. – Человек должен знать, что происходит вокруг, мистер Манди. И я знаю, как вы еще заметите. Мир по колено утонул во лжи. Пора барашкам съесть льва. Присядьте, пожалуйста, сэр. Вот здесь, справа от меня. Левое ухо у меня не слышит. В свое время один говнюк полез в него крюком, на котором вешают мясные туши, и теперь в нем стоит шум моря. А я не люблю это гребаное море. Я плавал семь лет, потом купил этот корабль и сошел на берег, купил много других кораблей и больше в море не выходил.

Бросая на своего хозяина короткие взгляды, Манди удается нарисовать его образ. Ему никак не меньше семидесяти. Тело заплыло жирком, на лысине почечные бляшки, лицо в глубоких морщинах. Глаза по-детски синие, очень живые, находятся в непрерывном движении, которое только убыстряется, когда он говорит. У Мустафы есть заводная игрушка, которая тоже шевелит глазами, вот почему Манди трудно воспринимать Дмитрия всерьез. У него ощущение, что он сидит слишком близко к сцене и видит неровности макияжа, заколки в парике, проволочки, с помощью которых расправляются крылья.

* * *

Анджело принес Манди чай, а Дмитрию – стакан соевого молока. Манди и Дмитрий сидят на длинном диване, повернувшись друг к другу, как ведущий телевизионной программы и его гость. Свен устроился на стуле с высокой спинкой, вне поля их зрения. На его коленях лежит блокнот для записей. Новенький блокнот. Ручка золотисто-черная, одной из лучших фирм. Такие в почете у руководства корпораций. Как и Анджело, который любит держаться в тени, Свен худощав и подтянут. Дмитрию нравится окружать себя тощими мужчинами.

– Так кто же вы, мистер Манди? – спрашивает Дмитрий. Он сидит, откинувшись на спинку, пухлые ручки сложены на округлом животике. Ноги в кроссовках не вытянуты вперед, наоборот, подобраны под себя, чтобы не оскорбить собеседника. Возможно, хорошим манерам он учился на Востоке, как Манди. – Вы – английский джентльмен, родившийся в Пакистане, игравший роль студента-анархиста в Берлине, – перечисляет он. – Вы – ценитель немецкой души, который продал Шекспира за королеву, и вы живете с турчанкой-мусульманкой. Так кто же вы? Бакунин, Ганди, король Ричард или Саладин?

– Тед Манди, гид, – отвечает Манди и смеется. Дмитрий смеется вместе с ним, хлопает по плечу, потом потирает его, без этого Манди мог бы и обойтись, но особо не возражает, они такие хорошие друзья.

– Каждая война хуже предыдущей, мистер Манди. Но эта – самая худшая из всех, если мы говорим о лжи, а я говорю именно о ней. Может, потому, что я сам слишком много лгал в этой жизни, эта ложь выводит меня из себя. И неважно, что «холодная война» закончилась. Неважно, что мы глобализированы, транснациональны и так далее. Бьют барабаны, лгут политики, а все верноподданные граждане радостно смотрят, спасибо круглосуточному телевидению, как натягиваются луки, летят стрелы и водружается флаг над захваченной цитаделью. Трижды ура каждому большому взрыву, и кому какое дело до потерь, если гибнут только враги?

Каким-то образом ему удается не делать паузы между предложениями, чтобы вдохнуть воздух.

– И не нужно рассказывать мне о старой Европе, – предупреждает он, хотя Манди и не пытается раскрыть рот. – Мы видим перед собой старейшую Америку. Пуритане-фанатики режут дикарей во имя господа… что может быть старше этого? Тогдашний геноцид остается геноцидом и теперь, но тот, кто владеет правдой, хозяин игры.

У Манди возникает мысль замолвить пару слов о самых мощных антивоенных демонстрациях, какие только видел мир, но, с другой стороны, ему ясно, что он на этом собеседовании не для того, чтобы прерывать Дмитрия. А в голосе Дмитрия, пусть и намерения у него мирные, звучит сила. Он не поднимается и не сходит на нет. Дмитрий может вещать о Втором пришествии или о немедленном уничтожении человечества, однако ставить под вопрос его слова себе дороже.

– Маршируя, натираешь мозоли на ногах. Протестуя, срываешь голос и можешь получить башмаком полицейского по зубам. Любой, кто указывает на ложь, радикал и бунтарь. Или исламистский антисемит. Или и первое, и второе. А если ты тревожишься за будущее, пожалуйста, не надо, потому что следующая война уже за углом, но тебе-то волноваться не о чем, просто включи телевизор и наслаждайся еще одной виртуальной бойней, которую показывают на экранах благодаря твоей любимой, несущей всем добро хунте и ее корпоративным паразитам. – Пауза, одна рука отрывается от живота и предлагает вопрос. – Так что же нам делать, мистер Манди? Что мы должны предпринять, чтобы отнять у вашей страны, у Америки, у любой чертовой страны возможность втягивать мир в войну благодаря хорошо приготовленной лжи, которая при холодном свете дня выглядит так же правдоподобно, как поганки в вашем гребаном саду? Как нам защитить ваших детей и моих внуков, не допустить, чтобы их засосало в эту войну? Я говорю, мистер Манди, о корпоративном государстве и его монополии на информацию. Я говорю о зажиме объективной правды. И я задаюсь вопросом, а как же нам обратить вспять эту волну лжи? Вы бы этого хотели? Разумеется, хотели бы… – отвечает он раньше Манди, – и я тоже хочу. Как и каждый здравомыслящий гражданин этого мира. Я спрашиваю вас снова: что же нам делать, чтобы вернуть благоразумие и здравомыслие на политическую арену, если они там когда-либо были?

Манди мысленно переносится в Республиканский клуб, там еще каждый вечер шли жаркие дискуссии на те же темы и в ход шли те же слова. И теперь, как и тогда, он не находит легких ответов. Но не потому, что у него нет слов. Скорее он чувствует, что появился на сцене в середине пьесы и все, за исключением его, знают сценарий.

– Нам нужен новый электорат? Хрен с два. Вины людей в том, что они не видят правды, нет. Никто не дает им такого шанса. «Смотри сюда, не смотри туда. Если посмотришь туда, ты не гражданин, не патриот, мерзавец». Нам нужны новые политики? Несомненно, нужны, но найти их должен электорат. Вы и я, мы этого сделать не сможем. Но как электорат сможет это сделать, если политики отказываются вступать в дискуссию? Электорат насилуют до того, как он идет к избирательным урнам. Если идет.

На мгновение Дмитрий разрешает Манди подумать, что у него тоже нет готового решения. Но тут же становится ясно, что он лишь выдерживал театральную паузу перед тем, как поднять уровень дискуссии. В театре для усиления последующей сцены иной раз используется музыка. Дмитрий же нацелил пухлый палец в лицо Манди, после чего смотрит ему прямо в глаза.

– Я говорю, мистер Манди, я говорю о том, что для развития западного общества даже важнее избирательной урны. Я говорю о сознательном развращении молодых умов на самой активной стадии их формирования. О лжи, которая вдалбливается им с колыбели корпоративным или государственным манипулированием, если между этой сладкой парочкой еще есть разница, в чем лично я начинаю сомневаться. Я говорю о проникновении корпоративной мощи в каждый университетский кампус в первом, втором и третьем мирах. Я говорю о колонизации образования с помощью корпоративных инвестиций на факультетском уровне, условием которых является насаждение все той же лжи, выгодной для корпоративных инвесторов и губительной для бедолаг-студентов.

«Это у вас здорово получается, – хочет сказать ему Манди. – Роль ваша. А теперь уберите палец в кобуру».

– Я говорю о сознательном подавлении свободной мысли в нашем обществе, мистер Манди, и о том, что нам с этим делать. Я – сирота, мистер Манди. Родился один, рос один. Мое образование никем не направлялось. Ученые смеялись бы надо мной. Тем не менее я приобрел массу книг по этому предмету. – Да, Саша об этом говорил, мысленно соглашается Манди. – Я говорю о таких мыслителях, как канадка Наоми Клейн, индус Арундати Рои, который предлагает иной способ видения, о ваших англичанах Джордже Манбиоте и Марке Кертисе, австралийце Джоне Рилгере, американце Иоаме Чомски, американском нобелевском лауреате Джозефе Стиглице и франко-американке Сюзан Джордж из Мирового социального форума в Порто-Алегре. Вы читали произведения этих прекрасных писателей, мистер Манди?

– Практически все, – а также практически всего Адорно, практически всего Хоркхаймера, практически всего Маркузе, думает Манди, вспоминая аналогичный допрос в Берлине в одной из прошлых жизней. Я люблю их всех, но не могу вспомнить ни одного написанного ими слова.

– Излагая свою точку зрения, каждый из этих выдающихся писателей говорит мне одно и то же: корпоративный осьминог замедляет естественное развитие человечества. Распространяет тиранию, бедность и экономическую зависимость. Отрицает важнейшие законы экологии. Война – одно из средств распространения корпоративной власти. Корпорации прирастают войной, и последняя война – прямое тому доказательство. Мои слова находят у вас отклик, мистер Манди, или я веду диалог с самим собой?

– Они задевают многие струны моей души, – вежливо заверяет его Манди.

Дмитрий, похоже, подходит к главному тезису своей речи, как, несомненно, уже подходил многократно. Лицо его темнеет, голос крепчает, он наклоняется к своей аудитории.

– Как же всем этим корпорациям удается завоевать столь крепкие позиции в нашем обществе? Если они не стреляют, то покупают. Покупают хорошие умы и привязывают их к своим фургонам. Покупают студентов, у которых еще молоко на губах не обсохло, и кастрируют их мыслительные процессы. Создают ложных ортодоксов и вводят цензуру под ширмой политкорректности. Строят здания новых факультетов, диктуют программу обучения, продвигают профессоров, которые целуют им зад, и расправляются с еретиками. Их единственная цель – увековечить безумную идею безграничной экспансии в конечных пределах одной планеты, с постоянным конфликтом в качестве желаемого результата. И их продукт – робот с нулевым образованием, известный также как корпоративный руководитель.

Пик достигнут, начинается плавный спуск.

– Мистер Манди, через двадцать лет на Западе не останется ни одного учебного заведения, которое не продаст душу корпоративному фанатизму. Везде будет господствовать одно разрешенное мнение по каждому предмету, от райского сада до розовых прослоек в зубной пасте. Не будет ни одного голоса против, на который обратят внимание, если только не найдутся люди, которые развернут реку вспять и заставят течь в противоположном направлении. Так вот, я – один из этих людей, так же, как и Саша, и я приглашаю вас встать рядом с нами.

Упоминание Саши вырывает Манди из транса. Где он сейчас? Все еще смотрит на тирольских крестьян или перешел к постмодернистской архитектуре? Дмитрий тем временем продолжает, но уже не с дивана, поднявшись. Другие власть имущие, излагая свой план переустройства человеческой цивилизации, могут размахивать руками, но Дмитрий – король экономных жестов. Несколько шагов слева направо, столько же в обратном направлении. Руки сцеплены за пухлой спиной. Лишь иногда одна рука отцепляется от другой ради короткого, энергичного взмаха.

Цель его великого плана – создание академических зон, свободных от корпоративного влияния.

План предполагает проведение семинаров, на которых будут излагаться неподкупленные мнения, мистер Манди, которые будут открыты для всех студентов, независимо от возраста, национальности и поведения, заинтересованных в возрождении побудительных мотивов каждого отдельного человека в двадцать первом столетии.

План предполагает организацию ни больше ни меньше как ярмарки открытых идей, где будут всесторонне разбираться истинные причины войны и средства ее предотвращения.

И наконец, у его плана есть имя, не несколько имен, как у автора плана, но одно имя, которое останется в веках: Контр-университет, вот так-то, глобальное предприятие, мистер Манди, транснациональное и ускользающее, как корпорации, которым он будет противостоять, независимое от светской или религиозной власти, от правительств или корпораций, финансируемое исключительно за счет огромных ресурсов Дмитрия.

– В Контр-университете не будет догм, – заявляет он, предварительно отойдя на пять шагов от дивана и развернувшись на каблуках. – Мы не собираемся выдвигать доктрины, которые могут стать мишенью для наших корпоративных оппонентов. Как и они, мы, воспользуемся офшорами и ни перед кем не будем нести ответственности. Мы используем технологию «стелс».[99]99
  Технология «стелс» – использование специальных материалов и методов их обработки, позволяющих техническому устройству, самолету, кораблю, танку, оставаться невидимым на экране радара.


[Закрыть] Мы станем интеллектуальными партизанами. Мы будем действовать на вражеской территории, подтачивать врага изнутри. Подумайте о вашем прекрасном Оксфордском университете. Представьте себе студента одного из научных факультетов. Он выходит из биологической лаборатории. Удаляется от нее на пару сотен ярдов. День у него выдался трудным. Он видит нашу вывеску, «Контр-университет». Он с утра проводил какой-то корпоративный эксперимент. Он входит, садится, слушает. «Они воспринимают меня как индивидуума, они утверждают, что я должен помнить о долге каждого ответственного гражданина, живущего на земном шаре, которому грозит опасность. Куда меня занесло? – говорит он себе в замешательстве. – У этих парней съехала крыша. Мои корпоративные спонсоры хотят от меня совсем другого. Мне платят не за то, чтобы иметь совесть, мне платят за разработку новых способов насилия над планетой. – Но он продолжает слушать и наконец начинает понимать, о чем, собственно, идет речь. – Эй, а я ведь что-то да значу. Может, для того, чтобы доказать, что я – крутой парень, насиловать планету совсем и не обязательно. Может, мне стоит пересмотреть отношение к ней, может, ее лучше любить». И знаете, что он после этого сделает? Возьмет нашу визитную карточку и буклет. Пойдет домой. А там заглянет на вебсайт, который мы ему порекомендуем. Веб-сайт еще больше раскроет ему глаза. Скоро он станет видеть себя пионером нового мышления. В его распоряжении будет дюжина таких веб-сайтов, и каждый станет шагом к духовной свободе. Веб-сайты для нашего Контр-университета. Веб-сайты для наших Контрбиблиотек. Веб-сайты для грубых, но информативных дебатов среди растущей армии корпоративных ренегатов.

Он останавливается, поворачивается лицом к Манди, чуть наклоняется, чтобы встретиться с ним взглядом. «Я все понял, – думает Манди. – Вы – Эрих фон Штрохайм в „Бульваре Заходящего солнца“».

– Не верится, не так ли, мистер Манди? Старый псих с деньгами, лезущими из задницы, как дерьмо, думает, что может перестроить мир.

– Я этого не говорил.

– Так скажите хоть что-нибудь. Вы меня нервируете.

Манди наконец-то удается выдавить из себя: «А где мое место в этом раскладе?»

* * *

– Насколько мне известно, мистер Манди, совсем недавно вы были совладельцем школы английского языка в Гейдельберге?

Это говорит Свен. Свен, который подхватывает говно, вылетающее из сраки. За Свеном сидит Анджело, со сложенными в тени руками. Утомленный выступлением, Дмитрий плюхается на диван.

– Виновен, – соглашается Манди.

– И задачи школы – учить современному английскому профессионалов бизнеса.

– Верно, – кивает Манди, думая о том, что Свен говорит точно так же, как и один из лучших его учеников.

– И эта школа в настоящий момент закрыта, сэр? До завершения юридических разбирательств?

– Она не работает. В настоящий момент это экс-школа, – беспечно отвечает Манди, но его остроумие, если он и пытался пошутить, не находит отклика в немигающих глазах Свена.

– Но вы по-прежнему совладелец, вместе с вашим партнером Эгоном?

– Технически – возможно. А на практике после дефолта я – единственный владелец школы. Наряду с банком, шестью компаниями-залогодержателями и прочими кредиторами.

– Сэр, что вы можете сказать о статусе школьного здания? Каков он на текущий момент? – Свен открывает папку, которой, судя по всему, о делах Манди известно куда больше, чем самому Манди. «Насчет текущего момента я как-то не уверен, – думает Манди-педант. – Почему не данный момент, а то и проще – теперь?»

– Двери заколочены и закрыты на все замки, – отвечает он. – Здание нельзя использовать, нельзя арендовать, нельзя продать.

– В последнее время вы видели вашу школу, сэр?

– Я предпочитаю не высовываться. Слишком много подано судебных исков. Месяц тому назад проезжал мимо. Сад зарос сорняками.

– Каковы возможности школы?

– Численность студентов? Учителей? О чем вы?

– Сколько человек может одновременно разместиться в самом большом помещении?

– Наверное, шестьдесят. В старой библиотеке. Может, шестьдесят пять. Мы так не работали. Ну, иногда собирали всех на общую лекцию. Обычно студенты занимались небольшими группами в маленьких классах. Трое учителей, я, Эгон и еще один мужчина, в группе максимум шесть человек.

– А доход? Деньги? Сколько приносила школа, если вас это не затруднит, сэр?

Манди корчит гримасу. В деньгах он как раз и не силен.

– Этим занимался Эгон. Я могу назвать только очень приблизительные цифры. Значит, так, с каждого студента в час мы брали двадцать пять евро, трое учителей, занятия иной раз начинались в шесть утра, некоторые занимались до работы…

– Конечно. – Свен возвращает его с небес на землю.

– Скажем, три – три с половиной тысячи в день, если нам везло.

Дмитрий вновь подает признаки жизни.

– Ваши студенты, откуда вы их брали, мистер Манди?

– Откуда могли. Мы ориентировались на прослойку молодых менеджеров. Частично из университета, но в основном из местных компаний. В Германии Гейдельберг – столица высоких технологий. Биохимия, коммуникации, программное обеспечение, средства массовой информации, полиграфия, что ни назови. Целый город-спутник, где все жители ускоряют технический прогресс. И университет под боком.

– Я слышал, у вас занимались представители всех национальностей.

– Правильно слышали. Французы, немцы, итальянцы, китайцы, испанцы, турки, тайцы, ливанцы, саудовцы, черная Африка, кто угодно, мужчины и женщины. И множество греков.

Но, если Манди хочет определиться с национальностью Дмитрия, он лишь теряет время.

– Значит, деньги поступали со всего света, – предполагает Свен, когда Дмитрий вновь погружается в молчание.

– К сожалению, в недостаточном количестве.

– То есть они и уходили, сэр?

– Слишком много.

– Тоже по всему свету?

– Только с Эгоном. Поэтому нам едва хватало на жалованье и на оплату счетов.

– Школа работала по уик-эндам, сэр?

– По субботам с утра до вечера, в воскресенье – вечером.

– То есть студенты приезжали и уезжали каждый день, в любое время? В том числе и иностранцы? Приезжали и уезжали?

– В период расцвета.

– И сколько длился этот период?