Текст книги "Сверхприключения сверхкосмонавта"

Автор книги: Валерий Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

ВОСПОМИНАНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ. Зелёный шум

…Когда я проснулся, первое, о чём я подумал: как мне проучить всех этих жалких шпионов. Я решил это сделать сегодня же утром, после зарядки и завтрака. Я вышел на балкон на яркий утренний свет, потому что услышал на дворе какой-то подозрительный шум. Но вы знаете, что «лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать», гласит народная мудрость. Ну, а что делать, если наши глаза не всё способны разглядеть? Взять, к примеру, свет (самое тёмное место в физике, как считают учёные). Видимый свет – это электромагнитные излучения, которые мы ощущаем. Такое излучение дают волны, длина которых лежит в определённом диапазоне. Но стоит только волне «перебежать» границу в правую или левую сторону, как она превращается в невидимку. Инфракрасную и ультрафиолетовую области оптического спектра мы не видим. Но я, как вы сами понимаете, вышел на видимую часть света, и что же? Вертишейкин рассматривал меня в упор в бинокль.

– "Большое видится на расстоянии!" – сказал он мне нахально вместо "здравствуйте!". – Это как сказал Есенин, – пояснил Колесников-Вертишейкин.

– Большое видится _и_ на расстоянии, как сказал Иванов, – поправил я Вертишейкина и Есенина.

Я нарочно потянулся и прислушался к себе. Все анализаторные системы моего организма работали прекрасно. Кристаллы углекислых солей давили на мембрану моего уха, сигнализируя об идеальном состоянии моего слуха. Я прекрасно слышал все, что происходило вокруг меня, надо мной и подо мной.

Внизу, возле ворот дома, дежурила, громко о чём-то переговариваясь, масловская дружина.

– "Все равны, как на подбор. С ними дядька Черномор!" – пояснил Вертишейкин, кивнув головой в сторону Маслова.

А я сказал:

– Зелёный театр… зелёный шум! – при этом мне показалось, что что-то когда-то вроде этого было в моей жизни.

Вот так же кто-то стоял, чего-то от меня требовал, я с кем-то ругался… Или я что-то об этом читал в какой-то книжке?.. А не всё ли равно с кем, когда и что было? Не отвлекайся, Иванов, не отвлекайся от перигея, который ты сейчас покажешь своим одноклассникам. Они хотят проникнуть в твой апогей, но пока ещё рано, рано ещё проникать им в твой апогей. Вообще-то апогей самое дальнее удаление сверхкосмонавта от Земли. Мой апогей – это когда я выполню порученное самое трудное задание" на свете, а перигей – это самое близкое приближение к Земле сверхкосмонавта. Это примерно вообще, а в данном случае мой перигей – мое самое близкое приближение к моим земным делам и заботам. И сегодня, скажем через час, я начну, как говорится, приоткрывать завесу, я позволю заглянуть в щёлочку забора, как бы существующего вокруг меня в моей жизни, я позволю заглянуть в щёлочку этим сгорающим от любопытства. Да не сгорающим, а, точнее, тлеющим от любопытства ченеземпрам! Колесников-Вертишейкин не сводил с меня молящих глаз, стараясь при этом даже не моргать, чтобы не пропустить чего-нибудь. У него даже слезы на глазах выступили от напряженного внимания.

– Часа через два мы многих недосчитаемся, – сказал я задумчиво.

– В живых? – заинтересовался Вертишейкин.

Эта фраза для него сразу же запахла антологией таинственных случаев. Он поджидал моего ответа и вежливо переспросил:

– Недосчитаемся в живых?

– В еле живых, – объяснил я. – Пересчитай всех по цифровой системе! – приказал я Вертишейкину.

– Ох и интересный же ты человек, – сказал Вертишейкин, и как мне показалось, с неподдельным восторгом. – Ну до чего же ты интересный человек, Иванов! Вот есть цирк, кино, телевидение, театр, а ты один – всё, вместе взятое!

– Ты вот что, Вертишейкин, ты слов так зря не бросай, ты пойди и запиши, что я интересный человек и, так сказать, что я всё, вместе взятое, запиши и покажи это моему отцу.

– И маме? – спросил Колесников.

– Маме не надо, мама и без тебя знает, что я интересный человек и, так сказать, всё, вместе взятое!

– Хорошо, – сказал Колесников.

– Не "хорошо", – поправил я Колесникова, – а слушаюсь.

– Слушаюсь, – поправился Вертишейкин.

– И вот что ещё… Раз уж антология таинственных случаев так антология, – сказал я, а про себя я подумал, что это хорошо и правильно, что я уже сейчас записываю о себе воспоминания, но ещё лучше, если будет записывать обо мне воспоминания ещё кто-нибудь, ну, скажем, тот же Колесников-Вертишейкин. И ещё я подумал, что этот Вертишейкин со своим заурядным умом сам не разберётся, что произойдёт в парке на его глазах, поэтому я сказал:

– Ты, Вертишейкин, со своим детективным умом сразу не разберёшься и не поймёшь, что сейчас произойдёт, поэтому я тебе объясню. Всё это тоже, между прочим, запиши. Значит, так: сейчас я выйду на улицу и побегу в ЦПКиО, в парк, туда, где аттракцион, понял?

Вертишейкин кивнул головой, что он всё понял.

– До парка со мной добежать сумеет только Маслов, остальные не выдержат и отстанут. Чтобы не подумали, что Иванов сбежал, и чтобы не искали по всему парку попусту, я тебе скажу, где мы с Масловым будем.

– Это тоже записывать?

– Это тоже записывай, – сказал я. – Значит, там в парке есть всякие аттракционы: ну, «Трабант», "Миксер", "Весёлый поезд", «Чашечки», там автодром, кареты, карусель, "Музыкальный экспресс", аттракцион «Твистер», двухрядная карусель, «Ракетоплан-1», "Ракетоплан-2", "Мертвая петля". Так вот, я, в основном, буду развлекаться на аттракционах, возле которых висят такие предупреждающие таблички: "Лицам, страдающим головокружением, сердечными и другими недомоганиями, посещать аттракцион не рекомендуется". Значит, всё будет происходить, как я тебе сказал, понимаешь? – спросил я Вертишейкина.

– Фифти-фифти, – ответил Колесников-Вертишейкин, – как говорят американцы, пятьдесят на пятьдесят. Ох и интересный же ты человек, Иванов. С одной стороны, понятный, с другой стороны, в тебе чёрт ногу сломит. Всё в тебе непонятно и загадочно.

– Ладно, – сказал я Вертишейкину, – только время поможет тебе во мне разобраться! – с этими словами я вышел во двор.

При виде меня все мои соученики напряглись, как один.

– Совсем недавно, – сказал я, – английская подводная лодка «Пайсез-3» с двумя исследователями на борту затонула. На глубине 1575 футов (примерно 473 метра) корма «Пайсеза-3» ударились о дно – удар был не столь ошеломляющим, как ожидали, – и на несколько десятков сантиметров лодка погрузилась в ил. Подождав несколько минут, подводники обшарили лучом карманного фонаря внутренность лодки: повреждений как будто не было.

Чэпмен сообщил о результатах осмотра на базу. "Расслабьтесь! сказал руководитель работ Хендерсон тоном столь спокойным, как будто заказывал обед. – Держите атмосферное давление. Не делайте усилий больше, чем это необходимо. Мы спустимся за вами, как только на место прибудет ещё одна «Пайсез». Совет "не напрягаться" имел глубокий смысл. Дело в том, что запас кислорода, рассчитанный на семьдесят два часа (девять из них уже прошли), можно было «растянуть»: если "пленники моря" сохраняют спокойствие и физически пассивны, кислород тратится значительно медленнее. Соображаете? Так что экономьте кислород, "не напрягайтесь"… Расслабьтесь… Кутырев, ты, например, очень напряжён. Сначала ноги расслабь, потом руки. Смотрите, как я стою. Видите, как у меня спокойно висят руки вдоль тела. Левая нога свободно отставлена в сторону, правая, хоть я на неё опираюсь, тоже не напружинена.

Мои одноклассники зашевелились, задвигали руками и ногами, стараясь внять моему умному совету.

– Это я вам вместо "здравствуйте", – продолжал я, – а вместо "как живёте" я вам вот что скажу: объем тела самого крупного муравья измеряется кубическими миллиметрами, объём же муравьиной кучки вместе с её подземной частью – кстати, тоже удивительное творение из лабиринтов сложнейших ходов и камер – в сотни тысяч раз превосходит размеры «строителя». Если сопоставить объём всех сооружений крупной муравьиной колонии с отдельным её жителем, то получится, что относительный размер муравейника в восемьдесят с лишним раз превосходит масштабы пирамиды Хеопса. Значит, с одной стороны, мураши, мурашишки, мурашишечки, а с другой стороны, что?..

Все напряженно молчали.

– Что же всё-таки с другой стороны? – переспросил я всех сразу.

– А с другой стороны, "я царь или не царь?" – сказала, набравшись смелости, Вера Данилова.

– Правильно, Данилова, – поддержал я, – Только чего "царь или не царь"? – переспросил я Веру Данилову и всех сразу и сам ответил: – "Я царь или не царь природы?!" Нет, не царь! Пока не царь! «Пока» я говорил как бы в двух смыслах сразу: в смысле: пока человек ещё не царь природы и пока в смысле: до свидания. Понятно? А сейчас, продолжал я, – давайте мысленно произведем чёткую загрузку мышечной системы. Даю команду: бегом, шагом марш! Вы, конечно, подумали: опять этот Иванов дает какую-то странную команду. А ничего странного, между прочим, в этой команде нет. Поясняю: то, что для всех бегом, для Иванова – шагом! Значит, бегом, шагом марш!

И я побежал по московским улицам по направлению к Центральному парку культуры и отдыха имени Горького.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ. Я сам себя сыграю

«Сначала все полезут за мной на любой аттракцион, – думал я на бегу. – Потом с каждым новым аттракционом желающих будет всё меньше и меньше, а я буду кататься и развлекаться до тех пор, пока Маслов тоже не выдержит и, как говорится, сойдёт с дистанции. Я же всё равно буду продолжать кататься и развлекаться. И когда я накатаюсь досыта, тогда я пойду в Сандуновскую баню попариться. Часть ребят, наверное, потащится за мной и в баню, но париться, конечно, никто не будет вместе со мной, разве только Маслов. Я попарюсь, потом покупаюсь в бассейне, потом опять попарюсь, потом опять покупаюсь в бассейне, потом немного отдохну и приду в школу. Наш класс занимается во вторую смену, но говорят, что в будущем учебном году мы будем все учиться только в первой смене».

Дальше в тетрадке сохранились лишь обрывки фраз. В ЦПКиО имени Горького на аттракционах всё происходило так, как и предполагал Юрий Иванов: «развлекаться» с ним на аттракционах начали все ребята, а закончил эти испытания развлечениями он в полном одиночестве, даже будущий космонавт Маслов и тот не выдержал перегрузок, предложенных Ивановым.

Обкатав все аттракционы, Юрий направился в Сандуновскую баню. До бани с ним еле доплёлся один Маслов, но что произошло в бане, неясно, так как в тексте отсутствуют ещё страницы три-четыре. Затем Иванов, продолжает описывать, как он сидел в актовом зале школы, ожидая начала уроков, и занимался сразу пятью делами…

…Итак, после посещения ЦПКиО имени Горького и Сандуновской бани я как ни в чем не бывало сидел в актовом зале нашей школы и занимался сразу пятью делами, самым серьёзным из которых были мои размышления о книге "Ораторское мастерство". Эту книгу я купил в книжном магазине по дороге в школу. Ещё я купил книгу "Судебные речи". По книге "Ораторское мастерство" я собираюсь овладеть искусством красноречия, а на судебных речах обвинителей я собираюсь тренировать своё красноречие. Обе книги я прочитал в сквере минут за сорок. Я не очень-то давно овладел искусством так называемого партитурного чтения, и с помощью этой системы могу прочитать примерно двести – триста страниц в час. Поэтому, когда я сидел в школе, я уже не читал, а только размышлял о прочитанном.

Дело в том, что мне как представителю земной цивилизации придётся представлять её на встрече с инопланетянами, а для общения с ними мне, конечно, необходимо овладеть достаточно сильным и могучим красноречием. Соотечественников я, конечно, могу и без всякого красноречия поразить первыми же попавшимися словами, но одно дело – соотечественники, а другое дело – инопланетяне! К инопланетянам потребуется, думаю, более научный подход.

Из прочитанного я понял, что ораторское искусство держится на философии, логике, психологии, этике, языкознании… Мысли мои прервал вошедший в зал Борис Кутырев. Я посмотрел на него и подумал: на чём держится красноречие, я знаю, но вот на чём держится Борис Кутырев, не могу понять. В парке Кутырев не выдержал и сошёл с круга уже, кажется, на третьем или четвертом аттракционе, и сейчас у него было бледно-зелёное лицо, впалые щеки и какие-то блуждающие глаза. Он посмотрел на мою книгу, опустился без сил на стул и спросил:

– Ещё читать можешь?

– Могу, – сказал я.

– И на уроках сидеть будешь?

– Буду, – сказал я.

Кутырев пожал плечами и сказал:

– Ну, Иванов, видал я закоренелых развлеченцев, видал и закалённых аттракционистов, но такого, как ты, встречаю в первый раз… – Затем он взглянул на книги, которые я читал, и вздрогнул. Сверху лежала книга "Судебные речи".

– Товарищи судьи! Я приступаю к обвинительной речи на данном судебном процессе с полным сознанием его огромного значения! – громко крикнул я на весь зал. Я крикнул для того, чтобы проверить, как звучит мой голос в смысле красноречия. Голос мой звучал прекрасно, просто очень даже прекрасно.

Кутырев вздрогнул, посмотрел на меня с ужасом, а в глазах его можно было прочитать: какое там – или «влюбился», или "попал в дурную компанию", или "его какая-то муха укусила", или "его инопланетяне подменили"!? Тут определенно всё сразу: и влюбился, и попал в дурную компанию, и муха укусила, и инопланетяне подменили!!! Подумав так, Кутырев бессильно и тихо спросил:

– А где все?

– Ты хочешь узнать, где все хлипаки? – переспросил я Кутырева и разозлился: – Бросил бы я всех хлипаков в речку к пираньям… во время отлива.

– Ну да, – сказал Кутырев, – тебе дай волю, ты только бы и делал, что стоял на берегу реки и бросал всех к пираньям, А когда всех перебросал, тогда бы что ещё стал делать?

Я, конечно, ответил самым презрительным на свете молчанием на такую ужасную картину, нарисованную словами Кутырева. Если бы я начал отвечать, пришлось бы рассекречивать многое – одно за другим. А я такое себе позволить не могу. Поэтому я обязан был выслушать слова Кутырева совершенно спокойно, не дрогнув ни единым сверхмускулом на своем сверхлице. Не дождавшись ответа, Кутырев тяжело вздохнул и оглянулся.

– А где все? – переспросил он меня устало, но настойчиво.

– Если здесь я, значит, здесь все, – сказал я. – А остальные, по-моему, в медпункте.

Кутырев глубоко вздохнул и, наверное, подумал, что ему тоже надо бы сходить в медпункт, но у него не хватило сил подняться со стула, поэтому он остался сидеть. И потом, у него было какое-то ко мне, как это я чувствовал, очень важное дело. Я с жалостью смотрел на Кутырева и думал: "Да, а ведь это только мой перигей, и даже не перигей, а, так сказать, самое его начало".

Кутырев, видимо, понял мой взгляд, поэтому он опять вздохнул и сказал:

– Укатали сивку…

Он даже не мог договорить до конца пословицу.

– Укатали сявку, – поправил я Кутырева.

Я прислушался к своему пульсу и к артериальному давлению, проверил аппетит – он у меня был сейчас просто волчий – и подумал: "Всё в норме, всё в абсолютной норме, самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова прекрасное!"

Затем я опять хотел погрузиться в изучение ораторского искусства и красноречия, но Кутырев опять отвлёк меня.

– Слушай, Иванов, – сказал он как-то тускло и без особых красочных прилагательных, которые он обычно любит употреблять. – Я, значит, и группа товарищей решили называть наш кинолюбительский кружок "Весёлый тир". Знаешь, вот есть фотоохота – это когда человек стреляет по животному миру не из ружья, а из фотоаппарата. Так вот мы тоже решили стрелять по живым мишеням, но из киноаппарата. Как ты на это посмотришь?

Я понимал, к чему клонит Кутырев, и прекрасно догадывался, что это они снова меня избрали мишенью для своей киноохоты. Я хотел сказать Кутыреву, по своим, мол, стреляете, но не сказал, только подумал, а сказал вот что:

– Значит, всю жизнь будешь последним делом заниматься, Кутырев?

– Почему последним? – удивился Кутырев.

– Да потому что, – объяснил я, – ты же знаешь, всякий юмор там, всякие басенки, побасенки, всякие шаржики-маржики, пасквили-масквили обычно помещают на последних страницах каких-нибудь там журналов и газет, а раз помещают на последней странице, то, значит, это дело-то последнее.

– Ну, так ведь ты-то, Иванов, ты вот как раз на четвёртых страницах и будешь работать в жизни, так что мы с тобой, в общем, одним делом будем заниматься, – ответил мне Кутырев.

– Значит, ты думаешь, что я работаю и буду работать на четвертую страницу? – спросил я Кутырева.

– А на какую же еще? – удивился Кутырев.

– А ты не уверен, что я работаю даже не на первую страницу, а на ту, которая перед первой? – спросил я снова Кутырева.

– Перед первой, – ответил Кутырев, – никаких страниц не бывает. Это только в научно-фантастических романах, может быть, бывает ещё какая-то страница перед первой. Но не в этом дело.

– Вот именно, говори дело, Кутырев! Что тебе от меня надо?

– Мы хотим на тебя киносатиру снять. – С этими словами Кутырев достал из портфеля несколько страниц, отпечатанных на машинке.

– Разрешение надо спросить, разрешение у товарища Иванова, понимаете ли, а потом уже шаржики-маржики свои делать, – отрубил я.

– Так я вот и говорю с тобой, вроде как бы спрашивая разрешения, – стал оправдываться Кутырев.

Я покосился на листки в руках Кутырева, вероятно это и была киносатира на меня, и строго сказал:

– И вообще неправильно формулируете свои мысли. Надо говорить не "мы хотим", а "нам пришла в голову глупая идея" или "мы с ребятами уже давно мучаемся дурью!".

Кутырев обдумал мою поправку и нехотя согласился.

– Ну хорошо, – сказал он, – нам пришла в голову глупая идея, и мы давно мучаемся дурью… снять на тебя киносатиру, то есть выстрелить по тебе из киноружья.

– А что это за киносатира? – спросил я строго.

– Да так, небольшой сюжет из твоей прошлой жизни и будущей под названием: "Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса".

– Покажи текст! – приказал я.

Кутырев с готовностью протянул мне листки бумаги.

Товарищи потомки, во избежание фальсификации всего что я прочитал, прилагаю к моим воспоминаниям текст, сочиненный Борисом Кутыревым, и затем продолжу свои воспоминания.

Звонок на перемену,

или Что было бы, если бы Юрия Иванова

назначили старостой класса

Фальшиво напевая "Когда я на почте служил ямщиком…", _Юрий Иванов_ подметает сцену перед занавесом. Вбегает _Миша Холин_.

[Миша. ] Иванов, хватит тебе мести, первого урока не будет.

[Юрий. ] А что будет?

[Миша. ] Перевыборы старосты!

[Юрий. ] Миша, мне у тебя прическа нравится… Может, мне сделать такую…

_Юрий_ и _Миша_ скрываются за занавесом. Из репродуктора, висящего на авансцене, доносится шум. Голос: "Предлагаю выбрать старостой класса Юрия Иванова. Он хорошо учится, дисциплина у него томе хорошая, скромный, деловитый, в общем, хороший парень… Кто «за»? Прошу поднять руки!.. Единогласно! Принимай дела, Иванов! Поздравляем!.." Снова шум.

Занавес открывается.

[Миша. ] Все свободны!

[Коля. ] Кроме участников концерта. Уточним программу… и кое-что подрепетируем…

[Маша. ] Я думаю, по поводу программы надо с Ивановым посоветоваться, он теперь староста – значит, это его тоже касается…

[Зоя. ] Правильно!

[Коля. ] Согласен. Юра Иванов, иди сюда!

[Юрий. ] Я здесь. В чем дело?

[Коля. ] Юра, сегодня вечером выступает наш кружок самодеятельности.

[Юрий. ] Ну и что?

[Миша. ] Каждый участник концерта составил программу, а какая из них лучше, мы не знаем, решили с тобой посоветоваться. Как ты думаешь, с чего лучше начать концерт? Маша предлагает с художественного чтения, а Зоя – с пения.

[Юрий. ] Ребята, ну какой же я вам советчик? Концерт меня не касается…

[Коля. ] Что значит – не касается? Ты староста. Руководитель. Вот и начинай. Тебя теперь всё касается. Так с чтения или с пения начинать?

[Юрий. ] Ребята, консерватории я не кончал, в пении я ничего не понимаю. Мне медведь на ухо в детстве наступил, так что… И вообще… я простой ученик.

[Коля. ] Ну, положим, ты, Юрий, был простой ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства нашим классом…

[Юрий. ] Ну какой стаж, ребята, у меня… Я староста-то всего пять минут…

[Серёжа. ] Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут стажа!

[Маша. ] А у нас, например, ни одной минуты.

[Серёжа. ] Соображаешь?.. Поэтому тебя уже и уважают в классе, и уже ценят твое мнение.

[Юрий. ] Ценят уже, говоришь?

[Серёжа. ] Очень ценят.

[Юрий. ] И меня всё касается?

[Миша. ] Старосту всё и должно касаться.

[Коля. ] С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже дорожат.

[Юрий] (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал… удачно… Со мной уже считаются. Моим мнением уже дорожат.

[Вадим. ] В конце концов, ты же умница.

[Юрий. ] Это верно, я умница.

[Лена. ] У тебя есть вкус, Юрий.

[Юрий. ] Что есть, то, кажется, есть… Кто хочет ещё что сказать?

[Коля. ] У тебя верный глаз и лёгкая рука. Поэтому тебя в классе уже пять минут ценят!

[Юрий] (смотрит на часы). Пять минут и сорок секунд! Прошу выражаться поточнее.

[Миша. ] Скажу больше, тебя, Юрий, уже в нашем классе любят! Да, да, любят и даже гордятся…

[Юрий. ] Стой, стой! Повтори, как ты сказал. Меня… что?

[Коля. ] Тебя любят.

[Юрий. ] Мной… что?

[Коля. ] Тобой гордятся!

[Юрий. ] А почему?

[Миша. ] А потому, что у тебя есть… это… Ну, как её…

[Юрий] (подсказывает). Ярко выраженная индивидуальность у меня есть. И я, как староста седьмого класса «А», что?

[Коля. ] И ты… как староста, просто… это самое…

[Юрий] (подсказывает). Яв-ле-ние!

[Миша. ] Точно… Явление…

[Юрий. ] Я – личность!

[Коля. ] Безусловно! Если бы ты не был личностью, разве бы тебя выбрали…

[Юрий. ] Не возражаю…

[Коля. ] Вот поэтому мы с товарищами и решили посоветоваться с тобой, то есть решили вместе программу концерта…

[Юрий. ] Вместе, значит? Ну, ну, давайте, давайте, попробуйте вместе. Посмотрим, как это у вас получится… (Многозначительно расхаживает по сцене). Ну, говорите вместе. Что у вас там?

[Серёжа. ] Здравствуй!.. Мы тебе уже двадцать минут растолковываем… Вот программы, мы не знаем, на какой остановиться…

[Юрий. ] Попрошу с уважением, с уважением попрошу… Мы ещё на одной парте с тобой не сидели… так что на «вы» попрошу…

[Серёжа. ] Пожалуйста… Юрий, но мы с тобой, то есть я с вами шесть лет сидел на одной парте…

[Юрий. ] Сидел, а больше сидеть не будешь… Трифонов, Воробьёв!

[Голоса. ] Здесь мы!

[Юрий. ] Возьмите у завхоза пилу и… отпилите…

[Голоса. ] Что отпилить?

[Юрий. ] Часть моей парты от его.

[Голоса. ] Да, но…

[Юрий. ] Выполняйте!

_Трифонов_ и _Воробьёв_ убегают.

(Ставит стул на стол, влезает на стол, садится на стул) Вместе захотели! Никаких вместе, понятно? Я достаточно вырос на ваших глазах, чтобы решать самостоятельно все вопросы нашего класса. Как-никак незаурядное явление – староста, а не какой-нибудь там простой ученик… (Читает программы и рвёт их). Ерунда… Глупости… Примитив… Сейчас я вам составлю программу…

[Коля. ] Хорошо, Юрий, составляй, но тогда разреши помочь тебе советом.

[Юрий. ] А ты кто такой, чтобы мне советовать?

[Коля. ] Я твой товарищ по седьмому классу «А».

[Юрий. ] Правильно… Товарищ по седьмому «А», а не по советам! И вообще никаких советов! Понятно?.. Сами говорили, у меня вкус, у меня ум…

[Миша. ] Я говорил: один ум хорошо…

[Юрий. ] Хорошо?.. И хватит!

[Миша. ] Ты не дослушал. Я говорил: один ум хорошо, а два…

[Юрий. ] У кого это два? Не у тебя ли? Тоже мне мыслитель нашелся… Спиноза… И причёска мне у тебя не нравится. Что это за прическа?

[Миша. ] Раньше она тебе нравилась.

[Юрий. ] Раньше она могла мне нравиться, а теперь она может не нравиться и может нравиться, а может не нравиться, а может…

[Миша. ] И вообще причёска тебя не касается.

[Юрий. ] Минуточку. Сами говорили, что меня всё касается! Говорили?

[Миша. ] Говорили, но…

[Юрий. ] Никаких «но»… Кто хочет что сказать, пусть поднимет руку.

Все поднимают руки.

(Снисходительно.) Говори, Коля, говори…

[Коля. ] Знаешь, это просто хамство. В конце концов, мы можем обойтись и без твоих советов. Ты староста класса, а не кружка самодеятельности, консерватории ты не кончал…

[Юрий. ] Кто не кончал консерватории?.. Я не кончал консерватории?.. Ха-ха! Да вы знаете, что я окончил Московскую консерваторию?!

[Миша. ] Это когда же ты её окончил?

[Юрий. ] Когда я был вундеркиндом… От двух до пяти… по вокалу!

[Коля. ] Слушай, Юрий, ты же говорил, что тебе медведь наступил на ухо в детстве.

[Юрий. ] Мне медведь?.. Это я медведю наступил!.. На ухо! Понятно?

[Зоя. ] Что с ним такое случилось?.. Неужели мы его так перехвалили?

[Маша. ] А по-моему, это звонок.

[Зоя. ] Какой звонок?

[Маша. ] На первую перемену – видите, как человек переменился… с первого звонка. Выбрался старостой, и вот вам пожалуйста…

[Юрий] (пишет и бормочет). Ни один ваш номер у меня не пройдёт, а вот мои номера…

[Коля. ] А вот твои номера у нас не пройдут! Ну-ка слезай! Десять минут, как староста, а насорил… Снимай его, ребята!.. А то он что-то очень оторвался от пола.

Мальчишки и девчонки снимают со стола стул, на котором сидит Юрий Иванов.

[Миша. ] И совершил мягкую посадку в районе своего взлета! (Протягивает Иванову метлу.) Держи! Подметешь мусор, приходи в класс на свои перевыборы!

[Юрий] (тихо, вежливо). Ребята, а как же насчёт посоветоваться? Вы ведь как будто хотели со мной что-то обсудить… вместе, как говорится…

[Миша. ] Спасибо, Юрий, нам кажется, что мы обойдемся без твоих советов.

[Коля. ] Лет до ста расти нам без старосты, без такого, как ты…

[Юрий. ] Значит, всё?

[Мальчишки и девчонки] (в один голос). Всё! (Скрываются за занавесом).

[Юрий] (задерживает Мишу). Хорошая у тебя прическа, я всё думаю: не сделать ли и мне?

[Коля. ] Думай… Думай! Кстати, Иванов, поздравляю тебя с рекордом!

[Юрий. ] С каким?

[Миша. ] С всесоюзным!.. Ты был старостой класса всего девять минут и восемь секунд.

[Юрий] (смотрит на часы) Извините, десять минут и девять секунд… Поточнее надо считать…

[Миша. ] Всё равно – рекорд! (Уходит.)

Оставшись один, _Юрий Иванов_ взмахивает щёткой и метёт пол, фальшиво напевая: "Когда я на почте служил ямщиком…"

Пока я окидывал взглядом сочинение, которое вы только что прочитали, Кутырев, по-видимому во избежание неприятностей, оказался у самых дверей.

– Кто меня будет играть?.. – спросил я грозно.

– Маслов… – заикаясь, ответил Кутырев.

– Не пойдет! – отрезал я.

– Но лучше его тебя никто не сыграет.

– Есть, которые сыграют и получше, – ответил я загадочно и задумчиво покачал головой.

– Это, к примеру, кто же? – удивился Кутырев.

– К примеру… это я! Я смогу сыграть самого себя лучше всякого Маслова…