Текст книги "Прикосновение космоса"

Автор книги: Валерий Кубасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Кубасов Валерий Николаевич
Прикосновение космоса

Кубасов Валерий Николаевич

Прикосновение космоса

Дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР В. Н. Кубасов на примере совместного полета советско-венгерского экипажа рассказывает о работе космонавтов, о том, какие сложные задачи приходится решать сегодня участникам космических полетов.

Автор раскрывает особенности ряда интересных научно-технических экспериментов по программе "Интеркосмос", рассказывает о большом народнохозяйственном значении исследований, проводимых на орбитальных станциях.

Книга адресуется широкому кругу читателей.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава I. НАЧАЛО ОТСЧЕТА

Глава II. НА ОРБИТАХ "ИНТЕРКОСМОСА"

Глава III. ТАМ, ГДЕ НИЧТО НИЧЕГО НЕ ВЕСИТ...

Глава IV. ЯВЛЕНИЕ "ОРИОНОВ" "ДНЕПРAM"

Глава V. В КВАРТЕТЕ С "ДНЕПРАМИ"

Глава VI. "В ХОДЕ ПОЛЕТА ВЫПОЛНЕНО..."

Глава VII. ЭКСПЕРИМЕНТЫ, ЭКСПЕРИМЕНТЫ...

Глава VIII. ЗА ТЕХ, КТО НА ЗЕМЛЕ!

Глава IX. ПРОФЕССИЯ: КОСМОНАВТ

Глава X. И СНОВА В ДОРОГУ...

Глава XI. ЗЕМЛЕ НАВСТРЕЧУ

Глава XII. ПОЛЕТ ОКОНЧЕН

ГЛАВА I

НАЧАЛО ОТСЧЕТА

Байконуру – четверть века! – Благословленные Королевым. – Первая четверка. – Лекарство от переломов. – Наш друг Анохин. – Космонавт, вы негерметичны! – Репортаж в никуда – На орбите советско-венгерский экипаж!

Белый с желтой полосой автобус, тот самый, что привозит космонавтов на стартовую площадку,– хотя и менее знаменитый, чем ракета-носитель, космический корабль "Союз" или орбитальная станция "Салют", но на Байконуре известный всем,– плавно отходит от гостиницы "Космонавт" и берет курс на космодром. Это прежде от места последнего перед стартом ночлега до "своей" ракеты космонавт мог дойти пешком. Понятное дело, в скафандре не очень-то походишь, но путь был недальний, куда короче нынешнего, который наш автобус с эскортом машин, обеспечивающих безопасность движения, проходит минут за сорок.

Минуем Звездоград. Теперь за окнами степь, майская, цветущая, какой она бывает лишь в это время года. День клонится к вечеру, скоро заиграют над горизонтом багровые сполохи степного заката.

Сегодня 26 мая 1980 года. Вот уже третий раз в качестве стартующего космонавта я качу по этой дороге. На этот раз мой напарник – венгерский летчик Берталан Фаркаш. Сорок минут езды – короткий тайм-аут после железного ритма многолетней подготовки, время, чтобы сосредоточиться перед стартом, подвести итог сделанному...

Не верится, что всего четверть века назад строители космодрома вбили здесь первые колышки в твердую степную землю. Тогда, в 1955 году, даже тем, кто видел огромный щит с начертанными мелом словами: "Здесь будет сооружен стартовый комплекс", трудно было представить, каким колоссом станет эта космическая гавань. Через два года после закладки Байконура отсюда стартовала ракета с первым искусственным спутником Земли. Обелиск с надписью: "Здесь гением советского человека начался дерзновенный штурм вселенной" – поднялся там, где стоял фанерный щит строителей.

Есть на Байконуре и другой памятник – неподалеку от первой стартовой площадки бок о бок стоят два скромных домика. В одном утром 12 апреля 1961 года проснулся старший лейтенант Юрий Гагарин, чтобы через несколько часов стать космонавтом номер один планеты Земля, в другом, приезжая на космодром, жил Сергей Павлович Королев. В эти деревянные домики, где теперь находятся музеи, приходит каждый космонавт, готовящийся к своему первому старту...

В октябре 1969 года пришел сюда и я – за несколько дней до того, как впервые на околоземную орбиту вышли одновременно три космических корабля. Вместе с Георгием Шониным мы составили экипаж "Союза-6". На следующий день после нашего старта был запущен "Союз-7" с Анатолием Филипченко, Владиславом Волковым и Виктором Горбатко. Через сутки в космосе оказался третий корабль – "Союз-8", пилотируемый Владимиром Шаталовым и Алексеем Елисеевым.

Алексей Елисеев, Владислав Волков и я – представители первого поколения космических бортинженеров. Вскоре после полета Гагарина нам, тогда работникам КБ, которое возглавлял С. П. Королев, стало ясно: путь в космос не закрыт и специалистам.

Помню слова Сергея Павловича, сказанные им, когда на трехместном "Восходе" полетел первый космонавт-исследователь, один из создателей гагаринского "Востока" – Константин Петрович Феоктистов: "Отныне после полета Феоктистова дорога в космос открыта ученым. Им теперь доступны не только цифры и записи приборов, фото– и телеметрические пленки, показания датчиков. Нет, сейчас ученому доступно свое, живое восприятие событий, чувство пережитого и виденного, ему отныне представляется великолепная возможность вести исследования, тут же анализировать полученные результаты и продвигаться дальше".

Королев, лично беседовавший с каждым из первых тринадцати инженеров, подавших заявление, сам установил то основное минимальное требование, которому должен отвечать кандидат в космонавты: не менее чем трехлетняя работа в области космической техники. Человек крутого нрава, он требовал от нас четкого понимания задач космонавта-испытателя, глубокого знания космической техники, чтобы справиться с тем обширным кругом научных наблюдений и экспериментов, которые предстояло вести в космосе.

Если кандидат на прямой вопрос Королева, почему подал заявление, отвечал, что просто хочет стать космонавтом, шансов действительно стать им почти не оставалось.

Когда дошла очередь до меня, я ответил: "Хочу испытывать технику, в создании которой сам участвовал" – и, судя по всему, высказал мысль, близкую Сергею Павловичу. Вспомнил, что еще в марте 1960 года на вводной лекции для будущих космонавтов создатель первой советской жидкостной ракеты Михаил Клавдиевич Тихонравов сформулировал задачу предстоящего полета человека в космос так: "Натурные летные испытания космического корабля "Восток" в пилотируемом варианте..."

Официальной датой рождения нашей группы бортинженеров, состоявшей из восьми человек, считается 23 мая 1966 года, хотя в Центр подготовки космонавтов мы, четверо из этой восьмерки, попали лишь в августе того же года. Алексей Елисеев, Владислав Волков, Георгий Гречко и я смогли благополучно пройти строжайшие медицинские проверки и начали готовиться к полетам, чтобы в одном из них перейти из корабля в корабль. Кстати, позже это проделал Алексей Елисеев, а мне довелось быть его дублером.

Обосновались мы в профилактории Центра подготовки космонавтов, расположенном в лесной местности: я вместе с Алексеем, а рядом, по соседству, Вадим Волков и Георгий Гречко.

В комнате у нас стоял большой шкаф, две тумбочки, две кровати. На стене – репродуктор. Вот и вся нехитрая обстановка.

Шесть дней в неделю мы находились в профилактории и только по субботам уезжали домой. Заниматься приходилось тогда очень много – с утра до позднего вечера шли различные занятия. Спать ложились уже после одиннадцати, послушав "Последние известия".

Репродуктор висел над кроватью Алексея, и он, измотавшись за день, засыпал, не заметив, что радио оставалось включенным. Трансляция заканчивалась, и оно само утихало... Но утром, в 6 часов, репродуктор просыпался первым. А у нас по распорядку дня подъем только в семь. Алексей испытывал мою выдержку. Ждал, когда я проявлю слабину и выключу радио. Я не выдерживал, вскакивал, одним прыжком выхватывал вилку репродуктора из розетки и... швырял ее в Алексея! Но тот продолжал безмятежно лежать, зная, что длины шнура не хватит и вилка до него не долетит.

В один из дней в начале зимы в нашей маленькой группе случилось неприятное происшествие. Нас отправили на аэродром – на парашютные прыжки. В этом виде подготовки мы были робкими новичками по сравнению с Жорой Гречко, который имел уже немалый "парашютный" опыт. То ли он решил показать нам свой высокий класс, то ли просто не повезло, но, приземлившись, однажды так и остался лежать, не отстегнув парашют.

Подбежали, слышим стон: "Нога, нога..." Оказалось – серьезный перелом. Пришлось отправлять его самолетом в Москву, а там в госпиталь.

Вернувшись с прыжков, мы первым делом навестили Георгия. Вид у него был, прямо сказать, удручающий: нога в гипсе задрана на спинку кровати. Держится, правда, молодцом, шутит.

– Ну а коньяк вы принесли? – спрашивает на полном серьезе.

– Да ты что, Жора, разве можно?

– Мне доктор сказал, чтобы быстрее поправиться, надо пить гоголь-моголь. А знаете ли вы, что такое гоголь-моголь для взрослого человека,– смеется Георгий,– это и есть смесь яичного желтка с коньяком!

К счастью, у него все обошлось и без гоголя-моголя. Кость срослась, и со временем врачи сняли все ограничения. А каким космонавтом стал Георгий Гречко, знают все, в частности по его продолжительной и успешной работе на орбитальной станции "Салют-6".

В ноябре 1966 года наша маленькая группа пополнилась "новобранцами" Олегом Макаровым, Виталием Севастьяновым, Николаем Рукавишниковым.

Первые бортинженеры-испытатели были людьми разных инженерных профессий. Константин Петрович Феоктистов, по праву считающийся нашим патриархом, и Олег Григорьевич Макаров – проектанты.

Проектанты – мозг конструкторского бюро, люди, стоящие у истока любого проекта, определяющие его основные черты. Они решают, что и как должна "делать" та или иная система, как им взаимодействовать... Проектанты, на мой взгляд, это воплощение творческого потенциала всякого КБ.

Проектантом – но в более узкой области – был Николай Николаевич Рукавишников. Его стихия – бортовая автоматика, он прекрасно разбирается в электронике, радиоаппаратуре.

Алексей Станиславович Елисеев – разработчик систем ориентации и управления. Георгий Михайлович Гречко – баллистик, специалист в области механики космического движения.

До прихода в отряд Владислав Николаевич Волков был ведущим конструктором, то есть одним из тех, кто организует связь Главного конструктора с производством, держит в руках все нити работы по тому или иному изделию, которое "ведет".

Был в той первой группе кандидатов и еще один человек, глубокое уважение к которому все мы храним по сей день. Он не стал космонавтом, хотя пришел в наш коллектив с благословения самого С. П. Королева. Я говорю о замечательном летчике, личности легендарной даже в кругу его коллег, Сергее Николаевиче Анохине.

Ему, получившему звание Героя Советского Союза за испытания новейшей авиационной техники, за многолетний труд, полный рискованнейших полетов, было 56 лет, когда он присоединился к нашей группе. Невысокий, худощавый, Сергей Николаевич многим из нас давал фору в физической силе, упорстве, прекрасно чувствовал себя на спортивных снарядах, легко, элегантно, будто занимался этим всю жизнь, ходил на ходулях.

Помню, как нас поразил Анохин одним из спортивных трюков. Стоя на полу, Сергей Николаевич начал вдруг заваливаться вперед и падал лицом вниз, так и не выставив перед собой руки. Тем, кто рискнет проделать такое, рекомендую не спешить: в лучшем случае, ущерб составит лишь разбитый нос. "Все дело в том,– пояснил Анохин,– что надо совершенно прямо держать корпус и голову. А так все очень просто". Действительно, просто, если не считать незаурядного самообладания...

Убежден, что, научившись этому, скромнейший Анохин менее всего помышлял поразить кого-нибудь своей ловкостью. Это лишь эпизод огромной, никогда не прекращавшейся работы над собой, которую всю жизнь вел этот великолепный летчик и прекрасный человек. Совсем еще молодым будущий Герой Советского Союза заставлял себя прыгать с парашютом с высоты всего 100 метров! Покинув самолет, он моментально раскрывал спасительный зонтик, и ноги встречали землю, едва воздух наполнял шелковый купол...

Как-то на предприятие, где собирали уже корабли "Союз", приехал Дмитрий Федорович Устинов, в то время секретарь ЦК КПСС. Увидев среди нас Анохина, он оживился:

– Здравствуй, Сергей Николаевич, давно тебя не видел! – и после теплой беседы сказал: – Я тебя, Сергей Николаевич, знаю как очень хорошего человека, с большим жизненным и профессиональным опытом и надеюсь, что воспитаешь из этих ребят достойных космонавтов...

Так получилось, что врачебная комиссия закрыла для Анохина дорогу в космос, но нашим воспитателем, наставником Сергей Николаевич остался на многие годы, и все мы благодарны ему за большую школу мужества и мастерства, которую прошли у этого удивительного человека.

С тех пор я провел не менее десяти циклов подготовки к космическому полету, дважды летал, несколько раз был дублером. Довелось мне готовиться на новом в те времена корабле "Союз" с Юрием Алексеевичем Гагариным.

О первом космонавте написано так много, что вряд ли мне удастся добавить к его портрету новые штрихи. И все же хочу сказать о редкой способности Юрия Алексеевича сдерживать эмоции. Корабль "Союз" был тогда машиной новой, необлетанной. Понятно, то и дело возникали спорные ситуации, что-то не получалось. Что скрывать, у меня порой появлялось раздражение, и оно, видимо, выплескивалось наружу. Реакция Гагарина была неизменной – он отводил меня в сторону и говорил: "Спокойно, не сердись, держи себя в руках!" Думаю, что эта его черта сыграла важную роль при выборе Гагарина в качестве первого пилота орбитального космического корабля. Во многом благодаря его влиянию я научился более спокойно вести себя в любой, даже самой напряженной, ситуации.

Не могу не вспомнить вроде бы простую историю, свидетелем которой стал, когда мы знакомились с кораблем на заводе-изготовителе.

Как-то мы засиделись в "Союзе" дольше обычного. Огромный цех опустел. Видимо давно поджидавший этого момента, к Гагарину подошел рабочий и рассказал про свое житье-бытье: давно на заводе, в семье пополнение, а с жильем плохо. В общем, попросил Юрия Алексеевича помочь.

Нужно ли говорить, как много дел у космонавта, как поминутно расписан его рабочий день. Однако Гагарин на следующее же утро навестил завком предприятия, где после обстоятельного разговора его заверили, что рабочий в самое ближайшее время получит положенное ему жилье...

Еще одно – на этот раз трагическое – воспоминание, связанное с Гагариным. Утром 27 марта 1968 года, сделав на тренировке уже по одному прыжку, мы с тревогой вглядывались в темные тучи, несшиеся низко над землей. Успеем ли подняться еще раз, или непогода заставит перейти, как говорят парашютисты, к прыжкам в длину? Вдруг издалека донеслись какие-то взрывы, гулким эхом прокатившиеся по окрестностям. Через несколько минут по непонятной для нас причине отменили запланированные полеты и парашютные прыжки: позже мы узнали, что случилось в густых лесах близ Киржача. В тот день, выполняя тренировочный полет на истребителе, погибли Юрий Алексеевич Гагарин и полковник Владимир Сергеевич Серегин...

...Качнувшись, автобус останавливается у монтажно-испытательного корпуса, МИКа. Здесь собирают перед стартом ракету-носитель, стыкуют с ней корабль, отсюда ее вывозят на стартовую площадку. В МИКе мы надеваем полетные скафандры и в последний раз обедаем по-земному. Еду прихватил с собой наш знакомый врач; мясо с рисом, бульон в термосах, свежую зелень, сок. Для сангигиены заставляет нас протереть руки спиртом. Кончаем предстартовую трапезу, снова садимся в автобус...

Еще одна остановка.

Это тоже традиция – на этом месте 12 апреля 1961 года останавливался автобус, везший Гагарина к "Востоку". Отсюда уже хорошо видна стартовая площадка. Последние десятки метров, стоп! Выходим, шагаем навстречу комиссии.

Последние предстартовые слова, официальные и дружеские, напутственные. Впереди – 500 метров пешего пути, что отделяют нас от пышущей испарениями ракеты, старт нашего "Союза", стыковка с лабораторией-ветераном "Салют-6", встреча с его экипажем в тесных, но таких уютных, обжитых отсеках орбитальной станции. И работа, много работы по программе первого советско-венгерского космического полета.

Ступеньки к лифту – первый рубеж высоты перед стартом на орбиту. Поднимаемся на верхнюю площадку. Отсюда еще можно разглядеть тех, с кем простились на космодроме. Пора садиться в корабль.

Первым это проделывает Берци. Вот он скрылся в бытовом (или, как его еще называют, орбитальном) отсеке (БО), а оттуда перебрался в спускаемый аппарат (СА). Теперь мой черед. Проверяю находящуюся в орбитальном отсеке документацию, внимательно осматриваю все вокруг, подсоединяю электропитание вентиляции скафандра, включаю, но вентилятор не работает...

– В чем дело?

– На ракете сейчас питания нет,– сообщает дежурный техник,– поэтому вентиляция работать не может. К тому же и освещение можно использовать только переносное.

Вот те на! Скафандр без вентиляции – великолепная парная, но он не для этого предназначен. И момент для бани больно неподходящий, да и за бортом температура плюс 30 градусов. Нужно срочно подать электропитание на борт!

Техник немедленно передает нашу просьбу вниз, и через несколько минут вентиляция скафандров заработала. Уф-ф!

В орбитальном отсеке порядок – все на месте и должным образом закреплено. Опускаюсь в свое кресло рядом с Берци и прикрываю за собой люк. Можно начинать работу.

Нам предстоит подготовить системы корабля к старту, проверить его исходное состояние. Все идет по расписанию. Вот уже установлена связь с командным пунктом:

– "Шестнадцатый-второй", я – "Орион"! Как меня слышите? Прием.

– "Орион", я – "шестнадцатый-второй", слышу вас хорошо. Разрешаю приступить к проверке состояния систем.

– "Шестнадцатый-второй", понял вас. Приступаем! Проверяем прибор за прибором, одну систему за другой...

– "Орион", у вас люк СА-БО закрыт на пять с половиной оборотов. Прошу закрыть люк полностью.

Закрываем люк, проверяем стопор. Порядок. Вот еще один рубеж: с этого момента мы изолированы от окружающего мира в небольшом спускаемом аппарате, теперь нас с Землей связывает только телефонная связь.

От имени экипажа корабля "Союз-36" докладываю: к космическому полету готовы, приложим все свои знания для выполнения порученного нам ответственного задания,

– Мне, гражданину Венгерской Народной Республики, члену Венгерской социалистической рабочей партии, оказана высокая честь совершить в составе международного экипажа космический полет на советском корабле "Союз-36" и научной станции "Салют-6",– говорит Фаркаш. Свой полет в космос посвящаю 35-й годовщине освобождения родины от фашистского ига героической Советской Армией – историческому событию, открывшему венгерскому народу путь строительства нового, социалистического общества. Наш совместный полет демонстрирует братскую сплоченность партий и народов Венгрии и Советского Союза.

– "Орион", давление в БО восемьсот миллиметров. Приступайте к проверке герметичности люка СА-БО!

Чтобы убедиться в герметичности спускаемого аппарата, нужно знать, хорошо ли, плотно ли закрыт люк. Тест простой: отсек наддувают, создают избыточное давление и следят, не уменьшается ли оно со временем. Если падает, значит, где-то утечка. Точно так же проверяют герметичность скафандров, плотность соединения кораблей после стыковки на орбите.

Однако так ли уж важна герметичность скафандров, если и в самом отсеке с давлением полный порядок? Важна. Во всяком случае, для полного спокойствия экипажа и тех, кто отвечает за нашу безопасность. Случись нештатная ситуация при старте, упади давление в отсеке, герметичность скафандров не нарушится...

Кстати, как с воздухонепроницаемостью скафандров? До старта всего 40 минут. Надо успеть и это проверить.

Опускаем забрала шлемов, закрываем клапаны скафандров. Отсчитываю секунды: пять, десять, пятнадцать... Нет, что-то не растет в моем скафандре давление... А у Берци?

– Командир, давление увеличивается! Скафандр герметичен, все нормально.

Вот как! У него нормально, а мой не спешит наполняться. Что случилось?

Проверяю все вновь – плотно ли прижато забрало, хорошо ли закрыт клапан... Все нормально! Так, теперь перчатки... Вот и место утечки – не полностью закрытый замок на одной из них.

Да, не зря предусмотрены по плану такие проверки: они позволяют заранее выявить всевозможные сюрпризы. Память невольно возвращает к событиям пятилетней давности, к советско-американскому полету, когда одна неточность в действиях заставила всех нас поволноваться перед стартом.

Все шло нормально, у нас выкроилось свободное время, и мы, сидя в кабине, слушали музыку... И вдруг мне отчего-то стало не по себе. Начинаю шарить взглядом по приборам, вижу, выросло, и прилично, давление в спускаемом аппарате. В чем причина? Очень важно быстро найти неисправность. Предположил, что, наверное, неплотно закрыт кран в системе, подающей воздух в скафандры. Так и оказалось. Во время проверок с краном работали и, видно, закрыли его неплотно.

Итак, скафандры проверены... За работой летит время, до старта – 30 минут, 20...

Припоминаю впечатления от предыдущих стартов, чувствую, разволновался: чаще стало сердце биться, поднялось давление. А как Берци? Внешне совершенно спокоен – сидит как ни в чем не бывало. Ну а мне, командиру, совсем уж не к лицу такие "сантименты". Пришлось поднапрячь волю, чтобы успокоиться.

Так всегда: когда занят – не до волнений. Чуть расслабился – и лезут в голову всякие мысли. Лучшее лекарство – переговоры с Землей, трансляция на борт корабля ответственных команд подготовки ракеты к пуску. Будто отвлекая нас, Земля запрашивает о самочувствии или просит вести репортаж. Эти традиционные, всегда "типовые" переговоры придают уверенность, что все идет нормально, все – как всегда.

– "Орионы"! Готовность – пятнадцать минут! Система аварийного спасения взведена!

Да, все идет как положено. Вот осталось у нас до старта, как в песне, четырнадцать минут...

– Готовность – пять минут! Подготовка ракеты идет нормально.

Еще несколько минут слышна музыка, и вот наконец заключительные команды:

– Запуск ракетных двигателей!

– Зажигание!

– Старт!

Из уст венгерского и советского космонавтов одновременно звучит традиционное:

– Поехали!..

В третий раз стартую на ракете и каждый раз не перестаю изумляться величию этого ощутимого преодоления силы земного притяжения.

...Медленно нарастают перегрузки, вжимают в кресло. Приглушенно гудят ракетные двигатели. Главные децибелы пришлись на уши провожающих на земле.

Отделяется первая ступень. Чувствуется, как спадает перегрузка. Медленно, исподволь набирает тягу вторая ступень. В иллюминаторы врывается яркий солнечный свет – сброшен головной обтекатель.

После хлопка обтекателя наступает тишина. Перегрузка растет, сначала плавно, затем все быстрее и быстрее. Ракета начинает дрожать – появляется тряска в вертикальной плоскости,– словно едешь на телеге по булыжной мостовой. Это дает знать себя система управления.

Резкий спад перегрузки – отработала вторая ступень, плавно включается третья.

Ровно работает двигатель! Лишь шелест да небольшое ускорение свидетельствуют, что с энергетикой все в порядке и мы по-прежнему набираем скорость.

Все так привычно и так волнующе ново!

Впрочем, было в этом старте нечто новое для меня и в самом буквальном смысле. И не скажу, что приятное.

Обычно в течение всего периода выхода корабля на орбиту Земля и борт оживленно обмениваются информацией – каждые 10-15 секунд. Нам передают сведения о работе двигателей, системы управления. Мы сообщаем о своем самочувствии, о том, что видим на приборах. Так и общались с Центром, пока через 300 с лишним секунд после старта не прекратилась связь. Представляете, работает третья ступень, мы заперты в тесном спускаемом аппарате, а Земля молчит. Странное ощущение... Оборвалась всего-то одна ниточка, связывавшая нас с внешним миром, и сразу навалилось ощущение оторванности, полной изоляции.

По ощущениям, по приборам, наконец, видно – все идет нормально, на борту порядок, а время словно замедлило бег. Что со связью?

Вывод корабля на орбиту – особый период полета, во всяком случае, для экипажа, вынужденного удовлетворяться пассивным созерцанием происходящего. Все мыслимые нештатные ситуации заранее проанализированы, "вложены" в бесстрастную автоматику, готовую в любой момент мгновенно взять на себя еще и спасательные функции. Она сама оценивает ситуацию, "решает", можно ли завершить вывод корабля на орбиту с помощью резервных систем, если отказали основные. В случае, когда анализ неисправности показывает, что орбиты уже не достичь, система управления спасает космонавтов, отделив от ракеты-носителя космический аппарат. Если высота уже велика, спускаемый аппарат достигнет по баллистической траектории нижних слоев атмосферы, здесь автоматика развернет над ним спасительный парашютный зонт.

Случись авария сразу же после старта, заботливая электроника заставит спускаемый аппарат отделиться от носителя и лишь на безопасном удалении от земной тверди и обреченной ракеты включит парашютную систему...

Конечно, таким автоматическим помощникам можно доверить и вывод корабля на орбиту, и наше спасение в случае беды. Но есть у этого доверия и оборотная сторона – космонавт на этом этапе полета вынужден бездействовать, быть пассивным участником происходящего. А как говорили древние: праздный ум – мастерская дьявола. Вот и волнуешься, сидя без дела, теряешься в догадках. В надежде, что отказало лишь "полсвязи" и нас все-таки слышит Земля, продолжаем репортаж:

– На борту порядок. Самочувствие нормальное, двигатели работают устойчиво... – повторяли мы в молчаливый эфир. Знать бы хоть точно, сколько времени прошло с момента старта!

И вдруг... Ну как тут не вспомнить строки: "Радисты скребли в эфире, ловя за валом вал, и вдруг без пяти четыре услышали слова":

– "Орионы", "Орионы"! Я – "шестнадцатый-третий". Пятисотая секунда: давление в камере сгорания нормальное. Тангаж, рыскание, вращение в норме. Выведение идет нормально...

Будто и не было этих томительных секунд. Есть связь, что еще нужно! Каких-нибудь 30 секунд осталось работать двигателю – и конец выведению.

Корабль будто споткнулся вдруг о препятствие, повисаем на ремнях: отработала последняя ступень. Еще один толчок, на этот раз вперед, словно поддали сзади. "Союз" отделился от носителя, мы на орбите, в невесомости.

– Ну, Берци, с выведением тебя! Первый венгерский космонавт на орбите!

ГЛАВА II

НА ОРБИТАХ "ИНТЕРКОСМОСА"

Все флаги в гости к нам. – "Волк" из садов "джонатана". – Будни и праздники. – Весенний визит. – "Полеты" до полета. – Думать и еще раз думать! – Игрушки с орбиты. – И все-таки летим!

То ли я, как участник этого полета, пристрастен, то ли венгры действительно выделялись из нового пополнения крепких, подтянутых и симпатичных парней – кандидатов в космонавты-исследователи из социалистических стран, но Берталан Фаркаш и его земляк Бела Мадьяри сразу привлекли наше внимание. Живые, приветливые, общительные ребята хорошо играли в футбол и быстро стали "звездами" в нашей команде, отнюдь не бедной спортивными талантами. Оба носили усы, были вообще похожи, и даже разница в их возрасте исчислялась несколькими днями...

С Фаркашем мы и составили экипаж, начали подготовку к полету и вскоре подружились семьями. Приятно было убедиться, что и в профессиональных делах Берталан оказался отличным специалистом с быстрой реакцией: схватывал все, как говорится, на лету. Как мы шутили, продемонстрировал "волчью" хватку (ведь его фамилия в переводе на русский означает "волк").

Они разные, очень разные, пути, приведшие меня, выросшего во владимирских краях, на берегах Клязьмы, и парня из глубинного венгерского села Дырлахаза в кабину советского космического корабля "Союз-36". И у каждого из нас была за плечами своя жизнь.

Покинув родные Вязники, я приехал в Москву – поступать в МАИ. Именитость этого столичного вуза не пугала меня, выпускника провинциальной школы. Серебряная медаль, как мне казалось, гарантировала успех при собеседовании, которое нужно было выдержать вместо вступительных экзаменов. Почему МАИ? Отец мой, Николай Иванович,– механик. С детства я жил в мире болтов, гаек, шестеренок. Сколько помню себя, все пытался что-то мастерить, хотя не отстранялся и от любых домашних дел – мать-то была тогда разнорабочей, и часть забот по хозяйству лежала на мне и сестре Галине. Приходилось не только держать в порядке дом, но и заниматься огородом, сажать и копать картошку...

Как и многие мальчишки, грезил авиацией, которая совсем недавно стала реактивной, и мы, помнившие еще по военному времени стремительные винтовые "ястребки", теперь провожали восторженными взглядами невиданные прежде стрелокрылые МиГи. Звуковой барьер, полеты на сверхзвуковых скоростях... Было от чего пойти кругом голове. Решил окончательно и бесповоротно: буду инженером, самолетостроителем.

Но время научно-технического прогресса скорректировало мечту! я стал специалистом по ракетно-космической технике и через год после памятного всем запуска первого спутника начал работать в КБ, которое возглавлял Сергей Павлович Королев...

Берталана Фаркаша ничто не связывало с космонавтикой до его приезда в Звездный городок. Село Дьюлахаза, что неподалеку от границы с нашей Закарпатской Украиной, славится садами, знаменитыми яблоками "джонатан". Фаркаш-отец – сапожник, сейчас на пенсии. Мать – домохозяйка, на ней приусадебный участок: сад и огород.

Берци рос подвижным, любознательным, хорошо учился, преуспевал в спорте. Средней школы в селе не было, и продолжать учебу пришлось в городе Кигдварда. Домой удавалось приезжать не чаще чем раз в месяц.

В интернате страстно гонял мяч и показал себя настолько способным футболистом, что всерьез подумывал о спортивной карьере. Семья, правда, выбор не одобряла: что это за профессия такая – гонять мяч.

Чем ближе было окончание школы, тем больше Берталан отдавал предпочтение авиации. В клубе Венгерского оборонного союза он поднялся в воздух на планере, когда ему было шестнадцать, прыгал с парашютом. Выбор сделан: после школы Берталан поступил в Высшее летно-техническое училище имени Дьердя Килиана. Окончил второй курс и продолжил летный "университет" в Советском Союзе. С 1972 года лейтенант Фаркаш – профессиональный военный летчик, а через четыре года – пилот первого класса, один из лучших в своей части. В 1976 году он стал членом Венгерской социалистической рабочей партии. А через некоторое время, после подписания соглашения о пилотируемых полетах по программе "Интеркосмос", перед ним открылась возможность стать космонавтом.

Всем памятны июльские дни 1975 года, когда многолетний, чрезвычайно напряженный труд тысяч специалистов увенчался стыковкой на орбите нашего космического корабля "Союз" и американского "Аполлона". Не забыть и обращение тогдашнего президента США Дж. Форда, которое мы, международная пятерка, прослушали, встретившись в "Союзе". "Я уверен в том,– сказал он,что не за горами тот день, когда такие космические полеты, которые станут возможны благодаря этому первому совместному полету, будут в какой-то мере обычным делом". Они действительно стали "обычным делом", международные космические полеты. И мы искренне сожалеем, что так успешно начавшееся советско-американское сотрудничество в космосе ныне прекращено по вине тех безумных политиков, которые хотят превратить космос в сферу военных действий.