Текст книги "Сверхприключения сверхкосмонавта"
Автор книги: Валерий Медведев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Теперь самое главное: как я готовлюсь стать псипом, И где я храню материалы по псипизации. Сами понимаете, что я их не мог доверить не только Степаниде Васильевне, но и никому на свете, поэтому я их…
В этом месте в тетрадке было вырвано пять страниц, так что какие тренировки проводил Юрий по программе "Чедоземпр-псип-сверкс", в чём они заключались и где Юрий хранил их описания, – всё это так и осталось в тайне.
ВОСПОМИНАНИЕ ТРЕТЬЕ. На стыке наук
«…Какая-нибудь чувствительная личность могла сказать, что это был несчастливый день. Но у нас, чедоземпров, не принято считать дни счастливыми и несчастливыми. Просто пришлось больше попотеть и всё. Истратить больше калорий…» Вот о чём думал Юрий Иванов, то есть я, сидя в пустом классе, уставившись в страницу с подсунутыми мне кем-то стихами. Я старался расшифровать значение присланных мне стихов. Ну и жизнь! – вздохнул я. Мало того, что мне приходится ежесекундно зашифровывать мою жизнь, мысли и поступки, как тут я должен ещё расшифровывать какие-то зарифмованные строчки. Вообще-то я ни за что в жизни не стал бы ломать голову над стихами, но в тех, что лежали передо мной, был какой-то намёк, словно человек, писавший эти стихи, знает тайное про меня… «Давным-давно когда-то…» – в этой строчке нет ничего особенного, но вот в словах «закованные в латы, съезжались рыцари на бой…» был явный намёк на меня. Съезжались рыцари на бой, закованные в латы… Я ведь действительно как бы закован в латы. И дальше тоже про меня: "Но вдруг один сказал: «Постой!..» Ну, про избранницу – это можно пропустить, это, конечно, не про меня, а вот: «Хочу в глаза смотреть судьбе, тебе, мой враг, в глаза тебе! Идёшь на бой, лицо открой! – Вот смелости начало…» Смелости начало!.. Я что, значит, трус?.. Может, по почерку удастся разгадать, кто сочинял эти стихи? Я в который раз всматривался в листок бумаги, но почему-то он мне ничего не говорил. В нашем классе, пожалуй, ни у кого нет такого почерка. Ну, узнаю, кто осмелился подсунуть мне эту стихотворную провокацию, я не знаю, что сделаю с этим человеком!.. Впрочем, знаю, что сделаю: не возьму с собой на выполнение самого сверхтрудного гадания на Земле.
Так я сидел в пустом классе и ломал голову над стихотворной загадкой. Это вообще, а в частности, кроме расшифровки стихотворения, я ещё думал над тем, как разрешить мои денежные затруднения. Старушка, которой я помогал торговать цветами, вот уже целую неделю не появлялась на Центральном рынке. Навестить её под Москвой, где она жила по Рязанскому шоссе, у меня не было времени. Что же делать? Это во-вторых "что же делать?". А в-третьих, я тренировал кисть левой руки, сжимая в ней теннисный мяч. В-четвёртых, я тренировал стопу правой ноги, наступая носком на второй теннисный мяч, как на педаль.
Где-то выше этажом, наверное в актовом зале, раздавались звуки ненавистной мне музыки. "Всё отвлекает и все отвлекают от основной цели и идеи", – думал я.
Под девизом: "Все физики – все лирики?" – вся школа готовилась к какому-то сверхвечеру самодеятельности. Тут человек готовится к Самой Деятельности!.. Лучше бы каждый подумал о том, что будет делать каждый из них вокруг меня, когда я буду по моей сверхпрограмме "Чедоземпр-псип-сверкс" выполнять самое трудное задание на земном шаре… "Что они все будут делать?" – подумал я.
В это время в коридоре за дверью раздались громкий топот, голосе и звук гитары. Дверь дёрнулась и открылась. В освещённом параллелепипеде двери показались фигуры мальчишек и девчонок.
– Никого! Вот здесь и порепетируем! – пропел под гитару знакомый девчачий голос.
Щёлкнул выключатель. Стало светло.
– Ребята! Да здесь Угрюм-башка сидит! – раздался за моей спиной голос Катина. – "Печальный демон! Дух изгнанья!"
Но я на его голос даже не повернул головы. Я только подумал про себя: "Припёрлись!.. Тоже мне лирики!.."
– Как никого? Иванов здесь, – сказал Борис Кутырев.
– Иванов – это всё равно что никого, – сказала Данилова Вера.
На такой выпад я, конечно, не мог промолчать.
– Всякие там лирики утверждают, что себя нужно непременно посвящать литературе, поэзии или искусству, ибо только они могут сделать жизнь человека поистине содержательной, интересной, – сказал я, иронически улыбаясь.
– А всякие там физики убеждены, что нет большей силы на свете, чем точные науки, на которых, как они уверяют, держится мир, отпарировал Лев Киркинский.
– И никто не знает, как долго длится этот спор. И никто не знает, сколько он будет длиться ещё, – сказала Вера Гранина.
– Но есть на свете наука, приверженцы которой могут сказать: "Спорьте не спорьте, а истина, как всегда, лежит посередине". А поскольку на стыке всех дисциплин находится лишь одна наука, то, значит, она и есть самая прекрасная. Имя её – ЭКОНОМИКА, – сказала Нина Кисина. (Я всё никак не мог до этого разобраться, с каким она уклоном, но если она серьёзно верит в те слова, которые она произнесла с умным видом, то у неё явно экономический уклон.)
И тут мне, конечно, нужно было сделать такое заявление, на которое никто бы не смог ответить, поэтому я заявил следующее.
– Знаете, есть такие рыбки – пираньи? – спросил я всех срезу, – Так вот, эта маленькая рыбёшка – гроза тропических рек Южной Америки. Пасть этой хищницы полна острейших зубов. На животное, пытающееся переплыть реку, мигом обрушивается стая свирепых пиратов, и спустя несколько минут от него остается обглоданный скелет. Эти маленькие рыбки более кровожадны, чем акулы и крокодилы. И не случайно индейцы присвоили одной из рек, в которой они водятся, имя Смерть! Так вот, бросил бы я вас к пираньям… во время отлива!..
Все замолчали, и никто не попытался даже ответить мне на моё заявление, одна Кисина только пискнула:
– Ну, знаешь, чем это пахнет, Иванов?! Это уже пахнет не злостью, а какой-то просто ненавистью…
После слов Кисиной я с ещё большей яростью молча стал сжимать рукой теннисный мяч, а ногой чуть не вдавил другой мяч в пол.
Хотя Вера Данилова (между прочим, она с артистическим уклоном, мечтает стать киноактрисой) сказала, что я – это, в общем-то, какая-то пустота, но все не сводили с меня глаз, особенно после моего заявления о том, что бы я сделал со всеми. Но смотрели на меня все по-разному. Одни смотрели на меня как на человека, попавшего в дурную компанию, другие – как будто я влюбился, третьи – словно меня и вправду какая-то муха укусила. И лишь только тихая и болезненная Лена Марченко, с педагогическим уклоном – между прочим, я её не люблю больше всех девчонок в классе, потому что она красивая: вырастет, наверняка будет истреблять животный мир на модные шубки, – так вот, она одна на меня даже не взглянула. "А напрасно! – подумал я про себя. – Надо на меня смотреть и запоминать. Да-да, запоминать".
Мои мысли оборвал голос Кашина.
– И, не повернув головы кочан!.. И чуйств никаких не изведав! – продекламировал он. – Слуша-а-а-ай, Иванов! – пропел на какой-то дурацкий мотив Кашин под гитару. – То-о-о-пал бы ты отсю-у-у-у-да! У нас здесь бу-у-у-дет репетиция.
– Учёные Сибири, – сказал я, – открыли, что во время опытов живые клетки общались друг с другом с помощью электромагнитных сигналов на загадочном языке…
Я люблю вот так неожиданно взять и ошеломить своих современников какой-нибудь новостью.
Как всегда в таких случаях, наступила пауза. Все переглянулись, а Вера Данилова сказала:
– "И звезда с звездою говорит…" Это ещё когда поэт заметил… И тоже на неизвестном языке.
– Хорошо, что эти клетки хоть неслышно болтают между собой, добавил Кашин. – Представляете, если бы все наши клетки вслух стали разговаривать, вот бы поднялся шум,
– Чем мне нравится этот Иванов, – сказал Виктор Маслов, – от него всегда можно почерпнуть какое-нибудь неожиданное сведение.
– Слушай, Кроссворд! – сказала Нина Кисина. – Действительно, шёл бы ты отсюда, у нас будет сейчас репетиция. По некоторым причинам я бы тебе не советовала оставаться.
Вы не замечали в зоопарке, как тигр смотрит на людей? А я заметил. Тигр смотрит на человека с_к_в_о_з_ь, как будто человек прозрачный, словно стекло. Вот так я посмотрел на Данилову, на Кисину и, конечно, на Марченко. Я так вообще на всех девчонок смотрю. Как тигр.
Тут будущий артист Кашин подоспел Кисиной на помощь снова.
– Слуша-а-а-ай, Иванов! – опять запел он на дурацкий мотив под гитару. – То-о-о-опал бы ты отсю-у-у-да! Тут сейчас люди будут занима-а-а-аться де-е-е-елом!
И Кашин стал ждать, когда я соизволю подняться и уйти из класса. Все ждали. Весь драмкружок. Во главе с сатириком Кутыревым стояли и ждали. А я тоже ждал, когда они уйдут. Сидел и ждал. Сидя даже удобней ждать. Пусть стоят, раз пошли на характер. Они пошли на характер, и я пошёл на характер. А характера у меня, может, больше, чем у всех, вместе взятых, людей на всём земном шаре, поэтому мне придётся уточнить, что такое характер (признак, особенность). Характер – это совокупность основных наиболее устойчивых психических свойств человека, которые проявляются в его действиях и поступках.
Так вот я потому и пошёл на наибольшую устойчивость и на совокупность моих психических свойств, потому что очи у меня самые совокупные и устойчивые в мире.
Первым сдался Маслов, который у нас с космическим уклоном, поэтому у него соображение сработало лучше, чем у других.
– Да ладно, – сказал Маслов, – с ним не договоришься. Пусть сидит… Может, он захочет принять участие в вечере.
"Ну, распустились мои современники, – подумал я про себя, – ну, распустились, развинтились. Кажется, пора мне начать завинчивать гайки". А вслух я произнёс вот что.
– Ну, с вами, товарищи, – сказал я, обращаясь как бы к никому и ко всем сразу, – с вами определённые круги никогда не связывали никакой надежды. Но вот на товарища Маслова, понимаете, определённые круги, имели, да и пока ещё имеют определённые виды. Так сказать, героическая массовка, отдельные поручения… и так далее и тому подобное, – загадочно намекнул я, укоризненно качая головой, Нехорошо, Маслов, нехорошо! Кажется, зря определённые круги на товарища Маслова рассчитывают, зря, понимаете ли…
Все опять переглянулись между собой в смысле: "Влюбился! Попал в дурную компанию. Интересно, какая всё-таки муха укусила этого Иванова! Может, это действительно не земной Иванов, а инопланетный?!"
В это время я всё ещё продолжал читать нотацию Маслову, но меня уже не слушал не только Маслов, меня уже вообще никто не слушал.
– А как же мы про него будем репетировать… при нём? – спросила Акимова. – У нас же сатира на Иванова?
– Ну и что, – сказал Кутырев, – пусть сидит и смотрит. Может, что-нибудь подбросит. Он же себя лучше знает, чем мы. Впрочем, может, действительно лучше с ним посоветоваться?
Я при этом разговоре, конечно, и бровью не повёл, я просто замолчал, но в голове у меня так и запрыгали целые фразы: "Что? Что? Что? Сатира на меня, на Иванова? Раньше драмкружок себе этого не позволял. Видно, я где-то отпустил гайки". Хорошо, что я пошёл на характер и ни за что не ушел из класса. Ничего, сейчас они увидят, разрешу ли я к исполнению эту сатиру.
Пока я принимал решение не… не делать на меня никаких пасквилей-масквилей, ко мне подошёл Кутырев и сказал:
– Слушай, Иванов, мы тут хотим тебя в одной сценке… Ну, у нас в представлении есть такой раздел: "Кому что снится?" Так вот. Мы хотим тебя в одной из сценок… ну, что ли, сымитировать, что ли, спародировать, что ли. Ты, наверное, знаешь, что имитатор схватывает не только внешние черты образа, он проникает в характер, в самую душу изображаемого лица. Так вот, мы хотели бы с тобой посоветоваться, что ли…
– Видишь ли, Кутырев, – сказал я неторопливо, – это, конечно, правильно, что вы решили со мной посоветоваться. Это даже как-то мудро, что ли, с вашей стороны. Но, прежде чем со мной посоветоваться, я должен знать, что же вы хотите на меня сделать, имитацию или пародию? Конкретнее: вы меня хотите сымитировать или спародировать?
– Видишь ли, Иванов, – сказал Кутырев как-то смущённо, – я думаю, что для тебя не будет большой разницы, что мы будем делать имитировать тебя или пародировать.
– Вот, вот, Кутырев, вот в этом ты и ошибаешься. Для меня очень даже большая разница, что вы будете делать – имитировать или пародировать меня. Потому что, раз ты смешиваешь в одну кучу понятия «сымитировать» и «спародировать», то я тебе должен объяснить, растолковать, что имитация… Ты правильно говоришь: имитатор схватывает не только внешние черты образа, он проникает в самый характер, в самую душу образа иного лица. А пародирование – это утрированное изображение чего-то, злое или добродушное передразнивание, Ты, Кутырев, учитываешь разницу или нет?
– Учитываешь…
– Очень хорошо… Уж если ты в пародировании не разбираешься, но учитываешь, и то хорошо. Имитацию я ещё вам позволю, а никакого пародирования я вам позволить не могу, тем более всякого там передразнивания. Дилетанты, ни в чём не разбираются, – сказал я в сторону.
– Видишь ли, Иванов, – замялся Кутырев, – ты же знаешь, что в науке, как известно, открытия всё чаще делаются на стыке – на стыке математики и физики, химии и биологии… Так что, может, и у нас что-нибудь произойдёт… на этом… – Кутырев на этих словах замолчал.
– На чём на этом? – переспросил я.
– Ну, на стыке, – пояснил Кутырев.
– Чего "на стыке"? – переспросил я.
– Ну… имитации и пародии…
– Ну, ну… – сказал я, – давайте попробуйте… на стыке… Только имейте в виду, что бывает такой стык, за который можно получить и втык!..
– Ты, Иванов, – сказал Кутырев, потирая задумчиво макушку, – ты такой человек, что от тебя можно получить втык и без всякого стыка.
– Ну, это ты уж зря, – сказал я, – потому что человек, которому будет когда-то… – сказал я многозначительно, – имеет право на то, чтоб сейчас ему было… – Я многозначительно замолчал.
Кутырев переглянулся с ребятами, словно стараясь понять, что может означать фраза "что человек, которому будет когда-то, имеет право на то, чтоб сейчас ему было…". Хотя недоговорённая мной фраза была очень простой по смыслу, она означала: что человек, которому будет когда-то труднее всех, имеет право на то, чтобы ему сейчас было не так уж трудно.
Отойдя от меня на некоторое расстояние, Кутырев стал о чём-то тихо совещаться с ребятами, а я…
А я уселся на стуле удобнее и стал, как всегда, делать сразу пять дел: 1) терпеливо сидел и ждал на себя сатиры; 2) правой рукой сжимал в кармане теннисный мяч для укрепления ладонной мышцы; 3) обдумывал свои денежные затруднения; 4) вдавливал левой ногой теннисный мяч в пол; 5) выяснял мысленно, кто же всё-таки подсунул мне это проклятое стихотворение?
Из всех этих пяти занятий денежная проблема мучила меня больше других. Вообще-то все несекретные расходы, расходы по моим подготовкам к выполнению сверхтрудного сверхзадания, моя мама, сама того не зная, взяла на себя. Ну, во-первых, сверкс должен знать карту звёздного неба как свои пять пальцев. (Моя мама покупала мне билеты на все лекции а Планетарий.) Сверкс должен быть по профессии физиком и геодезистом. (Моя мама накупила мне целую полку книг по физике и геодезии.) Сверкс должен уметь обращаться с кинокамерой. (Моя мама купила мне киноаппарат "Ладога".)
Но ведь были ещё расходы и секретные. И какие расходы! Сандуновская термокамера в бане стоила мне каждый раз 30 копеек, измайловская центрифуга на аттракционах – один заезд 30 копеек, в Центральном парке "Мёртвая петля" на самолёте – 30 копеек. И так каждый день. То одно, то другое, то третье! А в воскресенье – и одно, и другое, и третье – всё сразу! И по нескольку раз. Хорошо, что я два года назад организовал Фонд Накоплений, сэкономив на завтраках, билетах в кино, на мороженом и так далее. Этих накоплений мне ещё месяца на два хватит. А дальше что? Может, поступить куда-нибудь на работу? Между прочим, между пятью делами, которыми я занимался, сидя на стуле, было ещё и шестое: я, правда не очень внимательно, но прислушивался к разговорам моих одноклассников, – они уже начали репетировать.
ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. Действие равно противодействию
«Так, так, так, – подумал я про себя. – Интересно, что же будет дальше?..» Интересно! Интересно?! А дальше было вот что.
– Дорогие ребята! У нас в классе, – донеслось до меня, – учится загадочный ученик Юрий Иванов, он у нас загадочен тем, что учится всё лучше и лучше. У нас, вернее, у наших учителей уже отметок не хватает. Один учитель ему уже ставит не только пятёрки, но шестёрки, и семёрки, и восьмёрки и даже один раз поставил ему десятку. Это, конечно, удивительно! Но ещё удивительнее: чем лучше Юрий Иванов учится, тем больше он знает, тем хуже себя он ведёт. И становится агрессивнее и агрессивнее! А если его ещё вдобавок шлёпнуть, то что из этого получится, просто представить страшно. Но мы этого представлять не будем, так как в последнее время Юрий Иванов не только учится сам, но и стал учить учителей. Мы предлагаем вам посмотреть сценку под названием: "Что снится Юрию Иванову, а может, и не снится".
Между прочим, всё это сказал Виктор Сметанин, он у нас с физкультурным уклоном, поэтому ему, вероятно, и доверили сказать так обо мне. Он самый сильный у нас в классе, ну, не считая меня, конечно.
– Роли исполняют, – сказал Сметанин, – Юрия Иванова будет имитировать Маслов, а учителей – ученики нашего класса. Кто из них кто – у каждого написано на транспаранте.
Что произошло дальше, дорогие товарищи потомки, мне, собственно говоря, и рассказывать-то особенно не хочется. Не очень интересно произошло всё это, по-моему.
Драмкружок во главе с Масловым дальше показывал, как будто я экзаменовал учителей и задавал им вопросе!. Причём перед тем как я начал задавать вопросы, якобы сказал, что при ответах учителям можно пользоваться шпаргалками, учебниками, журналами, можно звонить по телефону знакомым профессорам, можно звонить в Академию наук, в любую академию на земном шаре. А вопросы, которые задавал я, были, по-моему, не очень-то умные и тем более не очень то остроумные. Ну, во-первых, я будто бы спросил учителей, как спят рыбы – с открытыми глазами или с закрытыми?.. Затем я будто бы спросил учителей, как они считают – молекула воды сухая или мокрая?.. И третий, самый главный вопрос, который я задал учителям, был такой: почему в малахите мало хита?..
При этом Маслов, который играл меня, задал этот вопрос голосом, настолько похожим на мой, что все стоящие и все сидящие за партами расхохотались и не только расхохотались, но даже зашлись от смеха. Хотя каждый по своей роли, вероятно, должен был делать что-то другое. Пока они хохотали, Маслов – Иванов сделал шаг в сторону и молчал с самым страшным выражением лица, как, бывало, делал и я. После «моего» вопроса, почему в малахите мало хита, все учителя устроили мне какую-то немую сцену. Мне учителя часто устраивают какие-то немые сцены, как в спектакле «Ревизор». Маслов от моего имени тоже закатил учителям такую же немую сцену. И так похоже на меня, что все ребята и девчонки вскочили и стали этого Маслова – Иванова чуть ли не качать,
– А сейчас вашему вниманию предлагаю посмотреть сатирическую сцену, написанную Борисом Кутыревым, под названием "Симпозиум Юрия Иваслова", – сказал Виктор Сметанин.
Послышался смех. "Значит, то был пасквиль, а теперь… Не иначе, как сатира на меня начинается", – спокойно подумал я.
– Роли исполняют, – повторил Сметанин, – Маслов играет Иваслова, учительницу истории – Глебова. Все остальные играют самих себя… Итак, представьте себе, что вы находитесь в классе на уроке истории…
Сметанин ещё раз почему-то фыркнул и отошёл в сторону, Я насторожился. Мне сразу не понравилось, что действие происходит как бы во сне и что Маслов играет какого-то Иваслова. Уж не из этой ли интермедии стихи… Началась репетиция.
Я отыскал глазами Маслова, который должен был играть Иваслова, но, к своему удивлению, вместо Маслова – Иваслова я увидел у классной доски самого себя… Как будто я фантастически раздвоился и одновременно находился и у доски, и сидел за партой.
В жизни между мною и Масловым не было ничего общего. Я хочу сказать, что мы с ним совсем не походили друг на друга. Я в жизни чёрный-пречёрный брюнет, а Маслов – блондин. Всё равно как мой негатив. В общем, мы с ним совсем не похожи друг на друга. А здесь я смотрел на Маслова, будто на своё отражение в зеркале. Сначала я даже не сообразил, что произошло. Потом догадался. Я понял, что это меня Маслов копирует. Он у нас в классе вообще всех копировал. Всех, кроме меня, конечно. Потому что со мной шутки плохи. Я ему не Шадрин! И не Василянский! И не Орлов! И не Брендер! Может, он за глаза меня и копировал. А на глазах боялся. Попробовал бы не побояться! Хотя чего же "попробовал бы", когда он уже без всякого «бы» попробовал. Вон он сидит за столом с моим выражением лица. Сидит в моей позе. Даже делает сразу, как и я, три дела… Конечно, три. Читает – раз! Левой рукой жмёт теннисный мяч. А правой записывает что-то в тетрадь.
"Ну, Иванов, – налетел я сам на себя, – ну и распустил ты этих лириков. Тебя, по словам Кутырева, имитируют, а ты сидишь и спокойно смотришь!"
Первый раз в жизни я увидел со стороны, глядя на Маслова Иваслова, как я стою у доски. И как я при этом смотрю на учителей. Кто-то из них на педсовете сказал, что каждый раз, когда я вылезаю из-за парты, ей или ему становится просто страшно. Теперь я понимаю, почему они боятся часто вызывать меня к доске. А я не могу на них иначе смотреть. И пусть хоть совсем не вызывают. И пусть не отнимают у меня время.
– Ну-с, голубчики, – сказал я, то есть не я, а Маслов от моего имени, молча бросил на учителей такой взгляд, что у них затряслись поджилки.
Маслов – Иваслов молча и в моей манере так среагировал на второй вопрос, что Глебова и все остальные, кто находился вместе со мной в классе, стали опять смеяться. Хотя по своим ролям они должны были делать что-то другое. В это время я положил правую руку на пульс левой и стал считать… Пульс у меня был самый что ни на есть сверхчеловеческий и сверхкосмонавтский. Глубокого наполнения. Ритмичный, как сигналы точного времени из обсерватории имени Штернберга. Пятьдесят два удара в минуту. В это же время мой мозг чётко анализировал всё, что увидели мои глаза, и всё, что услышали мои уши.
"Ну, во-первых, это не имитация, как тебе обещали, – говорил мне мой мозг, – а пародия, и довольно злая, и, во-вторых, какую это задачу мы с тобой задали учителям?.. Мы, конечно, можем задать такой вопрос, ответ на который знаем только я, да ты, да мы с тобой. Но не такой же глупый вопрос мы бы задали учителям… И это у них называется стык?.. За такой стык, – поддержали мой сверхинформационный мозг мои крепкие и сильные руки, – можно сделать и втык!"
Тем временем Маслов сказал:
– Подождите, ребята, я хочу повторить финал сцены, что-то у меня в конце не получается, что-то я себя не совсем хорошо чувствую.
"Сейчас, Маслов, ты себя совсем нехорошо будешь чувствовать!" – подумал я.
Потом я сжал кулаки, сказал про себя: "Действие равно противодействию" – и, преобразив умственную энергию в механическую, зашагал к Маслову. К этому презренному скомороху. К этому самому жалкому ченеземпру из ченеземпров… А ещё в кружке юных космонавтов тренируется…
