Текст книги "Сверхприключения сверхкосмонавта"
Автор книги: Валерий Медведев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
ВОСПОМИНАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ. К директору! Срочно!
Кутырева так удивило мое предложение, что он долго молча просто стоял и просто не варил тому, ч. о я сказал, и только когда я ещё раз подтвердил своё желание, он сказал изумленно:
– Слушай, Иванов, а ты можешь сам себе разрешить сняться в фильме, где ты будешь играть самого себя? – спросил меня Кутырев.
– Почему это не разрешу, себе я разрешу, а другим никогда. Только я сам себе и могу разрешить, а больше мне никто не сможет разрешить, – подтвердил я.
– Тогда вот тебе роль. Выучи.
Я взял из рук Кутырева текст киносценария. Какого киносценария?! Между нами говоря, это была чистая фальшивка, не похожая ни на мою прошлую жизнь, ни на будущую. Но меня во всём этом заинтересовало вот что: во-первых, отсняв сам себя, я могу потом отснять с помощью Кутырева и сцену с отцом, которую я грозился ему заснять на пленку; во-вторых, мне было интересно, как говорился, сравнить две мои жизни, одну – мою истинную жизнь, которой я жил, и вторую – жизнь, которая представлялась моим соотечественникам. А текст?.. Что ж текст… Текст со временем можно переделать, я имею в виду дикторский текст. Об этом я и поведал всё ещё ошалело глядевшему на меня Кутыреву.
– Текст, конечно, нужно будет изменить, – сказал я.
– Как изменить? – забеспокоился Кутырев.
– Нет, не сейчас, – успокоил я его, – а со временем… Пойми же, из всего, что ты накорябал, только два слова имеют ко мне, и то очень отдаленное, отношенье!
– Какие два слова? – обиделся Кутырев. – Почему только два? Здесь к тебе имеют отношение все слова! Я не корябал, а написал их в минуту вдохновения… И ведёшь ты себя так вот нахально, и поёшь фальшиво. И с уроков пения сбегаешь…
– А почему я вообще-то не занимаюсь пением, вы об этом не задумывались? И если пробовал петь на уроках пения и пел фальшиво, то почему? Вы об этом не получали? – спросил я Кутырева.
– Ну потому, что тебе в детстве, наверное, медведь на ухо наступил, – предположил Кутырев.
– Мне медведь? На ухо? – переспросил я грозно. И пошёл на характер. – Мне медведь?! Это я однажды шёл по тайге и наступил медведю на ухо!
– Это на тебя похоже, – смирился Кутырев.
– Но вообще – это же не снайперский выстрел из этого, как его, из… киноружья, что ли? Разве ты, Кутырев, сам не видишь?
– Мы, к сожалению, о тебе ничего не знаем, – стал оправдываться Кутырев. – Где ты учился, как ты учился?.. Но не всегда же ты был таким гигантским нахалюгой и хвастливым всезнайкой, каким ты выглядишь сейчас. Сейчас, правда, у нас создана комиссия по расследованию твоего, я не хочу сказать темного, я хочу сказать твоего неясного прошлого.
– Ах, значит, уже и комиссию создали?! – восхитился я громко, но в это время раздался звонок.
Кутырев поднялся и сказал:
– Пошли на урок, а завтра отснимем. – И он устало поплелся к двери, столкнувшись на пороге с Ниной Кисиной.
– Иванов, где Иванов? Ты здесь, Иванов? Ах, ты здесь, Иванов! Тебя срочно вызывают к директору школы! Срочно! – выпалила Кисина.
ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ. Сеанс гипноза
…Когда я вышел на разведку в столовую, мама сидела перед зеркалом и что-то делала со своим лицом. Тогда я вошёл в папину комнату. Он сидел в кресле и читает книгу. Я подошёл к нему и заглянул через плечо, чтобы посмотреть, что он читает. Это была какая-то медицинская книга. Про какой-то скачущий тип темперамента у нервного подростка. Я присел и прочитал на обложке: «Нервные болезни». Так, значит, отец действительно решил докопаться до какой-то болезни в моем организме. Это у меня-то! Ну ладно! Я на пресс-конференции тогда им всё припомню. Всё расскажу всем.
– Я надеюсь, ты по своему расписанию сегодня побудешь дома? спросил меня отец. – С минуты на минуту к нам должны прийти дядя Петя и… остальные, – добавил отец каким-то неуверенным голосом.
– Сегодня вечер школьной самодеятельности, – сказал я, необходимо мое присутствие.
– Это что-то новое, – сказал отец. – Юрий Иванов на вечере самодеятельности.
Что-то новое в этом было, и с отцом действительно нельзя не согласиться. Ни на какой вечер самодеятельности никакого свободного времени я, конечно, не имел, но на афишу, висевшую в школе и призывно извещавшую о генеральной репетиции, я обратил внимание, главное на три слова: "Слепой космический полёт, клоунада". "Это ещё что за «слепой», и что это ещё за «полёт», да ещё «космический», и что это ещё за "клоунада"?" – размышлял я, недовольно хмуря и без того своё хмурое лицо.
"Посмотрим, посмотрим, – подумал я тогда у афиши, – над чем и над кем это и, главное, кто это вздумал посмеяться?! Там клоунады. Здесь консилиум, а по расписанию у меня ещё столько нагрузок. Время! Где взять ещё бы сутки? Да какие там сутки, как прибавить к этим суткам ещё бы часов двенадцать-тринадцать? Да какие уж там двенадцать-тринадцать, хоть бы часов пять-шесть", – думал я, возлагая бесстрашно свой дневник на стол перед глазами отца.
"Выход только один, – продолжал я думать, – надо спать в то время, когда не спишь, и не спать, когда спишь. Не может быть, чтобы природа не запатентовала такое изобретение у животных, или у птиц, или у насекомых. Человек должен это обнаружить, разгадать и взять себе на вооружение…"
Между прочим, отец всё ещё не прикасался к дневнику. Я пододвинул его к отцу поближе. Отец вздрогнул, весь как-то съежился и даже, по-моему, отодвинулся от дневника вместе со стулом, на котором сидел. Отец по отношению к дневнику вел себя, в общем-то, правильно. Дело в том, что меня вызывали к директору школы в этот исторический для меня и для всех день два раза: перед уроком и второй раз прямо с первого урока, когда выяснилось, что тот аттракцион, который я устроил классу в Парке культуры и отдыха, не прошел для них даром и для меня тоже. Почти весь класс не явился на уроки. О том и было записано в моем дневнике рукой директора: "Заманил весь класс и укатал всех на аттракционах до такого состояния, что почти никто не явился на занятия!" Хорошенькое "почти никто"! Я же пришел в школу как ни в чем не бывало…
Я постоял немного возле отца и вернулся к себе в комнату, чтобы прорепетировать свою роль в кинофильме, который собирался снимать Борис Кутырев: "Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили, старостой класса". Я надел на плечи специальное приспособление, с помощью которого можно читать книги, расхаживая по комнате на руках. Надев наплечный пюпитр, я закрепил на нем роль. Расхаживая на руках по комнате, я стал произносить на все лады:
– Значит, мне говорит [Коля]: "Ну, положим, ты, Юрий, был простой ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства нашим классом".
[Я.] Ну, какой стаж, ребята, у меня? Я и староста-то всего пять минут.
[Серёжа. ] Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут стажа! Поэтому тебя уже уважают в классе и ценят уже твое мнение.
[Я.] Ценят уже, говоришь?
[Серёжа. ] Очень ценят.
[Я.] Меня всё касается?
[Миша. ] Старосту всё и должно касаться.
[Коля. ] С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже дорожат
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим. ] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница…
В комнату вошел отец, вероятно привлечённый звуками моего голоса. Продолжая расхаживать на руках по комнате, я говорил вслух:
[Я] (с достоинством). Это ты, Коля хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.
[Вадим. ] В конце концов, ты же умница.
[Я.] Это верно, я умница…
– Что ты делаешь? – вмешался в мою репетицию отец, с осторожностью приближаясь ко мне.
– Что делаю? Учу роль, – объяснил я, отходя от отца на руках дальше.
– Какую роль? – спросил меня отец.
– У нас в классе снимают про меня фильм, – снова объяснил я.
– Фильм про моего сына?! – переспросил сам себя отец. – Это интересно. Покажи-ка мне свою роль.
Я подошёл к отцу на руках и, сделав стойку на левой руке, другой протянул ему сценарий. Отец вслух прочитал название сценария и сказал:
– Действительно, что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса?..
Он взял в руки сценарий и стал читать с интересом и, я бы сказал, с большим любопытством.
– Ты видишь, – обратился отец как бы к себе самому, – на него снимают сатиры, и он же снимается в главной роли. Играет самого себя. Непостижимо!.. – С этими словами он вышел из комнаты.
А я встал на ноги и сказал:
– Всё будет по-моему лет через двадцать пять. Неужели нельзя немного потерпеть?
– Но я не проживу двадцать пять лет, – сказал отец из столовой, – если и дальше в доме всё будет происходить так, как происходит сейчас.
Это было уже сентиментально, а я не имел права реагировать на сентиментальность. В это время в прихожей раздался шум.
"Кто-то из дядей приехал", – подумал я и вышел на балкон, так как у меня по расписанию был отдых.
На соседнем балконе в шезлонге сидел Колесников и что-то быстро-быстро писал в толстой общей тетради. Я кашлянул, чтобы Колесников не подумал, что я подсматриваю, а не просто так смотрю вокруг. Колесников-Вертишейкин сразу же оторвался от своей писанины и расплылся в улыбке, я бы сказал, не совсем умной.
– Вот, – сказал он, – заканчиваю воспоминание о тебе.
С этими словами он достал из стоявшего на балконе шкафчика ещё одну общую тетрадь. Я ещё тогда сразу подумал: "Не много ли этот Колесников навспоминал об эпизоде аттракционов, который был маленьким штришком в моей жизни, а у него уже две общие тетради?!" Но ничего похожего не сказал. Мне было интересно, как всё выглядело со стороны.
На первой странице рукой Колесникова было написано вот что: "В то памятное историческое утро Юрий Иванов вышел на свой балкон, что находится рядом с моим балконом".
– Ну, как? – спросил меня Колесников, когда я прочитал всего лишь несколько строк его воспоминаний.
– Ничего, – сказал я, – чем хуже, тем лучше! Чем тяжелее, тем легче. Чем сложнее, тем проще!
– Это я понимаю, – сказал Колесников, который, как видно, уже привык к моим несколько странным выражениям мыслей. – Я спрашиваю: ну, как мои воспоминания? – переспросил он меня.
Я стал читать вслух:
– "Колесников, его воспоминания обо мне". – Чтобы он сам уловил, что к чему, сказал при этом: – Сейчас, сейчас, я тебя покормлю твоими мемуарами. – Перевернул страницу и начал читать дальше.
– Слушай, Иванов, – восхитился Колесников своей работой, – правда здорово?!
– Вот меня и смущает, что это слишком здорово для тебя. Не мог ты сам так написать. Тут есть какая-то антология какого-то таинственного случая, – усомнился я и добавил: – Нет, это, вообще-то, хорошо. Тут ты что-то ухватил во мне, особенно вот в этих словах: "Он великолепно сложен, силуэт благороден и завершен. Лаконичность, строгость, присмотритесь к гиганту– и вас станет «мучить» двоякое впечатление: то несет он тяжесть великую с громадным напряжением, то играючи – могучие мышцы «вспыхнули» в легком усилии. Вот эта смена состояний приносит ощущение борьбы – атлант сражается с тяжестью, невидимой для наших глаз…" Но… – Я посмотрел на Колесникова рентгеноскопически.
– Но… – покраснел Колесников, не выдерживая моего взгляда, но я это списал из одного журнала, – признался он.
– Это неважно, – не обиделся я на Колесникова за такое признание, – если это выражает какую-то во мне суть, тем более что ты признался. Но дальше?.. Что ты пишешь дальше?.. Ты начал, в общем-то правдоподобно, но дальше-то, Колесников, как ты дальше описываешь мой разговор с одноклассниками во дворе и в ЦПКиО. Я подчеркнул тут вот отдельные слова и выражения. Вот слушай, что я тут подчеркнул: "Пожалей свою теплоэлектроцентраль, короче ТЭЦ, одним словом, голову, – сказал Иванов Маслову…" Но когда это я говорил такие слова Маслову? Или: "Ты, Иванов, всех переплюньщик, – сказала Вера, глядя Иванову в лицо…" Ну когда и кто посмел бы мне сказать это, да ещё "глядя в лицо"? Или вот ты пишешь, что меня кто-то обозвал Хампьютером! Ну кто бы посмел меня назвать так в моем присутствии? Мне кажется, что это ты сам всё обо мне подобное думаешь, а приписываешь всё другим… Или ещё вот: "Беспокойная серость, – сказал Иванов". Не говорил я этого. "Тебе это вдомёк или нет?" Ну, что за выражение?! "Этот Иванов всё время что-то из себя соображает!.." Ну, тут хоть есть что-то… "всё время" и «соображает». Но я не помню, чтоб это кто-нибудь сказал… "Я сто первый раз вижу…" – "Сейчас увидишь в последний раз", – сказал Иванов". "Спрячься и сделай так, чтоб ты исчез и я тебя долго-долго не мог найти… – сказал Иванов". Не говорил я этого! И вообще, Колесников, должен я тебе сказать, если ты сейчас такое пишешь, такую, с позволенья сказать, телегу катишь на меня, то что же ты будешь писать об этом историческом эпизоде через сорок лет? Я-то уж мог сам о себе всё что угодно понаписать, но разве я себе могу позволить? – сказал я.
– А разве ты сам о себе что-нибудь пишешь? – насторожился Колесников.
– Пишу не пишу, дело не в этом. Дело в том, что ты, Колесников, не знаешь, что такое мемуары и как они пишутся. Или я ошибаюсь?
Колесников согласился со мной, что он не знает, что такое мемуары, и тем более не знает, как они пишутся.
– Мемуары, – пояснил я, – это литературные записки, являющиеся воспоминаниями автора, рассказами очевидцев – понимаешь, очевидцев! – о различных событиях личной и общественной жизни. Некоторые мемуары представляют собой ценный источник, позволяющий раскрыть обстоятельства, связанные с важнейшими историческими событиями. А какой же это ценный источник, если ты в своих мемуарах врёшь на каждом шагу! Возьми свою тетрадь и перепиши все, как было.
Не успел я сказать Колесникову, чтобы он вернулся к себе и переписал всю эту филькину грамоту, как в гостиной у нас раздался какой-то шум. Вернувшись к себе в комнату, я снова вложил свою роль старосты в заплечный пюпитр, встал на руки и только начал было репетировать, как в комнату вошёл отец с дядей Петей и с каким-то ещё неизвестным мужчиной.
– Привет, Юрий, – сказал дядя Петя, помахав мне рукой.
– Привет, дядя Петя, – сказал я и помахал ему ногой.
– Вот видите, – сказал гостям огорченный отец, – ходит всё время на руках.
– Ничего, – успокоил его дядя Петя, – я в его годы ходил на голове.
– Встань на ноги, когда разговариваешь со взрослыми, – сказал отец.
– Но ведь разговаривать лучше вниз головой, – отпарировал я.
– Ну, почему вниз головой? – стал сердиться отец.
– Ну, хотя бы потому, что к голове приливает больше крови, а кровь… – начал я с пылом, – а кровь – это…
– А кровь – это, – перебил меня незнакомый мужчина, – это жидкость, циркулирующая в кровеносной системе животных и человека и переносящая вещества в организме, является одним из видов ткани внутренней среды. – Мужчина остановился и спросил: – Хватит или продолжать?
Лекцию о крови я дослушал уже стоя на ногах, думая о том, уж не тот ли это мужчина, что должен будет сегодня выяснить, чем я дышу, и затем внушить соответствующие мысли? Интересно, кто он по профессии? Врач, что ли?.. Уж больно точно знает, что такое кровь.
– Ну, здравствуй ещё раз, племянник, – сказал дядя Петя, похлопав меня по плечу. – Пошли варить уху. Я такую уху сварю, брат, пальчики оближешь! Так вот, старики, – сказал дядя Петя, обращаясь к отцу и, видимо, продолжая ещё в кухне начатый разговор, – рыба – хороший барометр. Иногда она не берёт в самую, казалось бы, рыболовную погоду. Не клюёт, и всё тут! И никакие насадки, прикормки не помогут. И вот ты пустым возвращаешься домой, и вдруг как наскочит на тебя шквальный ветер или хлынет из невесть откуда набежавшей тучки проливной дождь, и лишний раз убеждаешься в правоте рыбацкой мудрости: рыба – лучший барометр! И сама не клюёт, и тебя ещё задолго до наступления ненастья предупреждает об этом, представляете?
И дядя Петя снова стал распространяться о рыбалке. Сколько раз он был в гостях, только про рыбалку и рассказывает, а мне в нём это не нравится. По образованию он химик, окончил Институт тонкой химической технологии имени Ломоносова, но о химии никогда не разговаривает.
Я прервал его рассказ и неожиданно спросил:
– Дядя Петя, кстати, о рыбе. Знаете ли вы, что есть рыба, которая задыхается в воде?
– Да такого и быть не может! – воскликнул дядя Петя.
– Вот, оказывается, вы и о рыбе не всё знаете! – сказал я, довольный собою. – Оказывается, есть такая рыбка, которая задыхается в воде. И зовут её периофтальмус кельрейтери. Или по-русски рыбка-прыгун. Это странное существо с посаженными близко друг к другу башенками-глазами, длиной не более пяти сантиметров, она может совершать прыжок на расстояние свыше метра. На суше она ловко ловит насекомых.
– Не может быть! – опять воскликнул дядя Петя.
А я сказал:
– Таких знатоков рыб, как вы, дядя Петя, надо бросать к пираньям… во время отлива!
Отцу наш разговор, видимо, не понравился, потому что он оборвал дядю Петю в самом начале рыболовецкой истории, которую он начал было снова рассказывать.
– Хватит тебе про рыбалку, я тебя не для этого позвал.
– Ах, да! – всплеснул руками дядя Петя и хотел уже обратиться ко мне, но я посмотрел на часы и сказал:
– Ребята! Даю вам на себя полчаса времени. Я очень занят. Так что коротенько! Конспективно! С полуслова! Засекаю время!..
Я посмотрел на часы, потом я посмотрел на отца, потому что он сразу же впал в какую-то истерику:
– Вы слышите, – "ре-бя-та", – обратился он к дяде Пете и его знакомому, – «ре-бя-та»! Вот так!.. У него на нас только полчаса времени!..
– Уже не полчаса, а двадцать девять минут, – внёс я поправку, от которой мой отец чуть не задохнулся; хорошо, что дяди Петин знакомый успокоил папу словами:
– Вы не волнуйтесь… я уже говорил вам по телефону, что среди наших подростков с общественной направленностью есть те, для кого важнее всего – достичь какого-то блага для других, своих товарищей, класса, для родителей, иногда для всего человечества…
При словах "для всего человечества" я насторожился.
– Я в одной школе познакомился с пареньком, которого одолевают планы переустройства не только своего класса, но и всей вселенной!.. Растут деловые подростки.
Дослушав слова дяди Петиного знакомого, я успокоился: я сверхподросток, и я сверхделовой, и ко мне всё это не относится.
– А вы разве знаете про эксперимент с деловыми подростками, о которых писали в журнале "Знание – сила"? – спросил я небрежно дяди Петиного знакомого.
Дяди Петин знакомый удивился.
– А ты интересовался этим экспериментом? – спросил он.
– Да так, – ответил я уклончиво. – Посмотрел статью под названием "Вы меня спрашивали?".
– Ну и как?
– Да так… но одна мыслишка есть стоящая, помните? Цитирую: "…деловые подростки могут быть просто детьми других масштабов, и их могут заинтересовать какие-то сверхважные и уж обязательно полезные для кого-то задачи: научные или хозяйственные, серьёзно меняющие жизнь людей. Одним словом, не «детские», а взрослые цели…"
Я посмотрел на отца лазерами своих глаз так многозначительно, что он даже слегка отпрянул от моего взгляда.
– Других, дру-гих масштабов, – повторил я. – И их могут заинтересовать какие-то сверхважные и уж обязательно полезные для кого-то задачи. Одним словом, не «детские», а взрослые цели. Добавлю от себя, – сказал я многозначительно, – и, может быть, даже сверхвзрослые сверхцели.
– Уж не собираешься ли ты стать врачом! – спросил меня несколько ошарашенный таким началом разговора дяди Петин знакомый.
А дядя Петя, который ничего не понял из моей короткой, но фехтовальной разговорной вспышки с его знакомым, сказал:
– Ты тут знанием и силой взрослым зубы не заговаривай! Ну и молодёжь пошла! Что не надо – они знают, а что надо – извините. Ты дело говори: чего это отец на тебя жалуется? Плохо учишься, ведёшь себя чёрт знает как?!
– Это ещё кто плохо учится? – удивился я.
Отец поморщился и сказал:
– Ты, Пётр, всё перепутал. Он учится так, что для него уже отметок не хватает. Это он когда-то плохо учился, четыре года назад, а теперь я даже не знаю, как назвать то, как он теперь учится. Ему один учитель ставит не пятёрки, как обычно отличникам, а целые восьмёрки и девятки! Он однажды десятку получил. Ты его дневник видел? Одни шестёрки и семёрки с плюсом. Он, понимаешь, как бы это тебе сказать… всё знает и про всё, уже за всю десятилетку!
– За всю десятилетку? – удивился дядя Петя.
"Кажется, придётся пустить в ход секретное оружие и доказать этому консилиуму, что я знаю не только за десятый класс, – подумал я. Конечно, со взрослыми справиться будет потруднее, но для сверхкосмонавта сверхпреград нет".
– Почему только за десятилетку, я могу и за вуз!
– Это за какой же вуз ты можешь? – удивился дядя Петя.
– Ну, например, за тот, который вы окончили! За институт тонкой химической технологии имени Ломоносова. Вот "Введение в химию и технологию полимеров", возьмите учебник Бильмейера. – Я протянул дяде Пете книгу в переплёте коричневого цвета. – Откройте на любой странице и задайте мне любой вопрос.
– Ну, это уже просто наглая самоуверенность! – возмутился отец.
А дядя Петя сказал:
– Так, так, так, – и расхохотался, и потом стал перелистывать учебник, видимо подбирая для меня вопрос потруднее. – Значит, за институт тонкой химической технологии? – сказал он с недоверием.
– Кстати, папа, – обратился я к отцу, – пока дядя Петя изообретает для меня вопрос, я бы хотел сразиться с твоей счетной машиной. Возьми свой арифмометр.
– Это каким образом ты с ним сразишься? – удивился отец,
– Перемножу в две секунды любые числа. Дай мне для начала два крупных двузначных числа!
– Ну, это вообще уже ни на что не похоже! – возмутился отец.
– Ты сначала дай два крупных двузначных числа, а потом уже будешь говорить – похоже это на что или не похоже!
– Нет, как и о чём он разговаривает со своим отцом! – закипятился отец, обращаясь к дяди Петиному знакомому.
Дяди Петин знакомый посмотрел на меня, укоризненно качая головой, но всё же посоветовал отцу назвать два крупных числа.
– Обязательно крупных? – спросил отец всё ещё с возмущением в голосе.
– Желательно, – сказал я спокойно.
– Ну хорошо, допустим… восемьдесят девять… на… девяносто два.
– Восемь тысяч сто восемьдесят восемь! – сказал я, не помедлив ни минуты.
– Как это ты смог так быстро?! – пробормотал отец совершенно растерянным голосом.
С этими словами он поднялся, быстро прошёл в свою комнату и вернулся, неся в руках арифмометр. Схватившись за ручку счётной машины, он завертел ею, затем записал результат. Потом взял лист чистой бумаги и стал вручную перемножать заданные цифры. Когда отец уходил за арифмометром, я успел сказать дяде Пете:
– Между прочим, время идёт, задавайте скорее вопросы!
– Да, да, да, – сказал дядя Петя, качая в недоумении головой. – Сейчас, сейчас!..
– Вас я тоже попрошу, между прочим, задать мне поскорее какой-нибудь вопрос, – обратился я к дяди Петиному знакомому, – чтобы мне ответить сразу вам обоим. Кстати, можете мне задавать вопросы и вы и дядя Петя одновременно.
– Раз вы интересуетесь вопросами психологии, то, может быть, вы читали статьи о групповом общении? – спросил меня дяди Петин знакомый.
– Мы не "может быть, читали", а мы, конечно, читали статьи о "групповом общении", – заявил я. – Я, знаете ли, вообще против общения, тем более против группового! Тому, кому много надо… (слова "успеть лично" я не сказал), тот не может тратить время на… (на "групповое общение" я тоже не договорил, поэтому вся фраза, как всегда, у меня получилась несколько загадочной: "Тому, кому много надо… Тот не может тратить время на…").
– А мне кажется, что вам как раз не хватает этого самого "группового общения", – сказал дяди Петин знакомый. – Тогда не было бы того, что я замечаю в вас: вы не умеете находить правильные реакции на своё окружение. Достойно приспособиться к нему, что ли. Речь идёт не о приспособленчестве в позорном смысле слова. Это ваше неумение – особенность характера: так вас воспитали, так сложилась ваша личная судьба… Короче, вы даёте неправильные реакции на людей, а люди дают неправильные реакции на ваши реакции… Может быть, вы думаете, что вам попадает от других не по заслугам, но на деле – всё нормально: как аукнется, так и откликнется.
– Вот, – сказал дядя Петя, отрываясь от учебника и вмешиваясь в наш разговор. – Ну-ка, скажи ты мне, что такое, к примеру, фрикция и чем отличается пластикация от пластификации?
– Фрикция – это характеристика вальцов (валковых смесителей), применяемых для приготовления и окрашивания полимерных смесей. Фрикцией называется отношение окружной скорости переднего валка к окружной скорости заднего. Вам понятно? – спросил я. – А чем отличается пластикация от пластификации? Пластикация – это размягчение полимерной смеси в результате перемешивания при мягком нагреве. Пластификация – это введение в полимерную смесь пластификатора.
– А ты что, – спросил меня дяди Петин знакомый, – собираешься поступать в институт тонкой химической технологии?
– Нет, не собираюсь, – ответил я.
– М-да, – сказал дяди Петин знакомый. – Тогда я попробую тебе внушить пользу "группового общения". Вот я замечаю в тебе неукротимое стремление к лидерству, но лидеры ведь бывают и отрицательными. Не так ли?..
"Это лидеры! – подумал я. – А сверхлидеры не могут быть отрицательными, так что на это можно и не отвечать. Не разгадал меня дяди Петин знакомый, не разгадал. У этих взрослых воображение выше лидера не поднимается. Они даже не могут представить, что среди обыкновенных лидеров может появиться сверхлидер".
– Продолжаю, – сказал дяди Петин знакомый. – Часто трудности в характере человека проявляются при столкновении противоречивых внутренних тенденций, одну из которых человек не хочет признавать у себя. Когда у подростка появляется завышенная самооценка (по сравнению с его реальными способностями и возможностями), его завышенные притязания, естественно, не могут быть удовлетворены. Эта неудовлетворённость травмирует психику подростка, у него возникает необходимость защищать свою высокую самооценку, а это в свою очередь…
– К чему это "в свою очередь" приводит, – это всем известно, вмешался я в разговор, – в свою очередь, это приводит к явлению, которое психологи называют "эффект неадекватности" – состояние, когда возбуждённая нервная система заставляет человека действовать не в соответствии с окружающей обстановкой. Я вас правильно понял? обратился я к дяди Петиному знакомому и, не дав ему опомниться, продолжал. – А вы знаете, – сказал я, обращаясь ко всем, – мнение человека о себе самом и мнение, которое имеют о нём другие, например мнения некоторых взрослых и некоторых подростков, очень часто значительно расходятся? Ибо люди видят лишь то, что человек сделал до сих пор, а он сам считает себя творцом как настоящего, так и будущего. Поэтому истина обыкновенно находится посредине: достоинства человека не только в том, что он уже сделал, но и в том, что он намеревается сделать.
– Точно! – воскликнул отец, занятый в основном проверкой моего вычисления. – Всё сходится! Но как ты всё это так быстро решил?
– Очень просто. А вы никому не скажете?
– Конечно.
– Сколько до ста не хватает в первом числе, в восьмидесяти девяти?
– Одиннадцать.
– А во втором?
– Восемь.
– А трудно умножить восемь на одиннадцать?
– Ну конечно, нет. Восемьдесят восемь.
– Это и есть конец результата.
– А как же ты нашёл начало? – спросил меня отец.
– А ещё проще, – ответил я. – От восьмидесяти девяти отнять восемь трудно?
– Нет.
– А сколько будет?
– Восемьдесят один.
– Ну вот, это и есть начало результата. А если тебе так нужно, то отними от девяноста двух одиннадцать, будет тоже восемьдесят один.
– М-да, – сказал дяди Петин знакомый. – Ты собираешься поступать в экономический институт?
– Нет, – сказал я, – не собираюсь. Теперь, ребята, разрешите мне задать вам один вопрос. Вы читали статью доктора медицинских наук "Мозг принимает решение"? Он пишет: "Среди многочисленных определений сущности живого мне особенно импонирует определение, принадлежащее академику А.И.Бергу: "Всё живое отличается от мёртвого наличием потребностей. Заметим, что потребности – это отнюдь не только голод, жажда, или…"
– Нет не читали, – виновато признался дяди Петин знакомый. – Разве всё успеешь прочесть, – тяжело вздохнул он.
– Надо, – сказал я, – надо успевать… Вот дядя Петя успевает и работать на пользу химии, и… успевает рыбачить. Кстати, дядя Петя, а что это у вас там в химии за кинетические кривые?
Дядя Петя задумался и сказал:
– Ну, кинетические кривые – это кривые…
– А кинетические прямые у вас в химии – это, значит, прямые? спросил я. – Ну давайте вместе со мной вспомним, что представляют из себя кинетические кривые?
– Что из себя представляют кинетические кривые? – повторил за мной вопрос дядя Петя.
– Нет, я прошу не повторять за мной, а ответить, что такое кинетические кривые?
– Кинетические кривые… – сказал дядя Петя и снова замолчал.
Тогда я ему подсказал:
– Кинетические кривые – это кривые зависимости свойств вулканизаторов от времени вулканизации. А дальше? – спросил я.
А дальше дядя Петя промолчал.
– Ну, в общем, что такое кинетические кривые, вы, дядя Петя, не знаете. Тогда, может быть, вы знаете, что такое специфика деформирования полимерных материалов?
Дядя Петя опять ничего не сказал.
– Так, – сказал я, – значит, вы не знаете и что такое специфика деформирования полимерных материалов. Это я понимаю. Но все-таки вы ведь кончили институт тонкой химической технологии и должны знать, что такое специфика деформирования полимерных материалов.
– Да я же в химии на общих хозяйственных вопросах сижу, – сказал дядя Петя, но как-то так виновато, что ли.
– А с тобой, папа, поговорить кое о чём из твоей бухгалтерии?
– Боже упаси, – сказал отец и поднял вверх обе руки. – Я сдаюсь! Вы видите, это просто какой-то ужас! Он же всех нас терроризирует своими знаниями. И никому не приносит никаких радостей! И всех приводит в отчаяние! А я, например, его боюсь! Боюсь всё больше и больше! У него просто, просто… какие-то безобразные природные способности ко всему на свете! – вскрикнул отец. – Юрка думает, что это позволяет ему просто безобразно вести себя в жизни. Вы посмотрите его дневник, только посмотрите, и у вас волосы встанут дыбом!
– У меня уже не встанут, – сказал дяди Петин знакомый, погладив свою лысую голову.
– А ведь было золотое время, было, и тройки получал, даже двоечки были. Мы всё ему говорили: "Юра, будь человеком, не получай двойки, не получай тройки". Вот и договорились! Был мой сын симпатичным недочеловеком, потом послушался нас, и в человека превратился, и учиться стал хорошо и вести себя тоже, а потом стал постепенно превращаться в какого-то перечеловека.
