Текст книги "Почтовый круг"
Автор книги: Валерий Хайрюзов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
В середине января Михаил Худоревский прилетел на замену двигателя в Иркутск. Он сдал самолет техникам, поехал в город к Погодиным. Константин Бурков передал с ним посылку – несколько банок тушенки.
– Если Погодиных нет в городе, разыщи Тамару, отдай ей, – на прощанье смущенно сказал он.
Город был в тумане. Дома острыми боками резали серый и вязкий, как студень, воздух. Казалось, где-то сломались подпорки и небо всей тяжестью навалилось на землю, прогнуло провода, крыши домов, ветви деревьев. Чтобы но потеряться в этой кутерьме, деревянные дома сцепились заборами и, держась друг за друга, как в хороводе, шли к реке. Холодно и безлюдно на улицах. Лишь в стороне предместья, куда брел Худоревский, сквозь туман видно какое-то движение. С соседней улицы бежали ребятишки. Вдруг качнулся воздух, ударил тугим спрессованным звуком, с проводов посыпался на землю снег.
– Что это? – встревоженно спросил Худоревский у ребятишек.
– Заторы взрывают. На Ангаре наводнение. Обмороженных на машинах в госпиталь возят, – бойко выпалил один из мальчишек.
В сорокаградусный мороз выпер наружу донный лед, чуть ниже города забил протоки, река вспухла и, разлившись, зацепила нижние дома. Худоревский видел, как дымящаяся вода расползалась по огородам, съедала снег, бились о завалинки оплавленные льдины. На крышах домов копошились люди. В конце улицы на пригорке стояла санитарная машина, от домов к ней подплывали лодки, ссаживали на твердую землю людей.
Спасательными работами руководила молодая женщина в черном дубленом полушубке. Помогал ей высокого роста санитар. Он выуживал из лодок скрюченных ребятишек, кутал в суконные одеяла и относил их в машину. Женщина сидела на фанерном ящике, спрашивала у санитара фамилии пострадавших и, согревая дыханием пальцы, записывала в блокнот. Худоревский направился к ней, намереваясь попросить лодку, чтобы сплавать к дому Погодиных. Женщина мельком посмотрела на него и, вздрогнув, медленно опустила руки.
– Михаил, откуда ты взялся? – растерянно проговорила она.
– Тамара? Вот не ожидал! – воскликнул Худоревский. – Я в командировке, самолет в рембазу пригнал. Константин Петрович просил к Погодиным заскочить.
– Погодиных в Иркутске нет, – ответила Буркова. – Анна с ребятишками в деревне, Николай – на фронте. В их доме эвакуированные живут. – Тамара заправила волосы под платок, торопливо добавила: – Анна Сережку из детдома к себе забрала и в деревню уехала.
К Бурковой подошел санитар, глянул исподлобья:
– Там мальчонку привезли. Совсем плохой, лицо шибко померзло. Мать у него умерла недавно, старшего братишку не нашли, похоже, убежал этой ночью. Говорят, жили с бабушкой. Она вчера куда-то за хлебом уехала, а он один в затопленном доме сидел на печке.
– Ты подожди, я быстро, – сказала Тамара Худоревскому. Она открыла брезентовую сумку, достала бутылочку со спиртом, подошла к лодке, стала осторожно протирать распухшее лицо ребенка.
Он был в серой фуфайке, на шее болтался табачного цвета шарф, на голове солдатская шапка. Над припухшими щеками – темные голодные глаза.
– Ну вот, кажется, все, – осмотрев его, сказала Буркова. – Только не реветь! Сейчас отвезут в больницу, там накормят.
Санитар поднял мальчишку на руки и, тяжело ступая по мокрому снегу подшитыми прорезиной валенками, направился к машине. Буркова остановила санитара:
– Как фамилия мальчика?
– Сапрыкин Федя, – тихо ответил мальчишка.
Буркова тяжело вздохнула, хотела что-то еще спросить, но передумала. Нахмурившись, сказала:
– Вот тоже напасть. У людей и так есть нечего, а тут все подполья затопило, а в них картошка. Чем жить будут?
Вновь колыхнулся воздух, качнулась под ногами земля.
– Лед взрывают. – Тамара скосила глаза в сторону Ангары. – После обеда, если туман разойдется, будут бомбить с самолета. Вот так и живем, как на войне.
Она замолчала, вытерла рукой заиндевевшие ресницы. Худоревский оценивающе посмотрел на нее. Она совсем не изменилась, стала даже еще красивее.
Он снял со спины вещмешок, развязал тесемку и достал несколько банок тушенки.
– Погодиным вез, возьми, пригодятся. Техники мне за нее шерстяной отрез на костюм предлагали и бутылку спирта в придачу.
Она мельком взглянула на тушенку, кивнула головой в сторону машины:
– Ты ее лучше ребятишкам отдай. Голодные они. Некоторые по двое суток ничего не ели.
– Не пропадут, – махнул рукой Худоревский. – О них власти побеспокоятся, накормят.
– Ты в город? – спросила Буркова.
– Если пригласишь, могу к тебе заехать. У меня два выходных.
Она быстро снизу вверх посмотрела на него и, будто извиняясь за свою недавнюю слабость, сказала:
– Я, увидев тебя, чуть в обморок не упала. Похож ты на Васю, особенно в этой форме, и ростом одинаковы. Ходил он так же размашисто, руки туда-сюда. Ничего не слышно о нем?
– Нет, Тамара, ничего. Недавно банду ликвидировали. Орудовали неподалеку от нашего аэродрома. Среди трофеев нашли ракетницу и авиационные часы. Такие у Сушкова в самолете были. Может, и он с ними был.
– Ну, это ты брось! – вспыхнула Тамара.
– За что купил, за то и продаю. Шел среди наших такой разговор.
Худоревский влез в переполненный детьми кузов, присел возле заднего борта. Взревел мотор, клацнули борта, глухо побрякивая банками, запрыгал в ногах летчика вещмешок. Холодный воздух обжег лицо и загулял, заметался по кузову, высеивая серую, точно пепел, снежную труху.
23 июня
Утром ушел Лохов. Даже как-то легче стало. Я никогда не пойму таких людей. Поражало не то, что он стоял за государственное золото, а то, что он ради него шел на все. Я уверен: он выстрелил бы тогда в самолете, попробуй мы притронуться к ящикам. Мы дали ему его долю продуктов, банку с тушенкой. Я сказал: «Выйдешь к людям, сообщи, что и как».
VII. Сын Жигунова в семье ПогодиныхПрошло одиннадцать лет. У Погодиных уже четверо детей, и все они школьники. Сережка идет в пятый класс, в новую школу. Для Анны новые заботы. Шутка ли сказать, отправить сразу такую ораву. Всех одеть, обуть надо, никого обидеть не хочется.
Сберегла она для такого случая немного денег. Самой в город ехать некогда, послала за покупками мужа. Погодин охотно согласился, ему как раз нужно было на барахолку: задумал он баян собрать. Где-то достал полуразбитый корпус, выточил клавиши, склеил прохудившиеся мехи. Оставалось дело за планками. Алюминиевые, собранные из отдельных пластин, он забраковал сразу. Ему нужны цельные, латунные, весь секрет в них, тогда голос у баяна выходил особенно звонкий – на всю улицу.
Встав пораньше, Погодин принялся было искать палочку, чтобы измерить Сережкину ступню, но потом, поразмыслив, махнул на свою затею рукой:
– Мать, – громко сказал он, – лучше я его с собой возьму, а то опять не тот размер куплю.
Сережка соскочил с кровати, торопливо натянул штаны.
Анна заставила его выпить кружку молока, достала деньги, засунула Сережке в карман.
– Смотри не потеряй, – застегивая карман булавкой, сказала она. Оглянувшись на мужа, хмуро добавила: – Так вернее, ты у меня из доверия вышел. Я тебя знаю: увидишь какую-нибудь железяку, про все забудешь.
Погодин помалкивал, нетерпеливо посматривая на часы, боялся опоздать на автобус. И, как это часто бывает, им не хватило одной минуты. Едва они вышли на улицу, за магазином, там, где была остановка, заполняя тихие улицы, разнесся шум мотора: над заборами в сторону города поползла серая полукруглая крыша автобуса. Следующий должен быть через час, и тогда, чтобы не терять времени, Погодин свернул в ближайший переулок, пошел пешком на железнодорожный вокзал.
За поселком тропинка посуху обежала озерко и, поплутав среди кочек, нырнула в кусты боярышника. Небо пропало за листвой, сделалось сумрачно. Утреннее солнце стригло лишь самые макушки. Сережка, хлопая отсыревшими гачами, носился от одного куста к другому, рвал вязкую боярку. В низинах ноги проваливались в мягкую, как тесто, землю, она вьюном проскальзывала меж пальцев, пачкала штаны. Он травой очищал ноги и, поблескивая сизыми пятками, догонял отца.
Часам к девяти они добрались до железнодорожного вокзала, сели в переполненный трамвай. Перемахнув через мост, трамвай заскользил меж каменных многоэтажных домов-валунов, изредка притормаживая на перекрестках. В деревянном пригороде он остановился, выметал из себя людей, затем развернулся и устало заскользил обратно под гору.
Топая за отцом, Сережка крутил головой, разглядывая незнакомые, по окна вросшие в землю дома, и казалось ему, будто они смотрят на всех исподлобья. Шли они по деревянному тротуару, под ногами покачивались гладкие теплые доски, идти по ним было одно удовольствие.
Барахолку Сережка увидел не сразу. Вначале, заслоняя небо, показалась красная кирпичная церковь, затем он услышал приглушенные голоса, крики. Около ворот продавали пиво. Вдоль забора стояла длинная очередь. В конце ее бабочкой-капустницей порхала в окошке накрашенная продавщица.
Погодин прошел было мимо, но придержал шаг, облизнул пересохшие губы, снял фуражку, вытер рукавом вспотевший лоб, посмотрел на Сережку, на солнце и пристроился в очередь.
Неподалеку от пивного ларька сидели калеки. На земле лежали фуражки, на дне их Сережка увидел мелочь, смятые рубли. Поскрипывая кожаной курткой, прошел летчик, скользнул взглядом вдоль забора, еще куда-то в толпу.
– Эй, летун, отбомбись! – крикнул сидящий с краю инвалид. – Если нет денег, рядом садись.
Летчик достал из кармана мелочь, не глядя бросил в шапку. Из очереди со смятым в улыбке лицом выскочил Погодин.
– Мишка, Худоревский! Мать твою за ногу. Какими судьбами?
– Алексей, ты что здесь делаешь? – удивленно воскликнул летчик.
– Понимаешь, ищу латунные планки. Который раз приезжаю, и все впустую.
– Все на гармошке играешь. А почему не в аэропорту?
Погодин смущенно пробормотал:
– Тут, знаешь, такое дело: ездить далеко, а квартиры нет. Да и хозяйство у меня – корова, поросенок, куры.
– Вот оно что, – протянул Худоревский. – Тебя я, считай, с самого начала войны не видел.
– Ага, точно, – радостно зачастил Погодин. – Вас тогда в Забайкалье перевели, а меня на фронт заграбастали. Тебе, я слышал, не пришлось повоевать.
– Мы тоже зря хлеб не ели, – заметил Худоревский. – Хлебнули мурцовки. Меня, может, слышал, на Кадарском перевале чуть не сбили. – Он достал пачку папирос, вышелушил одну. Погодин торопливо вытащил зажигалку, высек огонь.
– Трофейная, – похвалился он.
Летчик взял зажигалку, с интересом оглядел.
– У меня тоже есть, японская. В Харбине в сорок пятом я у китайцев выменял. Мы туда летали. Так что ты ищешь?
– Планки. Планки латунные.
– Могу подсобить. Есть тут у меня один знакомый мастер.
– Да чего мы тут стоим, – радостно воскликнул Погодин. – Пойдем пивка выпьем! У меня как раз очередь подходит.
Сережка зашел за угол пивного ларька, присел у забора на фанерный ящик. От нечего делать стал смотреть на снующих мимо людей, на ржавый, побитый камнями купол церкви, на темные, залитые голубиным пометом окна. Карнизы обросли полынью, из трещины, вкось расхлестнувшей кирпичную стену, свесилась крохотная березка. По крыше бродили голуби, время от времени падали в гущу людей, что-то хватали там и взмывали обратно.
Качнулась доска, отошла в сторону. На территорию барахолки пролез толстый мальчишка. Засунув руки в карманы драного пиджака, он равнодушно посмотрел на сидящего неподалеку Сережку. Черные плутоватые глазки будто из рогатки стрельнули в сторону калек и тут же спрятались, скрылись в заплывших щеках.
Не по себе стало Сережке от такого соседства, почувствовал надвигающуюся опасность. Он хотел, пока не поздно, улизнуть за угол пивного ларька, но откуда-то сверху, с забора, горохом высыпали ребятишки, обступили его. Сбоку змеей скользнула чья-то рука, сухо щелкнула булавка. Резко обернувшись, он поймал за рубаху тощего, одни кости, огольца. Тот головой боднул Сережку в лицо, хотел взять, как говорили ребятишки, на калган. Сережка успел увернуться, голова мальчишки скользнула по щеке. Увидев, что пацан вытащил деньги, он повалил его на землю.
– Отдай! – безнадежно заорал он.
– Федька, наших бьют! – взвыл пацан, пряча под живот руки.
Тут налетели остальные, замолотили кулаками по Сережкиной спине. Рядом закричали люди. Шпану как рукой сняло, затрещали доски в заборе. Сережка бросился за мальчишками, но они были уже далеко. Серый косяк летел по пустырю, пузырились на ветру рубашки, мелькали грязные босые пятки.
Все произошло быстро и грубо. Ограбили средь бела дня, при народе. Наметанный глаз увидел булавку, значит, там что-то спрятано, зря застегивать карман не будут. А теперь, когда дело сделано, ищи ветра в поле.
Размазывая по щекам слезы, Сережка вернулся на барахолку. Неожиданно он натолкнулся на Ваську Косачева – сына бакенщика. Жили они недалеко от Погодиных, на берегу Ангары. Васька стоял за прилавком, размахивая цветастым ситцевым мешочком:
– Покупайте табак Самсон, – громко кричал он. – Табак Самсон, как курнешь, так заснешь, как вкочишь, так еще захочешь!
Он заметил Сережку, рука с мешочком крутанулась в воздухе и исчезла за спиной.
– Серега, ты чего здесь делаешь? Чего ревешь?
– Деньги отобрали, – всхлипывая, признался Сережка. – Скопом кинулись, поодиночке я бы им всем навтыкал.
Косачев шмыгнул носом, что означало: не разевай, мол, рот, но все же не утерпел, поинтересовался:
– Много денег?
– Мать на ботинки положила, пятьдесят семь рублей.
– О-о, дело серьезное. Кто такие?
– А, толстый такой пацан. Морда кирпича просит.
– Федька Сапрыкин, его работа, – уверенно заявил Васька.
– Ты чё, его знаешь?
– Да он из нашего предместья. С бабкой живет. В последнее время больше в городе промышляет.
Васька на секунду задумался, затем предложил:
– Вот что, пошли со мной, я знаю, где они собираются. Заберем деньги.
Последние слова Косачев произнес неуверенно.
– Так они и отдадут тебе, – буркнул Сережка.
– А куда он денется!
– Я с отцом. Потеряет он меня.
– А так выдерет.
Протискиваясь сквозь толпу, они двинулись в сторону церкви. От старого тряпья, кучками разложенного по земле, несло затхлостью, нафталином; торговки настороженно следили за ними, не стащили бы чего.
– На барахолке два дурака – один продает, другой покупает, – на ходу говорил Васька. – Сейчас мыло в цене, иголки. Эх, если бы кремней для зажигалок достать, озолотиться можно.
Возле церкви он быстро оглянулся по сторонам, затем легко юркнул в окно. Над головой просвистели голуби. Пахнуло сыростью, известкой, битым кирпичом. Васька цепко схватил его за руку, повел куда-то в темноту. Через несколько секунд они очутились в маленькой, напоминающей чулан комнате. Возле стены стояли две кровати, на чурочках лежали доски. Косачев пошарил по углам глазами, выглянул на улицу.
– Смылись, – разочарованно протянул он. – Но ничего, деньги он сам принесет. Вот увидишь.
Они вернулись к ларьку, но Погодина там уже не было.
– Ничего, одни доедем, – уверенно сказал Васька. – На трамвае до вокзала, а там на попутной.
Сказано – сделано. Побродив еще немного по барахолке, они сели в трамвай, на этот раз в почти пустой. Вот наконец-то Сережка увидел город. С домов на дорогу смотрели каменные львиные морды, каменные люди держали балконы.
– Ты в торгсине был? – спросил Васька. – Классный магазин! Все можно купить. Только на золото.
– Нет, не был, – ответил Сережка. – А где это?
– Там, – махнул в сторону домов Васька. – Если хочешь, можем сходить.
– Нет, мне домой надо.
– Приходи с ночевой, – сказал, прощаясь, Васька. – Сходим на рыбалку.
Сережка уже спал, когда приехал отец. Сквозь сон слышал, как он заглянул в комнату, о чем-то шепотом спросил мать.
– Напился, бросил ребенка, – принялась она ругать мужа. – Беззаботная твоя головушка. Только о себе, о своих железках думаешь. Когда ты будешь жить, как все люди? Вон все мужики как мужики, на производстве работают. Один ты, неприкаянный, с места на место летаешь. Мне людям в глаза стыдно смотреть.
Скукой наливается лицо Погодина. Каждое лето на этой почве у них с Анной скандалы. Ни к чему не лежит у Николая душа, мотается он с одного предприятия на другое, в трудовой книжке уже нет свободного места. Это лето просидел на чердаке: там у него оборудована мастерская, где он делает совки для сбора ягод, гнет из фанеры легкие как пушинка горбовики, вытачивает охотничьи ножи. Да хоть бы с этого был доход, а то придут к нему мужики, покажет им Николай свою работу, те начнут охать да ахать, а он, чудак-человек, по простоте душевной отдаст им все за так. Хорошо, если кто догадается бутылку поставить, но через нее еще больше скандал. Тут баян надумал собрать, для этого деньги нужны, а где их взять? Семья большая, весь доход – зарплата Анны да Сережкина пенсия.
– Не могу я, Аня, без самолетов, – признается Погодин. – Вот увидел сегодня Мишку Худоревского. Посидели поговорили. И, ты знаешь, захлестнуло сердце, будто кипятком окатило. Так к ребятам потянуло! Давай, может, в аэропорт переедем?
– А жить где будем? Ты об этом подумал? – остановила Анна мужа. – Видите ли, окатило его! Водка тебя окатила. Ты хоть знаешь, парнишку хулиганы избили и деньги вытащили. Приехал – живого места нет. В чем ребятишек в школу отправлять будем?
– Не шуми, мать, – вяло отбрехивался Погодин. – Я его по всему городу искал. Ничего, как-нибудь выкрутимся.
Анна устало и уже беззлобно, с легкой усмешкой посмотрела на мужа. Уж кто-кто, а она-то знает: выкручиваться опять придется ей.
На другой день сняла с себя Анна золотые сережки, завернула в тряпочку и поехала в город. К вечеру привезла ребятишкам ботинки, портфель, тетради – все, что положено иметь школьнику.
24 июня, утро
Почему я раньше не завел семью? Жил какой-то бездумной жизнью: день прошел – хорошо, о завтрашнем не думал. Казалось, впереди будет еще столько времени – все успею. Сейчас понял, как я ошибался.
Когда мы падали в тайгу, Изотов ведь испугался не за себя, а за детей. С кем они останутся, если погибнет. К ним он летел. А к кому выйду я?.. Как Тамара живет? Согласится ли быть женой?
VIII. Из жизни Федьки СапрыкинаЧерез несколько дней Федька Сапрыкин, как и обещал Васька, вернул деньги. Сделал это не сам, а передал через Косачева. И с того дня прилип к ребятам. Едва появится солнышко, уже сидит на бревне и стучит по нему камнем, дает условный знак.
Интересным парнем оказался Федька. Жил самостоятельной жизнью, ходил куда вздумается, ночевал где придется. Любил путешествовать на товарняках. Один раз даже попытался съездить в Москву. Жаль, ехать долго, шансов попасться много. Но и так забрался далеко, сняли за Красноярском. Рассказывал, например, что отец у него был летчиком, потерялся где-то на Севере. Ребята слушали, открыв рты, недоверчиво хмыкали.
– Спросите у моей бабки, – обиженно говорил он. – Я вот денег подкоплю, искать поеду.
На чердаке бабкиного дома, где жил Федька, хранилась целая библиотека. Каких только книг здесь не было! Затертые до дыр, без переплета, валялись они в углу, покрытые пылью. Отдельно на подоконнике лежали старинные книги в кожаном переплете.
– Эти не трогайте, – предупреждал Федька, – они на продажу.
– А про летчиков есть? – спрашивал Сережка.
– Про летчиков – на толевой фабрике. Если желаете, то можно слазить.
Толевая фабрика была рядом с предместьем. На ее территории за забором находился склад утильсырья, который состоял из двух частей: бумажного и тряпичного. Этот склад для поселковских ребятишек будто медом намазали. В бумажном отделе были свалены списанные из библиотек старые книги, подшивки журналов, газет. Покопаться – найдешь шитые золотом офицерские погоны, царские бумажные деньги, кругляши телеграфных лент, пачки неиспользованных железнодорожных билетов.
Мальчишки забирались на склад, таскали телеграфные ленты, бросали их через провода, цепляли на рубашки погоны, но больше всего притягивали, конечно, книги.
Сторожила склад Федькина бабка, толстая и неповоротливая. При ней ребятишки лазили без опаски, она не могла подойти, подкрасться незамеченной, кричала загодя. Побросав книги, ребятишки прыгали через забор, скрывались в ближайшем кочкарнике. Заколачивая дыры, бабка громко ругалась, ее голос далеко разносился над болотом. Этим обычно все и заканчивалось. Очень часто бабка ложилась в больницу, и тогда склад сторожил Гриша-тунгус. При нем ребятишки лазить боялись. Но с Федькой, конечно, действовать можно смело, на фабрике он, считай, свой человек.
– Только договоримся так: мне лазить нельзя, бабка узнает – убьет. Я буду караулить. Чуть что, дам сигнал. Себе можете брать, что хотите, – разрешил Федька, – мне – книги в кожаном переплете.
На другой день ребята собрались за поселком напротив толевой фабрики. Сидели в боярышнике, поглядывая на высокую фабричную трубу, ждали, когда она перестанет дымить, когда уйдут рабочие, тогда они на плоту переплывут через озеро.
– Не бойтесь, – успокаивал их Федька. – Сегодня бабка дежурит, ушла с утра, сам видел.
Ребята благополучно пробрались на склад, стали развязывать тюки с макулатурой. На полу, под тюками, бегали, шебаршили мыши. А когда по крыше склада забарабанил редкий дождь, ребята осмелели: кому в непогоду вздумается проверять, что тут делается. И просчитались. Неожиданно открылась дверь, и на пороге появился Гриша-тунгус. Черное прокопченное лицо его сияло хитрой улыбкой:
– Попался, голубчик!
Что-то оборвалось внутри у Сережки, он бросил взгляд на спасительную дыру, но до нее было далеко. Васька, застывший за тюком макулатуры, умоляюще смотрел на него. И тогда Сережка шагнул к сторожу. У Гриши от удивления вытянулось лицо: обычно шпана бросалась кто куда, а тут попался сознательный. Он положил руку на Сережкино плечо и повел его к проходной.
Черная труба фабрики, будто штык, вспарывала низкие облака, и оттуда сыпал дождь. Где-то сзади брякнула доска в заборе, и Сережка завистливо вздохнул: Васька был на свободе.
«Чтоб ему сгореть на том свете, морде каторжанской. Чуть что, я свистну», – мысленно костерил он Федьку. На душе было гадко и тоскливо, а боялся он одного: как бы Гриша не повел его в школу. Тогда, считай, труба, как пить дать вытурят из школы.
Возле проходной Гриша замедлил шаг, достал из кармана пачку папирос, сунул одну в зубы, вытащил коробок, прижал его к груди, чиркнул. Сережка стрельнул по сторонам глазами. Проходная рядом: несколько прыжков – и на улице, но он знал, еще никто не уходил от тунгуса. Крепок Гриша на ноги, как лось.
Затянувшись, Гриша вновь посмотрел на Сережку.
– Ты чей будешь? – строго спросил он.
– Погодин.
– Это Николая Погодина, что ли?
Сережка молча кивнул головой.
– Что хотел-то? – помолчав немного, уже мягче спросил Гриша.
– Книгу про летчиков, – выдавил из себя Сережка.
Деревянно переставляя ноги, он плелся за Гришей, все еще слабо надеясь, что там, куда ведет его тунгус, сидит Федькина бабка, авось она пожалеет его и отпустит с миром.
В сторожке было на удивление чисто. В углу комнаты стоял покрытый газетой столик. На нем электрическая плитка, чайник. На подоконнике, в поллитровой банке, вилки, ложки и самое главное, что отпечаталось в голове, шарниры и шпингалеты… окно было не глухое. А за ним мокла полынь, а чуть дальше, качаясь, горбился под дождем тальник. Вот там-то уж Грише не угнаться за ним.
Сторож присел на корточки, начал вытаскивать из-под топчана книги. Все они были с того склада, откуда только что привели его самого.
– Вот здесь про самолеты, – протянул он книгу Сергею. – Только на склад не лазь. Узнают в школе, ругать крепко будут.
«Не скажешь, так не узнают», – подумал Сережка. Он понял: ничего плохого Гриша с ним не сделает, И верно, подержав еще несколько минут, сторож отпустил его. Друзья мокли под дождем, поджидая в боярышнике. Федька выглядел сконфуженным. Оттопырив губы, оправдывался:
– Сам видел, как она пошла на работу. Ей-богу, не вру. Век свободы не видать. Я ей покажу, чтоб не обманывала.
Не знал еще Федька, что с бабкой произошла беда. Сразу же после обеда ей стало плохо, ее увезли в больницу. Совсем осиротел Федька Сапрыкин. Несколько дней он ночевал у Косачевых, потом его забрали в детдом.
24 июня, вечер
Сегодня осмотрели самолет. Никифор покопался в двигателе, потом запустил его. Работает, даже не верится. У меня мелькнула мысль – залатать днище брезентом и взлететь. Но двигатель по-прежнему барахлит. Повреждения у лодки небольшие, при наличии инструментов можно отремонтировать за полдня.