Текст книги "Маленькая ведьма"

Автор книги: Валерий Иващенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Двое сильных и крепких мужчин при этом смотрели друг другу в глаза. Хотя назвать их друзьями было бы крайне неверно. Вчерашние враги, а ныне представитель Победителя – и вовсе не радый этому обстоятельству представитель побеждённых. Однако не зря древняя поговорка гласит – договоры следует соблюдать. И коль скоро Крумт обязан выплатить астрономически гигантскую сумму выкупа в качестве контрибуции – это должно быть сделано.

Потерявши честь единожды, в дальнейшем уже терять нечего.

И всё же, последние слова смутили почтенного Эккера своим вторым, тайным смыслом. Морской колдун был отнюдь не дурак, да и подборку сведений о самых сильных полководцах и магах Полночной Империи изучал регулярно. Да, он сразу понял, о ком идёт речь. И действительно, говорить о чернокнижнике вслух во дворце Совета было бы весьма и весьма опрометчиво.

И всё же, о молодом герцоге Саймоне говорилось в тайных бумагах, как о чертовски порядочном человеке. Не мог он дать совсем уж плохого совета… И, так и не догадавшись о подоплёке дела в силу своей удалённости от тонкостей политических интриг, главный колдун Крумта откинулся на высокую спинку резного деревянного кресла и спросил напрямик:

– Я догадываюсь, о ком пошла речь. И о том, что этот неназванный неслыханно богат. Но с другой стороны, идти на какой бы то ни было договор с тёмной стороной мы не станем. Не зря ведь ваш Император не имеет с этим… скажем так, человеком – никаких официальных дел.

Герцог неожиданно улыбнулся. Тонко, еле заметно, как умеют это делать обладающие огромной властью по праву рождения и древности рода. Он поиграл вином в бокале, любуясь отблесками рдеющих в камине угольев на витиеватой прихотливой резьбе, и только потом пожал плечами.

– Я ни разу не слыхал, чтобы упомянутый мною человек нарушил своё слово или поступил против законов чести. Хотя меня лично точно так же отталкивает цвет его мастерства. И всё же – это лучший совет, что я вам могу дать.

Эккер украдкой почесал изуродованную ещё в юности ногу, отчётливо – куда лучше магии – предупреждающей о непогоде. Что ж… сказано достаточно откровенно.

– Хорошо. Предположим, что ваш э-э… посредник предоставит нам нужную сумму в кредит на некоторое время. А как быть с пропавшими вместе с деньгами регалиями Морских Ярлов? Что, если они окажутся утерянными безвозвратно?

Саймон подался вперёд, и его лицо на миг стало хищным.

– А вот об этом попрошу подробнее. Как вам известно, я в магических делах невежда.

Колдун сделал вид, что поверил его словам. Хотя – всё может быть. Как удалось выяснить, молодой отпрыск герцогского рода действительно не владеет Даром, а посему кое-какие тонкости может попросту и не знать. Ну что ж… история эта очень долгая.

И поспешим добавить – куда более долгая, чем о том знал даже старый Мастер Моря…

* * *

От звука близкого разрыва, показавшегося в глубине укреплённого форта просто ударившей под ноги тряской и глухой волной, со сводчатого потолка просыпалась тонкая струйка песка и древесной трухи. От неприцельных и случайных попаданий дальнобойных, начинённых шимозой снарядов укрепления пока что спасали…

– Merdie… проклятые япошки, – поморщился мичман Деколь, грязным пальцем брезгливо вытащив из стакана попавшую туда щепку.

Покачав седой от известковой пыли головой, добавил:

– Что ж, господа офицеры – упокой бог душу капитана Борисенко… – и опрокинул в рот сладковатую рисовую водку.

Лейтенант Валтонен собрался было последовать его примеру, но, забывшись, почесал немилосердно зудящую рану на плече. Рука наткнулась на несвежего цвета бинт и лишь скользнула по марле. Сквозь зубы помянув узкоглазых примерно такими же нелестными словами, молодой минный офицер с "Решительного" вздохнул.

– Да, етто короший бил человекк. Бравий морякк, и коммандер не из последних… помянем, коспода… – и тоже выпил свою долю местного, отдающего сивухой пойла.

Волей-неволей и сидящий на треснувшем снарядном ящике у стены мичман Давыдов поднял глаза. Усилием воли он разогнал мутную, застящую глаза пелену усталости. Обвёл взглядом душный полумрак каземата, в котором огненным светлячком чадил произрастающий из снарядной гильзы огонёк. И в этом аду моряки, оказавшиеся по приказу комендант-генерала на суше и командующие отрядами, обороняющими подступы к седьмой батарее, казались бесплотными призраками, заглянувшими на пир из преисподней.

С тех пор, как японцы устроили русским войскам кровавую бойню под Мукденом, дела пошли совсем плохо. Порт-Артур оказался в осаде. А говоря совсем уж откровенно, господа – и в полном дерьме. Лучший на тысячи миль в округе порт, непрестанно укрепляемый, и в то же время почти беззащитный. Катастрофа, постигшая сухопутную армию под руководством бездарных *** – прости Господи, что так выразился – привела к тому, что крепость-порт штурмуют с суши.

Мало того, японский флот под командованием адмирала Того полностью блокировал все подходы с моря. И в довершение всех бед, пришло известие, что идиот Рождественский позволил в битве под Цусимой разбить спешащие на помощь силы! Кретин – другого слова мичман просто не находил.

Потерев рукой подбородок с противно скрипнувшей по пальцам щетиной, Павел Андреевич другою взял с заменяющего стол ящика помятую жестяную кружку. Выдал по адресу наседающих японцев, их детей и матерей и даже их е***утого Императора такой морской загиб, что в другое время позавидовал бы и боцман Терещенко с "Изумруда". Отведя малость душу, он поднял кружку.

– Да, Петрович был моряк от бога, и человек что надо. Эх-х…, – а затем, не чувствуя вкуса, выпил китайскую водку.

Пошарил пальцами на столе, отправил следом в рот ломтик вяленой рыбы. Выдохнул, брезгливо морща пропитавшиеся пылью усы. Прикурил от самодельной лампы последнюю, припасённую на крайний день "Северную Пальмиру" и уселся обратно на ящик.

Так вышло, что четвёртый в их компании, бравый капитан Борисенко сегодня утром во время вылазки схлопотал осколок под сердце и отдал Богу душу. И перед тем, как выпить за упокой доброго человека, каждый из оставшихся высказал о врагах отечества кое-что из того, что он о них думает. Но всё же – не к лицу флотским офицерам поддаваться унынию!

– Да, господа, слыхали, что намедни учудил мичман Пустошкин? – Деколь пыхнул чудовищных размеров "козьей ножкой" и те, кто знали его похуже, могли бы сказать, что он вполне доволен жизнью.

– А что таккое? – заинтересовался некурящий финн, продолжая умело разделывать вяленую треску.

– Сообразил такое, что мне, европейцу, поначалу показалось дикостью! – давно обрусевший потомок французов ещё тех, Петровских времён, он упрямо считал себя европейцем, а русских и иже с ними – грязными варварами и азиатами. Впрочем, к этому все давно привыкли, тем более что Карлович частенько оказывался прав. Да, скифы мы – что есть, то есть…

– Представьте – предложил атаковать япошек морскими минами! – мичман развёл руками, демонстрируя своё весёлое недоумение.

– Ну и что таккого? – не понял лейтенант Валтонен, протягивая ему полупрозрачный, светящийся янтарным жиром ломоть рыбы.

– Как что, господа? Морскими минами – и на суше! – Деколь хохотнул и даже хлопнул руками по коленям давно потерявших лоск флотских брюк.

Финн некоторое время серьёзно обдумывал услышанное. Наконец он изобразил породистым лицом лёгкое изумление.

– Етто не есть шутка?

– Да в том-то и дело, господин лейтенант, что нет! – с жаром подтвердил раскрасневшийся от выпитого мичман Деколь.

Мичман Давыдов выпал из беседы о затее Луки Пустошкина, как намазанный жиром лот из рук матроса. Безучастно сидел он у стены, наслаждаясь чуть щипучим ароматным дымком, столь приятным после местного самосада – ещё более мерзкого, чем матросская махорка.

Какие потери! А ведь на дворе просвещённый двадцатый век, господа! Почему же, отчего гибнут самые лучшие, самые умные и порядочные люди? В то время как воры и бездари процветают в тылу да штабах…

Павел Андреевич вспомнил своего покойного командира, адмирала Степана Осиповича Макарова, так нелепо погибшего на мостике броненосца "Петропавловск". Вспомнил чёрный для русского флота день, когда надёжная, подрагивающая от рокота паровых, запущенных на полную мощность, котлов палуба вдруг вздыбилась от взрыва страшной силы, изуродовавшего правый борт родного корабля. Как оглушённого, захлёбывающегося холодной океанской водой молодого мичмана втянули в спасательную шлюпку.

А Осипыч, гордость и надежда флота российского… "Господи! Ну почему не я, ну почему не я погиб, а именно тот, кто мог спасти флот и всю войну!" – не раз с истерзанных бессонницей губ впоследствии срывался этот горячечный шёпот. А перед глазами стояло солидное, с окладистой бородой лицо адмирала, объясняющего стоящему рядом с ним художнику Верещагину – тоже, кстати, погибшему в той катастрофе – диспозицию неприятельского флота.

Мичман, чувствуя, что его вновь затягивают гнетущие и совсем бесполезные на войне мысли, с досадой ударил кулаком по ящику, проломив отсыревшее в подземелье дерево насквозь. Ведь с того самого рокового дня словно какая-то обречённость повисла над Порт-Артуром и всем русским флотом. И каждый хоть раз, нет-нет да и чувствовал тленный холодок неминуемого поражения…

По ступенькам сверху с грохотом скатился вестовой матрос.

– Ваши благородия, велено мичмана Давыдова немедля к генералу! – откозырял он, тщетно шаря полуслепыми со свету глазами в здешнем полумраке.

Лейтенант Валтонен хмуро глянул на посыльного, неодобрительно покачал белобрысой макушкой, затем перевёл взгляд на безучастно сгорбившегося у стены мичмана.

– Павел Андреевичч! Вас кличчут!

Тот поднял голову, некоторое время тяжёлым взором смотрел на заколебавшийся от дуновений воздуха огонёк, и со вздохом встал на ноги.

– Веди, – бросил он безучастно переминающемуся с ноги на ногу матросу, безуспешно пытаясь поправить мятый и грязный китель.

Наверху оказалось всё так же ветрено и сыро. Слава всевышнему – хоть японцы пока не стреляли. Петляя по траншеям и ходам сообщения, провожаемые равнодушными и любопытными взглядами, они обогнули сопку и спустились вниз, где чернобородый всадник держал в поводу ещё одного нервно дрожащего коня. Мичман вскочил в седло, красующийся газырями черкес тут же ожёг плетью своего, и они помчались по изрытой воронками дороге в штаб.

Хоть Давыдов и был моряком, но он был им первым в роду. Вся остальная череда славных и именитых предков старинного рода верой и правдой служила Царю и Отечеству – в кавалерии. Уланы и драгуны, кирасиры и гусары, один даже до полковника дослужился чином. Но сменить привычное с детства седло на качающуюся палубу боевого корабля решился только Павел Андреевич.

И вроде неплохо получилось у него – аттестат его был безукоризненным, да и перспективы по службе, тем паче в военное время, были просто блестящими. Да вот незадача только – Россия войну с Японией проигрывала. Чтобы осознать эту нехитрую истину, не нужно быть таким уж стратегом – достаточно иметь хоть каплю соображения в голове…

В приёмной, у заваленного бумагами стола адьютанта на шатких стульях сидели несколько полковников и двое богатырской стати казаков. Однако дело, по коему мичмана вызвали к самому, видимо, было совсем уж безотлагательным, так как отрапортовавшего о прибытии сразу проводили к генералу, под завистливыми взглядами остальных несчастливчиков.

Генерал потёр ладонями осунувшееся, бледное от недосыпа лицо.

– А-а, прибыли, голубчик? Очень хорошо.

Впрочем, из дальнейшего разговора выяснилось, что не так уж и хорошо. Короче – повадился кто-то из японских лазутчиков шастать по тылам обороняющихся русских войск. Да так ловко и нахально, словно у себя дома. Если бы просто мелко пакостил да высматривал – рано или поздно поймали бы. Но он же, сука узкоглазая, оказался каким-то там самураем-невидимкой – посланный на его поимки отряд жандармских чинов попросту вырезал, причём чуть ли не под окнами штаба!

– Доложили мне по команде, что вы, Павел Андреевич, умеете нечто эдакое… – и сидящий рядом с командующим худощавый контр-адмирал неопределённо пошевелил в воздухе пальцами.

Мичман слушал с лёгкой хмуростью, прикидывая, какими же словами можно охарактеризовать выпавшее ему непростое поручение. Выходило – сплошь и рядом только нецензурными. Если уж обученные всяким жандармским штучкам голубые мундиры спасовали, то потомственному Давыдову в самый раз и отдуваться. Да, из поколения в поколение в их роду передавались секреты ещё от древних русских воинов пришедшей борьбы, знаток коей запросто мог пройти сквозь ватагу решительных парней, при этом ненароком уронив их всех себе под ноженьки. И пару раз из хмельного куража мичман продемонстрировал отнюдь не робкого десятка коллегам свои умения…

– Одним словом, на вас, господин мичман, последняя надёжа. Возле адьютанта ждут двое проверенных ребят из казачьих пластунов – не подведут. Берите их, делайте что сочтёте нужным – в методах не ограничиваю. Всё, ступайте с богом, и избавьте Порт-Артур от этой банды узкоглазых убивцев…

Так вот и началась эта авантюрная, совершенно безумная вылазка. Пластуны сначала немного недоверчиво и свысока посматривали, поступив под командование морского офицера. Пришлось, свернув за угол, малость помять их да зубы начистить, чтоб не скалили. О, сразу соображение проявилось, да уважение во взглядах обозначилось!

– Звыняйте, ваше благородие, обознались… – смущённо заявил представившийся как Чмырь жилистый чернявый парень, украдкой потирая ещё ноющую поясницу.

Второй же, назвавшийся Гмырей, глядел просто с восторгом на оказавшегося вовсе не рохлей командира. Ну да, ему ж досталось малость поменьше.

– Так, слушай мою команду, – с великолепной невозмутимостью рассудил мичман и перечислил кое-какие соображения по порученному делу.

Ребятки оказались тоже тёртыми. Кое-что добавили, уточнили со своей стороны. И гуськом потянулись за Давыдовым к главначснабжу, а по-морскому – баталёру Сорокину, за обмундированием и кое-какими хитрыми задумками. С кажущейся ленивой и вялой беззаботностью они зашли в самую глубину необъятного склада. Правда, их несколько разочаровало то, что интендант уже оказался предупреждён свыше и выдал всё требуемое по первому же слову. Хотя в другое время спорил бы до хрипоты, брызгая слюной и в отчаянии стукая себя по отнюдь не впалой груди.

Как бы то ни было, тот безропотно оделил всем требуемым потерявшего от безнаказанности всякий стыд мичмана, хотя и проводил удаляющуюся тяжело нагруженную троицу весьма задумчивым взглядом.

Первым делом Давыдов нагрянул в казармы. Выгнал взашей из первой же попавшейся комнаты поселившуюся было там сухопутную шушеру с помятыми от беспрерывного пьянства лицами. Бросил свою добычу на жёсткую, как палуба броненосца, армейскую койку.

И откупорил бутылку шустовского коньяку.

Ребята ему достались сообразительные. Мигом очистили столик, длинными обоюдоострыми кинжалами нашинковали ветчину и венскую колбасу. Сыр, истекающий ароматными слезами, и даже – о чудо! – каким-то совершенно непонятным образом завалявшийся у хозяйственного Сорокина чуть привявший лимон.

От полузабытых за время осады деликатесов сводило скулы, а в душе поднималась мерзкая горечь. И всё же, стиснув зубы, мичман пил благородный напиток и наворачивал съестное. Заправившись на полную катушку, он распорядился:

– Всем спать! С закатом побудка, – и подал пример.

Хмурый, злой и невыспавшийся жандармский офицер тыкал в карту прямым и негнущимся как карандаш пальцем, указывая места, где и когда неведомый и опасный лазутчик обозначил своё присутствие. А благоухающий хорошим коньяком и копчёностями Давыдов довольно щурил глаза, требуя ещё подробностей. Наконец, он призадумался.

– А ведь к артпогребам тропку нащупывает этот сучий потрох, не иначе! – важно изрёк он результаты своих размышлений.

Сидящий напротив жандарм аж подпрыгнул с испуга. Немного побледнев лицом, он несколько секунд жадно хватал воздух ртом.

– А… это… но вы понимаете, господа, что будет, если он туда проберётся? – на него было жалко смотреть.

– Да тут и понимать неча – подорвёт усё к едрёной матери, – снисходительно объяснил ему Гмыря, постукав прокуренным пальцем по тому месту, где на двухвёрстке располагалась святая святых любой крепости – арсенал и пороховые погреба.

А Чмырь, найдя на карте квадратик с караулкой для сменных чинов, указал на него и вопросительно поднял взгляд на мичмана. Тот усмехнулся благодушно, дымя комсоставовским "Дукатом" с золотым обрезом, и кивнул.

– Верно мыслишь, верно. Если нынче ночью япошки не полезут туда, то других шансов у них попросту нет.

На том и порешили. Засада – древний как мир и надёжный как булыжник метод борьбы с подобными любителями шастать по воинским тылам аки тать в ночи…

– Идут, ваше благородие. Часового на углу уже сняли, следующего пасут, – выдохнула на ухо затаившемуся Давыдову неслышно возникшая из ночи тень.

Мичману было жаль простых ребят, погибающих под ножами вражеских лазутчиков. Но он жестом дал команду – ждать! Сам он на месте неведомых диверсантов не пошёл бы вперёд всей кучей. А вот пару-тройку решительных парней послал бы – вахтенных вырезать да путь расчистить. Так что, пусть узкоглазые, уверовавшие в свою безнаказанность, увязнут поглубже да подойдут плотнее…

Время тянулось медленно, несмотря на пробивающую временами нервную дрожь. Давыдов поглаживал пальцем свой наган, офицерский, с самовзводом – и терзался сомнениями. Верно ли они предугадали действия японцев?

"Отставить, мать-перемать!" – одёрнул он себя. Операция уже началась, так что всё равно изменить или поправить было ровным счётом невозможно.

И выдержка затаившейся под телегой парочки была вознаграждена. Из темноты, как раз оттуда, откуда и ожидалось, бесшумно вынырнули четыре… нет, пять ещё более чёрных сгустков мрака. Зачарованно мичман следил, как те легко, словно паучки, взобрались по отвесной стене каземата, перевалили через верх и скользнули к замершему в тишине зданию караулки.

Выждав для верности ещё секунд десять, Давыдов с невероятным облегчением, словно всаживая заряд жизненной силы в женщину, бешено выкрикнул в темноту:

– Свет!

Сначала раздалось неистовое, словно змеиное шипение. Мичман почти физически ощутил, как по кабелям в бумажной, пропитанной каучуком обмотке, проскочила короткая судорога электрических токов. Уперевшись в сведённые электроды, заключённая в меди гальваническая сила тут же выплеснула свою ярость, испаряя их и зажигая вольтову дугу. Десять заранее припрятанных прожекторов засияли новыми солнцами – и фонари Яблочкова и Эдисона залили всё пространство резким, беспощадно-мертвенным светом.

Фигурки в чёрном заметались, бросились врассыпную. Но из тёмных углов, из заранее смазанных дверей полилась ощетинившаяся багинетами конвойная рота. Длинные тонкие штыки, примкнутые на стволах трёхлинеек, да ещё и плотно, без единой щелочки сбитый строй – всё это не оставляло японцам никаких шансов.

И всё же один, гортанно выкрикнув что-то и блестя белками бешено выкатившихся глаз, с разбегу попытался перелететь через кольцо окружения. Попытался, но не смог. Ибо готовый к таким перипетиям мичман раз, другой разрядил в чёрную фигурку свой револьвер. Сломавшись на лету, лазутчик рухнул на брусчатку, дёрнувшись в последний раз.

– Этот мой! – выкрикнул Давыдов, отбрасывая в сторону оружие и кошкой прыгая на того, кто по его мнению и был командиром, организатором этой банды убивцев.

Ибо тот, судя по всему, уже хотел геройски покончить с собой во славу своего императора…

Удар столкнувшихся тел был страшен – сила инерции швырнула обоих навзничь. И всё же японец, оказавшийся закутанным в тончайшего плетения подобие кольчуги, вскочил на ноги со вполне похвальной резвостью. Попытался в пару красивых заученных ударов вышибить дух из не замедлившего встать мичмана, но оказалось отчего-то, что это никак не удаётся. Мало того, уходом в сторону и лёгким касанием тот весьма неделикатно уронил диверсанта обратно на выщербленный булыжник и навалился сверху, выкручивая руку с зажатым в ней лёгким коротким мечом.

Противники стоили друг друга. Японец, просто-таки невероятно извернувшись, постепенно оказался сверху, хрипло дыша от натуги. Лица его не было видно – оно тоже было скрыто мерцающей завесой из стальных колечек. Но под одеждой его перетекали словно сотканные из канатной проволоки жилы. Чувствуя, что вот-вот, и противник вырвется из казавшегося мёртвым захвата, Давыдов напрягся из последних сил…

Сверху мелькнула тень, обрушила на голову диверсанта страшный удар, и с коротким "ххэк!" тот расслабился.

– В порядке, ваше благородие? – сквозь застящую глаза багровую пелену мичман различил склонившуюся над ним озабоченную физиономию Чмыря.

– Не знаю ещё… – мичман не без помощи казака встал на ощутимо подрагивающие ноги и огляделся.

Всё было кончено. На нешироком пространстве меж караулкой и входом в арсенал валялись фигуры в чёрном, почти обнявшись с несколькими погибшими в короткой схватке солдатами. Скривившись, Павел Андреевич озабоченно нащупал наливающийся на скуле синяк и ноющее бедро, куда пришёлся скользящий удар словно чугунной ноги самурая.

– Силён узкоглазый… – Давыдов скептически посмотрел, как жандармы уже освободили потерявшего сознание японца от массы всяких затейливых и весьма смертоносных штучек и надели наручники.

– На ноги тоже! – прикрикнул он. – Здоров он ими драться – специально обучен!

Те, не моргнув глазом, навесили дополнительные оковы и вчетвером понесли обмякшего диверсанта в свои допросные. А Чмырь деловито и чуть торопливо от ещё не схлынувшей горячки короткой стычки докладывал.

– Господин мичман, ещё одного мы с Гмырей скрутили. Но тот так – рядовой. А остальных парни на штыки нанизали, хотя и своих нескольких потеряли…

Из забытья Давыдова выдернуло лёгкое похлопывание по плечу. Это оказался давешний контр-адмирал из штаба, да ещё и вместе с жандармским майором.

– Проснитесь, Павел Андреевич!

Тот не замедлил вскочить из кресла в котором уснул, и вытянуться перед старшими по званию во фрунт. Но контр-адмирал только махнул рукой.

– Вольно.

Из их рассказа постепенно просыпающийся мичман узнал, что взятый лично им командир лазутчиков оказался кадровым японским разведчиком из тамошнего генштаба. Действительно – самурай чёрт знает в каком поколении, и все его предки служили по части тайных операций. Так что птица попалась неординарная, ещё из тех. Но более обрадовало известие, что Давыдов уже не мичман, а лейтенант – приказ подписан генералом и передан в штаб. А наградной лист на Георгия с первой же оказией будет отправлен в Петербург на высочайшее утверждение…

Отпустив своих пластунов отдыхать, Павел Андреевич по пологой змеящейся тропинке вышел к гавани. Уже светало, но спать ему отчего-то перехотелось. Посему, побродив немного по сопке, скрывающей в своём чреве каземат с дальнобойной кургузой гаубицей системы Канэ, он сел на камень, и принялся смотреть на полную кораблей бухту.

Который месяц идёт война – и какая-то неправильная война. Ещё мощный, запертый в гавани русский флот мог выйти в море и неплохо надавать по зубам потерявшим всякий страх японцам. Но он стоял на приколе, неподвижный и бессильный. Мало того, противник подтянул мониторы с крупнокалиберными гаубицами и, стреляя навесом через загороживающую их гряду, засыпал город и порт здоровенными "чемоданами".

С горечью Давыдов посмотрел на замершие громады боевых кораблей. Толстая бортовая броня была неплоха – но падающие сверху на тонкие листы палубного настила японские гостинцы беспрепятственно пробивали её, разрываясь внутри. Вон, уже "Ретвизан" затонул на мелководье. Лёг на киль, сильно накренившись на левый борт, меж надстроек и бессильно застывших орудийных башен гуляют свинцовые волны. Вот "Пересвет" с развороченным носом приткнулся к стенке – нужен кессон для ремонта, а для этого надо прорваться во Владивосток.

И даже отстреливаться нельзя – пришедшая из столицы высочайше утверждённая депеша запрещала огонь с броненосцев "вслепую", с закрытых позиций. Излишний и бесполезный расход дорогостоящих боеприпасов, видите ли!

Павел Андреевич чувствовал поднимающуюся в душе бессильную злобу, и от этого ему стало как-то душно и мерзко. Рванув ворот, он глубоко вздохнул пару раз, помянул ласковым словом Императора, всех адмиралов и генералов скопом, японцев и их мать – в общем, неплохо вышло, душевно.

Потянувшись за сигаретами, он увидел, что уже совсем рассвело. Внизу давно началась еле заметная издали повседневная суета, подсвечиваемая разгоревшейся зарёй. Новый день, новые заботы…

С моря, шелестя и чуть подвывая, прилетел первый утренний снаряд.

"Японец, восьмидюймовый" – ещё успел подумать опытный морской офицер, чувствуя взметнувшуюся в душе смутную озабоченность, прежде чем мир разлетелся и исчез в колюче-оранжевой вспышке пламени.

(прим. авт. – ради красного словца в приведенном выше отрывке допущены некоторые исторические неточности)

Холод, стылый и ненавистный холод. Мерзкий, выматывающий все нервы и вымораживающий душу. Мутный, липкий и беспросветный как осенний туман, он обволакивал со всех сторон, обещая покой.

И всё же искорка жизни, выдернутая бестрепетной рукой, выскочила из вселенского равнодушия, и крохотным но ярким метеором высверкнула на небосводе судьбы…

Судорожно закашлявшись, Павел Андреевич дёрнулся, заорал дурным голосом, ещё чувствуя как его разрывает на части неумолимая злая сила – и открыл глаза, поводя вокруг безумным взором.

В лицо сразу ласково плеснуло чем-то холодно-солёным и хорошо знакомым. Отряхнув с лица воду и проморгавшись, человек приподнялся на дрожащих руках. Море – серо-зелёное, равнодушное, и всё же какое-то чертовски родное.

В уши ударили крики. Обернувшись, лейтенант увидал ринувшуюся к нему толпу людей в лохмотьях. Они горланили что-то, приплясывали, но он не почувствовал в них угрозы. Напрягши память, он вдруг осознал – что хотя слова и выговор этих людей звучат дико непривычно, он их прекрасно понимает.

– Хейя! Море услышало нас! – десятки заботливых рук подхватило ошалевшего от непонятностей лейтенанта и потащили прочь от линии воды.

Туда, где на песке лежали смолёные, какие-то совсем настоящие и вовсе не похожие на музейные экспонаты ладьи…

Проснулся он от того, что чертовски вкусно запахло чем-то съестным. Ещё не открыв глаз, Давыдов потянулся, ощущая разливающуюся по молодому телу бодрость, и всё-таки приподнялся с ложа.

Оказалось, что морской берег со старинными кораблями и толпа разномастных оборванцев ему вовсе не приснились. Он лежал на мягкой шкуре какого-то зверя в тени крутобортой ладьи, а замурзанная девчонка с улыбкой протягивала ему деревянное блюдо с весьма аппетитным содержимым.

– Мейко, наш ярл изволили проснуться! – радостно крикнула она в сторону, и перед взором бодро поглощающего пищу человека появилась красивая молодая женщина.

В другое время Павел Андреевич бросил бы к дьяволу всё что угодно, чтобы пообщаться с такой красавицей. Статная и величавая, с неуловимой женственностью и в то же время властностью, она притягивала взгляд, как норд стрелку компаса. Но незнакомка мягким жестом руки показала – продолжай, продолжай! А сама стала рассказывать.

Постепенно от удивления у лейтенанта пропал всякий аппетит. Ибо выяснились вещи настолько диковинные, что впору было впасть не то, что в задумчивость – в отчаяние.

– Пойми, незнакомец – это не твой мир. Но он ничуть не хуже.

Из дальнейших разговоров выяснилось, что здесь есть и магия, и колдовство, и ещё чёрт знает какие проявления оккультизма и спиритизма – но это всё отнюдь не шарлатанство, а вполне тривиальные и привычные дела. Вроде кузнечного ремесла или гончарного искусства. Причём именно так он, Павел Андреевич Давыдов, здесь и объявился. Предводительница с помощью шамана, или как он тут называется, воззвала к богам.

И voila! – нате вам пожалуйста.

– Мои люди нуждаются в помощи. Враги захватили наши земли и зажали на этом мысе, а на лодьях далеко не уплывёшь, да и не будешь же плавать всю жизнь…

Павел Андреевич с этим не согласился. И вслух высказал кое-что из оставшихся в памяти отрывков о мореплаваниях викингов. Если кто не знает – на самом деле именно они открыли Гренландию и Америку, первыми ступив на новые для европейцев земли. А вовсе не Колумб и Америго Веспуччи, как думают сухопутные протиратели штанов.

Красавица была поражена.

– Как? Можно ходить по морю на тысячи лиг от берега?

Не без грусти лейтенант выяснил, что в этом мире неизвестны ни навигацкая наука, ни ориентирование по звёздам. Стало быть, ему придётся обучать штурманов и создавать лоции. Морские карты и инструменты. Искусство кораблестроительства и их же вождения, и многое, многое другое.

Подняв голову, он обнаружил, что на некотором отдалении стоит внимательно прислушивающаяся толпа людей, и на усталых лицах их прямо-таки светится надежда. Поперхнувшись и прервав рассказ, Павел Андреевич подумал – а не слишком ли поспешно схватился он за работу? Может, враги как раз правильно делают, вырезая эту банду за какие-нибудь злодеяния?

Однако выснилось, что нет – старая как мир борьба за выживание. Всё как обычно, господа, всё как обычно.

Затем пришёл черёд посланцу богов рассказать кое-что о себе прежнем. Если слово "морской" у местных непонятливости не вызвало, то термин "Младший артиллерийский офицер" потребовало детальных разъяснений, приведших собравшихся в бурный восторг.

– Значит вы, сир Павол, сын Андерея, – немилосердно коверкая чуждые здесь имена, спросила предводительница, – Сможете командовать нашими ладьями? В мореплавании и даже в бою? Воистину щедр дар богов!

А когда выяснилось, что прибывший и сам потомок древнего старинного рода, да ещё и его поместье в Симбирской губернии оказалось раза этак в два поболе, нежели все прежние земли леди Ольвы – нескрываемо обрадованной этим известием красавицы, то собравшиеся стали обращаться с Давыдовым с той примесью почтительности и уважения, так хорошо ему знакомой ещё по родным местам.

Отсутствие на ладьях элементарнейших для моряка приспособлений – якоря, лота и лага повергло деловито вызнающего подробности моряка в глубокую задумчивость. Куда более неприятной новостью выяснилось полное незнание того, что такое компас и как он действует. Большие тёмные глаза леди Ольвы даже подозрительно заблестели от обиды, но тут старый Бенето – шаман и колдун – хлопнул себя по лбу.

– А ведь хорошая идея, клянусь всеми богами! И как мы раньше не додумались!

С помощью столяра он мигом соорудил дощечку с торчащим посередине шипом дерева, подозрительно напоминающего южную акацию. На получившуюся ось надел гладко оструганную щепочку с отверстием посередине. Долго шептал что-то над нехитрым устройством, сбиваясь, ругаясь немилосердно, и всё же продолжая свои мудрёные изыскания.