Текст книги "Знаю только я"
Автор книги: Валерий Золотухин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
Володя накануне был очень пьян после «10 дней» и какой-то бабе старой на улице говорил, что он «располосует себе вены, и тогда все будут довольны». Говорил про Есенина; старуха, пытаясь утешить, очень обижала: «Есенин умер, но его помнят все, а вас никто не будет помнить» и т. д. Было ужасно больно и противно все это слушать.
Мы все виноваты в чем-то, почему нас нет рядом, когда ему плохо, кто ему нужен, кто может зализать душу его, что творится в ней – никто не знает. Господи!!! Помоги ему и нам всем!!! Я за него Тебя прошу, не дай погибнуть ему, не навлекай беды на всех нас!!!
19 ноября
Какой-то внутренний разлад. Чувствую, что мной кругом недовольны. Можаев безразличен, Назаров сух, с Любимовым неприятная заочная война. Вдруг почему-то он Веньке про меня бросил: «Надеюсь, твой друг возьмет свою голову в руки». Я ее не терял; если он имеет в виду съемки – я не участвовал в «Тартюфе». А что мне оставалось делать?! И у меня началось к нему время придирок, кстати, они всегда взаимны. Я избегаю встреч с ним, мне ужасно неприятно встречаться с ним, неспокойно.
22 ноября. Пятница, 19 часов 25 мин.
Ну, так. Сначала хроника.
19 ноября за мной приехали в 8.45. Попросил тещу отправить первую партию книг в Междуреченск, купленную еще до праздников, хоть какой-то груз с плеч. Досъемки планов к правлению с Антоном. Не до искусства. Поругался с Васильичем. Не дает дубля, хоть разорвись. Его помощники сразу, по первому сигналу, выключают свет, никакого уважения к режиссеру. Во время «Послушайте» состоялась беседа Высоцкого с шефом, где шеф ему пригрозил вдруг: «Если ты не будешь нормально работать, я добьюсь у Романова, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из театра по статье».
Володя не играет с 8 ноября. Последний раз он играл Керенского. Сегодня «Пугачев». Завтра «Галилей». Господи, сделай, чтобы все было хорошо.
23 ноября
Уходит Губенко. Положил на стол «Макенпотта». Забросал Дупака заявлениями с угрозами:
– Не дадите квартиру – не буду играть… уйду и пр.
Жена у него – Болотова [87]87
Жанна Болотова, киноактриса, жена Н.Н.Губенко.
[Закрыть]– дочка посла, сам снимается постоянно, давно бы уж кооператив построил, жлоб.
Вечер. После «Галилея». Володя без голоса, но трезв и в порядке. Вывещёна репетиция «Галилея», говорят: Сева Шестаков [88]88
Всеволод Шестаков, в то время актер самодеятельного театра МГУ.
[Закрыть]и даже – Хмель. Дай Бог! Но мне жаль Володьку, к нему плевое отношение. Но ничего не выходит, надо укреплять позиции. Театр колотит от фокусов премьеров. Никто, кроме шефа, не виноват в этом. Если он стоит на принципах сознательного артистического общества, нельзя одним и тем же потрафлять, надо растить артистов, давать хоть какие-то надежды попасть в премьеры и другим. Вообще я устал и пишу черт знает что. Каждый должен думать о своей судьбе сам, разумеется, не делая большого разрыва между собой и интересами театра.
25 ноября. Понедельник
Какие-то хорошие мысли сегодня проведывали. Это оттого, что умную, хорошую книгу читаю – 9-й т. Бунина, о Толстом. И вот я думал, что жил Паустовский в одно время со мной. Я снимался в Тарусе, когда он жил там, я видел его дом издалека, хотел пойти к нему, постучать в ворота, посмотреть на него, услышать голос и не сходил. Некогда было, некогда, а может, оттого, что мужики сказывали – он не принимает никого, злится, когда приходят посторонние, а ходят много, надоедают, а он человек больной, ему покой нужен. Так или иначе, я не сходил к нему и каюсь – ну не принял бы, так и что? Убыло б меня? А если бы принял, что бы я ему сказал, я ведь и читал его немного – тоже некогда было. Что бы я сказал-то ему? Вот вопрос. В общем, получается, что и правильно, что я не помешал лишний раз ему. Ему и без меня мешали многие, не успел умереть, как воспоминания за воспоминаниями о нем появляются, как будто заготовленные были.
Андрей Вознесенский. Ужасно плохо мы знаем поэзию современную. Но ведь признано, что в этой поэзии он бриллиант. И часто бывает у нас в театре, года полтора назад читал стихи новые в «Антимирах», книги дарит нам свои новые каждый раз с автографами. Мне написал: «С радостью за Ваш талант». Мы запоминаем каждую встречу с ним, ловим каждое слово, на всякий случай, вдруг придется воспоминания писать, когда не станет поэта, и получается, что мы ждем – когда же что-нибудь случится с ним [на полях: т. е. когда же он станет классиком], чтобы сказать: а мы его знали, он с нами водку не раз пил, мы спорили с ним об искусст-вегон нам книжки дарил с надписями – мы, обыватели, мы, серость, волей чьей-то оказавшиеся рядом с явлением.
Не то же ли есть и мой друг Высоцкий. Мы греемся около его костра, мы охотно говорим о нем чужим людям, мы даже незаметно для самих себя легенды о нем сочиняем. И тоже ждем – вот случится что-нибудь с другом нашим (не приведи Господь), мы такие воспоминания, такие мемуарные памятники настряпаем – будь здоров, залюбуешься, такое наковыряем, что сам Высоцкий удивится и не узнает себя в нашем изложении. Мы только случая ждем и не бережем друга, не стараемся вникнуть в мрачный, беспомощный, одинокий, я убежден, мир его. Мы все меряем по себе: если нам хорошо, почему ему должно быть плохо? Шеф говорит: «Зажрался. Пол-Москвы баб пере… и даже Париж начал, денег у него – куры не клюют… Самые знаменитые люди за честь почитают в дом его к себе позвать, пленку его иметь, в кино в нескольких сразу снимается, популярность себе заработал самую популярную, и все ему плохо… С коллективом не считается, коллектив лихорадит от его запоев…» И шеф, получается, несчастный человек по-своему.
Невнимательны мы друг к другу и несчастны должны быть очень этим, а мы и не замечаем даже этого.
У моего Зайчика жесткое сердце или он делает вид, что так? Резкое и колючее, безразличное отношение его к людям. Сейчас говорили о том, что я написал выше: «Зачем ты этот бред сивой кобылы пишешь? О ком легенды, какие легенды?! К Высоцкому ли невнимательны? Если бы невнимательны, его бы давно в театре не было…» А что такое «в театре», что такое «театр», почему он должен почитать за счастье свое присутствие в нем, а не наоборот? Это ведь ужасно больно сознавать, что кто-то может сказать: «мы внимательны к нему, иначе его давно бы в нашем коллективе не было». Как это грустно все!!!
«Надо и в писании быть юродивым». – Толстой.
У каждого свое Астапово.
26 ноября
Общался с Зархи [89]89
Александр Зархи, кинорежиссер, постановщик фильмов «Депутат Балтики» (1937), «Высота» (1957), «Анна Каренина» (1967) и др.
[Закрыть]через лифтершу.
Говорит, получилось искренне, понравилось Тарковскому. Прочитал мои «Дребезги».
– Надо поговорить… Мне кажется, вы хотите это очень дещёво продать… – Начало даже поразило меня: что это – новый жанр, подумал я… – Это стоит гораздо больше, гораздо глубже, чем просто грустная, сентиментальная новелла, в общем, поговорим.
Бунин пишет о Толстом: «Главней же всего, что у него были зачатки туберкулеза (дающего, как известно, тем, кто им поражен, даже и духовный склад совсем особый)».
Может быть, это и ко мне относится. Я пролежал в туб. санатории три года и потом долго ходил на костылях. Вся жизнь моя так или иначе окрашена туб. светом. Этим исследованием надо заняться. К тому же друг Толька и его семья. Почему-то я с ним не прекращаю связи, дорожу ею, думаю о Тольке. В некотором смысле мы даже родня, хоть и разными формами туберкулеза болели. Не сегодня, конечно, об этом писать.
27 ноября
У Бунина: «Шопенгауэр говорит, что большинство людей выдает слова за мысли, большинство писателей мыслят только ради писания.
Это можно применить ко многим, даже очень большим писателям.
Толстой мечтал «довести свое свиноводство до полного совершенства».
Я сижу в студии, идет тракт, болтовня артистов, бедлам, неразбериха, то же самое, только с болями вдобавку, у меня в голове. Круг мешанины в голове, сумбура отрывков мыслей, забот, желаний.
«Мосфильм». «Пять дней»… Митта… Провал «Хозяина»… Любимов с неприятным, злым на всех артистов глазом, которых он всех за «проституток, ничтожеств, неблагодарных блюдолизов» почитает, «готовых клюнуть на любое предложение в самой мрачной халтуре», потому что в самой мрачной халтуре артист приобретает видимость свободы, нужности своей и освобождается, хоть на чуть-чуть, хоть так только кажется ему, от зависимости, унижения от рабского подчинения гл. режиссеру. Шеф это прекрасно понимает, чувствует – сам был на нашем месте, но пользуется властью своей, правом давать – не давать, держать в унижении артистов и смеяться над ними в душе, высокими словами прикрываясь. Я не люблю его, и он понимает, чует это, чует мою самостоятельность, обособленность, мой собственный театр в его театре, мою презираемость его как человека, не как художника или еще больше – общественного деятеля, он не Божий человек.
28 ноября
Озвучание… Неожиданно трезвый Высоцкий, и как будто ничего и не было никогда…
Вечер, сегодня же. Целый день бестолковое озвучание, с трех – репетиция, с 4 до 6 грим и фотопроба, с 6 до 7.30 еще полтора часа бестолковщины, с 8 до 9 репетиции в ГИТИСе.
Бунин о Чехове:
«Многим это покажется очень странным, но это так: он не любил актрис и актеров, говорил о них так:
– На семьдесят пять лет отстали они в развитии русского общества. Пошлые, насквозь прожженные самолюбием люди. Вот, например, вспоминаю Соловцова…
– Позвольте, – говорю я, – а помните телеграмму, которую вы отправили соловцовскому театру после его смерти?
– Мало ли что приходится писать в письмах, телеграммах. Мало ли что и про что говоришь иногда, чтобы не обижать… – И, помолчав, с новым смехом: – И про Художественный театр…»
30 ноября
Обед. Высоцкий, по его словам, был у профессора клиники им. Семашко, признали парез (его слова), разрыв связок. Нужно делать операцию, на полгода уходить из профессии. И вчера он не играл «Послушайте», а сегодня шеф сказал, что в 9 часов у него был концерт – это уже хамство со стороны друга.
Позвонил Губенко, отказался играть сегодня Керенского, уговаривали Власова, Глаголин, наконец, шеф, Коля бросил трубку: «Не приеду» – и точка.
Шеф предупредил меня: «Возьми текст, повтори, придется играть вечером».
– Больше лихорадить театр не будет, выгоню обоих… – Чего выгоню, когда Николай заявлений пять уже положил. – Насоныч [90]90
Владимир Насонов, в то время актер Театра на Таганке.
[Закрыть], повтори и ты Хлопушу [91]91
Роль Высоцкого в спектакле «Пугачев».
[Закрыть], может случиться, что завтра бросишься как кур в ощип… Как Севка [92]92
Всеволод Абдулов, актер, сокурсник В.Высоцкого по Школе-студии МХАТ и его друг.
[Закрыть]себя ведет… Сколько раз приходил на репетицию такой роли в раскладе, скотина…
Володя жаловался вчера Веньке:
– Бесхозяйственно мы живем… Встречаемся на «Мосфильме» с Валерием как чужие… Я понимаю, что виноват, мне очень плохо. Веня, я люблю тебя.
А я избегаю его. Мне неловко встречаться с ним, я начинаю волноваться чего-то, суетиться, я не знаю, как вести себя с ним, что сказать ему, и стараюсь… перекинувшись общими словами, расстаться поскорее, и чувствую себя гадко, предательски по отношению к нему, а что сделать – не знаю.
Вчера рассказывал Полоке, как я, встречаясь с режиссерами, приглашающими меня на интел. роли, изо всех сил доказываю, что я не гожусь, что я совсем не интеллигент, «посмотрите на мое лицо, на мое происхождение, на роли, которые я считаю своими, кровными, нет, я не интеллигент, у меня большой подбородок и колхозник-отец, во мне нет ни капли голубизны в крови…». Хуциев даже волнуется: «Ну почему, кто вам это сказал… Надо что-то сделать только с верхней губой, и все будет в порядке». Нет, с верхней губой я ничего делать не стану все равно… «Прав» Ростоцкий – интеллигент определяется по рукам, породу надо искать в передних конечностях… На роль, к примеру, Печорина надо искать артиста с руками – руки, руки выдают породу, а если они не выдают, это человек не той породы и на Печорина, разумеется, не годится…
«Можно писать о яблоне с золотыми яблоками, но не о грушах на вербе», – мысль принадлежит Гоголю, вычитал у Бунина. Его гувернер видел Гоголя однажды в раздевалке. Прекрасная мысль и чудно выражена, нечто подобное говорил мне Можаев после прочтения «Стариков».
2 декабря
Шеф (только войдя):
– Элла Петровна! Там стоит приятель Высоцкого, спуститесь к нему, и пусть он передаст своему другу, что, если он не ляжет в больницу и не напишет подписку о принятии лекарств, которые могут привести к смерти, если он этого не сделает, я выгоню его из театра за пьянство и сделаю так, что он никогда не будет сниматься…
Беда Высоцкого даже не в том, что он валяется под забором. На него противно смотреть, когда он играет трезвый, – у него рвется мысль, нет голоса. Искусства бесформенного нет, и если вы чему-нибудь и научились за 4 года, то благодаря жесткой требовательности моей, жесткой форме, в которой я приучаю вас работать. С чего он пьет? Голова слабо интеллектуальна, он обалдел от славы, не выдержали мозги. От чего обалдел? Подумаешь, сочинил 5 хороших песен, ну и что. Солженицын ходит трезвый, спокойный, человек действительно испытывает трудности и, однако, работает – пусть учится, или что, он а-ля Есенин, с чего он пьет, затопчут под забор, пройдут мимо и забудут эти 5 песен, вот и вся хитрость. Жизнь жестокая штука. Вот я уйду, и вы поймете, что вы потеряли. Вы скажете, что с ним было иногда интересно…
Меня бьют с двух сторон – с одной стороны реакционное чиновничество, мешающее репертуару, с другой – господа артисты своей разболтанностью… Я с ужасом жду всяких неожиданностей – кто куда уедет, кто напьется, кто родит, я никогда не знаю, какой пойдет вечером спектакль, у кого найдется время забежать в театр между съемками, любовными похождениями, пьянками, телевидением, а у кого не будет времени заглянуть в него, поиграть чего.
4 декабря
Высоцкого под наркозом уложили в больницу. Последние дни он опустился окончательно, его не могли уже найти ни Гарик, ни Танька. Облеванный и измазанный подзаборной грязью, он приходил в 3–4 часа ночи. Просил водки, грозился кончить с собой, бросался к балкону, «ты меня застанешь в петле», потом наступали короткие просветления, и он говорил, что пора завязывать и все начинать заново. Врачи констатировали полную деградацию организма – (деградировавший алкоголик), общее расстройство психики, перебойную работу сердца и т. д. Обещали ни под каким предлогом не выпускать его из больницы два месяца. На Володю надели халат и увели. Он попросил положить его в пятое отделение, но гл. врач не допустила этого. В пятом молодые врачи, поклонники его песен, очевидно, уступают его мольбам, просьбам, доверяются ему, и он окручивает их. 10 декабря начинаются у него съемки в Одессе. Я попросил Скирду [93]93
Лионелла Скирда-Пырьева, киноактриса. Снималась вместе с В.Высоцким в фильмах «Хозяин тайги» и «Опасные гастроли».
[Закрыть]передать Хилькевичу [94]94
Хилькевич, Юра – Георгий Юнгвалвд-Хилькевич, кинорежиссер. В своих картинах снял в главных ролях В.Высоцкого («Опасные гастроли», 1969) и В.Золотухина («Весна двадцать девятого», 1975).
[Закрыть], если он любит, уважает и жалеет Володю, если он хочет его сберечь, пусть поломает к черту его съемки, сошлется на запрет худ. совета или еще чего. Либо пусть ждет два месяца, но вряд ли это возможно в условиях проф. студии у начинающего режиссера. Но поломать съемки необходимо. У Андрея Вознесенского на квартире, перед банкетом «Тартюфа», состоялось заседание друзей Володи с его присутствием. Друзья объясняли ему ситуацию и просили не пить, поберечь себя, театр… Володя обещал. Зоя [95]95
Зоя Богуславская, прозаик и критик, жена поэта А.Вознесенского.
[Закрыть]спрашивала меня на банкете:
– Правда, говорят, что он зазнался? Мы этого не заметили с Андрюшей…
5 декабря
Снова нарвался на шефа. Зашел к Марине за рассказами, и он тут как тут.
– Валерий, я тебя прошу, ты не забывай образ.
– Какой?
– Кузькина… А то ты как-то очень сдал последнее время…
– Как сдал, чего сдал… меня в театре не бывает совсем, откуда вы это знаете?
– Вот, вот поэтому я и говорю, что тебя в театре не бывает… Не мог ни одну репетицию с тобой назначить, хотел прийти посмотреть… а ты все занят где-то.
– Да я дома сижу!
/– Да брось ты… что вы со мной арапничаете?!
– Чего арапничаете? Мне не верите, можете спросить Можаева, и потом, были с Борисом репетиции. Партнеры все заняты, кто «Макенпоттом», кто «Тартюфом».
– И Находка – роль прекрасная [96]96
Андрей Находка, персонаж романа М.Горького «Мать», по которому в Театре на Таганке в 1969 г. был поставлен спектакль.
[Закрыть], ее можно отлично сделать… Понаблюдай по телевизору разные интервью… Есть отличные парни…
Ох, не нравятся мне эти разговоры, ох, не нравятся!!
6 декабря
Говорят, был крупный разговор между Губенко и Петровичем. Колька высказал, очевидно, свое недоумение по поводу помоев Любимова на Герасимова: «А если я ему передам?..» – кажется, была сказана такая фраза. Николай заявил, что он играет последний раз.
После «Антимиров» – худсовет, вдруг почему-то срочно. Решали, как поступить с Губенко. Какую форму приказа выдумать, чтобы другим неповадно было, в назидание остающимся. Шеф снова прошелся по мне: «Золотухин проделывал подобные модуляции», – я сидел, молчал, упорно, угрюмо. Васильев требовал каждого, кто осмелится заикнуться о заявлении, увольнять без проволочек. Любимов растерялся: «А кто играть будет?» Васильев пошел дальше: «Гнать каждого, замеченного в пьянстве».
Любимов:
– Тогда не было бы и Качалова, и Москвина… половины, да что там, всего Художественного театра, они закладывали ох как…
Шеф почуял, что артистов он не перевалил на свою сторону – написать какую-нибудь гадость на Губенко. Решили – отпечатать и вывесить его все заявления об уходе на обозрение труппы с комментариями, с ордером на квартиру, которой почти добились… Я запротестовал: «Как вы не понимаете, что это унизительно – театру с таким именем заниматься дещёвой склокой», – все это я произнес на художественном совете.
Дупак:
– Золотухин молчит, очевидно, он не согласен с тем, что здесь говорится и предлагается… хочет сам подать заявление об уходе…
Что они ко мне привязались с этим заявлением??! Ничего не понимаю. Вдруг через два года усиленно напоминать о том, чего из них никто в глаза не видел, то есть моего заявления.
Я попросил слова… но меня перебили, и я заткнулся, может, и к лучшему. Хотя совесть неспокойна и гадко на душе – не согласен и молчу…
Промолчи – попадешь в первачи…
Промолчи – попадешь в палачи…
Глаголин (после):
– Вы молчали упорно, Валерий, мне не ясна ваша позиция…
– Объясню, Боря, только тет-а-тет…
8 декабря
Шеф (на меня):Этот с Высоцким исправляют текст Можае– ва, литературой вдруг чего-то занялся...
Смехов: О... Тут вы ошибаетесь, Ю.П. Он бы вам и читать не дал то, что написал в этом сценарии. Это халтура дикая, а Золотухин взялся только потому, что это Можаев...
Шеф: Что бы он ни написал, он написал Кузькина, и он разбирается в этом гораздо лучше нас...
Золотухин: Хорошо, когда есть в театре адвокат. Ты уже не раз, Веня, защищал меня своей мощной грудью.
Венька (обиделся) :Зачем ты так при нем говоришь?
А не надо трепаться, Веня. Этим все равно ничего не докажешь. Он посмотрит фильм, скажет: «Говно, и прав был Можаев, не надо было лезть не в свое дело». И поди ему докажи, почему получилось говно и что из говна масла не собьешь – густота получится, а вкус не тот. И весь разговор. А если фильм получится – можно и поговорить, но и тогда – сценарий Можаева.
Спесивцев [97]97
Вячеслав Спесивцев, в то время актер Театра на Таганке.
[Закрыть]: Профессиональному отношению к делу в Театре на Таганке меня научил Золотухин. Пришел я однажды с большого похмелья, сел и задумался: «Зачем я живу, кому я нужен, кому нужно то, что я делаю», – смотрю в зеркало и вижу Золотухина, который готовится к спектаклю… Он, конечно, пришел раньше всех, холодно, а он разделся до трусов и примитивным образом совершает разминку… молча, спокойно, достойно. Потом стал распеваться, бормотать что-то, потом снова прыгать, тянуть мышцы, заниматься пластикой… И всё это не от случая к случаю, а регулярно, перед каждым спектаклем, не задумываясь, кому это нужно, а спокойно делая свое дело.
9 декабря
Вечером. Полока не пришел. Думаю – встретился с Высоцким. Он вчера вдруг заявился в театр, смотрел «Тартюфа». Шеф ездил к нему вчера, уговаривал зашить бомбу в задницу, мину смертельного исхода от алкоголя. Володя не согласился: «Я здоровый человек». Сегодня шеф приехал на три часа позже и злой до невменяемости. Но зато хорошо объяснял на репетиции.
Шеф:
– Когда идет турбина вразнос – это страшно… разлетается к чертям собачьим на мелкие куски… Так дурак Высоцкий пускает себя вразнос… Врачи говорят, если он будет так продолжать, через три года подохнет…
С какой тоской и болью, почему-то мне кажется, восклицает Бунин в заметках к завещанию, хоть и в скобках. Если бы нашелся умный и тонкий человек, который мог бы выбрать эти отрывки – отрывки из дневников, зап. книжек – для биографической полноты.
11 декабря
Панихида – это смотр сил. Во мне нуждаются, только чтобы венки таскать по морозу. Часто бываю на панихидах. Мордвинова богаче отпевали. Надо уйти как можно скорее – Шацкая выбирает телевизор, надо успеть взять кредитную справку и т. п. По-моему, труднее всего Любимову. Симонов последнее время поносил нас и шефа. На Любимова смотрят, как держится, ждут, что говорить будет. В театр венок вносили мы с Дупаком [98]98
Речь идет о панихиде главного режиссера Театра им. Евг. Вахтангова Рубена Симонова.
[Закрыть]. Там у нас его отняли Любимов с Венькой. Перед выходом к гробу шеф обнял меня, я посмотрел по сторонам – кто это видит. Дупак сказал: «Пойдем по обе стороны, через одного, один туда, другой сюда». Для нас это означает – один с шефом, другой с Дупаком. Мне выпало с шефом, а Демидовой не выпало, но она все равно встала с нами. Как только мы встали у фоба, вспыхнули юпитеры, затрещали камеры – нас снимают. Таким образом мы попадаем в историю. Стою, креплюсь, чтобы не улыбнуться. Симонов-сын или Ульянов? Кто встанет у руля? Это занимает сейчас всех больше, чем смерть. Смерть есть смерть, уход, конец… Кончается одно, начинается другое. Официально, законно отошла определенная эпоха, многие ждут – что-то будет – новое, другое, может быть, лучшее, человек всегда надеется… А другим будет, конечно, плохо, которым было чересчур хорошо… Начнется обновление театра, это уж непременно, и молодым надо смотреть теперь в оба.
Вчера читал Полоке, Щеглову, Кохановскому, Высоцкому свой окончательный вариант письма [99]99
Написанное Золотухиным письмо Л.И.Брежневу, Н.А.Косыгину и Н.В.Подгорному в защиту фильма «Интервенция».
[Закрыть], одобренный Шацкой. Принято без единой поправки и признано талантливым. Убеждал Высоцкого, объяснял, почему ему нельзя категорически уходить из театра и надо писать письмо коллективу. Если сам не хочешь, давай я напишу? Высоцкий хочет заявить о себе кинозрителю. Он думает это сделать в фильме Хилькевича, в Одессе. Дай Бог, но у меня не лежит душа к этой затее.
Высоцкий обо мне: «Золотухин – человек щедрый на похвалу… Он не боится хвалить другого, потому что внутри себя уверен, что сам он все равно лучше».
Сегодня Володя беседует с шефом. Интересно, чем кончится эта аудиенция…
13 декабря
Читаю Бунина и уже хочу писать под него. Черт возьми, какая точность, сжатость, эмоциональная вспышка в каждом рассказе.
Академическая, аскетическая точность размера и прелесть языка. Удивительный мастер.
Вчера выездной «Добрый» в Тушине. Сегодня «Послушайте» и худ. совет, кажется, по поводу Высоцкого.
На репетициях замучиваю шефа вопросами, а то он совсем разучился работать – кроме «конкретно», не знает ничего, я заставляю его фантазировать, вызываю на творчество… Сначала раздражается, а потом ничего, загорается…
14 декабря
Вчера восстановили Высоцкого в правах артиста Театра на Таганке. И смех и грех. Мы прощаем его, конечно, но если он еще над нами посмеется… да и тогда мы его простим.
Шеф: Есть принципиальная разница между Губенко и Высоцким. Губенко – гангстер, Высоцкий – несчастный человек, любящий, при всех отклонениях, театр и желающий в нем работать.
Дупак: Есть предложение предложить ему поработать рабочим сцены.
– Холодно.
– Реклама.
– Рабочие обижаются, что это за наказание, переводить наших алкоголиков к ним, а куда им своих алкоголиков переводить?
Венька – о гарантиях прочности, т. е. замене надежной и достойной во всех спектаклях.
Я молчал.
Письмо Высоцкого: «Сзади много черной краски, теперь нужно высветлять».
Галина H.:
– Зазнался, стрижет купюры в кармане.
16 декабря. Понедельник
Ходил с Кузей. Тепло. Плохо спал и Зайчику не давал. Вчера сказал Глаголину, что хочу попробовать «Пугачева». Начал играть Высоцкий Керенского. На спектакле был Гаранин с директором издательства, которое печатает книжку…
18 декабря. Среда
С Зайчиком снова в КДС [100]100
Кремлевский Дворец съездов.
[Закрыть]на «Медном всаднике». Поехали к Власовым (балет Большого театра) и попали в другой мир: квартира их, ее отделка, обстановка, своеобразие убили нас наповал. Из кухни сделан бар, настоящий, со стойками. Туалет и ванная выложены черным и голубым битым кафелем, это так оригинально, что они держали двери в ванную открытыми, чтобы все видели. Кафель отражается в многочисленных зеркалах, и получается лабиринт комнат, хотя всего две, самые обыкновенные, кооперативные комнаты, переделанные внутри на свой хозяйский лад. Проекционная и т. д.
А спальня – боже мой! Не хотелось уходить. Домой мы прикатили в четвертом часу и долго с Зайчиком говорили, вспоминали, где мы только что очутились. Назавтра Зайчик стала двигать мебель в нашей комнате с места на место, но разве дело в перестановке?!
Но я пришел к убеждению, что это все-таки разврат (вот и теща икнула, значит, правда). Высоцкий назвал это – «все для человека», а я так думаю, что это «все против человека», хотя все мы стремимся к этому изо всех сил.
Кабалевский на съезде обложил песню Высоцкого «Друг» и радио, при помощи которого она получила распространение.
Комитет нашу картину «Хозяин» принял без единой поправки. Авторы пошли пьянствовать.
22 декабря
Вчера в «Современнике» обратился к администраторше. Она: «Подождите до 7, если не придут студенты, я вас пропущу».
Оскорбился, хотел уйти. Но подумал: а что произошло?! Ведь не обижался же я 6 лет назад, когда меня выставляли. Я пробовал все варианты, чтобы пройти, а сейчас, видишь ли, надул губы. Нет, милый, надо оставаться самим собой, гордость тут ни к чему, ты приехал на спектакль почти из деревни, и что же, из-за фанаберии удаляться назад? Пошел к служебному, стали подходить дубленки – это киты.
Козаков:
– Старик, у меня столько родни пришло.
Табаков:
– Лучше всего билет купить, у тебя рубль пятьдесят найдется?
– Рубль найдется, а пятьдесят нет.
– Ну, что-нибудь придумать можно, конечно… подожди минутку. – Вышел. – Подойди, она тебе что-нибудь сделает…
– Вы предупредили ее?
– Да, да…
Администраторша:
– Что вы, один за одним?
Снова отошел, ну, думаю, ладно, суки. Зритель идет, меня узнаёт, улыбается, а я стою, пройти не могу. Снова к служебному. Еще одна дубленка – О.Ефремов:
– Здорово. Чего здесь делаешь?
– Проникнуть хочу.
– А для чего палка?
– Для пижонства.
– А… ты к тому же и пижон… Ну, сам знаешь, как это трудно. Подожди здесь.
Идет с администраторшей:
– Проходите на бельэтаж, я вас посажу.
Всё хорошо, всё нормально. А ушел бы?! Оскорбленное самолюбие; понятное дело – хороший театр, вот и трудно пройти, а был бы плохой, было бы легко, но я бы и не пришел.
30 декабря
Можаев хвастался в театре Любимову:
– Валерка первым номером, все стало на место… Заказывают вторую серию… Министр его хвалил…
Любимов:
– Можаич тебя хвалил, после ругани… Жене твоей я сказал, что это недоразумение, но вести себя так некрасиво… обижаться…
Левина Эл. П.:
– Очень ответственный человек звонил мне и сказал, что ты получишь премию за «Хозяина», за лучшее исполнение мужской роли… А может, и Государственную. «Я, – говорит, – понял, что Золотухин, конечно, крупнее артист, чем Высоцкий… Он его начисто переиграл…» Очень, очень ты ему понравился, это, говорит, лучшая мужская роль за этот год. Так что жди премии…
Зайчик:
– А что же ты дерьмил все?.. Не люблю я в тебе, Зайчик, этого.
– Да ведь действительно дерьмо. Ведь вот что обидно – настоящее не видит света, а за халтуру хвалят.
Любимов:
– Как они ни портили, а Можаев их вывез…